После этого он также неожиданно отстал от меня и полетел вперед уверенными размашистыми шагами. Я едва поспевал за ним, опасаясь потерять его из виду. Настораживало лишь то, что для академика, пусть даже давно живущего в Москве и обладающего всемирно известным именем, он выглядел чересчур идеально. Именно так, как представляют себе профессоров и академиков обыкновенные люди по фильмам и книгам. Идеальный образчик, что и говорить. Я шел за ним, дивясь своему наблюдению, и невольно вспоминал Радзиевского. Тот не обладал звучным научным титулом, но, несомненно, был ученым. Внешний облик его был далек от того идеала, который гордо и стремительно вышагивал передо мной.
В метро я нагнал его. Почти одновременно миновали мы турникет и подошли к эскалатору. Он встал на ступени чуть впереди меня, спокойно опираясь рукой на резиновые поручни. За все время академик ни разу не обернулся, демонстрируя также образчик конспирации.
Внизу мы терпеливо дождались поезда, застыв друг подле друга, как каменные изваяния, и только когда с нарастающим гулом из туннеля вынырнула хищная голова электрички, академик сделал шаг в мою сторону. Смешавшись с хлынувшей в вагоны толпой, мы окончательно сблизились, и я передал сверток академику. На следующей остановке он вышел, а я поехал дальше.
Тревожные мысли переполняли меня. С одной стороны, все прошло благополучно. Академик в первый же день явился на место встречи, не стал волновать меня расспросами, а сделал все очень быстро и расчетливо. С другой стороны, это меня и пугало. К тому же, внутри гнездилась и обида. Ведь сколько я пережил, сколько сделал для того, чтобы заветный сверток дошел до адресата. Было бы справедливым, если б академик хотя бы сообщил мне о дальнейших планах. А так из героя-спасителя мира я неожиданно превратился в заурядного курьера.
Кто-то толкнул меня раз, другой, и я с удивлением почувствовал в своей ладони клочок бумаги. Огляделся по сторонам. Одни непроницаемые лица, люди жмутся друг к другу, пробиваются к выходу. Кто из них вложил мне в руку очередную записку?
С огромным трудом я дождался остановки и буквально выбежал из вагона. На станции нашел свободную скамью, сел на нее и развернул бумажку. На сей раз вместо послания был начертан один только адрес.
Не теряя времени, я нырнул в следующую электричку. Послание заинтриговало меня. Кто-то явно вел со мной игру, пока непонятную, но стоившую того, чтобы принять ее условия.
Выйдя из метро, я долго плутал по как две капли воды похожим друг на друга улочкам, пока не отыскал необходимый мне двор. Подъезд нашел без особого труда. Еще издали в глаза бросилась толпа зевак, плотно обступившая карету «скорой помощи».
Я подошел ближе.
– Что произошло?
– Да говорят, человек из окна выпал, – охотно поделилась со мной невысокая, плотная женщина неопределенных лет, с удовольствием что-то жевавшая. – Не то сам бросился, не то несчастный случай…
Помимо скорой, у подъезда стояла и милицейская машина. Несколько человек в форме и в штатском стервятниками хищно кружили вокруг сиротливо лежавшего на асфальте безжизненного тела, из-под которого, густо разливаясь по темному от влаги дорожному покрытию, сочилась бордовая кровь.
Потом все обмерили, очертили мелом мертвое тело и отдали его на откуп санитарам. Те обыденно упаковали труп в черный, непроницаемый мешок и погрузили в машину.
– А что за человек? – спросил я.
– Вяземский, – шепнула в ответ женщина. – Важный человек был, академик.
В который раз за день я почувствовал, что ноги отказываются подчиняться мне. Человек, которого на моих глазах погрузили в «скорую» и отправили в морг, ни в коей мере не напоминал того академика, которому чуть ранее в метро я отдал сверток. Кто же из них настоящий? Логика событий подсказывала, что настоящий академик, должно быть, мертв. Так кому же, в таком случае, я отдал сверток?
Совершенно раздавленный обрушившимся на меня новым открытием, я медленно и бесцельно брел по сырым московским улицам. Они больше не угнетали меня своей колоссальностью, шумом и движением. От всего этого далек был я мыслями, и думал совершенно об ином. Так странно начавшаяся история спустя всего какие-то сутки запуталась окончательно. Теперь я уже чувствовал себя не курьером, а ощущал пешкой в чьей-то крупной игре. Опыт подсказывал мне, что пешки долго не живут. Рано или поздно они оказываются биты. Если только не пробиваются в королевы.
Федералы, записки, лже-академик – все это было, несомненно, неспроста. Кто-то следил за мной, знал обо всех моих передвижениях, предугадывал шаги…
Пару часов спустя начали сгущаться сумерки. Передо мной остро встала проблема ночлега. Большими средствами я не располагал, но номер в скромном отеле мог снять на несколько дней. Мог и уехать, благо в нужном направлении проходящих поездов всегда хватало. Но что-то подсказывало мне, что из столицы пока уезжать нельзя. Возможно, со мной говорил древний инстинкт самосохранения?
Найти подходящую гостиницу не составило большого труда. Я приветливо улыбнулся девушке-администратору, она одарила меня в ответ восхитительной белозубой улыбкой и потребовала паспорт. Когда все бумажные формальности были улажены, я заплатил вперед, выслушал череду отдающих казенщиной доброжелательных фраз и отправился в свой номер. Он располагался на четвертом этаже, на привычном для меня, человека из провинции, уровне. Конечно, деньги, которые я за него заплатил, оправдывались только тем обстоятельством, что номер находился в Москве. Всего одна комнатка, такая же миниатюрная, как и в моей квартире. Полутора спальная кровать с невообразимой картиной над изголовьем. Какой-то всполошенный всадник с выпученными то ли от ужаса, то ли от удивления глазами, вздыбив страдающего рахитом коня, тщетно пытался пронзить копьем чахоточное существо, которое с большой натяжкой можно было назвать змеем. Скорее, это была исхудавшая ящерица, испускающая последний вздох от голода. Так или иначе, но и картина, видимо, была включена в общий счет, а посему ничего не оставалось делать, как продолжать любоваться ею.
Напротив кровати на большой тумбе, выполнявшей также функции комода и трюмо, стоял старенький телевизор, наверняка, черно-белый. Я побоялся его включать, заметив оголенные провода у самого штекера. Единственное окно выходило прямо на улицу. Подо мной бурным нескончаемым потоком проносились автомобили, невольно вызывая мысль, что все они нарочно стремятся проехать именно под моим окном. Единственное, чему я порадовался от души, так это тому, что в моем номере имелся собственный санузел. Из комнаты в ванную вела смежная дверь. В ванной я аккуратно выложил из карманов зубную щетку и пасту, а также три одноразовых бритвенных станка, приобретенных по пути.
Оглядев в зеркало свое отражение, я недовольно поморщился. К вечеру на лице ярко выступили следы прошедших переживаний, темная щетина неприлично густо покрывала щеки. Сбрызнув зеркало горстью воды, я решил незамедлительно привести себя в порядок, а потом спуститься вниз, перекусить, а заодно осмотреться.
Умывшись и побрившись, я вернулся в комнату и остолбенел. Прямо на кровати белел стандартный лист бумаги. Сердце ухнуло в пятки. Неужели опять записка? Взгляд мой метнулся в сторону двери. Ключ, который я, уходя бриться, предусмотрительно повернул и оставил в замке, спокойно торчал из замочной скважины. Значит, без моего ведома войти в номер никто не мог. Тогда каким образом на кровати оказался лист бумаги? Я совершенно отчетливо помнил, что еще десять минут назад его там и в помине не было.
На цыпочках я прокрался к двери, приложил к ней ухо и прислушался. В коридоре стыла тишина. Я даже дыхание затаил и прижал к груди руку, чтобы заглушить порывистое биение сердца. Но снаружи по-прежнему не доносилось ни звука. Тогда я осторожно повернул ключ еще на один оборот и также, на цыпочках, вернулся к кровати. Сверху лист был девственно чист. Он слепил глаза своей непостижимой белизной. Но это не означало, что на обратной стороне он был точно таким же.
Когда я перевернул лист, то сразу убедился в своей правоте. На кровати меня поджидала очередная записка. Все тот же почерк, но теперь более крупный и ровный, будто писали в более спокойной обстановке, гласил: «Милый друг! Вы поступили правильно. Не оставляйте поиски. Добейтесь правды. Не дайте им погубить мир!»
Перечитав письмо несколько раз, я озадаченно хмыкнул, присел на кровать и задумался. Речевой стиль показался мне очень знакомым. В другой ситуации я нисколько не сомневался бы, что записку писал Радзиевский. Но он умер, и не мог этого написать. Посему выходило, что кто-то намеренно подстраивается под его стиль. Но с какой целью? Напугать меня или, на худой конец, свести с ума? Возможно и так. По крайней мере, радовало то, что моим невидимым преследователям не пришла еще в голову мысль просто укокошить меня.
Вдумавшись в смысл начертанных на листе слов, я так и не пришел к однозначному выводу: короткие фразы, жаркий призыв к действию, но к какому? Против кого и за кого? Какие поиски я не должен оставлять, если я еще ничего и не искал. Какую правду должен искать, и кому должен помешать погубить мир? Все это, по меньшей мере, было непонятно. В какой-то миг я прозрел, думая, что все это не более чем чей-то глупый розыгрыш, и кинулся искать по всему номеру скрытые камеры. Никаких камер не нашел, но это ничего не значило. Они могли быть вмонтированы в телевизор, зеркало, картину… Снедаемый тревожными подозрениями, я внезапно почувствовал себя голым и, скинув с кровати покрывало, накинул его на трюмо, заодно накрыв и телевизор. Картину просто перевернул к стене. Затем тщательно зашторил гардины, отключил телефон и обшарил люстру, забравшись на стул. Только после этого немного успокоился и получил возможность подумать в более спокойной обстановке.
Но, как назло, ни одна дельная мысль не приходила в голову. Сказывалась окружающая обстановка, и мой пустой, начинавший угрюмо ворчать, желудок.
«Завтра же уеду отсюда!» – твердо решил я, и вышел из номера. Внизу справился у администратора, где можно поужинать и есть ли поблизости Интернет-кафе. Оказалось, что в гостинице вполне можно совместить первое со вторым. Интернет-кафе располагалось прямо в фойе, а заказ из ресторана могли принести прямо туда. Идея показалась мне неплохой, и я отправился в кафе. Сеанс обошелся дороговато, но беречь деньги теперь не было никакого смысла.
Устроившись в отдельном кабинетике за современным компьютером, я дождался, пока не принесут из ресторана легкий ужин, состоявший из растительного салата, пары яиц и чашечки кофе, и погрузился в виртуальный мир. С помощью поисковой системы без труда отыскал сорок две тысячи пятьсот шестьдесят восемь упоминаний о разных Вяземских. Отмел второстепенные сайты, остановившись только на известных личностях. Ученых Вяземских оказалось не так уж и много. Всего пятеро, причем двое действующих. Я свел их в одном окне и принялся за сравнение. Ни один из Вяземских-академиков, моих современников, не походил на того идеального ученого, утащившего у меня сверток в метро. С экрана компьютера взирали два совершенно непохожих друг на друга человека. Один лысый, обрюзгший, со скучающим взглядом, биолог, явно был не тем, кого я искал. Второй глядел на мир мрачно и цепко, из-под низко сведенных к переносице бровей, напоминающий горного орла, в том числе и своим хищным, с горбинкой, заостренным носом. Его худое лицо заканчивалось удлиненным острым подбородком, рот выделялся кратким узким дефисом, а выпирающие скулы придавали ему весьма жесткий вид. Мне даже стало не по себе от его проницательного взгляда, будто не фотография была передо мной, а стоял живой человек.
Информации об академике набралось немного, всего на страничку. Краткая биография, опубликованные труды, звания и регалии. Единственной зацепкой стал его домашний адрес и номер телефона, которые я обнаружил на семейном сайте Вяземских. Сам академик, по-видимому, не имел к сайту никакого отношения. Скорее всего, своей страничкой в Интернете обзавелся один из трех его сыновей, да и оставил ненароком адрес.
Едва успел я распечатать заинтересовавшую меня информацию на принтере, как вдруг с сайтом Вяземских начало твориться что-то странное. Сначала изображение задрожало, потом вдруг поплыло по экрану, взорвалось и погасло. На меня вместо портрета академика вылупился мертвецкий череп с пылающими огнем глазницами, повисший в самом центре экрана на темном фоне.
Покрывшись испариной, я вызвал оператора зала. Тот, узрев на экране череп, едва не рухнул в обморок. Взъерошив руками волосы на голове, он простонал, что компьютер поразил какой-то новый, неизвестный вирус, не прекращая при этом уверять, что хозяин его непременно за это «замочит». Мне стало жаль парня. Я сунул ему в руку сторублевую купюру и оставил нетронутый кофе. Большего для спасения бедняги сделать не мог.
В номере я вновь закрылся изнутри, внимательнейшим образом осмотрелся, отыскивая следы чужого присутствия, ничего не нашел и улегся на кровать. Развернул прихваченную с собой компьютерную распечатку и погрузился в ее изучение. Данные оказались весьма ценными. Во-первых, выяснилось, что это был именно тот Вяземский, которого я искал. Прописка его в точности совпадала с тем адресом, что значился в адресованной мне записке. Да, тот самый адрес, где произошел несчастный случай. Выходит, зеваки не обманули, утверждая, что из окна выпал именно Вяземский. Но это подтверждало самые худшие мои опасения. По всему выходило, что проводимые в домашних условиях исследования в области эфира уже успели всколыхнуть невидимые простым смертным силы. Где-то вокруг, в том мире, о существовании которого рядовому обывателю можно было только догадываться, потихоньку раскручивался маховик необъявленной войны. Только непонятно было, кто с кем воюет. Лично я пока строго придерживался нейтралитета. Два моих союзника уже отправились в мир иной, и это было веским доводом в пользу такого решения.
Я отлично сознавал, что долго оставаться в стороне мне просто не позволят. Если пока все ограничивается кратким контактом и чьими-то записками, то в один прекрасный миг все может резко измениться. Оставалось надеяться только на то, что я еще долго буду необходим этим неведомым силам. В том, что пока я им необходим, не было сомнений. Если бы по-настоящему мешал, от меня давно избавились бы. Тем более что и удобных для этого случаев было немало. К примеру, на станции метро. Что стоило липовому академику «случайно» столкнуть меня под поезд?
Во-вторых, сын Вяземского Михаил во всех подробностях описал местоположение семейной научной лаборатории, расположенной в загородной Кашповке, о которой упоминал и Радзиевский. Там, видно, и вела семья ученых свои исследования. Теперь в Кашповке таилась, возможно, отгадка всего ребуса. А может, ожидали даже союзники. В любом случае, не помешало бы ни то, ни другое. Ободренный такими мыслями, я заснул, так и не раздевшись.
Проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. С трудом разлепил глаза и огляделся. Никого. Что за чертовщина? Я же явно чувствовал, как кто-то теребит меня за плечо.
Электронный будильник на тумбочке высвечивал полпятого утра. В окно сквозь штору сочился, то ярко вспыхивая, то затихая, искусственный неоновый свет уличной рекламы, но в целом, над землей еще царила глухая ночь. Недовольно поворчав, я перевернулся на другой бок с твердым намерением продолжить прерванный сон. И тут раздался легкий скрип. Сон с меня как рукой сняло. Я вздрогнул и насторожился. Кто-то подошел к моей двери. Было хорошо слышно, как в ней тихо щелкнул и повернулся ключ. Холодок пробежал по спине, когда я понял, что кто-то отпирает мою дверь!
Чувствуя, как страх комком встал в горле, я неслышно вскочил на ноги и приблизился к двери. Прижался к стене всем телом, дрожа и стараясь угадать, что делает там, за дверью, ночной визитер. В голове пронеслась спасительная мысль о том, что это всего лишь мелкий гостиничный воришка. Если бы это было так, я бы сам впустил его, отдал бы деньги и расцеловал. Но воришка не стал бы вламываться в номер, где находится постоялец, дождался бы моего ухода.
Ключ повернулся еще раз и упал на пол, глухо ударившись о ковер. Я быстро присел и, пошарив в темноте руками, нащупал ключ. Потом снова выпрямился, дождался, пока откроется дверь и в нее скользнет незваный гость. Только он переступил порог, как я прыгнул на него и со всего маху рубанул ребром ладони по шее. Я никогда не занимался боевыми искусствами, не посещал секции карате или дзюдо, но в армии служил и, в случае чего, всегда мог постоять за себя. А здесь, видимо, страх прибавил мне сил, и удар у меня получился что надо. Он пришелся по шейным позвонкам и вскользь прошел вдоль уха. Мой противник, не ожидавший нападения сзади, глухо охнул и тяжело повалился на пол. Я включил свет и сам охнул, от удивления. Передо мной на ковре растянулся мужик в сером костюме, которого я повстречал днем в кафе. Только тогда он казался мертвецки пьяным, а сейчас от него не чувствовалось даже запаха алкоголя.
Мужик лежал без сознания, лицом вниз. Я обшарил его карманы, вынул связку ключей, бумажник и носовой платок. Под пиджаком оказался пистолет в наплечной кобуре и электрошокер. Никаких документов, записных книжек, кредитных карт у него при себе не было. И вряд ли это было случайно.
Дальше я действовал с ледяным спокойствием, какого от себя не ожидал. Прежде всего, изящной, но довольно крепкой декоративной веревочкой-завязкой, которую снял с одной из гардин, я надежно связал ему за спиной руки. Потом с помощью носового платка сунул в тумбочку электрошокер и пистолет. Решив, что теперь самое время позвать на помощь, я вышел из номера и закрыл за собой дверь на ключ. Вниз спустился по лестнице, и обратился к ночному портье. Дежурил молодой парень, которого раньше я там не видел. Выслушав меня, он переменился в лице. Радужная улыбка поникла и опустилась уголками книзу, превратившись в капризную гримасу. Выглядел он очень растерянным.
– Это явно какое-то недоразумение, – бормотал он с несчастным видом. – Мимо меня никто не проходил уже больше трех часов. Возможно, какой-то постоялец вышел в коридор и просто перепутал номера…
– У него было при себе оружие, так что вызовите лучше милицию, – посоветовал я ему, чем едва не поверг его в окончательный шок.
– Что вы, – отчаянно замахал он руками. – Зачем сразу милиция? Сначала мне надо самому во всем убедиться. Мы дорожим своей репутацией…
Наверх мы поднялись опять же не в лифте, а почему-то пешком, по лестнице. По пути портье совсем заговорил меня, беспрестанно извиняясь, охая и ахая, уверяя, что заведение у них пятизвездочное, соответственно ни воров, ни проституток в нем нет. Я хмуро кивал головой в такт его словам и торопился наверх. Мне не терпелось сдать незваного гостя в руки закона.
У двери я остановился и из предосторожности подергал за ручку. Дверь оказалась заперта, и это немного успокоило и приободрило меня. Новые неприятные сюрпризы были мне ни к чему. Порывшись в карманах, я выудил ключ от номера и открыл дверь. Вошел первым и щелкнул выключателем. Мощная люстра мигом осветила комнату.
Мужика на полу уже не было. Он перебрался на мою кровать и лежал там прямо в обуви. Со стороны его вполне можно было принять за мирно спящего постояльца. Если бы, конечно, не бордовое пятно крови, неровно расплывшееся у него на груди. Оно сразу бросилось мне в глаза и наполнило предательской слабостью мои ноги.
У кровати на полу лежал пистолет. Без сомнения, тот самый, который я перед своим уходом убрал в тумбочку. Только теперь на пистолете был глушитель. Это объясняло, почему мы не слышали звука выстрела, когда поднимались наверх.
Поскольку на пороге я остановился слишком резко, портье налетел на меня сзади, ткнулся мне в спину, вежливо извинился и с язвительной улыбкой поинтересовался, где мой грабитель. Занятый мрачными раздумьями, я машинально отступил в сторону и показал ему мертвеца. Портье взглянул на безжизненное тело, перестал улыбаться, охнул и потерял сознание. Закатив глаза, он беспомощно рухнул на пол.
Испугавшись, что вместо одного, теперь у меня стало два трупа, я опустился подле портье, пощупал у него пульс и убедился, что труп все-таки один. Портье просто находился в глубоком обмороке. Правда, я так и не понял, что больше поразило его: вид убиенного на кровати или то, что постельное белье безнадежно испорчено? А может, он беспокоился за репутацию отеля и за свое собственное место ночного портье?
Как бы то ни было, оставаться здесь было опасно. В голове пронеслась мысль, что надо вызвать и дождаться милицию. Но я тут же отмел это соображение. Кто мне поверит? Слишком невероятной казалась история. Я спускаюсь среди ночи к портье, сообщаю ему, что в мой номер проник вор, он возражает, говоря, что мимо него никто не проходил. Потом мы вдвоем поднимаемся в номер и находим чей-то труп в моей постели. Нетрудно догадаться, что скажет в милиции портье. Всех собак повесят на меня, и прощай так и не спасенный мир. Не удивлюсь, если и отпечатки пальцев на рукояти пистолета окажутся моими.
Разные мысли лихорадочно кружились в голове. Но одна выла пожарной сиреной: «Бежать!» Что я и сделал. Бежал, предварительно протерев носовым платком пистолет и положив его обратно на пол, захватив из ванной свои принадлежности и оставив потерявшего сознание портье в обществе остывающего трупа.
По пути я прихватил со стойки портье гостевую книгу. На ходу отыскал в ней листок со своей фамилией, вырвал его, скомкал и сунул в рот, а книгу выбросил в фойе. Только на улице до меня дошло, насколько это было нелепо. Ведь гостевая книга лежала на стойке, скорее, ради антуража, а мои вводные данные наверняка были занесены в компьютер. При всем желании я не смог бы запихнуть его в рот.
– Вызвать такси? – предупредительно подскочил ко мне дворник, метлой очищавший пространство перед входом.
С трудом дожевав и проглотив проклятый лист из гостевой книги, от такси я гордо отказался.
Первой мыслью было бежать на вокзал, купить билет на ближайший поезд и ехать домой. Ведь дома и стены помогают, там можно успокоиться, хорошенько все обдумать, а там, глядишь, и минует меня карающая длань закона.
Я знал наверняка, что не был ни в чем не виноват, но можно ли это доказать? Стоило только этому сомнению забраться в ворох моих мыслей, как решение ехать на вокзал я решительно отмел. Разве можно ехать домой? Там меня станут искать в первую очередь. Задержат, возбудят уголовное дело, начнут следствие, а оно в нашей стране может длиться годами.
Нет, этот вариант меня совершенно не устраивал. Если все так и произойдет, то потом, даже если мне удастся доказать свою невиновность, репутация будет безнадежно испорчена. Значит, доказывать, что я прав, надо, пребывая на свободе.
Я понятия не имел, как в таких случаях действуют правоохранительные органы, но не сомневался в том, что ориентировку на меня разошлют, в первую очередь, по вокзалам и постам ГИБДД. Значит, надо было не только остаться в столице, но и срочно раствориться в ней. Но как это сделать это в начале шестого утра?
Ответ подсказала яркая реклама. Отбросив сомнения, я нырнул в казино.
Посетителей внутри было немного, но все же достаточно для того, чтобы затеряться в их массе. Финансы не позволяли мне делать крупные ставки, поэтому я наменял в кассе жетонов и устроился играть за автоматом. Играл без всякого азарта, будучи далеким от окружающей меня реальности. Просто время от времени переходил от одного «однорукого бандита» к другому, машинально опускал жетоны в щель и дергал за рычаг. Несколько раз мне везло, и в металлический карман с радующим слух звоном сыпались блестящие жетоны.
Казино повлияло на меня благотворно. Я сумел немного успокоить разгулявшиеся нервы, и теперь мог принимать более обдуманные решения. К утру я проиграл совсем немного, и в девять часов покинул увеселительное заведение. Улица встретила меня новой серостью и новым дождем. Казалось, так будет теперь всегда.
Час спустя я уже был на автовокзале в Выхино. Автобусы до Кашповки ходили через каждые полчаса. Я купил билет на ближайший рейс, и отправился на перрон.
Несмотря на четверг, самый разгар рабочей недели, автобус оказался битком набит какими-то странными на вид людьми, скорее всего дачниками, непонятно зачем ехавшими в такое ненастье за город. Дачный сезон, на мой взгляд, уже должен был завершиться. Впрочем, от садово-огородных будней я всегда был далек. Если ехали люди на дачи, значит, ехали не просто так.
Час спустя я благополучно сошел в Кашповке. Небольшой элитный дачный поселок располагался метрах в двухстах от шоссе, спрятавшись в лесополосе. Отыскать нужный дом было нетрудно. Сын Вяземского оставил довольно точные координаты и даже нарисовал крохотную карту. По распечатке из Интернет-кафе я и ориентировался. Пришлось пройти почти весь поселок, ибо дача Вяземских располагалась на самой окраине, соседствуя с подступавшим к самому забору диким, а не ухоженным, как в поселке, лесом.
Дача оказалась огромной. За высоким глухим забором угадывалась внушительная усадьба, площадью не меньше гектара. Где-то там, в самой глубине, среди вековых, могучих дубов и мачтовых сосен, упиралась острием в небо и коричнево-черепичная крыша дома.
У калитки я обнаружил электрический звонок, несколько раз нажал на кнопку, но ко мне так никто и не вышел. В заборе не было щелей, сквозь которые можно было бы заглянуть внутрь. Но я проделал слишком долгий путь, чтобы теперь просто взять и отступить. Разбежавшись, я взлетел на забор, подтянулся на руках и заглянул во двор. Там царило забвение.
– Что это вы делаете? – остановил меня резкий окрик.
От неожиданности я сорвался с забора. Передо мной, пылая праведным гневом, стояла сухонькая старушка под зонтиком, подчеркнуто-интеллигентного типа, явно из людей старой закалки. Она заметно меня боялась и настороженно следила за каждым моим движением.
– Здравствуйте, – сказал я, поднимаясь с земли и отряхиваясь. – Вы все неправильно поняли. Видите ли, я приехал из провинции, к Вяземским. Хотел передать им привет от старого знакомого.
На старушку мое объяснение не произвело должного впечатления. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она ощупывала меня скептическим взглядом, всем своим видом показывая, что не верит ни единому моему слову. Должно быть, человека из провинции она представляла себе совершенно иным. С косматой гривой волос и густой бородой, например, в лохмотьях и с каменным топором в руках. А тут перед ней стоял вполне прилично одетый молодой человек, пусть и с помятым после бессонной ночи и всего пережитого лицом.
– Вяземских нет, – заявила она таким тоном, будто на самом деле хотела произнести: «Убирайтесь вон!».
– А вы случайно не знаете, как их можно найти? – спросил я. – Хотя бы Михаила.
Услышав знакомое имя, старушка немного смягчилась. Похоже, она перестала принимать меня за мелкого воришку.
– А вы, правда, из провинции? – поинтересовалась она.
Вздохнув, я выудил из внутреннего кармана куртки служебное удостоверение и протянул ей. Она долго, с видимым пристрастием, изучала мой документ. Потом отдала назад.
– Так вы из газеты, – выдохнула она с сожалением. – Что ж, идемте ко мне. Я вас чаем напою.
От такого предложения я не мог отказаться. За вихрем головокружительных событий я совсем забыл о том, что надо время от времени питаться. И только при упоминании о чае мой желудок радостно-тяжко взвыл, требуя положенное ему по природе.
Жила старушка по соседству. По пути она призналась, что каждое утро пешком обходит поселок, совершая прописанный доктором моцион. А потому многое видит и многое знает.
– Я ведь тоже когда-то была замужем за академиком, – говорила она. – Это был прекраснейший, умнейший человек. Жаль, что он умер молодым. Ему не исполнилось и девяносто четыре…
Звали мою неожиданную собеседницу Анастасия Леопольдовна. Жила она совершенно одна, вдовствовала, доживая в Кашповке свой век и обижаясь на детей, выбившихся давно в люди и крайне редко приезжавших навестить ее.
На плечах Анастасии Леопольдовны лежала забота об огромном деревянном доме, выстроенном, очевидно, еще в тридцатые годы. Несмотря на то, что внешне дом выглядел внушительным и крепким, здесь все же чувствовалось скорое приближение упадка и запустения. Едва я переступил порог, как меня посетила мысль о том, что время здесь течет по-иному. Будто бы оно слилось с древними, потемневшими и кое-где изъеденными жучком стенами, и с невысокой старушкой, доживающей свой век в тихом и мирном одиночестве. Казалось, будто буйная круговерть современной жизни обходит стороной эту обитель прошлого.
Хозяйка заставила меня тщательно вытереть у порога ноги о коврик и тут же разуться, затем предложила тапочки, оставшиеся еще от ее покойного мужа, и проводила меня в ванную комнату. Пока я мыл руки, она терпеливо дожидалась с той стороны двери. Потом проводила меня в кухню. По пути я успел рассмотреть длинную просторную прихожую, украшенную по стенам картинами неизвестных мне мастеров, но в комнаты заглянуть не удалось, так как все двери были плотно закрыты. Следуя за старушкой, я в очередной раз поймал себя на мысли, что сравниваю ее не с хозяйкой дома, а с некой древней и таинственной хранительницей средневекового замка. Ощущение это усиливал мягкий полумрак, царивший в прихожей. Хозяйка не стала зажигать свет, видимо, просто из привычки экономить.
Кухня оказалась под стать всему дому – громадной. Высоченные потолки и стены были отделаны опаленной на огне лакированной ореховой рейкой. В центре кухни стоял длинный стол орехового же дерева, вдоль стены тянулся сделанный когда-то, видимо, на заказ, изящный, но массивный буфет.
– Могу предложить вам только скромное угощение, – извиняющимся тоном сказала старушка. – К сожалению, времена былого достатка давно ушли. Сейчас я существую на пособие для нищих, которое наше государство гордо называет пенсией.
Она ловко накрыла на стол. Скромное угощение показалось мне райским. Мы пили чай из настоящего самовара, растопленного щепками, ели белые, сдобные булки с маслом и крыжовниковым вареньем, и говорили о жизни. К теме Вяземских удалось подойти лишь минут через пятнадцать.
– Вам я могу кое-что о них рассказать, – произнесла Анастасия Леопольдовна. – Вяземские были очень странные люди. Какие-то замкнутые и нелюдимые. Они всегда держались обособленно. Когда мой муж был еще жив, мы еще как-то с ними общались, но после его смерти наши отношения стали натянутыми и не заходили за рамки общения двух не близких соседей. Они вечно что-то творили за этими высокими стенами. Говорят, ставили какие-то эксперименты. Еще мой покойный супруг, Модест Яковлевич, говаривал, что хорошим это не закончится.