Двоюродная жизнь

после юбилея
Штрих к портрету большого поэта

Мой товарищ, журналист из «Комсомолки», рассказывал:

Однажды – дело было в 1970-х – в редакцию пришел Евтушенко. Все столпились в приемной, встречать знаменитого поэта. Он был неимоверно моден, наряден, шикарен. Мало того, он был еще очень разноцветен и пестр. Клетчатый пиджак, расписная рубашка, широченный яркий галстук. Японские часы размером в подкову, с синим граненым циферблатом. Рубчатая подошва оранжевых бутс, ярко-белые носки ну и все такое прочее.

Шум, радость, рукопожатия.

Потом поэт скрылся в кабинете главного редактора.

А мой приятель пошел в свою комнату, дальше работать.

Часа через три ему надо было ехать в ЦК комсомола, чуть ли не к самому товарищу Тяжельникову, первому секретарю. Согласовывать, по поручению главного редактора, какой-то очень важный, принципиальный и актуальный материал.

Вот он сидит в приемной первого секретаря ЦК ВЛКСМ, ждет своей очереди.

Вдруг видит – в приемную входит какой-то скромный мужчина лет сорока с небольшим. Аккуратный чиновничий костюм, белая рубашка, галстук-селедочка, на руках часы «Полет» на узеньком ремешке. Черные начищенные туфли. По виду – типичный райкомовский работник с периферии.

Но почему такое знакомое лицо?

Мой приятель вгляделся и чуть не ахнул: Евтушенко!

Он сначала подумал, что поэту будет неприятно, раз его застукали на такой метаморфозе с переодеванием. Но ничего. Поэт его не узнал, разумеется. Хотя три часа назад они вроде бы здоровались за руку.

Спешу подчеркнуть, что это никак не умаляет творческих и идейно-политических достоинств поэта. Но подчеркивает его социальную умелость.

Что само по себе неплохо, правда ведь?

литературные моменты
Три встречи

Набоков рассказывал, что в 1922 году Пруст и Джойс в Париже случайно оказались в одном такси; Джойс закрыл окно, а Пруст открыл, и они поссорились. Но Набоков все перепутал: это Пруст закрыл окно, ибо всегда боялся простуды, а Джойс, наоборот, открыл. Но поссорились они все равно.

В 1847 году Достоевский приехал в городок Броды, чтобы увидеться с Бальзаком, где вслух с листа перевел ему «Бедных людей». “Pas mal, – сказал Бальзак, – mais je ferais de Makar un comte en faillite et appauvri, et de Barbara la fille d’un banquier capricieux” (Недурно, но я сделал бы Макара впавшим в бедность графом, а Варвару – дочерью своенравного банкира). Достоевский с досады вступил в кружок Петрашевского.

В 1829 году двадцатилетний Эдгар По оказался в Петербурге и попросил познакомить его с лучшим русским поэтом. Его привели в клуб, где был Пушкин; однако По отказался пожать ему руку, увидев характерную негритянскую синеву вокруг ногтей. Пушкин велел другу своему Толстому, по прозвищу Американец, набить настоящему американцу морду. «Странные бывают сближения!» – повторял он, рассказывая об этом случае.

школа начинающего читателя
Восемь с половиной причин не читать книги

1. Каждый день появляются сотни или даже тысячи новых якобы хороших книг. Все книги прочитать невозможно, а выделять какую-то одну – несправедливо.

2. Кто поручится, что именно эта книга лучше прочих? Ты потратишь время и силы и пропустишь что-то по-настоящему классное.

3. Верить рекламщикам нельзя, верить приятелям – тоже. Рекламщик врет сознательно, а приятель даже хуже, чем врет: он просто лишен вкуса и понимания.

4. Если автор утверждает то, с чем ты согласен, тебе это читать незачем, ты и так знаешь, что 2 × 2 = 4, а детей надо любить. Если же автор внушает, что 2 × 2 = 100 500, а детей надо бросать в колодец – ты только зря расстроишься. Банальные и оригинальные мысли бесят одинаково.

5. Это же касается и формы выражения. Читать книги, написанные точным и прозрачным «классическим» стилем, – смертельно скучно, а от натужного авангарда того и гляди стошнит.

6. Одни книги бесят тебя своей умностью, другие – оскорбляют своей глупостью; никто не гарантирует, что данная книга придется тебе точно по мозгам.

7. Если ты видишь новую книгу – знай, что ты ее почти наверняка уже читал: под другим названием, другого автора, но все равно что-то такое было. Прочитай – и ты в этом убедишься; но зачем тратить время на такие дурацкие эксперименты?

8. Тем более что времени у тебя немного. Лучше делать что-то полезное или просто приятное, чем разбираться в том, что навыдумывал не самый умный человек о жизни не самых замечательных людей.

8,5. И еще: кроме того, книги стоят дорого. Платить 500 или 1000 рублей за книгу, которую ты потом навсегда поставишь на полку или выложишь на подоконник на лестничной клетке? Брать книгу в подарок (тем более от автора) – это значит принимать на себя обязательство ее прочитать, а это… – см. пункты 1–8.

возвращаясь к предыдущему
Посоветовать книгу

«Бывает, советует человек книгу, я ее читаю, и слышится его голос если не в авторском тексте, так хотя бы в одном из персонажей. Советовать любимую книгу – это, конечно, про близость. Как минимум духовную», – говорила моя собеседница Валерия В.

Верно. Вспоминаю историю из совсем юных лет.

Казалось бы, настоящая близость – пока только духовная, но очень сильная. Разговоры по три часа по телефону, прогулки, паузы со долгим смотрением глаза в глаза…

И вот тут я ей посоветовал книгу, которой в тот момент был очень увлечен. Книгу умную, сложную, «недля-всехнюю», уже почти классическую в Европе, а у нас только что переведенную и от этого отчасти даже модную.

А через несколько дней она сказала, вроде бы по-дружески, но как-то слишком твердо, настойчиво, с ощутимым протестом в интонации: «Прости, но мне это решительно не понравилось».

Хотя она сама была очень интеллигентная, гуманитарная и творческая, из интеллигентной и творческой семьи.

Я был очень этим огорошен. Так что наша близость так и осталась духовной. И стала помаленьку выдыхаться.

Но когда я через много лет обдумывал ту ситуацию – прекрасная книга «решительно не понравилась» молодой женщине, которой она по всем признакам должна была бы понравиться, – мне вдруг пришло в голову вот что.

Может быть, моя подруга просто решила настоять на своей самостоятельности, самоценности.

Потому что несколько месяцев она только и делала, что кивала. Гуляем по переулкам Замоскворечья. Я: «Смотри, какой особнячок красивый…» Она: «Да, да! Какой чудесный! Обожаю русский ампир». Сидим на научной конференции. Я: «Ух, какой этот профессор дурак». Она: «Да, да! Полный идиот, стыдно слушать». Выходим из кино. Я: «Все-таки этот актер – почти гений. Помнишь вот этот эпизод…» Она: «Да, да! Помню! Чудесно! Просто потрясающе!»

И вот так сто пятьдесят семь раз.

На сто пятьдесят восьмой она решила сказать: «Нет!» Чтобы остаться собой, остаться личностью, не превратиться в этакое восторженно кивающее дитя.

Жаль только, что ее законное и по-человечески понятное «нет» пришлось именно на эту книгу. А не на особнячок, не на профессора, не на актера.

А может быть, все правильно получилось.

В смысле – Бог управил.

очень тяжелая книга
Из жизни книголюбов

Я знаю много историй об утерянных и найденных книгах. Писатель Леонид Юзефович рассказал, как его жена Наташа потеряла второй том «Анны Карениной», взятый у соседки, – но самое обидное, что это был том из 12-томного собрания сочинений – то есть урон, нанесенный хозяйке, был бы особенно сильным; даже не знаю, с чем сравнить собрание сочинений с недостающим томом… Однако урон нанесен именно «был бы», потому что поэт Алексей Решетов тут же отдал Юзефовичу нужный том со своей книжной полки… Помню чудесный рассказ одной знакомой, как она забыла в электричке драгоценный томик Кафки, но позвонила диспетчеру, он сообщил машинисту, и книгу ей вернули через окно локомотива.

Я сам вспомнил, как мой друг дал мне почитать однотомник Хлебникова 1930-х годов издания; дело было на даче. И вдруг книга исчезла. Я сразу признался другу – вот такая странная неприятность, но подожди, я достану тебе такую же книгу. Через неделю я ее достал-таки, с трудами и немалыми затратами – но что поделаешь… Не точно такую же, но почти! Тоже 1930-х годов и, кажется, даже еще более редкую. А буквально назавтра на дачу приезжает один наш родственник и говорит: «Вот я у тебя тут книжку взял почитать, держи, возвращаю!» – и отдает мне Хлебникова.

Но вот еще одна история о пропавшем томе собрания сочинений.

* * *

Подруга взяла у меня почитать «Подростка» Достоевского. Это был восьмой том так называемого «серого», или «ермиловского», десятитомного собрания сочинений. Книга толстая, я ее не торопил, но штука в том, что это была не «моя» книга, а «наша», то есть семейная: собрание сочинений Достоевского, среди прочих собраний, стояло в книжном шкафу в гостиной, и я боялся, что отец или мать заметят недостачу – в те годы люди очень ценили свои библиотеки. Так что я придвинул седьмой том к девятому, а спереди поставил статуэтку – фарфорового мальчика с собакой – и стал поторапливать подругу, тем более что прошло уже месяца полтора. Достаточно даже для такого длинного и сумбурного романа.

Подруга сначала три раза забывала взять книгу с собой, идя ко мне на свидание, потом была дико занята, потом уезжала за город, потом принимала кузину из Воронежа, потом тяжело расставалась с любимым человеком, но в конце концов все же призналась: книгу она потеряла.

– Но я тебе ее верну, клянусь! – сказала она со всей серьезностью и даже взяла меня за руку и сжала мои пальцы, что мне было не так уж приятно, особенно в свете ее рассказов о расставании с «любимым человеком», о котором я узнал внезапно, и был этим, правду сказать, огорчен: я-то думал, что ее любимый человек – это я…

– Клянусь! – повторила она.

– А где ты ее возьмешь? – спросил я, высвобождая пальцы.

– Не вопрос. Запишусь в библиотеку, в абонемент, возьму на дом, а потом скажу, что посеяла. И заплачу штраф, фигню какую-то.

– Нет! – сказал я. – Не годится. Библиотека – это святое.

Я же был настоящим книголюбом. Я не мог посягнуть на общественную читальню.

– Хорошо, – ответила она. – Все равно придется спереть, но ладно, не в библиотеке, раз уж ты такой строгий.

– А где?

– Да боже мой! – засмеялась она. – Куча людей, у которых книги стоят так, для красоты и солидности. Они их все равно не читают. Но дай мне на это дело недели две, а? Дашь?

– На! – сказал я.

Мне не понравился этот разговор, но говорить ей «ладно, брось, забыли» я тоже не хотел. Это было бы совсем глупо.

Через две недели она позвонила вечером и сказала, что через пять минут зайдет.

Раздеваться не стала. Вытащила из сумки сверток – книга была завернута в цветастый платок. Сообщила, что сперла нужный том у своей давней знакомой Марины Морозовой – кажется, я ее мельком когда-то видел, но плохо помнил. Рассказала, что сначала высмотрела Достоевского в шкафу в кабинете ее папаши, а потом – а именно сегодня вечером, прямо вот только что – сумела-таки вытащить книгу, сунуть ее под свитер, в ванной перепрятать в сумку – «и вот я пред тобою, мой милый!».

– Но ты хоть прочитала? – неизвестно зачем спросил я.

– А то! Хорошая книга. Но тяжелая. В обоих смыслах! – она развернула платок, достала восьмой том «серого» Достоевского, положила на приступочку у вешалки, повернулась и убежала.

Я вышел за нею, послушал, как лифт едет вниз, вернулся, взял книгу и понес ее на место. Отодвинул в сторону фарфорового мальчика с собакой, раздвинул седьмой и девятый тома – и вдруг почувствовал, что книга и в самом деле тяжеловата.

Раскрыл ее. Слава богу, в комнате никого не было. В середине книги была вырезана сердцевина страниц по форме пистолета. И пистолет был на месте. Не «Макаров» и не «ТТ». Что-то иностранное. Я не стал рассматривать. Я захлопнул этот чертов восьмой том и задумался.

Это была пятница, в субботу мы всей семьей ехали на дачу, там я скотчем примотал к книге камень и в лесу бросил ее в болотце. Хотя камень был лишним. Она бы с пистолетом и так утонула. Восьмого тома я так и не достал, потом, уже после смерти родителей, купил новое собрание сочинений, академическое, бежевое, в тридцати томах. Вот и всё…

Да, чуть не забыл! Подруга рассказала, что папаша этой Марины Морозовой через пару дней вечером сел в машину и уехал, и больше его не видели.

литературная учеба
Об уместности сравнений

Так вот, кстати! На что может быть похоже собрание сочинений, в котором не хватает одного-двух томов.

Были сравнения/метафоры точные, но банальные. Челюсть, в которой не хватает зубов. Забор, в котором не хватает досок. Балюстрада, в которой не хватает колонн. Или шеренга солдат, один из которых убит.

Менее банальные сравнения/метафоры не столь точны, потому что касаются уже не образа, а какого-то общего предположения о нехватке/дефекте: клавиатура без отдельных букв или клавиш (это еще более или менее визуально), а далее чистый разум – коктейль без рома, секс без финала, оркестр без контрабаса.

Меж тем метафора – как и ее младший родственник «сравнение» – должна быть не только точной или яркой, но и уместной.

Что это значит? Это значит, что она должна встраиваться в текст. Сравнение/метафора – это не просто листок бумаги, на котором написано: «собрание сочинений с недостающим томом = как пиджак, у которого не хватает пуговиц». Оно должна войти во фразу, в абзац, лечь на страницу.

Вот, например:

«Анна Яковлевна прикрыла дверь, опустила шторы, зажгла фонарик и на цыпочках подошла к книжному шкафу. “Посмотрим, что читают мои странные нелюдимые соседки…” – усмехнулась она. На средней полке стояло многотомное собрание сочинений Льва Толстого. Ближе к левому краю вместо одного тома зиял черный провал. Это было похоже на…»

Ну, на что? Неужели на оркестр без контрабаса? На коктейль без рома? Или на чайник без крышки?

У Гумилева есть строки: «Только книги в восемь рядов, Молчаливые, грузные томы, Сторожат вековые истомы, Словно зубы в восемь рядов». Значит, сравнение со щербатой челюстью вполне уместно. Но важно, чтобы весь контекст был мрачный и угрожающий.

Или так:

«Там в шкафу было собрание сочинений Льва Толстого. Книги стояли неплотно, клонясь набок, потому что многих томов не хватало – так же, как не хватало досок в заборе вокруг этой старой дачи, мимо которой Маша проходила два раза каждый будний день, когда шла на станцию и когда возвращалась из города».

Ну или даже:

«Когда-то, наверное, всю эту полку занимало собрание сочинений Льва Толстого – знаменитое издание с металлическим портретом автора на каждом томе. Но теперь полка была пуста, и к углу притулился один том – одинокий, как папироса в пустой пачке, та последняя папироса, которую, по уличной поговорке, даже вор не возьмет. Кирилл протянул руку, посмотрел, что там, в этом томе. Так и есть. Богословские бредни обезумевшего графа. “Да, правда, это добро даже вор не возьмет!” – в уме усмехнулся Кирилл, громко ставя книгу назад».

Вот такие дела.

Итак:

Сравнение должно соединяться с объектом не менее чем двумя смысловыми нитками. Девушка-березка – годится (красивая + стройная). Девушка – труба ТЭЦ – не годится (одной лишь стройности мало).

И особенно важна точка зрения. Кто говорит (думает, сравнивает). Рассказчик – это не просто человек – у него есть пол, возраст, культурный уровень и т. п. Ясно, что сравнивать одинокий том с последней папиросой и вспоминать уличную поговорку про вора – это скорее мужская речь. А про челюсть со скрытой адресацией к Гумилеву – возможно, это скорее речь романтической женщины. Про покосившийся забор вокруг старой дачи – речь скорее гендерно нейтральная.

Но вообще лучше без этих фокусов. Вот так:

«На полке стояло собрание сочинений Льва Толстого. Двух томов не хватало. Разумеется, утащили “Анну Каренину”…»

Короче говоря – хорошая книга должна быть не только хорошо придумана, но и хорошо собрана из хороших деталей.

Хотя мне часто говорят:

«Да ладно вам про композицию, сюжет, зачин и финал, характеры и стиль… Кому это надо? Главное – это талант автора! Когда книга талантлива – она захватывает, она заставляет вчитываться, не дает оторваться. А когда нет – тогда извините, и не морочьте нам голову композицией и стилем».

Это все равно, что я бы сказал:

«Да ладно вам про двигатели, топливо, аэродинамику и электронику! Кому это надо? Главное, чтобы самолет летел! Чтобы он бороздил небеса! Когда он летит этакой серебряной птицей – это прекрасно! А когда не может взлететь – то не морочьте нам голову двигателями и аэродинамикой».

Детское, «чудесатое» отношение к делу. Ни в литературе, ни в самолетостроении так не получается.

мотив, фактура и предыстория
Упражнение

Он снова вошел в эту комнату. Первый раз за полгода. Она стояла у окна, спиной к двери.

Боже, даже не верится, они не виделись целых полгода, шесть месяцев, двадцать шесть недель, сто восемьдесят дней, какое-то несчетное количество часов, и ему казалось, что он вспоминал ее каждый час.

– А вот и я! – сказал он, стараясь говорить весело и просто.

Как будто не полгода прошло, а полчаса. Как будто он куда-то вышел ненадолго и тут же вернулся.

Она обернулась, улыбнулась, вспыхнула и бросилась к нему.

– Здравствуй!

Они обнялись. Он почувствовал, как сильно она стиснула ему плечи; ее пальцы гладили, нет – жадно ощупывали его спину, шею, затылок

– Здравствуй, моя хорошая, – говорил он, поглаживая ее в ответ, проводя пальцем по ложбинке между ее лопаток, вниз, до самой талии.

– Господи, – шептала она. – Господи, наконец-то. Я так тебя ждала…

– И я, и я, и я… – бормотал он.

Он был счастлив. Он очень скучал по ней все эти полгода. Он истосковался по ее поцелуям, по ее объятиям, по всей ее сладости и радости. Он знал, что прямо сейчас они поедут к нему и им будет хорошо.

– Господи, – говорила она. – Я только сейчас я поняла, как я на самом деле тебя люблю. Как ты мне бесконечно дорог. Как я к тебе привязана, всей собою. Всей душой, всей своей жизнью. Вот теперь я как будто вдруг узнала самую важную правду про себя…

– Какую? – тихо спросил он, чуточку отстранившись и вглядываясь в нее.

– У меня ничего нет, кроме тебя, вот моя правда… Нет, нет, что ты, конечно, конечно, – шептала она, поднимая к нему лицо, покрасневшее, будто бы смятое счастьем, – у меня много всего, работа, друзья, но ты главнее всего. Главнее тебя нет.

– Ну ладно, ладно, – вдруг сказал он.

Еще минуту назад он жил предвкушением того, как они войдут в его пустую квартиру, обнимутся и повалятся на кровать, которую он утром застелил свежим бельем. Но сейчас все стало по-другому. Его тело еще желало объятий и ласк, тем более что она так жарко к нему прижималась. Смешно и странно. Он продолжал ее обнимать, он все еще продолжал хотеть ее как мужчина, но желание уходило из его сердца – не быстро, но неуклонно, как вода из ванны, когда выдернешь пробку.

– Ладно, не надо так уж прямо вот… – повторил он.

– Что не надо? – изумилась она.

– Не надо говорить глупости! – поморщился он. – Не морочь голову.

– Я не морочу тебе голову, – она резко побледнела. – Я говорю правду.

– Не морочь голову себе! – раздраженно сказал он. – Сама себе не морочь голову, понимаешь?

– Я говорю правду, – повторила она, продолжая его обнимать. – Что-то случилось? Ты меня разлюбил?

– О, боже правый! – он помотал головой. – Что за словеса! Нет, ничего не случилось. Я очень хорошо к тебе отношусь. Я тоже к тебе привязан. Я очень дорожу нашими отношениями. И я от души надеюсь и верю, что в наших отношениях ничего не изменится.

– Понятно, – сказала она, разжала объятия и отошла на два шага.

– Вот и прекрасно, – он подошел к ней, поцеловал ей руку.

– Ты зачем пришел? – спросила она.

– Здрасьте! – засмеялся он. – Как я мог не прийти первым делом к тебе? А к кому еще мне приходить? Не чужие, слава богу! Пришел сказать, что вот он я. В твоем полном распоряжении.

– Хорошо, – она пыталась улыбнуться. – Я тебе позвоню.

– Вечером? – спросил он.

– Наверное, – неожиданно холодно ответила она. – Постараюсь.

* * *

Почему этот текст называется «упражнение»?

А потому что это не просто рассказ, но и – если захотеть – своего рода упражнение для начинающих писателей.

Надо придумать, кто эти люди. В каких отношениях они были. Почему они разлучились на полгода. Отчего «она» только сейчас решилась сказать ему, как он ей дорог, и почему «он» на это так странно среагировал. Ну и конечно, сочинить, чем дело кончится.

Но это еще и упражнение для читателей.

В этом тексте есть две подробности, которые важны для развития сюжета и для понимания характеров.

Вот такие:

1. «Он вошел в эту комнату. Она стояла у окна…» и потом: «Он жил предвкушением того, как они войдут в его пустую квартиру, обнимутся…».

То есть это не ее квартира. Потому что после полугодового отсутствия внезапно войти в чью-то комнату без того, чтоб сначала не войти в квартиру, – невозможно. И потом, если это ее квартира, зачем же ее вести к себе, зачем с утра специально готовить свое жилье к любовному свиданию («повалятся на кровать, которую он утром застелил свежим бельем»)?

Это явно что-то офисное. Но что именно? Куда можно вот так запросто войти и где героиня легко может оказаться одна?

Ординаторская или сестринская в больнице?

Комната сотрудников в библиотеке?

Косметический кабинет в парикмахерской?

Корректорская в издательстве, в редакции газеты?

Ну или что-то в этом роде.

2. Почему «он» говорит с «ней» как-то грубовато, даже просто грубо, хамски, пренебрежительно. Героиня признается ему в любви, счастливо шепчет, что он – самый главный человек в ее жизни, а герой отвечает: «Не говори глупости! Не морочь голову сама себе!»

Что это значит? Наверное, это значит, что между ними – некая социальная пропасть (не «на самом деле», а с точки зрения героя, разумеется). Герой считает ее ниже себя, причем настолько ниже, – что даже ее попытка сказать «я тебя люблю» вызывает его протест. «А кто ты такая, меня любить?» Что-то глубоко феодальное. Крестьянка не имеет права любить барина. Она может ему отдаваться вполне искренне, может млеть от наслаждения, может принимать от него подарочки и даже этак трогательно принести ему букетик полевых цветов или вышитый рушник – но любить?!?! О нет! Любить его – то есть претендовать на диалог сердец, на место в его сердце – может только дворянка. Ну в крайнем случае, купеческая дочь.

Или у него такой ужасный характер? Но – какой именно? Сноб, садист, нарцисс?

* * *

Вот такой неприятный получился герой. Вот такая несчастливая любовь у героини. Или можно что-то исправить? Или все равно ничего не получится?

Об этом и надо писать.