Buch lesen: «Через 48 часов»

Невероятная история про оранжевый галстук

Всё началось с того, что в наш город неизвестно откуда завезли партию оранжевых галстуков. Поначалу, конечно, никто не хотел их покупать. Они были такого ядовитого цвета, что даже мельком посмотреть на них без слёз не получалось, тем более пристально рассматривать. В общем, в здравом рассудке такой галстук никто бы не надел. Но первой клюнула, как водится, молодёжь. Им казалось, что это очень дерзко, надеть такой галстук. Пусть у них тоже от его расцветки нет-нет, да глаза и слезились, но всё-таки они доказывали всем, какие они непокорные, лишённые предрассудков, непосредственные, смелые, как они отличаются от толпы «отжившего свой век старичья», и им чихать, что их папаши думают про оранжевые галстуки. Те, разумеется, стали им запрещать носить оранжевые галстуки, тем самым ещё более раззадоривая молодняк. Вскоре стало уже так: если в классе есть чудак, который не носит оранжевого галстука, то ему ни один товарищ списать не даст. Парни и руки не подадут, и ни одна девушка с ним гулять не пойдёт. Так что у такого чудака есть выбор – либо покупай себе галстук, либо сиди в сторонке и играй в крестики-нолики сам с собой.

А потом произошло событие, которое навсегда изменило отношение горожан к галстукам. Живёт у нас в городе один модный дизайнер по имени Артемон Карлович Бантов-Лентовский. Говорят, что он нос по ветру держит, от жизни не отстаёт, и всё точно знает, в чём там в Париже да в Милане нынче дефилируют. Так вот однажды заявляется он на показ дизайнерского белья… в оранжевом галстуке! Все как его увидали, так забыли разом про всех моделей и манекенщиц, и даже про их бельё. Смотрят все на Артемона Карловича, рты раскрыв, а он такой стоит, загадочный, будто бы знает что-то такое, чего никто кроме него не знает. Один человек нашёлся, спросил: чего, мол, так разрядился, Артемон Карлович? А он отвечает: темнота, мол, да это же последний писк! Тут все присутствующие запищали, завизжали, и побежали галстуки скупать. Брали даже оптом, про запас.

Галстуков тем не менее в магазинах меньше не становилось. Будто бы так было – один галстук купили, а на его место ещё десять завезли. А тут вдруг галстуки резко подскочили в цене. Теперь обычные рабочие, служащие, клерки и так далее уже не могли позволить себе такую вещицу, потому как стоила она как несколько их зарплат. И тогда то в магазины и потянулись солидные люди. Раньше они постыдились бы с таким аксессуаром на переговоры или деловые встречи прийти, а теперь нет. Если у солидного человека вид был чуть менее солидный по сравнению с другими солидными людьми, то он мог компенсировать недостаток солидности за счёт солидного оранжевого галстука.

И вот через какое-то время все, кто носят оранжевый галстук, стали в городе элитой. Открыли клубы «вход только в оранжевых галстуках», где решали все важные деловые вопросы. На улице им все дорогу уступали, почтительно расходились. Как же! Настоящий оранжевый галстук. Живут же люди!

Те, кто попроще, стали мечтать тоже купить себе оранжевый галстук и тоже стать элитой. Работали на нескольких работах, загонялись, как белки в колесе. Один банкир даже совершил ради цели своей жизни подлог, но его не наказали, потому что узнали об этом тогда, когда он уже купил себе галстук. Вот если бы его догнали и схватили на пороге магазина, тогда бы ему не отвертеться, по полной бы впаяли. Но когда он был уже в галстуке его уже не могли арестовывать. Ведь как можно такое допустить – человек в галстуке, и вдруг преступник! Абсурд! Вздор! Как вы могли подумать такое про солидного-то человека!

А потом случилось нечто невообразимое – цены на оранжевые галстуки вдруг резко обвалились. Теперь каждый мог себе купить галстук, потому что стоил он не дороже, чем какой-нибудь дешёвый телефон. Никто не знает, каким образом это случилось, ведь городская элита, или как их теперь называли, оранжевогалстучники, были всячески против того, чтобы атрибуты их превосходства могли носить плебеи. В чём тогда заключается их элитарность? И зачем так жить – когда все в одинаковых, пусть и в ядовито-оранжевых галстуках ходят? Но сколько они не старались, сколько не пускали в ход всё своё влияние, все свои возможности, которые предоставляли им оранжевые галстуки, а обвала цен избежать или отсрочить не удалось.

Когда дорвавшаяся наконец до галстуков своей мечты «чернь» приступом брала магазины, многие из старых оранжевогалстучников спешно покидали город, жизнь в котором представлялась им отныне сущим адом.

В тот же вечер в оранжевых галстуках по городу не щеголяли только те люди, которые были принципиальными противниками данного аксессуара. Надо сказать, таких было достаточно много, и они становились на этот путь по разным причинам. Были люди, которые хранили верность галстукам других, более умеренных и классических расцветок. Были эстеты, продолжавшие настаивать на том, что ядовито-оранжевый цвет противоречит всем идеалам красоты и является уродством. Ещё находились те, кто утверждал, что оранжевое вредно для здоровья или травмирует психику человека. Иные были просто оригиналы и не хотели следовать за толпой. А большинству было просто неохота тратить деньги или лень идти в магазин за галстуком. Там очереди, зато дома перед телевизором очереди нет.

Тех людей, кто купил галстуки по низкой цене, факт такого пренебрежения общественными порывами очень сильно возмутил. Тысячи людей в оранжевых галстуках, теперь уже зачастую скособоченных и плохо завязанных, собрались на площади перед главным торговым центром. Многие из них размахивали своими галстуками как флагами, и все озлобленно скандировали: «Элитой себя возомнили, лицемеры! В патриции метите, подлецы несчастные! Презираете нас? Мы сами вас презираем! Пре-зи-ра-ем! Пре-зи-ра-ем!»

На трибуну поднялся Артемон Карлович Бантов-Лентовский и обратился к народу с прочувственной речью. Те, мол, кто отказывается признать, что оранжевый галстук – есть величайшее благо цивилизации, есть атрибут нового человека, те варвары и дикари, недостойные ходить на двух ногах и считать себя представителями рода человеческого. В доказательство своих слов он призвал в свидетели самого Дарвина и его теорию эволюции. Раньше, мол, людей не было, а были только обезьяны. Одни обезьяны решили носить набедренную повязку, и потому превратились в высоко организованное и социальное существо homo sapience, а другие обезьяны отказались от повязки, и потому так и остались обезьянами. Так и те люди, что отвергают оранжевый галстук, не готовы переступить порог новой эры и составить компанию тем, кто уже совершил революционный скачок в эволюции. В финале речи Артемон Карлович возвестил, что на смену человеку разумному пришло более совершенное существо – человек оранжевогалстучный, а всех тех, кто предпочитает застрять на предыдущей ступени эволюции, следует насильно втащить в новую эру.

И что тогда началось! Оранжевогалстучники стали отлавливать всех несогласных, тащить их в торговый центр, который назывался теперь «Штаб принудительной эволюции», и там заставлять купить оранжевый галстук. Большинство, состоящее как раз из тех, кому было лень идти в магазин, с радостью приняли такую инициативу и вскоре не без гордости пополнили ряды оранжевогалстучников. Они были вдвойне довольны: и к новому витку цивилизации приобщились, и не пришлось самим идти.

С другими было сложнее. Эстеты и сторонники здорового образа жизни отчаянно сопротивлялись. Сначала они долго прятались по подвалам, городским катакомбам, трущобам. Если же их всё-таки отлавливали и доставляли в торговый центр, те брыкались и вырывались, когда им на шею повязывали галстук, так что многие от этого задыхались.

Это натолкнуло Артемона Карловича на новую идею. Новому человеку следует экономить время на всякие оранжевогалстучные дела, а не на наставление неразумных на путь истинный. Потому всех несогласных лучше сразу душить. Но потом от этой идеи отказались. Кроме как душить неразумных у оранжевогалстучников никаких других оранжевогалстучных дел как таковых не было, а если всех сразу передушить, то делать станет и вовсе нечего, и тогда станет очень скучно. Потому они продолжали пропаганду, в надежде, что «неразумные» всё-таки вступят в их ряды. Но новообращённых принимали уже не так, как раньше. Когда они торжественно, под барабанную дробь, повязывали ему галстук, то невзначай могли и задушить. А то не интересно.

И, надо сказать, ряды оранжевогалстучников всё равно пополнялись добровольцами. К ним шли те горожане, которые решили на всякий случай всё-таки купить себе оранжевый галстук, чтоб чего не вышло. Ещё были такие горожане, чьим жёнам очень нравился оранжевый цвет, и им хотелось, чтобы их мужья непременно носили галстуки такого цвета. Были и очень одинокие горожане. Оранжевые галстуки позволяли им претендовать на женское внимание, и без труда знакомиться на улице. Были и такие горожане, которые раньше были даже не оранжевые, а какие-то серые. Теперь они смогли стать огненно-оранжевыми, и не такими, как им казалось, невзрачными.

Некоторые согласные уехали из города, другие забаррикадировались дома и не высовывались на улицу, рассчитывая переждать, пока оранжевое безумие закончится. Им казалось, что всё это долго продолжаться не может. Скоро это всем надоест, и всё забудется, как дурной сон. А когда наш город решили переименовать в Оранжтайбург, что в переводе Город Оранжевых Галстуков, тут чаша терпения переполнилась даже у них. Все поняли, что любой оптимистичный прогноз – это мягко выражаясь неправильный прогноз. Но покинуть город им было уже невозможно, так что осталось лишь выйти и купить себе оранжевый галстук.

И никто не знает, сколько бы всё это продолжалось, если бы не одна история. Однажды несколько видных оранжевогалстучников были обнаружены у себя дома или в кабинетах задушенными. Все смерти объединял странный и необъяснимый факт: тела находили в запертых изнутри комнатах. То есть, они сами запирали комнаты, а потом их душили. Провели расследование, и обнаружили, что на местах преступлений нет следов других лиц. Это было жутко, таинственно, и кровь стыла в жилах рядовых оранжевогалстучников. Артемон Карлович нервничал, тряс следователей за галстуки, чуть их самих не удушив, и требовал скорейшего расследования. Но полиция была в тупике.

Артемон Карлович вышел на трибуну на площади перед Штабом Принудительной Эволюции и выступил с гневной речью. Мол, противники оранжевых галстуков стремятся дискредитировать нового человека. Это самая гнусная провокация в истории, и только трус и отсталый homo sapience способен спасовать, отступить или свернуть с пути к реализации новой оранжевогалстучной утопии. Но не успел Артемон Карлович договорить, как издал сдавленный хрип и свалился с трибуны. Подоспевшие полицейские зафиксировали, что он задушен и оцепили место преступления.

Лишь через некоторое время появились свидетельские показания, способные пролить свет на то, кто мог совершить это коварное убийство. Некий истинный оранжевогалстучник с незапятнанной репутацией и в связях порочащих себя не замеченный, примчался однажды утром в отделение полиции и заикаясь рассказал, как ночью он проснулся от странных ощущений в области шеи. Как настоящий и идейный оранжевогалстучник, этот господин даже спал в галстуке, и потому сначала не особо не удивился. Но это было не приятное, чуть прохладное ощущение прикосновения гладкого шёлка к коже. Это было уже так, как будто бы что-то сильное, упругое и мускулистое, обвивается вокруг шеи и сдавливает её. Господин стал истекать холодным потом, лёжа неподвижно. И вдруг увидел свой галстук, который, будто змея, полз по шее к лицу и очень нагло скалился.

Он закричал и помчался в полицию. На бегу галстук сдуло ветром. В полиции ему не поверили, доставили в Штаб Принудительной Эволюции, снова продали ему галстук. Но показания всё-таки запротоколировали. Через какое-то время этого господина, вместе с некоторыми другими господами, всё-таки нашли задушенными, и после этого решили прекратить расследование. Меньше знаешь, лучше спишь.

Но теперь и оранжевые галстуки стремительно теряли свою популярность. Первой, как водится, их сняла молодёжь. Им казалось, что это очень дерзко, снять такой галстук. Тем самым они доказывали всем, какие они непокорные, лишённые предрассудков, непосредственные, смелые, как они отличаются от толпы «отжившего свой век старичья», и им чихать, что их папаши думают про оранжевые галстуки. Те, разумеется, стали им запрещать снимать оранжевые галстуки, тем самым ещё более раззадоривая молодняк. Вскоре стало уже так: если в классе есть чудак, который носит оранжевый галстук, то ему ни один товарищ списать не даст. Парни и руки не подадут, и ни одна девушка с ним гулять не пойдёт. Так что у такого чудака есть выбор – либо снимай с себя галстук, либо сиди в сторонке и играй в крестики-нолики сам с собой.

Артемона Карловича больше не было, и некому было многозначительно улыбаться, будто бы зная что-то такое, чего никто больше не знает, и говорить: мол, темнота! Это же последний писк!

Потом вернулись солидные люди, бежавшие раньше из города, эстеты, поборники здорового образа жизни и все прочие диссиденты. Городу вернули прежнее название. Так теперь и живём. И всё бы ничего, если бы…

Всё началось с того, что в наш город неизвестно откуда завезли партию фиолетовых перчаток…

Через 48 часов

В понедельник рано утром все узнали, что Ник, младший бухгалтер по прозвищу Заика, совершит убийство.

Несмотря на ранний час и традиционно тяжёлые головы, репортёры криминальной хроники тотчас же рванули к новоявленному герою, чтобы взять у него эксклюзивное интервью и убедиться в достоверности этой информации. Заику они застали только что появившимся на рабочем месте. Его поведение было вполне обыкновенным. Он был как раз таким, каким его привыкли видеть окружающие и каким описывали его в разговорах в обеденный перерыв или в баре за кружкой пива, то есть погружённым в себя, с ничего не выражающим, пустым выражением лица.

– Неужели ты и вправду совершишь убийство? – вопрошали репортёры, перебивая друг друга и тыча микрофоны бухгалтеру в нос.

– С-совершенно в-верно, с-совершу, – невозмутимо ответствовал Заика. – Р-ровно ч-через с-сорок в-восемь ч-часов.

Все разом глянули на свои наручные часы, которые тикали теперь как-то по особенному зловеще.

– И кого же ты намерен убить?

– Л-любого, кто встретится мне на п-пути.

Не успел он договорить, как репортёры, точно стая вспуганных попугаев, разлетелась по своим редакциям, и через пару часов на всех передовицах и сайтах красовались заголовки: «Сенсация! Через 48 часов (сказать по правде, уже 46) Ник Заика убьёт всякого, кто не успеет хорошо спрятаться!»

Разумеется, народ не сразу в это поверил.

– Да ну! Ник Заика? – сипло гаркнул Верзила Дэн, работающий охранником в деловом центре. – Кишка у него тонка!

– Он и оружия не удержит, – согласился Ловкач Алекс, бармен, наполняя Верзиле четвёртую кружку. – У него всё из рук валится.

– Он же очкарик, прицелиться толком не сможет. Он и в писуар небось не попадает.

– Ха-ха-ха!

Но вскоре все убедились, что оптимизм весёлой компании притянут за уши. Вышедшие на обеденный перерыв сотрудники делового центра с изумлением обнаружили огромный рекламный плакат, внезапно появившийся на соседнем небоскрёбе. Но самое удивительное было не это, а то, что на нём был изображён Ник Заика с пулемётом в руках. Поясняющая надпись гласила: «Через 44 часа я превращу в решето всякого, кто посмеет оказаться на моём пути.» Правда, никакие пояснения не требовались полным решимости глазам будущего убийцы, с презрением нацелившимся прямо в души уставившихся на плакат будущих жертв.

Тем не менее, лишь немногие отнеслись к этому серьёзно, да и то только лишь после того, как вместе со всеми вернулись из ближайшей закусочной, подкрепившись булками с колбасой и майонезом. Особо впечатлительные съели по две булки.

– Может, пойти к нему, поговорить, – неуверенно предложил своим коллегам Эдик, специалист по логистике с трёхлетним стажем.

– Да ну его, – отмахнулся Весельчак Макс, старший менеджер. – Что ты хочешь от н-него ус-слыш-шать?

– Он с нами на одном этаже работает, так что мы ему первые под руку попадёмся, – настаивал Эдик. – Даже если весь день в офисе прятаться, вдруг шеф погонит куда-нибудь? А если бумага для принтера закончится? Нет, коллеги, я бы подстраховался.

– Вот и подстрахуйся, паникёр, – фыркнула Анжела, секретарша шефа.

– А вдруг он шефа подстрелит? Риск того стоит, – заверил Ник.

– Сплюнь! – гневно воскликнула секретарша, уронив щёточку с тушью для ресниц.

Махнув на коллег рукой, Эдик отправился в соседний офис, где как ни в чём не бывало трудился виновник его беспокойства.

– Здорово, Ник, – собрав волю в кулак, приветствовал его парень, из последних сил стараясь придать голосу дружеские интонации и надеясь, что собеседник не заметит, что у него дрожат коленки.

– З-здоровее в-видали, – пробурчал младший бухгалтер.

– Слушай, тут все болтают про тебя всякую ерунду. Я же знаю, ты классный парень…

– Н-не с-старайся. Это п-правда.

– Да ты что! А зачем?

– А п-просто т-так.

Почесав затылок, молодой логист понял, что дело плохо.

– Что, и меня убьёшь?

– И т-тебя, если увижу ч-через с-сорок д-два ч-часа.

– Слушай, Ник, ты извини, если я над тобой подтрунивал. Просто это и в самом деле забавно, а ты бы просто к логопеду сходил, он бы тебе дикцию и поправил.

– А з-зачем? М-может б-быть, это у в-вас в-всех д-дикция н-неправильная? П-просто в-вас б-больше, а я не к-как в-вы. Д-да и эт-то т-тут не при ч-чём.

– А что же тогда?

– А з-зачем в-вы в-вообще ж-живёте? Работаете, чтобы набить брюхо, набиваете брюхо, чтобы работать. – В состоянии нервного возбуждения дикция Ника была такой же, как у всех окружающих. – Ваши разговоры бессмысленны, как и вся ваша жизнь. А над всяким, кто на вас не похож, вы насмехаетесь. Паршиво это.

– А ты всё о духовном думаешь?

– Я д-думаю, вы все на т-тот свет х-хотите, да с-сами себе в этом п-признаться не можете.

– Ладно, Ник. – Эдик почувствовал, как пот струится по его лбу, заливая глаза и закатываясь за натирающий его шею воротник, стянутый галстуком. Спорить на философские темы с начинающим убийцей он не хотел. – Если вдруг передумаешь на счёт меня, обращайся. Я тебе в тюрьму передачки носить буду. Покушать там, носочки тёплые шерстяные, которые бабушка моя вяжет.

И, пятясь, выскочил из каморки младшего бухгалтера.

Вернувшись в родной офис, он увидел, как коллеги, обступив монитор компьютера Весёлого Макса, во все глаза на что-то таращатся.

– Что там?

– Заика рекламу снял. Для телека.

Глянув на экран, Эдик обомлел. Младший бухгалтер, с которым он разговаривал всего пару минут назад, сидел перед камерой и смотрел на зрителей, как питон на кроликов. В одной руке он держал пулемёт, знакомый всем по плакату на небоскрёбе, а в другой гранатомёт с оптическим прицелом. И никого не удивляло то, что такой хилый парень без усилий выдерживает такой вес, а удивляло то, что он говорил, при чём без всяких запинок:

– Через сорок два часа настанет момент, которого я ждал долгие годы. Я готовился к нему почти всю сознательную жизнь, и будьте уверены, что я не промажу. Каждый выстрел и каждый удар достигнет своей цели! Я готов убивать безмозглых эгоистичных червей – то есть вас, ошибок природы, запрограммированных только жрать, размножаться и развлекаться, тупорылых бесчувственных скотов!

– Не, ну вы это видели! – всплеснул руками Эдик.

– Да успокойся ты! – хлопнул его по плечу Макс. Правда, залихватский жест получился у Весельчака каким-то смазанным. Наверно потому, что у него слегка тряслись руки.

Не удивительно, что после работы Эдик решил зайти в бар, чтобы пропустить стаканчик-другой для снятия стресса, хоть раньше молодой менеджер стремился этим делом не злоупотреблять. Парень примостился у стойки, к которой уже будто бы приклеились Верзила Дэн, Алекс и репортёр Филипп – один из тех, кто первым пробился к Заике.

– А ведь Заика оказался мужиком, – солидно покачав головой признал Верзила. – Я-то думал, что он доходяга малохольный, а он вон как лихо со стволами обращается.

В соседнем ресторанчике за столиком у окна сидели секретарша Анжела и её подруга Жанна, оператор колл-центра.

– Познакомь меня с ним, – просила Жанна. – Я думала, что он так себе, неудачник какой-то. А он, оказывается, симпатичный. Я его как увидела по телеку – он такой мужественный, такой уверенный в себе, такой брутальный.

– Ага, брутальный. А что, если он моего пристрелит? Что я тогда делать буду? Нового искать – так сколько девок моложе меня.

– Да ты-то никогда не пропадёшь. А я вот…

– У тебя ж есть бойфренд.

– Уже нету. А может, ты сама с ним замутить хочешь? А ещё подруга называется!

Дружескую беседу прервал голос, прокатившийся по улицам Мегаполиса, будто бы гром. Холодный, бесчувственный, металлический голос вещал: «Всего через 36 часов начнётся генеральная уборка планеты Земля от копошащегося мусора – от вас! Готовьтесь! Осталось всего лишь 36 часов!»

Не успел голос умолкнуть, как грянули аплодисменты. Радостные голоса разных тембров и высот повторяли на все лады: «Тридцать шесть! Тридцать шесть часов!»

– Что это такое? – спросил Эдик.

Неожиданно в бар ввалилась пёстрая толпа, с шумом рассредоточилась по залу и расселась за столики, как галки на проводах. В руках у наиболее шумных и активных были плакаты и транспаранты: «Ник – наш герой!», «Маленький человек с большим гранатомётом!», «Хочу быть таким, как Ник!»

– Бармен, пива ошибкам природы! – под общий смех крикнул оборванный паренёк лет семнадцати с непослушной шевелюрой и многодневной щетиной.

Ловкач тотчас же принялся за дело, а Филипп устремился к пареньку с диктофоном.

– Пару вопросов для прессы. Какую организацию вы представляете?

– Мы – клуб фанатов Ника Заики! – деланным басом заявил паренёк. – Этот выдающийся человек вслух сказал то, что все мы думаем.

– Значит, вы согласны с тем, что люди – мусор?

– Мы смотрим правде жизни в глаза. Кто-то предпочитает пребывать в иллюзиях, что все жалкие безмозглые черви, кроме них самих. Вот таких и надо истреблять.

– Давить! Уничтожать! – поддержали остальные.

– И вы тоже будете убивать? – продолжал интервью Филипп.

– Мы – нет.

– Зачем, когда Заика сам всё сделает?

– Нужно просто ему не мешать.

– Мы – группа поддержки, – с достоинством произнёс небритый парень.

– Н-не п-понимаю, – бормотал Эдик, принявший уже несколько стаканов виски, так что язык у него ворочался с трудом. – Если З-заика всё это в-время т-трениров-вался т-таскать ж-железки и м-может н-не з-заикаться, – тут он громко икнул, – ч-чего же он т-тогда н-не стал усп-пешным, н-не к-купил м-машину в к-кредит и не з-завёл п-подружку? Т-тогда бы ему и уб-бивать н-не п-пришлось…

– Человеческая душа – потёмки, – заметил Ловкач с видом профессора.

– М-может, он и п-прав…

– Осталось тридцать пять часов! – ликовали фанаты. – Ура!

Но, как водится, полного единодушия в поддержке намерений Заики не наблюдалось. Благодаря телевидению о готовящимся мероприятии узнала не только молодёжь, но и более возрастная аудитория, в числе которой оказалась бабушка Эдика – весьма энергичная и сообразительная пожилая дама. Она сразу поняла, какой опасности подвергается её любимый и единственный внук, и потому почти сразу же отправилась в полицию.

Утром она уже была в кабинете своего старого знакомого – инспектора Банкина. Это был опытный оперативник старой закалки, седовласый и седоусый, отказывающийся выходить на пенсию по причине того, что, по его авторитетному мнению, в его лице полиция Мегаполиса потеряла бы самого способного сотрудника, да и молодое поколение некому будет учить уму-разуму. В это утро инспектор заканчивал ночное дежурство и потому героически боролся со сном.

– Случилась беда, инспектор! Через двадцать четыре часа произойдёт убийство!

Умудрённый опытом полицейский вскинул брови.

– Кого убьют?

– Не знаю. Возможно, моего внука.

– Гражданка, в этой жизни всё возможно. Но мне нужны железные факты.

– Инспектор, вы что, телевизор не смотрели? Этот, как его… он же сам сказал…

– Но он же не сказал, что убьёт вашего внука. Вот если бы он ему угрожал, я задержал бы его на пятнадцать суток и заставил бы подметать пол в кабинете… да, грязновато у меня, это точно.

– Но он угрожал общественному порядку.

– Порядок, конечно, превыше всего, гражданочка. Но посудите сами – мало ли в Мегаполисе придурков? Сегодня он хочет всех поубивать, завтра – перехочет. А для того, чтобы арестовать его, я должен отправить на место группу захвата – бойцов в масках и с автоматами. А представьте, если к каждому такому идиоту отправлять отряд? Кто тогда будет блюсти порядок и защищать ваш спокойный сон…

Это сладкое слово оказалось последней каплей, и убелённая сединами голова опустилась на стол, после чего по кабинету разнёсся оглушительный храп.

– Ничего не поделаешь, закон суров, но справедлив, – смиренно произнесла бабушка Эдика и отправилась туда, где ей точно помогут.

Стоило ей спуститься в метро, как диктор, объявляющий станции, острым, безапелляционным голосом произнёс, будто бы читал приговор: «Жалкие людишки, осталось всего двадцать часов до наступления кульминации!»

– Чур меня, чур меня, – приговаривала бабушка, пока не доехала до нужной ей станции. Именно здесь находился главный офис Общества борьбы за общее благо и общественную мораль.

Председатель общества Глафира Амвросьевна Благоволенская приняла её сразу, так как они были знакомы по кружку любительниц вышивания крестиком. Правда, в кабинете находился ещё и друг молодости Глафиры Амвросьевны Демьян Прокофьевич Домостроев, владелец сети магазинов, или, как он сам себя называл, купец. Но Демьян Прокофьевич был туг на ухо и доверительной беседе двух дам практически не мешал.

– Представьте себе, уважаемая Глафира Амвросьевна, так вот и сказал: жалкие, мол, людишки, мол, мусор вы, и место вам на помойке.

– Ах, дорогая Ксения Поликарповна, какое чудовищное неуважение к старшим! – покачала головой Благоволенская.

– А ещё он говорил, что возьмёт большую стрелялку, как её там… и всякого отправит на тот свет, кто ему попадётся.

– Ах, всякого честного человека! Да как же ему не стыдно?

– Да, именно. Вот что я вам скажу, мы должны положить конец этому беспределу.

– Всё это происки жидомасонов, – гаркнул Демьян Прокофьевич, до того с отрешённым видом гладивший бороду.

– Понимаете, Ксения Поликарповна, – Глафира Амвросьевна приготовилась к долгой, преисполненной высоко моральной мудрости речи тоном классной дамы института благородных девиц, которому она училась всю свою молодость по повести «Бедная Лиза». – Суть данного прискорбного инцидента в том, что убивец намерен губить тела, а не души невинных жертв. В то время как миссия нашего общества состоит как раз в наставлении молодых заблудших душ на путь истинный и воспитанию в них благонравия и благородства.

– И что? – не выдержала её собеседница.

– Вот я как раз о том и глаголю, что есть у нас дела поважнее. Например, девицы нынешние совершенно от рук отбились. Одни кавалеры да наряды у них на уме, а наряды-то – срам сплошной! Не то, что в наше время. От взгляда на пальчик девичий кавалеры краснели в смущении, а уж на плечико – так и вовсе в обморок падали. А теперича что? На коленки изволят во все зенки таращиться, а то и на такое, об чём и говорить приличному человеку совестно.

– Развратили молодёжь, супостаты проклятые! – подал голос купец. – Шпионы всё заокеанские, навязали нам свои смыслы и ценности! На духовность нашу покушаются.

– Правильно, Демьян Прокофьевич. Дело верное глаголете. Юные отроки совсем старших не уважают – вот в чём погибель наша.

– К концу всё идёть, – махнул рукой бородач. – А ваш нелюдь застрелит кого-нибудь, так что это супротив всего народа? Капля в море. Нацию спасать надо-ть, духовность нашу. Мы об том с Глафирою и толкуем сейчас, так сказать, вырабатываем стратегию отпору масонской орде. Так что иди с миром, и не забудь главную нашу задачу.

Вышла бабушка из штаба Общества почти что в отчаянии. Глянула по привычке на небо и обомлела – над Мегаполисом завис гигантский летающий объект, по форме напоминающий дирижабль, на котором красовалось торжествующее и беспощадное лицо Заики. В довесок к уже знакомым всем пулемёту и гранатомёту в зубах он зажал кинжал – такой острый и блестящий, что лицо злодея отражалось в нём как в зеркале. Текст, составленный гигантскими буквами, гласил: «Я жду! Несчастные шестнадцать часов!»

Внезапно бабушку озарила идея – не зря ведь она слыла особой весьма и весьма находчивой. По счастью, психиатрическая больница была здесь неподалёку, и туда-то она и бросилась со всех ног. Доктор Тыркельгаузен – немногословный, деликатный мужчина лет пятидесяти с орлиным носом и седой бородкой клинышком, усадил посетительницу на кушетку и стал внимательно слушать.

– Доктор, нельзя ли изолировать его, душегубца такого? Он же невменяемый. Да и к тому же ещё и буйный. По нему же смирительная рубашка плачет!

– Боюсь, медицина в данном случае бессильна, – флегматично ответил психиатр. – Ни в одном справочнике, ни в одной классификации болезней вы не найдёте, что намерение убить есть психическое отклонение. Более того, что есть само по себе отклонение? Что есть психическая норма? Это вопросы очень философские. И наука пришла к выводу, что поиск ответов на эти вопросы и ведёт к умопомешательству.

– Но он ведь угрожает нам всем и не чувствует никаких угрызений совести!

– Скорее всего, дело не в нём, а в вас. Ваш страх мешает вам жить, создаёт беспокойство и нервозность. Это может очень плохо для вас закончиться. Вы должны побороть свой страх. Я пропишу вам парочку укольчиков, и всё пройдёт.

Через час бабушка вернулась домой. На каждом перекрёстке из динамиков уличного радио доносился устрашающий голос: «Шоу начнётся через четырнадцать часов!» Но бабушку Эдика это нисколько не волновало.

Тем временем фанаты из группы поддержки установили на площади перед деловым центром огромные электронные часы и запустили обратный отчёт. Последний вечер перед кровавой бойней праздновался как преддверие Нового года. Наиболее преданные фанаты желали оказаться поближе к эпицентру событий когда всё начнётся, и потому заранее резервировали за собой места. Небритый паренёк следил за тем, чтобы особо ушлые не спекулировали билетами – приоритет отдавался самым идейным последователям Заики.