Buch lesen: «Трубадура»

Schriftart:

Кадр первый. Луис Бунюэль

В черно-белой, слегка дрожащей картине чувствуется сдержанная энергетика Луиса Бунюэля. А если не чувствуется – вдохните еще раз.

Ранний сырой петербургский вечер.

Фигура девушки, в которой чувствуется усталость и тоска. Хрупкие натруженные плечики, она светловолоса, в руке тяжёлый пакет.

Фигура юноши легка. Он бежит. Почти летит, свободно, изящно. Он отталкивается от твёрдого темно-серого асфальта сверхлёгкими кроссовками ярко-бирюзового цвета. Юноша почти парит над асфальтовой свинцовой влажностью с вкраплениями вековой меди кленовых листьев.

Однако отставим в сторону лирику. Это всего лишь беговая дорожка на стадионе рядом с Государственным университетом физической культуры, спорта и здоровья имени П.Ф. Лесгафта. И вот владелец бирюзовых кроссовок покидает стадион. Его ждёт неожиданная встреча.

Юноша любит бегать в центре Петербурга. Ему нравится унылый серый город, надменные дома, каждый из которых непременно историческая ценность и культурный памятник. Любит припечатывать своими яркими кроссовками холодный гранит набережных, попадая в ритм с суровой северной рекой, так резко контрастирующей с теми местами, где он вырос. Этот гранит, эта мглистая река и этот строгий город признали его. Но он всё равно каждый раз припечатывал его улицы подошвами, давая понять, кто тут главный.

А для девушки это был обычный вечер. Знакомое возвращение после рабочего дня. Привычная колея дороги домой. Она и по сторонам-то не очень глядела. И вдруг…

В наушниках юноши задавал ритм сочный вокал какого-то талантливого уроженца чёрного континента. Бирюзовые кроссовки чётко повторяли этот ритм. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц.

Парень врезался в девушку. Можно сказать, на полном скаку врубился. Словно слепой, словно не видел ничего перед собой. Или не слышал. Но все-таки видеть – важнее. А он непостижимо – не увидел. Не заметил.

А вот она, падая, разглядела кое-что. Серая толстовка, серые спортивные штаны, яркие бирюзовые кроссовки. Копна черных кудрей и серебристые наушники, приминающие волосы. А еще удивлённые тёмные глаза. Она грохнулась на асфальт, больно ударившись коленом.

Парень не понял, как это произошло. Нет, ну, то есть ничего неожиданного не предвещало. Бежал, слушал музыку. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц. И непонятно каким образом вдруг под ногами оказалось тело, о которое он споткнулся. В общем, зазевался, как ни крути.

Из порванного от удара пакета выкатились апельсины, оказавшиеся необыкновенно яркими на тускло-матовой серости асфальта. Он услышал: «Скотина!» – и громкий всхлип.

Девушка сидела в метре от него среди оранжевых апельсинов, тёрла колено, всхлипывала и, кажется, ругалась.

Парень наклонился к ней.

– Скажите… Вам нужна помощь?

Тут ему доходчиво объяснили всё про него самого и предложенные услуги. Несчастный вид пострадавшей, шмыганье носом и потёкшая тушь растопили мужское сердце, поэтому рука помощи была протянута. И даже принята. Девушка оказалась невесомой – он поднял ее с асфальта без малейшего усилия. Она вообще показалась юноше какой-то нереальной – слишком хрупкая, слишком изящная, а волосы просто белые. Она подняла на него глаза. Он никогда не видел раньше таких глаз – на грани темно-голубого и светло-синего. Ни то ни другое. Где-то между. А когда она поднялась, он разглядел мелкую лёгкую россыпь веснушек.

– Смотреть надо куда прёшь! – Девушка старательно грубила, словно домашнее задание демонстрировала.

– Извините.

Апельсины на ощупь оказались пупырчатыми, зато в ладонь ложились ладно.

– В жопу себе засунь извинения.

– Пакет порвался.

Она фыркнула:

– Да неужели? Из-за тебя!

– Верно, – согласился он безропотно. – Виноват. Вы далеко живёте?

– Вот! – Пальчик из обрубка тёмно-серой митенки практически обличительно ткнул в неприметную облезлую дверь, которую язык не поворачивался назвать «парадной», но она такой и являлась.

– Помочь?

– Зачем же? – процедила она сквозь зубы.

Изящной рукой девушка резко очертила окружность на асфальте, на которой уместились россыпь апельсинов, пачка печенья, упаковка гречки, что-то еще непонятной формы в блестяще-шуршащей фольге. Порванный пакет с тихим шорохом, подталкиваемый ветерком, тихо сбегал вдоль по улице.

– Сама прекрасно справлюсь.

Парень в спортивном костюме вздохнул, снял серебристые наушники с шеи и решительно стянул с себя толстовку, явив сырому питерскому сентябрю лёгкую футболку. Из толстовки была сооружена импровизированная авоська, в которую и сложили фрагменты нечаянного уличного натюрморта.

Дверь перед случайным носильщиком открылась с крайне недовольным и даже презрительным скрипом. Парадная внутри оказалась еще более питерской, чем снаружи. Стены и лестница эпохи Достоевского, потолок и того раньше.

Этаж третий, дверь черного дерматина – уже не достоевской, а советской эпохи. Замок лязгнул премерзко, дверь проскрипела в унисон – и всё в полном соответствии с окружающей обстановкой.

За дверью было темно, затхло, пахло лекарствами, какой-то едой и, странно, чем-то, похожим на индийские благовония. Почему-то казалось, что сейчас под ноги бросится большой черный кот, но, когда зажглась тусклая лампа под потолком, стало ясно, что встречать их никто не вышел.

– Туда, – махнула девушка вдоль узкого коридора, сплошь чем-то уставленного и увешанного.

Парень шагнул вслед за ней, смело отогнав мысли, что надо разуться. На старый облезлый пол было страшно ступать чистыми носками.

В направлении «туда» обнаружилась кухня. Стены, окрашенные тёмно-зелёной масляной краской, были расписаны цветочками и божьими коровками – судя по стилистике, работал ребёнок лет пяти. Кухня была укомплектована окном с облупившейся краской, раковиной с ржавыми подтёками, урчащим круглобоким холодильником. В углу притулилась старинная стиралка, на полке стояла микроволновка.

– Ставь на стол.

По крайней мере, чистый. Парень аккуратно развязал рукава и принялся вынимать продукты.

– Дед, я дома! – раздалось громкое за спиной. – Сейчас будем чай пить!

Он обернулся и посмотрел на хозяйку.

Худенькая, в расстёгнутом бесформенном пальто-бушлате. Невысокая. Волосы и в самом деле просто белые-белые, как у куклы. И глаза тоже как у куклы – круглые, яркие, словно фарфоровые. Личико – словно белое пятно – ни бровей, ни ресниц. Чуть розовая полоска губ.

– Чего уставился? – Девушка всё так же старательно и всё так же неубедительно грубила, ставя на голубой цветок газа чайник. – Надевай свою кофту и вали отсюда. Спасибо… за помощь.

– Да не за что.

Он ответил на автомате и повернулся к двери на шаркающие шаги.

Кажется, старик держался вертикально только благодаря костюму. Из тяжёлой темной ткани пиджак стоял колом и держал находившееся внутри худое старое тело. Однако стоял дед ровно и без опоры. И глаза из-под густых белых бровей смотрели очень цепко. Венчик седых волос, торчащие уши и слуховой аппарат довершали картину.

– Здравствуйте. – Голос старика едва ощутимо дрожал, но звучал чётко и громко. Он протянул руку. – Профессор Дуров Павел Корнеевич. С кем имею честь?

С ответом пришлось замешкаться, потому что в руках была толстовка, и то ли ее надевать, то ли на рукопожатие отвечать – непонятно. Выбрал второе, перекинув толстовку через руку.

– Кузьменко Степан… Аркадьевич.

Рукопожатие у дряхлого профессора оказалось вполне себе крепким, и Степан вдруг добавил: – Студент. Учусь неподалёку. В Лесгафте. Последний курс.

– Ага, ага… – закивал дедок. – Я там кое-кого знавал и… А впрочем, что же мы на кухне? Прошу с нами чай пить. Турочка, я пошёл чашки и ложки доставать.

– Дед, я сама… – Слова беловолосой девушки полетели уже вслед.

Профессор довольно бодро поковылял из кухни.

– Эх… – махнула она рукой. – Перебьёт опять половину. А ты чего стоишь? Выход там.

– Меня чай пригласили пить.

Она сначала хотела что-то сказать, даже рот открыла. А потом вздохнула. И произнесла устало:

– Тогда помогай.

– Слушай, – Степан искал в холодильнике затребованные маслёнку и сыр. – А как он тебя назвал… дурочка? Или мне показалось?

– Сам ты дурочка! – Она вернулась с заварочным чайником. – Ту-ро-чка.

– В этом же… кофе варят? – спросил он неуверенно.

Маслёнка нашлась, сыра он в упор не видел.

– Или турочка в смысле… национальности?

– Тура – в смысле имени!

Чайник накрыли тряпичной курицей из лоскутков.

– Зовут меня так. Ту-ра.

– Это какое имя? – Степан даже оторвался от недр холодильника и оперся на дверцу, в ответ на что белый хлипкий монстр не преминул качнуться.

– Аккуратнее! – прикрикнула на незваного гостя хозяйка квартиры. – Человеческое это имя.

– Не русское какое-то. – От неожиданности он вдруг обнаружил-таки на дверце сыр.

– И что?

– А какое?

– Любопытному… Стёпе на базаре дали по… попе.

Он хихикнул:

– Не, ну если это секрет…

– Не секрет! – Степану в руки вручили поднос с чайником, маслёнкой и сыром. – Первая дверь напротив. Отнеси, поставь всё на стол и возвращайся с подносом. – И, уже в спину: – Отец у меня норвег.

Норвег… Или правильно – норвежец? Да всё равно – тогда понятно, откуда эти волосы белые. Наверное, настоящие.

За первой дверью оказалась комната, сплошь заставленная полками с книгами. А еще там были пианино, буфет, огромный круглый стол и громоздкие деревянные стулья. Передвигаться в этой комнате Стёпа мог только аккуратно и боком. На краешке стола профессор Дуров расставлял белые с красным узором чашки. Никаких осколков, вопреки опасениями Туры – вот же имечко! – не было видно.

– Ставьте сюда, Степан Аркадьевич! – засуетился профессор.

Сгрузив поклажу на стол, Степан Аркадьевич снова вернулся на кухню. По имени-отчеству его называли только во время медкомиссии.

На кухне дочь гордых норвегов резала колбасу, и Стёпа вдруг понял, что голоден. И что колбаса к чаепитию кстати.

– Печенье в вазу пересыпь, – получил он очередную команду.

Под шорох пакета он задал вдруг неожиданный даже для себя вопрос:

– А вы тут вдвоём живете… с дедом?

– Втроём.

– А кто третий? – Стёпа покрутил головой в поисках мусорного ведра и, найдя его, точным броском отправил туда скомканную упаковку из-под печенья.

– Вы из паспортного стола?

Колбаса на тарелке была разложена по безупречной окружности, и желудок дал понять, что был бы не прочь ее попробовать.

– Не. Ну если и это секрет…

Она стрельнула в него косым взглядом. Глаза у нее яркие – невероятно. Как будто нарисованные на белом листе. Светлые, но яркие – бывает же такое.

– С нами еще живёт Елена Павловна.

– Это дочь Павла Корнеевича? – проявил чудеса сообразительности Степан.

– Угу. И моя… мать.

Паузу и интонацию было невозможно не заметить, но как отреагировать – Стёпа не знал. Поэтому решил продолжить задавать вопросы на тему, которая ему вдруг стала очень интересна. Квартира огромная, коммуналка, комнат шесть минимум. Живут втроём. А Степкин родной институт – в соседнем дворе. Экономия времени колоссальная просто, совсем другой порядок, чем сейчас, когда Степану приходится добираться из съёмной квартиры от станции метро «Парнас». В свое время прижимистый Стёпа снял квартиру именно там, в новостройке, на конечной станции Московско-Петроградской линии, а потом всё не доходили руки заняться поиском другого жилья – хотя экономия вышла боком, это он уже понимал. А тут – само в руки пришло. Идеальный вариант. Институт – рядом. До тренировочной базы – семь остановок на автобусе. Всё рядом, всё близко.

– Слушай… А вы комнаты не сдаёте?

– Нет, – ответ прозвучал резко. – Иди, неси печенье и чайник.

– А почему? – Стёпа подпёр плечом косяк, удерживая поднос одной рукой. – Места у вас тут много, а деньги, по-моему, вам лишними не будут. То есть…

Хозяйка квартиры молчала, но Стёпка сам сообразил, что выразился не самым удачным образом.

– Я хотел сказать, что деньги вообще лишними не бывают. А я… ну ты же поняла, что я про себя спрашиваю… Я бы у вас комнату снял. Потому что…

– Дед против посторонних людей в квартире. Пошли.

За столом дед завёл непринуждённый разговор:

– А вы на каком факультете учитесь, Степан Аркадьевич?

– А… кхм… это… – Стёпа отложил надкушенный бутерброд. После пробежек аппетит всегда зверский. – Здоровья и реабилитологии.

– Вот как? Похвально.

Степану налили еще чаю, расплескав не больше четверти на блюдце. Тура едва слышно вздохнула, но промолчала.

– Стало быть, медициной интересуетесь?

– Спасибо, – Степан взял чашку. – Вроде того. На кафедре спортивной медицины как раз.

– Слышал, слышал… А что же, профессор Лягинцев у вас преподаёт? Помнится, у нас с ним в свое время была знатная полемика… по некоторым вопросам.

Фамилию Степан слышал. Примерно в том контексте, что и про царя Гороха. То есть этот Лягинцев преподавал в институте очень давно.

– По-моему, уже нет, – осторожно ответил Стёпа и осторожно же пригубил чай.

– Ну да, – неожиданно грустно согласился Дуров. – Он же старше меня лет на пятнадцать. Умер, наверное. Это я всё задерживаюсь. Надоел всем, да всё никак не уйду.

Внучка профессора метнула на Степана яростный взгляд. Прожгла просто насквозь. Да что он такого сказал? Не специально же, и вообще, не он этот разговор начал. Но неловкость исправить следовало немедленно. И, кстати…

– Павел Корнеевич, а вы, случайно, комнаты студентам не сдаёте?

Дочь гордых норвегов застыла с чашкой в руке на грани сильнейшего возмущения и крайнего изумления – видимо, и то, и другое относилось к Стёпкиной наглости. А вот профессор Дуров, кажется, ничуть не удивился вопросу.

– Вы о себе хлопочете, Степан Аркадьевич?

– Да. Я не местный. Снимаю жилье, но далеко от института. Мне было бы очень удобно жить рядом с институтом. Я… – тут Степан вдруг ощутил, что южная горячая кровь у него взыграла, и сейчас его куда-то понесёт. Но остановиться уже не мог – заговорил чуть громче и запальчиво: – Я очень необременительный жилец, точно вам говорю! У меня день весь расписан – занятия, тренировки, приходить буду только на ночь практически. Не курю, не пью, веду здоровый образ жизни. По дому, если что-то надо, с удовольствием помогу – у меня руки из нужного места растут. Хлопот, в общем, не доставлю.

Степан перевёл дыхание. Быстренько соображал, что бы еще добавить к беспардонной рекламе себя любимого? Добавлять оказалось ничего и не нужно.

– Хорошо, – кивнул Павел Корнеевич. – Почему бы, в самом деле, не сдать комнату хорошему человеку, особенно если ему надо? Все детали обсудите с моей внучкой. Турочка, я у себя – поработать надо. Степан Аркадьевич, до встречи. – Старый профессор с трудом поднялся со стула.

Неизвестно, кого эти слова старого профессора изумили больше. За столом после ухода Дурова стало на какое-то время тихо. Стёпа смотрел на Туру. Тура смотрела в чашку. А потом строго посмотрела ему в глаза.

– Ну, хороший человек… Ну ты… – покачала головой. – И откуда взялся только такой шустрый?

– Слушай… Ну правда, что такого-то? – Стёпа звякнул чашкой о блюдце. – Я реально буду только спать приходить. Не курю, не бухаю, девок водить не стану. Скорее всего, буду часто отсутствовать – много приходится ездить. Чего не так-то?

– Да всё так. – Она неожиданно усмехнулась. И лицо сразу преобразилось, став почти симпатичным. – Не поверишь, но я несколько лет деда уламывала сдать комнату. Потому что деньги очень нужны. А он всё никак, типа, я работаю, мне чужие мешать будут. Хотя какая там работа – ему уже восемьдесят четыре, там не работа, а так, придумывает себе занятие, но… – Она пожала плечами. – В общем, я махнула рукой на него. Без дедова согласия всё равно ничего не сделать, потому что квартира принадлежит ему, а он ни в какую. А тут раз – и вдруг всё поменялось! Не колдун ли ты часом, Степан Аркадьевич?

– Да не, не колдун. Я только учусь. – Он тоже улыбнулся. А как всё складывается удачно-то, а? – Замечательно придумал Павел Корнеевич, повезло мне. А комнату можно посмотреть? И сколько денег хотите?

– Если наелся – пошли.

Стёпа не наелся, но надо ковать железо, не отходя от кассы.

Комната оказалась небольшой. Но не в этом была проблема. Уличного света из грязного окна – с гулькин нос, потому что весь подоконник уставлен огромными, пыльными и подсыхающими растениями. Покрытым слоем пыли и выцветшим был и огромный абажур – в лучшие свои годы, наверное, жёлтый. Ободранное кресло в углу завалено каким-то тряпьём и книгами. Книги заполняли и всё остальное пространство комнаты, за исключением кровати. Кровать была узкой – это полбеды, но оказалась короткой – у Степана на это глаз намётан.

– Слушай, как-то тут….

– Я наведу порядок, – торопливо ответила Тура. – Пару дней мне дай – разгребу. Тут не жил никто чёрт знает сколько лет. Это комната Клары Корнеевны, сестры деда.

– Ага, хорошо. Значит, мне заселяться можно послезавтра.

– Только давай к вечеру, – вздохнула она.

Потом они практически без торга сошлись в цене. Потом Степан на правах почти жильца помог Туре убрать со стола. И попутно еще пару печений умять и чай допить.

– А ты на кого учишься? – Она аккуратно складывала чашки в раковину.

– Для галочки я учусь, – отмахнулся Стёпка. – Чтобы корочки были. На жизнь этим пока не заработаешь. А в перспективе с прицелом на тренерскую работу.

– А чем ты сейчас на жизнь зарабатываешь, хороший человек Степан Кузьменко? По карману ли тебе наша роскошная жилплощадь?

– Я либеро.

– Подгузниками торгуешь?

Стёпка поперхнулся очередной печенюшкой.

– При чем тут подгузники?

– Ну, – она невозмутимо пожала плечами и принялась тереть губкой чашки. – Такие подгузники есть. Фирмы «Либеро».

– Либеро – это защитник в волейболе, – отчеканил Стёпа. – Я – либеро волейбольного клуба «Питер-болл». Между прочим, очень хороший либеро, – добавил он почти с обидой.

Подгузники, тоже придумала! И это про него, Степана Кузьменко по кличке Коса, самого перспективного игрока клуба за прошлый год! Его, между прочим, у «Олимпиакоса» со Стёпкиной, практически, исторической родины за весьма несмешные деньги перекупили. Но это Стёпа не сказал вслух. Просто не успел. Потому что к их диалогу присоединилось третье лицо. И оно оказалось не профессором Дуровым.

Кадр второй. Клод Лелуш

В черно-белой картинке появляются цветные кадры. «Как у Клода Лелуша», – скажет знаток. Может, и так. А все-таки, справедливости ради – подобной мерзости у Лелуша не было.

Юноша был чудо как хорош. От самой макушки до пят. Смоляные – вот иначе и не скажешь – кудри. Глаза – что за дурацкие ассоциации лезут в голову, но снова иначе не скажешь – трепетной лани. Ровный прямой тонкий нос. Губы узковаты, но пусть. Зато всё остальное как по заказу. Рост – гренадерский, под два метра. Плечи широкие, спина как по линейке, талия почти девичья, узкая. Руки и грудь приятно радуют женский глаз эффектным рельефом. Попа – орех, спортивные штаны подчёркивают весьма определённо. И спереди мальчик одарён недурно, это штаны тоже не скрывают, а у Елены на такие вещи глаз-алмаз. В общем, весь так и дышит адреналином и тестостероном. Превосходный образчик молодого сильного самца. И откуда только такая прелесть и радость взялась на их облезлой кухне?

– Добрый вечер, – поздоровалась дама.

– Здравствуйте, – ответил Стёпа вежливо.

Судя по всему, это и была проанонсированная Елена Павловна. Выглядела она моложаво, если, конечно, это была мамаша Туры, но у женщин с определением возраста вообще всё сложно.

– Дурова Елена Павловна. – Она протянула Степану руку. Похоже, что на предмет поцелуя. – Для друзей просто Елена.

Протянутую руку Степан осторожно пожал. Самые кончики пальцев. Они были холодные. Взгляд, брошенный на Степана, тоже стал заметно прохладнее. Видимо, экзамен на хорошие манеры Стёпка провалил. И руку не поцеловал, и имя называть не торопился. Не знал даже почему, ведь профессору сообразил представиться, а тут вот смолчал.

– Тура, ты не представишь мне молодого человека?

Тура демонстративно протирала чашки полотенцем. Ответила не сразу.

– У молодого человека есть язык, сам, если захочет, назовёт своё имя. Может, он не хочет.

– Да я не хочу… В смысле, хочу… То есть… – Стёпа окончательно запутался и почёл за лучшее просто назваться. – Степан Кузьменко.

– Какое у вас редкое имя, – пропела Елена Павловна. – Редкое, красивое и мужественное. Очень вам подходит, Степан.

Стёпка продолжал тупить, и дама после паузы добавила:

– А меня все называют Елена Прекрасная. Думаю, нетрудно догадаться почему, правда?

У Стёпы был не очень богатый опыт в подобных ситуациях – это когда женщина существенно старше тебя так откровенно лапает взглядом. Просто возникает желание прикрыть ладонями пах. Но все ж таки сообразил, что к чему. И включил идиота уже сознательно и на полную катушку.

– Не соображу что-то.

Тут уж Стёпку одарили совсем нехорошим взглядом. И сквозь звук льющейся воды ему послышался смешок.

– Вы извините, пожалуйста, – фактуру следовало выдерживать до конца. – Мне просто часто мячиком по голове прилетало. Поэтому я иногда… не очень умный.

Теперь смешок был очень явный. Елена Павловна метнула неодобрительный взгляд в сторону раковины.

– Вы друг Туры?

Стёпа молчал. Тура молчала. Елена Павловна молчала. Вода лилась.

Судя по всему, блондинка норвежская не собиралась вводить мать в курс дела, поэтому пришлось Стёпе проявлять самостоятельность, сообразительность и включать фантазию.

– Ну… в некотором роде. Я ваш новый жилец.

– В каком смысле? – На губах женщины еще жила своей отдельной жизнью кокетливая улыбка. А в глазах уже отражался нешуточный мыслительный процесс.

– В смысле комнату буду здесь снимать.

– Тура?!

Интонация была столь неприятной, пронзительной и вздорной, что Стёпке захотелось тут же уйти. А вот на девушку это не произвело ровным счётом никакого впечатления. Она невозмутимо пожала плечиками.

– Все вопросы к деду. Его решение.

– А где вы познакомились с моим отцом? – Взгляд, обращённый на Стёпу, стал совсем другим – ледяным, цепким.

– А-а-а… – на этом слова закончились. – Ну… так вышло, что я…

– Степан Аркадьевич помог мне донести продукты из магазина. Остался пить чай и совершенно очаровал деда своим интеллектом и манерами.

Чёрт! Стёпа вперил хмурый взгляд в девчачью спину в черной футболке. Но Тура не обернулась. А вот Елена Павловна соизволила прошипеть. И Стёпа не сразу сообразил, что слова адресованы не ему.

– Ясно. Деньги, конечно, ты прикарманишь.

– Разумеется. – Голос у Туры ровный-ровный.

– Я пойду поговорю с отцом! – В отличие от голоса дочери, голос матери прозвучал кардиограммой при синусовой аритмии. На грани истерики.

– И я тоже пойду, – заторопился Стёпа, как только не пойми чем разъярённая Елена Павловна покинула кухню.

– Давай, – Тура наконец-то обернулась от раковины. – Только номер телефона запиши мой.

В адресной книге Стёпа для краткости назвал свою новую знакомую «Ту».

– Ну, и как ты это провернула?

Тура не стала оборачиваться. Методично расставляла тарелки и раскладывала вилки. Всё по своим местам. Как любит дед.

– Ты собираешься мне отвечать? – В голосе матери послышалось требование.

– Я не слышу вменяемых вопросов.

Судя по тому, как скоро вернулась Елена Павловна из комнаты отца, Павел Корнеевич не стал утруждать себя объяснениями. Впрочем, как обычно.

За спиной Туры мать театрально и громко вздохнула.

– Ну что же… По крайней мере, парень вроде приличный. Не гастарбайтер какой-нибудь.

Тура закончила наводить порядок на кухне. Теперь нужно прикинуть объём работы в комнате, которую они планируют сдавать. А начать уже завтра. Сегодня сил нет. Десять часов рабочего дня, капризные клиентки, истеричная хозяйка… Нет, сегодня нужно спать. Ну, может быть только кресло вот разобрать. И книги вынести.

– А сколько ему лет?

Тура вздрогнула. Оказывается, Елена Павловна увязалась за ней следом и теперь стояла в дверях и брезгливо оглядывала пыльную и грязную комнату.

– Паспорт не спросила, извини.

– А надо было! – Тон Елены Павловны стал до безобразия назидателен. – Пускаешь в дом не пойми кого. Вот прирежет нас ночью в постелях…

– Ты себе противоречишь. – Тура старалась сосредоточиться на уборке, а не на разговоре. Так проще.

– Но паспорт спросить надо было обязательно!

– Вот заселяться придёт – и спрошу. И копию сниму. Может, он еще передумает.

– Так-то лучше. Всему вас с отцом надо учить, – удовлетворённо вздохнула Елена Павловна. – Степан… Стёпочка. Наверное, хороший мальчик. Красивый, сильный.

Тура выдохнула. Вдохнула. Повторила. Впустую. Все-таки допекла мать. Пробила.

– Елена Павловна, вы бы свою нимфоманию подлечивали хоть иногда. Перед людьми стыдно. – Тура порадовалась, что голос прозвучал ровно, без раздражения.

Елена Павловна расхохоталась – громко и неискренне. Как всегда. Напоказ. Поправила рыжую прядь.

– Я не перестаю удивляться, как у такой красивой, элегантной и созданной для любви женщины родилась такая дочь, как ты. Невзрачная, холодная…

– Фригидная, – подсказала Тура, снимая последнюю стопку книг с кресла. Под ними оказалась россыпь какого-то мелкого мусора неясного происхождения.

– Фригидная, – согласилась мать. – У мужчин при виде тебя опускается всё. Неужели ты не понимаешь, что реализация своей женской сущности – важнейшая часть жизни. А ты…

– Я позвоню на Пряжку, узнаю, как у них там с местами.

Елена Павловна скривилась.

– У тебя, наверное, в этой психиатрической больнице еще остались знакомые. Из числа больных. Или персонала. Твой же профиль.

– Я не лежала на Пряжке! – Тура на секунду зажмурилась. Собраться. Не позволять делать себе больно. – Там нет детского отделения. Хотя откуда тебе знать. Ты же в то время была занята чем-то другим, более важным. Вот дед помнит.

– Какая же ты странная. Нелепая. Упрямая. И как с тобой трудно. Ты прямо как… – на секунду мать замялась, – …как Ларс.

– Ага, только без бороды. – Тура чувствовала, что ее «закусило», но усталость, накопившееся раздражение и внезапные перемены не давали шанса остановиться.

– Ты – вылитый отец! – не отставала мать. – И с тобой так же невозможно разговаривать! Совершенно невоспитуема.

– Именно поэтому ты и оставила меня ему, так?

– У меня не было выбора. – Елена Павловна поёжилась, поправила рюши на вороте красной атласной блузки. – Это кошмарный человек, просто неотёсанный чурбан. С ним невозможно было жить такой тонко чувствующей женщине, как я.

– И проще было сбежать и оставить маленькую дочь с ним, верно?

– Он любил тебя.

– Наверное. – Тура попыталась успокоиться. Не очень успешно. – Я не помню.

– Нельзя быть такой злопамятной! – перешла в атаку мать. – Ты осталась в благополучной стране у отца, который был весьма небедным человеком! И мог тебя обеспечить материально.

– Он пил.

– Совсем немного!

– А вот сотрудники норвежской службы опеки посчитали иначе. И когда он нечаянно, конечно нечаянно, он был просто пьян, и злого умысла не было – оставил меня на улице зимой в девять вечера…

– Я никак не пойму, ты довольна или нет тем, что тебя все-таки забрали у отца?

– Довольна ли я? – Голос Туры зазвенел. – Полгода в приюте… в чужой стране…

– Ты родилась в этой стране!

– Без родных и близких… – Тура глубоко вздохнула. Пыль, поднятая уборкой, сделала свое дело, и девушка звонко чихнула. Раз, другой. И бессмысленная злость вылетела с этим чиханием. – Нет, ты точно не понимаешь. Не понимала и никогда не поймёшь.

– Какая мелодрама, боже… – нараспев произнесла Елена Павловна.

– Ты с уборкой поможешь?

Это надо было сразу сказать, в самом начале. Потому что мать тут же утратила интерес к диалогу.

– Нет, я пойду в ванную. Планирую сделать пилинг… маску… У нас в доме скоро появится молодой привлекательный мужчина. Надо приготовиться.

На это Тура решила не отвечать. Хватит. На сегодня она свою долю негатива от общения с матерью получила. Но Елена Павловна решила иначе и продолжила разговор, сменив тему.

– Тура, а у вас в салоне какие можно сделать косметические процедуры?

– Перечень услуг есть на сайте. – Тура окинула взглядом комнату. Всё на сегодня или все-таки перетащить книги? Куда вот только?

– Какая ты непонятливая, – вздохнула мать. – Я имею в виду – подешевле? Должны же у вас быть скидки для сотрудников?

– У нас для сотрудников предусмотрены только дополнительные дрыны и пендели.

– А солярий у вас сколько стоит?

– Все. Цены. На сайте. Или по телефону. Не мешай мне работать!

– Ты ужасно бездушная.

– А ты не злоупотребляй солярием. В твоем возрасте это не слишком полезно для здоровья.

– Смешно слышать такие слова от девушки, бледной как моль! Тебе бы не помешал солярий, Тура.

– Это гены, Елена Павловна. И я ничего не могу с этим поделать. Спроси у деда – он любит рассуждать о генетике.

– Нет уж, спасибо! – фыркнула Елена Павловна. – Я лучше приму ванну.

Дверь за ней закрылась. Спустя минуту послышался звук защёлкнувшегося замка в ванной. Тура с тоской оглядела комнату. Вот выбор и сделан. Теперь с идеей принять душ и пораньше лечь спать можно смело попрощаться. Мать займёт ванную на час минимум. Значит, надо заняться переносом книг. Пока дед как бы работает. Может быть, что-то выкинуть, например, эти подшивки «Роман-газеты» не пойми за какой год. Тура присела на корточки и смахнула пыль с верхнего журнала. Ого, даже старше ее самой. На левый нижний, не очищенный от пыли угол упала солёная капля, потом еще одна. Потом Тура вытерла глаза и подхватила стопку журналов. Нет, нельзя выкидывать. По закону подлости дед про них тут же вспомнит. Унести к черному входу. Там, кажется, было место на верхних полках стеллажа.

Тура стукнула в кабинет и, дождавшись скрипучего: «Входите», толкнула дверь.

– Дед, твой чай.

– Уже? – Павел Корнеевич сдвинул очки на лоб. – А сколько времени? – И посмотрел на настенные часы: – Ну надо же… За работой не замечаешь, как летит время.

Она молча поставила поднос на угол огромного антикварного стола – три тысячи евро, по оценкам специалиста, которого Тура как-то привела в отсутствие деда.

Работа… Дед жил прошлым, как минимум десятилетним, когда он был еще известным и востребованным профессором-нейрофизиологом Дуровым. Сейчас о нем не помнил уже никто, кроме пары особо преданных учеников и особенно заклятых оппонентов такого же антикварного возраста. А Павел Корнеевич Дуров упорно работал над какой-то мифической рукописью в области чего-то непроизносимого. Может быть, если бы сама Тура, как мечтал дед, пошла по его стопам и поступила в медицинскую академию, сейчас было бы всё иначе. И возможно, сейчас дед гордился бы ее научными достижениями, и помогал бы, и жил ее успехами и работой.

Тура улыбнулась деду и принялась наливать черный чай с травами в его любимую чашку – подаренную на последний юбилей кем-то из учеников, кто еще не забыл своего старого наставника. Кого Тура обманывает? Какая академия? Какие научные работы? Дедовых мозгов ей не досталось, да и кормить семью кому-то надо было. А способности к медицине, которые у нее, по мнению Павла Корнеевича, были, вполне можно реализовать и на базе медицинского колледжа. Не до научных высот, конечно, зато с куском хлеба. И опять же, кто-то должен давить прыщи. Тура умеет это делать виртуозно.