«Танцуй, танцуй, тощай курица», – послышался пьяный голос в толпе, г-н Ротт перевел мне.
Вновь заиграла веселая бравурная мелодия и девушка, подняв голову к небу, быстро закружилась на месте. Она крутилась, раскинув свободно руки, словно забыв обо всем, о своей вине, о своих обвинителях, даже о своем страшном платье, как вдруг барабаны перешли на дробь и вскоре послышался шум. Непонятный, нарастающий, словно рой рассерженных пчел, словно буря аплодисментов, дикий шорох крыльев. Потемнело, сверху налетели на площадь птицы, на мгновение заслонив само солнце. Сотни, сотни голубей, сизых, белых, коричневых, пестрых устремились в центр площади. Оркестр все играл и играл свою быструю музыку. Мне казалось странным, пугающим, как птицы устремились к девушке, точнее, к ее платью. Их клювы казались похожи на лезвия, ножи, сверкающие на солнце.
«Они убьют ее?», – кажется, я сказал это вслух. Господин Ротт отбросил свое напускное спокойствие и жадно, как и я, смотрел на происходящее, торопливо комментируя. «Нет, нет, они только покалечат ее, таков древний обычай для девушек ее рода занятий. Некоторые слепнут. Кто-то не досчитывается пальцев, но чаще всего они выживают, эти пташки, только порхать как раньше уже не могут. Острые когти и клювы оставляют следы на коже, хе-хе-хе, знаете ли», – гаденько посмеялся переводчик.
Я боялся пошевелится, загипнотизированный, как будто сам был этой жертвой, а толпа в восторге все гудела. Сотни, тысячи птиц причудливым комом ворошилось вокруг несчастной и ничего нельзя было больше разглядеть, кроме крыльев, хвостов, клювов, а оркестр играл все громче и громче, заглушая птичий гомон.