Buch lesen: «Продавец снов»
…Мужик был похож на заполошенного профессора из фильма «Назад, в будущее»: всклоченные волосы, беспокойно-безумный и вытаращенный взгляд, длинные аистовые ноги из-под заляпанного халата, тощая шея. На вид ему можно дать лет шестьдесят (слишком уставшим становился взор, когда он прикрывал глаза, слишком седые – белые, как снег – волосы), но – гладкая загорелая кожа, современные сленговые словечки, энергичные движения… Едва ли сорок, решила я про себя, плюс лет пять на погрешность.
Первая осенняя ярмарка бурлила и кипела: у разноцветных палаток, развернувшихся на дорожках центрального сквера, толпились очереди за свежей «молочкой», речной рыбой, мясом с подворий, овощами, мёдом, вареньем и – готовь сани летом и осенью! – овечьими варежками, вязаными носками и теплыми шалями. И лишь палатку мужика-»профессора» будто никто не видел – она неприкаянно зеленела в конце ряда, у кованой калитки. А на деревянном столе – прилавке светились пузырьки. Да-да, светились – в одном играла радуга, в другом искрился свет, в третьем полыхал багрянец, в четвертом загадочно клубилась тьма. Странно, что на столь таинственный ассортимент никто не обращает внимание… И интересно…
– Интересно?
Я невольно вздрогнула. Мужик смотрел на меня в упор и улыбался.
– Интересно? – повторил он басовито. – Если интересно – подходи, красавица. Расскажу, объясню, помогу.
Я, отчего-то оробев – или от того, что он заметил мое любопытство, или от внимательного и веселого взгляда, – подошла. Но спросить ничего не успела – из-за моей спины вынырнула бабулька и, оттеснив меня локтем, ринулась к прилавку.
– Ах, Фёдор Платоныч, ну наконец-то вы соизволили явиться! – упрекнула она мужика. – Я уж и-и-извелася вся без ваших-то чудо-зелий! Де ж пропадали-то, милок?
Бабка была очень… хрестоматийной. Эдакая тургеневская девушка с пятидесятилетним стажем: сухонькая, светлый костюм в серую клетку, туфли на невысоком каблучке, тщательно завитые сиреневые кудри из-под светлой шляпки, веснушчатые руки – в жемчужных браслетах и крупных кольцах, светло-коричневый ридикюль, слишком яркий для ее возраста макияж…
– Так ими-то и занят был чрезвычайно, Антонина Петровна, – зельями, – «профессор» широко улыбнулся и поцеловал требовательно протянутую руку. – Зелья – они спешки да суеты не любят. Их сварить правильно – время нужно. Много времени… Чего отведать желаете?
Ответ бабульки выбил меня из колеи:
– Деток своих, – и она жестом фокусника выудила откуда-то надушенный кружевной платочек и, прикрыв крючковатый нос, интеллигентно шмыгнула. – Деток, милок. Да внучат. Да правнучков… Почитай лет десять родню не видала… Будь лаской, Феденька, угости старуху… – и снова тихонько шмыгнула в платок.
– Не вопрос, – продавец скрылся под прилавком, покопался шумно в сумках, и на столе перед покупательницей в ряд выстроилось три сияющих рубином бутылька. – От всей души, дражайшая Антонина Петровна. Это вам. Передавайте своим привет и наилучшие.
Бабулька зачирикала радостно, закудахтала, благодаря, и живо смела в ридикюль зелья. И, попрощавшись, улетела. Вот ей-богу, улетела, как молодая, подобрав длинный светлый подол и зажав под мышкой тросточку (только что не оседлала ее, хотя напрашивалось…).
Я растерянно посмотрела на мужика, а тот подмигнул и громким шепотом сообщил:
– Сны это, красавица, – и кивнул на свой мерцающий товар. – Сны. Выпьешь нужное – и приснится тебе, что захочешь. Вот, смотри, это, – он поднял пузырек со светом, – добрые и светлые сны. О любви и нежности, о доброте и ласке. А это, – темный пузырек – нехорошие сны: если обидел кто-то и отомстить ему хочешь, то примешь – и приснишься обидчику. И так отомстишь, – он резко подался ко мне, вытаращив глаза, а я отшатнулась, – что он утром не проснется!
– Но я не хочу… – пробормотала в ответ.
– Сейчас не хочешь, – «профессор» улыбнулся вкрадчиво, – а жизнь-то непредсказуемая, и мало ли… А это, – в рыжих лучах осеннего солнца сверкнула бутылочка с «кровью»: – это чтобы родню во сне увидеть. Прийти к тем, кто далеко, или к тем, кого в этом мире нет давно, – и поговорить по душам. И понять. И простить. И поплакать вместе.
– А это? – я тронула оранжевый бутылек.
– Для друзей. Повидать тех, кто дорог был, но с кем судьба развела.
А еще был зеленый – путешествия: проснуться в любой точке земного шара и всю ночь бродить по новым местам, узнавая, удивляясь. И голубой – для любви: присниться конкретному человеку, да так присниться, чтобы он влюбился, искать начал и нашел обязательно в ближайшее же время. И розовый – вот уж совпадение! – для «сбычи мечт»: чтобы проснуться в самой-самой заветной мечте и вдруг понять, что она сбывается. И синий – для познания прошлого: вернуться в тот момент, когда совершил ошибку, пережить его заново и заметить, где дров наломал, и понять, как исправить, даже спустя годы. А еще был фиолетовый – будущее подглядеть и запомнить. А еще был…
– А этот? – я кивнула на радужный пузырек.
– О, это – тайна! – снова заулыбался продавец снов. – Это, красавица, одно из многих, рулетка – или семью повидаешь, или в путешествие угодишь, или любовь свою…
– Сколько? – вырвалось у меня.
– А когда ты в последний раз сон видела? – он вдруг стал серьезным, в сияющих голубых глазах заштормили серые грозы. – И когда в последний раз видела такой сон, чтобы проснуться и услышать собственное сердце – радостное ли, возбужденное ли, испуганное ли? Когда, красавица?
Я неопределенно пожала плечами и отвела взгляд. Давно. Даже не помню, когда. Очень давно – кажется, в другой жизни…
– Забирай, – «профессор» протянул мне радужный пузырек. – Я не торгую снами. Не совсем торгую то есть… – и снова заулыбался. – Торгую, да не совсем. Найдешь меня… позже. И расскажешь, что видела. У меня фантазии порой не хватает, и я иногда использую чужые образы. Это и есть плата. Берешь?
Я тоже улыбнулась, и узкий шестигранный пузырек невесомо лег в мои ладони. Пульсирующий, точно живой, греющий пальцы ускользающим осенним теплом, пахнущий почему-то имбирным пряником…
– Как я вас найду… Фёдор Платонович? – я спрятала пузырек во внутренний карман ветровки.
– Поймешь, Юстина, – продавец подмигнул, – найдешь, Юся. Найдешь.
Я не успела удивиться: меня оттерла сухоньким плечиком очередная хрестоматийная старушка в черном пальто и запела, гнусавя, что-то про умершую лет сорок назад любовь и про то, «как бы повидаться-то с ним, Феденька, родненький?..». Продавец опять исчез под прилавком, а я отправилась прочь из парка. До дома – остановок пять пешком, в солнечной осени и в мечтах. В кои-то веки – в мечтах…
Пузырек приятно грел и, казалось, мурлыкал что-то – тихое, нежное. Так мама пела на ночь, поняла я неожиданно, спеша по шуршащей, пламенно-рыжей мостовой мимо зеркальных магазинных витрин. Прижала руку к внутреннему карману и услышала – эхом в ушах, в вихре мыслей: «Спи, моя малютка, сладким сном усни, спи да спи, до утра, до лучей зари, и не бойся ночи – ночь всего мудрей, спи, дочурка, дочка, засыпай скорей…» И, сердце, пропустив удар, забилось гулко, тревожно. Мама далеко, и так же далеко детство, уютная ночь под ее пение, на ее мягком плече, с ее запахом ландышей и тихим, высоким голосом… Она не знала ни одной колыбельной или сказки – ей некогда было читать, только работа круглосуточно, пока дети маленькие, а отца нет, и она каждый раз что-то придумывала – сочиняла за минуту и слова, и мелодию, а потом пела, пела, пела, пока я не засыпала…
И, подходя к дому, я поняла, что хочу увидеть во сне. Не путешествие, не любовь, не будущее… Прошлое. Уютное, спокойное и защищенное. Где зимняя тьма пахнет блинами и расплавленным свечным воском, где мама поет, перебирая мои тогда очень длинные волосы, и ее тихий голос наполнят ночь, напитывает ее собой, разгоняя страхи…
Мое убежище – старая серая кирпичная пятиэтажка, последняя из шести домов-близнецов, со всех сторон окруженная старыми желтыми березами. Асфальт в ямах, разбитое крыльцо с провалившейся средней ступенькой и пучками желтой травы, чахлый кустик на балконе третьего этажа, ржавые качели и остатки песочницы в небольшом дворике. И, не дойдя до своего подъезда, я остановилась в нерешительности.
