Buch lesen: "Убита светом, рождена тьмой"
Пролог
Настоящее
Смотря на сгоревшие остатки того, что ещё пару лет назад называла домом, я ощущаю лишь запах горя и потери. Воздух здесь густой, пропитанный гарью.
У меня была возможность стереть всё до конца – сравнять с землёй и забыть, – но я решила оставить всё как есть. Этот мёртвый пейзаж напоминает мне, зачем я вернулась в Чикаго. Напоминает, что значит терять и не ценить.
Каждый чёртов день я скучаю по прошлой жизни. Иногда кажется, что ещё слышу их голоса, смех, звук музыки по вечерам. Но какой в этом смысл, если уже ничего не вернуть? Мне пришлось привыкать к новой реальности, потому что другого выбора не было. Я могла спиться. Могла шагнуть с крыши. Но я выбрала бороться. Ради них. Ради справедливости.
Прошло достаточно времени, чтобы смириться, чтобы отпустить, – но я не смогла. Не могу и сейчас. Говорят, время лечит, но это ложь. Слёзы высыхают, но шрам остаётся, живёт под кожей, отзывается болью при каждом вдохе. С этим просто учишься существовать – с тяжестью воспоминаний, с виной, с тоской, что грызёт изнутри. Моя жизнь когда-то была похожа на сказку. Но, как я поняла на горьком опыте, не каждой сказке дано закончиться счастливо.
Кладу букет алых роз на обугленные обломки и на мгновение замираю. Пальцы дрожат, ветер треплет подол куртки, принося запах мокрой земли. На чёрной, выжженной почве неожиданно проросли цветы – трава и пара белых тюльпанов. Они распустились прямо посреди пепла, будто родители восстали из огня, чтобы напомнить: я не одна.
Не знаю, совпадение это или знак, но именно в таких мелочах я нахожу силы жить дальше – в мире, где их больше нет.
Отвожу взгляд от тюльпанов, сверкающих под солнцем словно крошечные маяки, и тяжело сглатываю. Горло сжимает, дыхание рвётся наружу. Мне нужно уйти, пока не позволила воспоминаниям вновь поглотить меня.
Голоса в голове зовут, шепчут, но я их глушу. Они только мешают, только делают больнее. «Как же хорошо, наверное, ничего не чувствовать», – думаю я, стискивая кулаки. Но это недостижимо. Меня слишком много – чувств, боли, гнева. И все они борются внутри.
Бросаю последний взгляд на место, где умерла старая я, – окончательно и бесповоротно. Сердце стучит неровно. Возвращаюсь к чёрному внедорожнику, стоящему у края улицы. Асфальт под ногами будто тянет вниз, в прошлое.
Ускоряю шаг, почти бегу, пытаясь вырваться из когтей воспоминаний, что вновь оживают, хрипло дыша мне в затылок. Но не успеваю.
И мрак того дня снова затягивает меня – в бездну тьмы, что поселилась во мне навсегда.
Глава 1
Skyfall – Adele
Это конец.
Задержи дыхание и досчитай до десяти.
Почувствуй вращение Земли,
а затем услышь, как моё сердце взрывается вновь.
Три года назад
Звуки вокруг душат сознание. Музыка, голоса, табачный дым сплетаются в вязкий туман, от которого хочется уйти как можно дальше. Грязные липкие столы, запах алкоголя, развратные силуэты в углах бара – всё это вызывает тошноту и странное желание стереть этот вечер из памяти.
Рок гремит слишком громко, будто специально, чтобы добить нервы. Но, как ни странно, этот шум – спасение. Он глушит внутреннюю тишину, ту самую, что превращает мысли в бездну.
Бары, клубы, людные места – всегда казались отвратительными. Предпочтение – уединению и покою. Но теперь всё иначе. Толпа стала убежищем, а шум – лекарством от паники. Среди людей не возникает приступов. Словно хаос вокруг громче хаоса внутри.
Пальцы сжимают бокал с маргаритой. Последний глоток – горький, как сама жизнь. Взгляд скользит по танцполу. Люди смеются, кружатся, прикасаются друг к другу без страха. Губы сами по себе дрожат в подобии улыбки, но сердце сжимает зависть. Сладкая, гнилая, прожигающая изнутри.
Почему они счастливы? Почему мир позволяет быть беззаботным, когда сам кишит чудовищами? Когда чудовища – не сказочные, а живые, дышащие тем же воздухом?
Злость просыпается – тихо, но верно. Клокочет в груди, заставляя пальцы судорожно сжать стекло бокала. Никто вокруг не виноват, но чувства не знают логики. Злость не ищет справедливости – она просто есть.
Оплата счёта – механическое движение. Карта, чек, усталое «спасибо». Холодный воздух встречает у дверей. Импульсы бегства стучат в висках, когда шаги выводят наружу.
Бар стоит в убогих трущобах Нью-Йорка. Воздух пахнет гниющим мусором и сыростью. Фонари мигают, будто устали жить. Путь к квартире – пять минут пешком, но каждая минута кажется вечностью. Квартира такая же, как район – дешёвая, грязная, чужая. Родители бы сошли с ума, узнав, где теперь их дочь. На секунду возникает желание позвонить им, но тут же уходит. Они не должны знать, в какой бездне я живу.
В углу двое мужчин делят сигарету. Ноги их едва держат. Проходя мимо, даже не оборачиваюсь. Подобные сцены давно не пугают – после той ночи не осталось ничего, что можно было бы разрушить.
Внутри пусто. Тишина. От прежней жизни – только пепел и горечь потери, которую не способен заполнить никто. Как бы ни старались родители, Эмили не вернуть. Никогда. А значит, и свет не вернётся. Только вечная пустота, бьющаяся в такт сердцу.
Ощущение тревоги появляется внезапно. Где-то глубоко под рёбрами. Глаза бегло осматривают улицу, но вокруг – лишь крысы в мусорных баках, гул машин и шелест листвы. Инстинкт требует ускорить шаг. В груди – холод. Тьма будто оживает, скользит вдоль кожи.
Большую часть времени провожу в полумраке, подальше от солнца. Там, где шепчут мои демоны. Там, где рождаются мысли, от которых содрогнулась бы мама. Всё, что создали монстры, дышит во мне.
Телефонный звонок пронзает ночь. Вздрагиваю. Свободной рукой лезу в задний карман узких чёрных джинсов. На экране – незнакомый номер.
Ощущение тревоги усиливается, словно чьи-то когти вонзаются в спину.
Останавливаюсь. Воздух будто сгущается. Ночь давит. Сердце бьётся неровно.
Кто может звонить в такое время?
Перевожу дыхание, поднимаю трубку. Нужно закончить с этим чувством, пока оно не свело с ума.
В динамике треск, звук пламени, будто кто-то стоит у костра. Затем – голос мужчины. Хриплый, серьёзный, сдавленный кашлем:
– Ребекка Картер?
Пальцы впиваются в ладони. Воздух застревает в горле. Страх поднимается волной, точно такой же, как в ту ночь. Хочется закричать, но губы не слушаются.
– Да… – шёпот едва слышен.
На фоне – крики, шум, команды. Сердце падает.
– Джеймс и Лорен Картер погибли при пожаре в своём доме. Помощь подоспела слишком поздно. Нам не удалось их спасти. Потребуется ваше присутствие, как единственной дочери. Когда вы сможете приехать?
Мир рушится. Всё внутри обрывается. Сердце, жившее только ради семьи, падает в пропасть. Колени предательски сгибаются. Асфальт встречает тело.
Нет. Нет. Нет.
Это не может быть правдой. Не мама. Не папа.
Трубка выскальзывает из пальцев. В ушах звенит тишина. Разум отказывается принимать слова. Набираю маму – в ответ сухое сообщение: «Телефон выключен». Набираю снова. И снова.
– Ну же, мамочка… возьми трубку. Пожалуйста. – губы дрожат, голос ломается.
Закусываю губу до крови, нащупываю номер отца.
«Абонент недоступен».
Фраза режет слух.
Мама звонила вечером, перед выходом. Не ответила – демоны были громче. Не услышала её в последний раз. Не сказала, что люблю. Теперь поздно.
Вина наваливается всей тяжестью. Кажется, грудь вот-вот лопнет. Пальцы дрожат, тело сотрясается. Рёв вырывается наружу. Кричу, пока не срывается голос, пока вера в реальность не рассыпается, оставляя только боль.
Слёзы заливают лицо, руки бьют по холодному асфальту. Становится трудно дышать.
Пытаюсь убедить себя – это сон. Просто кошмар. Проснусь – и всё будет, как прежде. Мама ответит, папа скажет что-то будничное, и жизнь снова обретёт смысл.
Настоящее
Звонок, крик, пожарные машины, белая простыня – всё прокручивается в голове как кинолента, заставляя сердце сжиматься. Порой кажется, силы не хватит, но держусь уже третий год.
Надолго ли хватит – вопрос без ответа, который щёлкает где-то за ребрами.
– Твой кофе и круассан, – тёплая рука и голос касаются голого участка кожи, вытаскивая из тумана.
Лиам. Помощник и друг, встреченный в нужный момент, словно спасительный маяк. Он прошёл через собственный ад и, как и я, собирается вершить правосудие.
После того, что случилось на выпускном и гибели Эмили, вера в дружбу ушла. Джонатана оставила ради его безопасности – доказательство тезиса: рядом со мной погибают люди. Проклятие это или жестокая случайность – неизвестно, но реальность неумолима.
Лиам не должен был стать кем-то большим, чем помощник. Но судьба распорядилась иначе. Отношение к нему выстраивается в особую линию – слишком дорого всё это, чтобы не бояться потерять. Страх съедает изнутри при каждой угрозе.
Кивок в ответ на заботу – все силы для слов ушли. Лиам помнит, что успокаивает: кофе и шоколад – привычки старой Ребекки, уцелевшие где-то глубоко. Хватит хоть чего-то прежнего, чтобы не раствориться окончательно.
Стон вырывается при глотке – сладкая карамель греет желудок, притупляет острые края эмоций. В шутку думается, как ещё не настиг сахарный диабет; мысль цинично шепчет, что смерть от него выглядела бы почти как облегчение.
– Нам нужно заехать в офис, – говорит Лиам ровно, будто сейчас не рушит планы на встречу с мягкой кроватью.
– Всё готово, – голос встречного собеседника раздражённый, – какой смысл ехать?
С завтрашнего дня начинается игра, к которой готовились три года без передышки. Монстры начнут платить за свои преступления и сломанные жизни. Нерв под кожей щиплет, когда это повторяется мысленно.
– Тебе пришло письмо, – осторожно сообщает Лиам, словно стараясь не разрушить шаткое равновесие.
Каждый год, в две даты, что разорвали жизнь на куски, приходит письмо с извинениями. Никаких догадок насчёт отправителя нет; неизвестность доводит до белого каления. Кто-то связан со всем этим и прячется. Следы – всегда ложные.
– Как он находит местоположение? – слова рвутся сдавленно, пальцы бессознательно цепляются за волосы.
Миссия должна быть секретной, но анонимный посланник знает о ней больше, чем позволено. Подсказки приходят вовремя и никогда не подводят. В голове роятся вопросы: кто ты? зачем просишь прощения? почему помогаешь? – и ни одного внятного ответа.
– Не знаю, – отвечает Лиам честно, и в его голосе слышится раздражение: бывают тайны, которые даже ему не под силу разгадать.
Рука сжимает ладонь напарника – жест простейшей поддержки. Взгляд ловит в нём зверя, скрытого под спокойным фасадом. Дай повод – и Лиам вырвется наружу, сметающий всё на своём пути. В спокойном состоянии он напоминает ходячую энциклопедию; рядом с ним иногда чувствуешь себя тупее обычного. Вместе же – идеальные агенты ФБР под прикрытием: агрессия и рассудок в нужных пропорциях.
Если жестокость – это та, что во мне, то Лиам – разум.
– Разберёмся вместе, – звучит уверенно, и тепло его руки в ответ на прикосновение приносит странное облегчение.
– Вместе, – повторяется с лёгкой улыбкой, где слышится и решимость, и надежда, и понимание: конец будет иным.
Пара минут молчания, полных согласия, и вот уже подъезжаем к неприметному зданию на окраине. С каждой ступенью к офису нервы начинают бурлить всё сильнее. Внутри что-то тянет и шевелится: ожидание письма давит, как приближающаяся буря.
Конверт лежит на письменном столе – чёрная туча среди задач, требующих решения. Пальцы дрожат, когда тянутся к нему. Почерк – тот самый, преследующий три года. Знакомый и чужой одновременно; сколько бы ни копалась в памяти, адресанта распознать не удаётся.
Сердце бешено колотится от последней строки. Лист дрожит вместе с пальцами. Почему слова кажутся знакомыми? Этот человек был частью жизни; любил всю жизнь. Как можно было не заметить? Слепота прошлых дней превращается в уколы обвинения.
Мозг кипит от вопросов и догадок, приводя в тупик: он остаётся в тени. Единственный выход – играть по его правилам до финала. До самого конца. До смерти.
Глава 2
Angel by the Wings – Sia
Твои раны, они видны.
Я знаю, ты никогда не чувствовал себя таким одиноким,
Но держись, подними голову, будь сильным.
Знаете, что отражается в зеркале? Пустая, красивая, лживая оболочка. Голубые глаза смотрят с безразличием и отстранённостью; стоит лишь натянуть кокетливую улыбку, блеснуть белоснежными зубами на фоне алой помады – и всё меняется. Даже собственный взгляд попадается на удочку обмана.
Этот мир кишит масками, пустыми словами и обещаниями. Чужая игра стала рутиной: притворство, ложь, пустота. Жизнь учит зажигать взгляд интересом по требованию, независимо от внутренних желаний. Улыбка отточена до такой степени, что никто и не догадывается – перед ними идеальная подделка.
Надев маску, приходится проверять каждую деталь выражения лица. Попасться нельзя. Румянец обязан гореть – на щёки ложится ещё слой, глаза подчёркнуты тонкой подводкой: внимание приковывается к их цвету.
«А если монстры вспомнят мои глаза?» – скользит мысль.
Ответ прост: невозможно.
Сейчас лицо напоминает более юную версию покойной матери. Только у неё это были истинные эмоции, а здесь – тщательно скроенная игра. Больше всего на свете хочется прижаться к ней, вдохнуть её запах, ощутить объятия.
Одинокая слеза катится по щеке, падает на часто вздымающуюся грудь. Движением тыльной стороны ладони след стирается, кисть возвращается к макияжу. Слабость недопустима – ни сейчас, ни когда-либо.
«Это всего лишь ещё одно испытание, Ребекка. Ради родителей, ради Эмили выдержишь. Ради них сможешь».
Но хватит ли духа снова встретиться с демонами, что по сей день приходят в кошмарах? Удастся ли удержаться от желания убить их на месте?
Как всегда – слишком много вопросов без ответов.
После этой встречи впору вручать «Оскар» за лучшую женскую роль: предстоит вынести не только его взгляд, но и запах, прикосновения, разговоры – и воспоминания.
Мысли отталкиваются усилием воли. За окном уже стемнело – значит, скоро появится Лиам, и начнётся бал.
Ночная тьма манит, но когда же придёт свет?
«Хочешь увидеть свет – брось вызов тьме», – однажды сказал лучший друг. Возможно, после достижения цели удастся почувствовать тёплое прикосновение и спокойствие.
Неуверенность пробирается в сознание, однако ей тут не место. Три года подготовки – не для того, чтобы сдаться на первом задании. Отец был бы разочарован.
Где, чёрт возьми, прежняя уверенность?
Не просто женщина в их истории.
Богиня, которая вершит судьбы злодеев.
Мученицей быть больше не придётся. Пусть моё имя станет их болью, легендой в их биографиях, финальной точкой.
С детства прививали упорство, целеустремлённость, веру в себя. Отец повторял: «Любое дело доводи до конца», – каждый раз, когда возникало новое увлечение. Ирония в том, что собственные цели они не успели завершить. Человек чести и справедливости заплатил за борьбу жизнью.
До цели дойти предстоит мне.
После случившегося пугает жажда мести, как и гнев, бурлящий в крови и ищущий выхода.
Почему нельзя быть «нормальной» и жить дальше?
Стоит задать этот вопрос – и перед глазами встают окровавленное тело подруги, обгоревшие тела родителей. Сомнения исчезают.
Это нужно сделать. Ради них.
На обычную жизнь всё равно нет билета.
– Прекрасно выглядишь, Ребекка.
В зеркале – тёмно-карие глаза Лиама, расширенные от удивления. За всё время знакомства он видел меня лишь в спортивной форме, с потом на висках и красными от недосыпа глазами, так что удивление – ожидаемо.
В ответ – лёгкий кивок. Помада ложится финальным штрихом, цвет напоминает кровь – как и платье. Тонкий намёк, который они не считывают. Возвращение случилось ради крови, и уход возможен лишь тогда, когда ею зальёт всё вокруг.
– Сколько осталось времени? – голос звучит менее уверенно, чем требует образ.
Эту деталь следует довести до идеала: ничто не должно выдать. Ни дрожи, ни «голоса пугливого ягнёнка». В глазах тех, кто унижает женщин, слабой больше быть нельзя.
В их логике мы всегда «слабые» и «глупые». Как же они далеки от понимания того, на что способна умная женщина под маской безвольности.
– Двадцать минут. Поторопись.
Лиам оставляет в тишине – за это хочется поблагодарить вслух. Каждое слово, жест, вдох и выдох надо выстроить. Его спокойствие и бесстрашие одновременно пугают и восхищают. Впереди тяжёлая, смертельно опасная миссия; права подвести напарника нет.
Если не выиграем – умрём.
Собственная участь не пугает так, как мысль о нём. Лиам – всё, что осталось. Не просто помощник и лучший программист – семья.
Мысли срываются, внимание возвращается внутрь. Диалог перебирается мысленно, затем проговаривается вслух: интонации, паузы, улыбка – пустая, кокетливая, как выученная маска.
Воздух снова наполняет лёгкие, когда «репетиция» заканчивается. Глоток воды – и взгляд цепляется за серьги. Мамины. Подарок отца в честь моего рождения. Последняя реликвия, пережившая огонь.
В ту нашу последнюю встречу мать вложила серьги в ладонь и поцеловала на прощание – словно знала. Всё остальное обратилось в пепел.
Отражение в стекле показывает не только пустую оболочку – в нём проступают их лица. Жившие ради справедливости и ради меня. В чертах – мать, в глазах – отец. Эту схожесть не скроет ни наряд, ни косметика. Они всегда светились жизнью; подавленными их видеть не доводилось.
В нашей семье царили любовь и гармония. Идеальность казалась почти сверхъестественной. Мы берегли то, что имели, но, видимо, оказалось недостаточно – раз теперь всё это лишь память.
Платье напоминает мамин школьный выпускной наряд. В детстве альбомы листались до дыр, мечталось сиять её красотой. Сияние пришло, только предназначено оно оказалось не для света. Его осквернили самым жестоким образом.
«Слишком красивая для смерти», – говорили монстры. Красота не спасла. Сердце умерло тогда, и неизвестно, воскреснет ли оно когда-нибудь или до конца утонет в тьме.
Лиф платья облегает грудь, открывая плечи и ключицы; тёмно-красный оттенок подчёркивает бледность кожи. Подол пышной юбки обещает мешать весь вечер, но без него наряд потеряет характер.
Низкий пучок приглажен, локоны у лица подвитые. Финальный штрих – красная маска с тонким узором, закрывающая большую часть лица. Этой защиты достаточно, чтобы монстр не узнал.
Последний взгляд в зеркало – и шаг к выходу, прежде чем неуверенность вцепится когтями.
Под открытым небом звёзды кажутся ослепительными. Приходится остановиться – хотя бы на секунду – чтобы дать глазам насытиться этим зрелищем.
В детстве мы с отцом лежали на траве и смотрели на небо. Он рассказывал о созвездиях и планетах, а уставшие веки слипались сами собой – лучший способ уложить ребёнка. Вопросы сыпались нескончаемым дождём, и отец терпеливо отвечал на каждую нелепицу.
«Почему звёзд так много?» – «Потому что это люди, ушедшие на небо, они освещают нам путь».
Теперь и они – среди этих огней.
– Пора ехать, – мягкий голос звучит рядом, заставляя опустить голову.
На внешний вид Лиама раньше внимания не обратила, но теперь дыхание перехватывает: чёрный костюм сидит безупречно, словно сшит по нему с рождения.
– Перестань ослеплять, – улыбается уголком губ. – Иначе всю ночь буду отгонять от тебя женщин.
За всё время знакомства у него не было отношений; женский пол для него будто не существует. Тёмная зона, о которой он молчит – возможно, навсегда.
Шутка вызывает у него редкую чистую улыбку. Внутри вспыхивает желание запечатлеть этот миг, но фотографиям конец: камера, подаренная родителями, сгорела. Руки Лиама тянутся поправить локон – удаётся отстранить их чуть раньше.
– Этой причёской пришлось заниматься час. В следующий раз сломаю руку, если коснёшься волос.
К волосам после той ночи прикасаться нельзя. Слишком уязвимое место, слишком много триггеров.
Лиам поднимает ладони в жесте капитуляции и приглашает в машину. Дверь распахивается, шлейф аккуратно придерживается – в нём неисчерпаемая внимательность. Когда-нибудь та, кто станет ему близка, будет по-настоящему счастлива… если он победит своих демонов.
Машина трогается – и паника захлёстывает. Единственное, что не даётся контролю. Антидепрессанты не помогли; стало хуже. Приступы – от коротких всплесков до сокрушающих волн – случаются десятками раз в день. Приходится жить рядом с ними, как с неизбежной тенью.
– Не паникуй. У нас всё получится, – тёплый тембр Лиама гладит по нервам, но этого мало.
Спасёт только собственная воля. Иной опоры нет.
Молчание становится щитом: медленные вдохи и выдохи выравнивают ритм. Лиам не отступает – его забота иногда рушит границы, но говорить об этом не хочется, чтобы не ранить. Усилие ценится в любом случае: он всегда рядом и подставит плечо.
– Ты не одна. У нас получится, – карие глаза смотрят пристально, словно просят снять маску.
Стоит расслабиться сейчас – и поток эмоций сметёт всё. Лучше удержаться. И всё же слова Лиама согревают остывшее нутро: он верит сильнее, чем удаётся верить себе.
Пусть рот молчит и чувства заперты, глаза говорят за двоих. Лиам уже научился читать их – короткий кивок подтверждает понимание. Его рука сжимает мою: наш сигнал «я рядом», когда слова застревают в горле.
В этом прикосновении – тепло, нежность, забота. Во время кошмаров он делает то же самое, и мир собирается по кусочкам. Пока он рядом, выдержать путь мести возможно.
Лиам – маленький огонёк, показывающий дорогу.
Пусть финал нашей дружбы окажется иным, благодарность останется. С ним рядом не сорвусь и доведу начатое. Даже если дороги разойдутся, его присутствие не исчезнет.
Замок вырастает из тьмы – величественный, холодный, как декорация хоррора. Тёмный камень блестит при луне, горгулья на карнизе кажется живой и следит взглядом. По коже пробегает мороз. Факелы освещают дорожки, вокруг – густой лес. Мероприятие закрытое, но умение Лиама и капля удачи сделали своё дело.
Место страха и ужаса – в точности под хозяина. Пора ему ощутить лезвие, издевательства и боль. Наказанию подлежат шестеро – и язык не поворачивается назвать их людьми. Для каждого – своя игра. Главного оставлю на десерт: финальная фигура моего списка.
Ворота распахиваются. Машина проезжает по чёрному тоннелю – и перед глазами открывается сад с огнями праздника. Охрана у каждого периметра усложняет задачу, но выхода не бывает только у тех, кто не ищет. Нервы натянуты так, что одна часть сознания готова скомандовать «разворот».
В памяти всплывают слова отца, сказанные в день сомнений перед переездом в Нью-Йорк:
«Ребекка, это не конец света, если не получится. Рискни и попробуй, девочка».
Мысли не приходят просто так: у каждой есть смысл. Значит, придётся рискнуть.
Время монстрам платить. Назад дороги нет. Пройти через страх и неуверенность, выдержать риски – и не сдаться. Ни сейчас, ни потом.
Но какой ценой достанется этот риск?
Глава 3
Enemy – Tommee Profitt, Beacon Light, Sam Tinnesz
Твоё тёмное сердце сведёт тебя в могилу.
Тук-тук-тук.
Сердце грохочет в груди, когда нога ступает на территорию хищника – монстра, чьи шрамы гложут нас с Эмили изнутри. Причастного к смерти моей семьи и разрушению жизни.
Взгляды гостей скользят по каждому миллиметру тела – изучающие, грязные. На бал стеклись самые опасные охотники Чикаго. Лица спрятаны за масками, но гниль душ чувствуется за милю.
Алые губы вытягиваются в улыбку, раздаваемую каждому встречному. Пора оставить панику за дверью и войти в роль. Выпустить зверя, которого они же и вырастили.
Грацией дикой кошки веду Лиама к свободному столу с фруктами и алкоголем. Кожа липнет от пристального внимания и нервов, бурлящих в крови; взгляду помогает тусклое освещение – очертания лица остаются расплывчатыми. Эти люди – хищники, убийцы, грязные бизнесмены: чуют страх мгновенно, набросятся и разорвут ради собственного удовольствия.
Вид делаю расслабленный, будто восхищаюсь садовым дизайном, – пока незаметно изучаю местность. Высокие зелёные стены кустов скрывают охрану: взгляды ястребов скользят по толпе. Свет – только от гирлянд, тёплые лампы бросают странные тени. Скорее всего, полумрак – чтобы не рассмотреть лиц. Маленький оркестр играет спокойную мелодию; у музыкантов каменные лица, исполнение кажется механическим. Гости стоят у своих столов, неестественно тихие, настороженные. В центре – очищенная площадка под танцы.
Смелость собирается по крупицам – взгляд скользит по маскам в поисках знакомого силуэта.
Холод поднимается изнутри, пробуждая то, что так старательно игнорировалось. Пришло время принять эту часть себя и позволить ей действовать.
Он – в центре зала: опасный, пугающий. Хозяин замка, пешка преступного мира.
Лица в ту ночь были скрыты, но нутро узнаёт эту тьму. Вкус смерти на языке, металлическая нота крови, чья мольба никем не услышана. Тогда пришлось смириться. Больше – никогда. Слабости не будет.
Чёрные, как уголь, глаза сталкиваются с моими. В глубине вспыхивает безумие – узнавание сбивает с ног. Он – первый, кто пролил нашу кровь, попробовал её на вкус. Голос и острие кинжала до сих пор приходят по ночам. Вместо паники поднимается гнев; желание убивать густо застилает пространство. Рука так и тянется «рисовать» картины на его коже – как он делал в ту ночь.
Почему бы не поддаться соблазну?
– Не надо, Ребекка.
Голос Лиама рвёт фантазию. Выдаёт не мысль – белые костяшки пальцев на ножке бокала с игристым. Разобьётся – в ладони окажутся осколки: удобное оружие для стольких картинок… Но хватит ли духа? Или это лишь грёзы? Ответ даст только ближайшая минута.
– Держу себя в руках, можешь не переживать, мамочка, – голос льётся ядовито, удар ставится на последнем слове: Лиама это бесит.
Хоть прозвище его и выводит, ведёт он себя как курица-наседка: забота чрезмерная, незаслуженная – и всё равно необходимая. Лиам закатывает глаза и делает глоток вина. Не любитель алкоголя, но трезвость здесь – клеймо шпиона, а за подозрение здесь платят пулей. Каждая мелочь просчитана.
Взгляд снова возвращается к монстру прошлого. Подбородок приподнят, улыбка – вызывающая, в глазах – немое приглашение. Уверенность и ни крошки лишнего: узнавать меня он не должен.
Маркус долго измеряет взглядом тело и наряд; на груди задерживается на мучительную секунду – потом отвечает улыбкой.
Первая жертва сама идёт на приманку.
Первый, кто пройдёт суд и получит приговор. Грехи не убегают – догоняют и сталкивают в пропасть. Каждый получает своё – смерть или жизнь. Выбор делаю за нас обоих: смерть – монстрам и себе.
Время тянется, как густой мёд. Игра взглядов и вязкая сексуальная энергия вызывают отвращение, которое не выйдет наружу. Мужчины часто ошибаются, полагая, что женщин тянет к ним бескорыстно. Эта ошибка может стоить им жизни.
Дыхание замирает, когда заглядываю глубже. Тогда боль затуманила всё, а теперь тьма в его зрачках видна отчётливо: насилие, жестокость, кайф от боли. У каждого есть тьма; одни используют её для холодного расчёта, другие – чтобы оправдывать мучительство.
Легко представить его картинки: жесткий, насильственный секс; удушье; лезвие; смерть. Этим он живёт и дышит. Как вселенная терпит подобное? Существует ли справедливость? Ответ не дан. В конце каждого ждёт либо свет туннеля, либо вечная сырая земля.
Чёрный костюм делает Маркуса ещё худее; острые черты отталкивают, не добавляя ни капли привлекательности. Светлые волосы зачёсаны и зализаны гелем. Чёрная маска скрывает половину лица и уродство внутри. Тогда его руки были сильны, рука не дрожала, «рисуя» кровавые узоры. Сейчас слабее выглядит он – или сильнее стала я. Хрупкой девочкой быть больше не придётся.
Взгляд отводится нарочно – безразличие всегда цепляет того, кто привык ломать сопротивление. Маркусу нравилось, когда жертвы брыкались и кричали. По спине пробегает холодок, тело покрывается липким потом – его взгляд ощутим кожей.
– Всё в порядке? – Лиам наклоняется ближе, голос мягкий, но настороженный.
Кивок – и игра продолжается. Первой подхожу к гостям, завожу короткие разговоры, отпиваю идеальное сухое, выравнивая нерв. На медленных мелодиях приглашаю Лиама – пусть он, а не призрак прошлого. Намерение пригласить уже горит в чёрных глазах Маркуса; стоит дать ему шанс – и сорвусь, обращу зал в бойню.
Пора начинать игру. Ждать нельзя.
Завершая танец, склоняюсь к лицу Лиама.
– Начнём, – шепот тает между нами; спина распрямляется.
Бросаю приглашающий взгляд. Имя «Маркус» на вкус такое же отвратительное, как он сам. Смотрит так, словно перед ним мясо, которое хочется разделать в нетерпении. Понимание вспыхивает в его глазах.
Внутри – тишина, где ожидалась буря.
Мертво ли всё там? Ответа нет.
Знак для Лиама – и шаг в сторону садовой уборной. Боковым зрением ловится, как он ставит бокал и идёт следом. Отлично. Помещение – за садом, в деревьях, охрану уводят прочь по его приказу. Свидетели ему не нужны.
Усмехаюсь едва заметно. Всё идёт по плану. Самоуверенность – слабость даже опытных хищников.
Огромный дуб тонет в тени; кора шершаво царапает плечо. Тело расслабляется в вызывающей позе – бедро уходит в сторону. Ожидание растягивает секунды.
Слух натянут как струна. Ветер гладит кожу, дарит мурашки. Кроны шелестят – будто чувствуют приближающуюся опасность.
И вот он.
Шаги – размеренные, расчётливые; специально громкие, чтобы добыча знала: охотник рядом. Жертва рассчитывает на «разрядку», не зная, что финалом станет рассечение и удушье – любимый почерк Маркуса.
Предвкушение заполняет пространство – но не то, на какое он надеется. Сегодня забираю самое ценное – то, что он бережёт двадцать лет. Первый шаг к его разрушению.
«Каждый однажды получит своё». Фраза звучит красиво и лживо. Мир оставляет невиновных страдать, пока кто-то играет в Бога. Сегодня роль вершителя выпадает мне. Струсила бы – круг смертей продолжался бы. Эмилия выбрала бы то же.
Маркус замирает, оглядывается в поисках добычи. Взгляд находит, губы растягиваются в уродливой ухмылке. Подходит – расстояние вытянутой руки.
– Значит, верно истолковал ваш взгляд, миледи, – липкие пальцы хватают ладонь и касаются губами тыльной стороны. Тошнота подкатывает к горлу; напоминание о цели возвращает дыхание. – Маркус. Рад провести вечер в столь восхитительной компании.
Маска скрывает половину лица и часть сущности, но глаза выдают блеск безумия – нетерпение, тяга к насилию.
Посмотреть бы сейчас на себя со стороны – не отражается ли тот же блеск?
– Зови леди в красном, – отвечаю. Его писклявый смешок царапает уши. Настоящее имя не прозвучит – ни один невиновный не пострадает из-за совпадений.
– И для чего приглашение в такой укромный уголок, леди в красном?
Улыбка на губах – многообещающая. Истинный смысл ему не понять.
