Buch lesen: «Порождение сына»
Я не хотел денег всего мира. Хотел просто сытно покушать.
ПРОЛОГ
Помню. Не отчётливо. Не подбирая слова. Помню образы, очерки, тени. Помню кое-как. Но помню.
Тонкая нить дороги городилась лесом. Лес городился пушистым одеялом смога. Будто смотришь через целлофановый пакет. Продрог до ужаса. Ноги сводило. Судороги машинально тянули тело за собой.
Шёл по дорожке. Багровая дорожка на снежном ковре, в который проваливаешься по колено. Середина января. Или ближе к концу. Жуткий мороз, нос отваливался, усы от дыхания индевели.
«Почему так хочется плакать?» – ругал себя за несобранность.
Мало того, что всё окутано набухшим, неразрывным туманом, ещё и куриная слепота. Потёмки. С неба падали крупные частицы. Не град, тем более не снег. Будто подгнившие зубы бились о темечко.
Встал на пограничье леса. Обернулся. Блёклое, ленивое солнце уже закатилось. И вот я хотел – или, скорее, ноги хотели – продолжить путь, как на замену взошёл ярко-красный шар.
Ровно с того же места. Идеальная сфера. Не светилась, не грела. Новогодняя игрушка с отблесками гирлянды купировала всё небо. Смотрела строго, величаво, надменно. Жуть заворошилась в груди.
Но я продолжил путь. И вот тело занесло в лес. Будто проглотили, и я оказался в чреве. Темно, сыро. Вонь. Под ногами хлюпала субстанция. Под стопами плавилась земля, возникали топи.
Тут чувствовался контраст между погодой там и погодой здесь. Под паркой – парилка. Свитер лип к коже. Очки запотевали. Бросало в жар, суетились мысли, бились об стенки. Зудело под коркой.
С толку сбивал шёпот:
– Пора, Макс.
Я чётко ощутил рукоять, стройно лежавшую в ладони. После женского голоса я расслышал гулкий стон. Кряхтел вдали, молился хрен пойми кому, звал на помощь хрен пойми кого.
– Пора, Макс, – всё твердила и твердила.
Женский, такой знакомый и одновременно отдалённый. Физически – отовсюду. Будто она и вызывала зуд. Отдалённый, точно. Как было всегда. Почему-то так думалось.
Голос, что раньше боялся, позже ненавидел. Сейчас кажется такой обыденностью. Аутентичная, определяющая черта. Типа родинки, говора, мимики. Характерная частица.
Красные лужицы колебались по тине. В этой тине – по колено. Хотелось плакать – слёзы подрагивали на ресницах. Сердце колотило в шее. Я знаю, что могу сделать, но не могу понять, какова причина этому.
– Побойся, – трепетал мне некто, мужской хилый голос.
Я был уже близок к нему. Знакомый, как тот, женский. Только он не вызывал того трепета. Боялся ли я его, восхвалял его – не помню. Да и вспомнить его сквозь этот звериный рык невозможно.
Я крепче впивался в рукоять одной рукой, а второй – почёсывал спутанную бороду, спихивал с глаз упавшую кудрявую чёлку.
– Пора, Макс.
Не унималась. Продолжала раз за разом, всё тише и тише. Палец скользнул к затвору. Рык мужчины воротился в поросячий визг. Мне до него – шаг и готовый. Вялый старик с седыми усишками.
Баварец – как-то выскочило из головы. Ни имени, ни фамилии. Баварец. Лежал плашмя, вокруг – красные подтёки. Темечко нагревала сфера. Нависла над душой, совсем близко. Ещё пару сантиметров и заласкала бы.
Прицелился. Одно непроизвольное движение, и мозги окажутся на чёрном столбе дерева. Дышалось тяжело. Теперь хотелось не плакать. Хотелось вырвать. Запах застревал в пазухах. Смрад тухлой воды.
Привкус железа впивался в глотку. Баварец тянул ко мне морщинистые руки. Сердце билось, липло всё, рука затекла, но ни одна мышца лица не дёрнулась. Не чувствовал ни черта.
Но удовлетворения никакого. Смакую непонятно что. Тяну время.
– Боже, – не обращался он более ко мне, а тянул взгляд к шару, – соединись моё тело к телу твоему, слейся душой к чреву твоему.
Молился. Тихо так, без надежды. Молился, но в свои слова не верил. Скорее, страшно было. По лицу читал.
Помню. Помню, как рисовались контуры. Складки, как у шарпея, седые усы, выкрашенные кровью, палые глаза, суматошно рыскающие по лесу. Помню жарко было, воздуха не хватало – рёбра хотелось вырвать.
Отзвук предохранителя, как точка невозврата. Щелчок.
***
Я лениво открывал глаза. Сердце пыталось вырваться из глотки. Плотные шторы не справлялись с задачей – в белоснежную комнату заваливались солнечные лучи. Одеяло растянулось по паласу.
Полез к телефону, что прятался под подушкой. В Бельнусе тридцать градусов, воскресное утро десятого июля. Болела голова, а паника не отступала. Я вкопался в подушку своим горбатым носом.
Нет желания начинать выходной так рано. Тяжёлая голова. Будто под скальп закинули камней. В глаза заливалась кровь. Тело залилось мёдом. Липко. Мерзко. Душно.
«Не выйдет», – с разочарованием я мычал в подушку.
Нащупал очки на прикроватной тумбочке. С подъёмом потемнело в глазах, но быстро пришёл в норму. Если своё состояние можно было так назвать. Всё ещё слышал охающий выстрел.
Залез в душевую. Глотал воздух от холодной воды. Сифон захлёбывался от потока. Я смотрел на слив, ожидая, что вода станет рыжей. Ждал, что дорогая итальянская плитка воротится в пожелтевший тазик.
Точно тазик – ванной назвать язык не поворачивался. За дверью будто вот-вот должны послышаться крики, переговоры. А в ухо будто вот-вот шепнут:
– Пора, Макс.
Так странно: я знал, что жил до этого дня, но было чувство, что я появился с момента открытия глаз. Прошлое выцвело, но будто не договорило, пыталось донести важный урок. Неумело, пугая.
– Пора, Макс.
Невыносимо. Не домывшись, оставляя мокрые следы на деревянном полу, дошёл к кухне. Лёгкий ветер покачивал тюль, за окном с раннего утра визжали дети. Рядом с роксом с недопитым виски – таблетки.
Погремушка с «Ратлит». Антидепрессанты. По мне – витаминки с подсластителем. Овальная форма с дугой. Одна с утра, две – после обеда, для хорошего сна – одна вечером. Не мешать с алкоголем, но запить чем-то надо.
Поднял рокс и залил в себя, чуть морщась. Пренебрегал предписаниям. Из-за этого и снилась чушь. Из-за жары уже высох, кожа стянулась. Занёс кудри назад, подобрал пульт.
– Пропавший в сентябре прошлого года пассажирский поезд, – читала диктор сухим тоном, пока я устраивался на стул, – следующий по пути Бельнус-Осмкопс, был найден двадцать девятого июня в пределах «Порога». Как состав, считавшийся пропавшим более полугода, возник в трёхстах километрах от путей и куда пропали пассажиры – в репортаже Аделы Равен.
На столе развалились документы, которые я с тщательностью собирал, но облил крепким алко. Документы тоже говорили о «Пороге». Хотелось отпустить его. Стоило отпустить, если жизнь дорога.
Как я ненавидел это место, так и не мог отпустить. Вся домашняя библиотека – литература про аномальную зону психического влияния. Эффект таблеток быстро разнёсся по венам: из паники к апатии.
Но отступить от гиперфиксации они не помогали. Да и не от этого я их пил. Как казалось. Точно не знал. «Не подавить, а помочь» – такой лозунг компании, выпускающей эти таблетки, который цитировал врач.
Помощь сдирала всё, что десбализирует сознание. Ещё курс, и тех очерков прошлого я не вспомню. Слава богу – сказал бы, если бы помнил, почему хотел избавиться от них. А потом бы хотел вспомнить. Такая ирония.
Послышалось пение рингтона со спальни. На экране, как можно было предположить, Адела Равен активно жестикулировала возле обгоревшей железной капсулы. Оставил её наедине.
Звонила Ани-Мари.
– Алло? – взял я трубку и прохрипел в трубку.
Пришлось откашляться.
– Макс? – дрожащим голосом спросила Ани-Мари.
– А ты видела, кому звонишь?
Она не среагировала на подкол.
– Ты… Я…
Ани-Мари никак не могла подобрать нужных слов. Сопливила. Плаксивый голос, что волнами по тонам растягивал слова.
– Да, это я, Ани, – чуть более серьёзнее я обозначил для неё. – Что-то с Коэном?
– Нет. Макс, – сдержала Ани-Мари паузу. – Мама умерла.
Как неловко слышать такие новости, будучи нагишом. Но ни одна мышца моего лица не дёрнулась. Я слышал, как, отставив трубку, всхлипывала сестра. Но ничего не мог сказать ей.
– Хорошо, – вырвалось. – Только, Ани…
Ани-Мари не дослушала. Сбросила.
– Спокойнее, – произнёс я в пустоту.
Из кухни доносилось:
– Очередная акция «Целом», признанная нежелательной на территории Злитчении, закончилась столкновением с полицией…
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОРА, МАКС
Внутри что-то ворочалось. Промеж селезёнки и печени бурлило. Лёгкие с кишками будто пытались поменяться местами. Кислота жгла глотку. Трещало под рёбрами нечто необъяснимое.
Необъемлемое – даже так. Пытался дышать глубже. Слизь копилась во рту. Не сплюнуть, не проглотить. Тошно. Хотелось выпить больше воды и потушить пламя.
Воздух дрогнул. Лента завибрировала, неся за собой гроб из красного дерева. Не самая благоразумная покупка, но что не сделаешь, ради последнего желания. Пустая комната с белой плиткой в камуфляже из копоти.
Шторки широко раскрылись, вылезли язычки жерла. Мягкие блики доносились, вызывая головокружение. Тяжесть запаха осела в желудок. Кулачки рядом стоящей Ани-Мари побелели.
Мои пальцы подрагивали, будто некто тянет за нитки. Касался мизинца, безымянного и так далее, и наоборот. Жар чувствовался через холодное стекло. Расстегнул пуговицу, чтобы глотнуть больше воздуха.
Опухшие глаза Ани-Мари жадно прощались. Жадно, ведь отдавать что-то личное тяжело. Так мне казалось. Возможно, пренебрежительно, словно к предмету, я относился к тающему в огне телу.
Но иначе не получалось – таблетки делали ровно то, что должны были. Ани-Мари завела короткие, пепельные волосы за ухо. В глаза блеснул рубин, висевший на её ухе. Нос её не походил на мой. Черты её лица были схожи с отцом, нежели мои.
Навскидку. Насколько я мог помнить его. Я ведь даже фотографий с ним давно не видел. Что уж говорить о голосе. Ани-Мари искоса поглядывала на меня. Выжидала. Я хотел бы подбодрить.
Сказать пару приевшихся фраз без должной на то скорби, но врать, что я чувствую что-то большее, чем изжога, я не мог. Мог взбодрить нелепой шуткой, но тогда бы трупа стало два. Она не любила подобное.
Мне стоило просто молча выйти. Что я и сделал.
Около десяти утра нового дня. Температура немного утихомирилась. Но солнце светило. На инопланетном небе. Без единой тучки, лишь с размытыми штрихами пролетающих самолётов.
Будто мы под куполом или что-то вроде того. Трагичная миниатюра, запрятанная в новогоднюю игрушку – таким ощущался мир. Конвейерная линия: из машин на парковке выходили родственники, сменяли родственников, что выходили из монолитного здания.
Так и менялись за время, пока я смолил сигарету марки «Сарком». Владелец тот же, что и у фармацевтической компании, которая выпускает таблетки для моей стабильности.
Смолил на капоте своего раритетного японца, который развозил какого-то депутата по префектурам более тридцати лет назад. Потом авто оказалось в такси, после у любителя стрит-рейсинга.
В конце жизни отправили в утиль и каким-то чудом он оказался у меня, получив шанс. Перекрученный, переделанный, пересобранный. Только кузов напоминал, кто он есть на самом деле.
Ани-Мари выбралась наружу, передав эстафету другой семье. Её тёмные глаза становились ещё мрачнее от осознания, что ярко светило солнце, а не барабанил проливной дождь.
Обнимала урну с прахом, пытаясь почувствовать материнское тепло, уловить последний миг увядающего, прошептать невысказанное, не раскрытое. Сложно смотреть на подобное.
Я скрыл глаза, бросил под ноги бычок и притоптал огонь. Подошёл к двери и только после этого бросил строгий взгляд Ани-Мари. Она не с первого раза поняла, что происходит. Пришлось махнуть тройку раз.
Привёл её в чувства только окрик. Не нервный. Так, чтобы она услышала.
– Ани, идём.
Ани-Мари засеменила к автомобилю, пока мой зад скрипел на свежеобтянутом кресле. Пока мотор разжёвывал топливо, Ани устроилась в салон, пристегнулась, зафиксировала урну с прахом.
Сдал назад, подъехал к шлагбауму и рванул в сторону города под нависающими деревьями. Очки адаптировались к тени и линзы стали вновь прозрачными.
– Черневы Бой, тринадцать, – уточнила Ани-Мари адрес.
– Включи навигатор, – усмехнулся.
Пять километров до города, ещё пять до нужного адреса.
– Когда ты в последний раз заезжал домой? – спросила Ани-Мари, глядя в окно.
– Неделю назад, – припоминал я. – До этого – даже не помню.
– Понятно, – растянула Ани-Мари.
– А что?
Она заворошилась на скрипящем кресле, пытаясь достать из плотно прилегающих карманов что-то. Вытащила газовую зажигалку с моими инициалами – МВ.
– Чёрт, вот где она, – не отвлекаясь от дороги смотрел я крем глаза на серебристый брусок.
– Снова начал курить?
– Нашёл в кармане пальто пачку. Не выбрасывать же.
– Удивительное мышление.
– Мне уже пошёл пятый десяток. Тут ты либо в возрасте, когда от старости умрёшь быстрее, чем от рака лёгких, либо уже поздно менять что-либо, – оправдывался я.
Солнце ползло, хватаясь за столбы деревьев, растянутые по магистрали. Ани-Мари особо не говорила: поглядывала на меня, пыталась взглядом вытянуть из меня хоть пару фраз, но я не понимал, каких именно.
– Как дома дела? – пытался перевести тему.
– Стабильно, – посмеялась Ани-Мари, но словно поняла, что не готова к этому с урной праха матери в коленях. – Коэн с гуманитарной помощью, Артур ленится делать уроки.
– Что же Коэна всё к «Целом» тянет?
– А тебя что в «Порог» тянуло? – подтрунивала Ани.
– Слава, правда…
– Деньги, – добавила она последний пункт.
– Конечно, – без зазрений ответил я и повернулся, чтобы взглянуть в глаза Ани-Мари. – Пока не пахли.
– Пахли? – подловила. – Пока не фонили, ты хотел сказать.
Я не ответил. Отвернулся к дороге. Но Ани продолжала сверлить меня взглядом. Игнорировать слона в комнате, как минимум, уже неприлично.
– Она правда этого хотела? – подводил я к теме аккуратно, так, чтобы не спровоцировать ругань.
– Она сказала об этом полгода назад, – вздохнула Ани-Мари.
– Странно. Не думал, что её вера подразумевает такое.
– Она давно избавилась от «Целом».
– Главное, чтобы они теперь не избавились от нас. Как от пасынков.
Я провалил задачу. Видно, как Ани-Мари вскипала. Стоило ли напоминать положение дел – вопрос риторический. Поэтому стратегия сменилась: включить магнитолу и послушать болтовню.
Хреновая программа с хреновыми ведущими начиналась с хренового джингла.
– Йоу, мы вернулись, – пытался безуспешно молодить себя ведущий. – Простой подход, Войчех, – представлял он себя.
– Франц, – поприветствовал слушателей соведущий.
– Знаешь, вот мы говорили о пагубном влиянии «Порога» и как он повлиял не только наше восприятие мира, – заводил тему Войчех, – но и на экономику, одежду, даже на продукты питания, но вот плюсы! Плюсы-то мы игнорируем.
– И какие плюсы от этой замедленной бомбы? – возмущался Франц.
– Спросим сегодняшнего гостя, который терпеливо ждал и бил себя по лбу из-за нашей не эрудированности.
Послышался басистый хохот, не схожий с ведущими.
– Великий человек не только нашей страны, но и всего мира: начинавший с ларька, впоследствии создавший огромную фармацевтическую компанию «Манн инк.», если вас не обидит, – обращался к гостю Войчех.
– Ничего, – ответили ему.
– Сумел из общей скорби вынести пользу, используя флора-паразитов «Порога» в медицине, а также преуспев в предпринимательстве, в радио- и телевещании, успев побыть волонтёром и… – отступился Войчех. – Я могу долго продолжать.
– Да, у Войчеха есть манера увлекаться, – повернулся Франц к гостю, что было понятно по приглушённому звуку. – Приходится объяснять это каждому гостю.
– Павел Манн, друзья!
– Привет, ребят. Рад, что пригласили.
Ани-Мари закатила глаза от надоедливого голоса, который сейчас пытался попасть в любую передачу и влезть в любой рекламный постер.
– В любую дырку залезет, – подметила она.
– Нужно же как-то продаваться, – встал я в защиту Павла.
– Когда ты де-факто монополист?
Я с озорством посмотрел на неё – доля правды в его словах была. Не стал разглагольствовать.
– Так вот, – подводил к теме Войчех, – дорогой Павел Манн. Ваша компания занимается созданием лекарств на основе флора-паразитов.
– Только не загоняйтесь, Войчех, – подшучивал Павел.
– Самый известный и популярный ваш препарат на рынке, – посмеивался обходительно Войчех, – антидепрессанты «Ратлит». Чем же они отличаются от других антидепрессантов, помимо диковинки?
– Наша самая главная особенность, – Павел переходил из свободного расслабленного разговора к более деловой форме, – и выигрышная позиция в том, что препараты работают на клеточном уровне. Они естественно восстанавливают биохимические процессы в мозге. Мы не подавляем симптомы, мы стимулируем регенерацию нейронов.
– Как паразиты могут быть полезны? – задал соответствующий вопрос Франц. – Это разве не опасно для человека?
– Хороший вопрос, – щёлкнул пальцами Павел. – Мы работаем. Вот ещё одно наше отличие. Мы, как и наши препараты, работаем на пользу нашего клиента. Мы работаем над улучшением формул, синтезируем полезные и убираем опасные компоненты. Например, из последних клинических испытаний следует, что вещества, выделенные из флора-паразитов, эффективны с тревожными расстройствами, депрессией и ПТСР.
Павел немного отвлёкся от разговора, так как к нему подошли, но быстро вернулся к микрофону.
– Паразитические растения… – не мог он до конца сформулировать мысль и терялся в формулах. – Обладают огромным потенциалом не только в сфере антидепрессантов, но и для лечения множества заболеваний, от аутоиммунных до нейродегенеративных болезней.
Ближе к городу ожидаемо возникла суматоха: очередной водила решил пошашковать. Пришлось выкручиваться. Ани-Мари высматривала, как я справляюсь с управлением.
– Снял кольцо? – тыкнула Ани-Мари на мою руку.
Я обернулся к ней, провёл черту её взгляда. Смотрела на безымянный палец правой руки.
– Да, – не желал много говорить об этом. – Сдал в ломбард. Толку больше.
– Видела недавно, как Ян шёл со школы, – напоминала мне о сыне Ани. – Неужели все дети так быстро растут?
– Мгм, – мычал. – Особенно, когда видишь их раз в неделю из-за деспотичной матери.
Наконец мимо размывались знаки въезда в город. В небо пихались трубы, а вместе с ними – мрачные жилые муравейники. С магистрали – на проспект. Сразу же остановка у красного светофора.
Никого не смущали пешеходы, многие пытались проскочить быстрее, сигналя мамам с колясками, горбатым бабушкам. Даже за мной нервно сигналили, а проезжая мимо, пихали в окно неприличные жесты.
Спереди билборд обозначал, в какой район мы въехали и какие улицы по разным сторонам. Дорогой, любимый район Милосердие. Как же воняло. Даже через закрытые окна.
Пока мы стояли, мимо шныряли местные в лохмотьях, а за ними следовали чистые красные халаты из «Целом». Одни стучали в окно, чтобы попросить милостыню, а вторые, чтобы прочитать нравоучения.
Дёрнулся сразу же, когда загорелся жёлтый. Не мог терпеть даже вид местной фауны.
– Какой, интересно, нотариус, – как бы невзначай говорил я, – согласился вообще иметь дело с ней?
– Сейчас гуляют по диспансерам, – пожала плечами Ани-Мари. – Больше интересно, сколько мама заплатила за это.
– Сколько осталось после «Целом», – хмыкнул я.
Навигатор командовал свернуть с главного проспекта. Когда въезжаешь в нутро Милосердия, сразу просыпается животный страх. Растопыренные здания с облупленными фасадами, меж которых втесались пустыри.
Разбитая в труху дорога укачивала, выворачивая нутро. Ещё и этот, вызывающий раздражение с кашлем, запах. Источник виднелся заранее – подожжённый мусор на заброшенной площадке.
Не заглядывая во дворы через понимаешь, что тебя там ждёт. Невольно вспоминалась дилемма в школьные годы: либо ты отдаёшь карманные, которые тебе выделили на булку, либо питаешься через трубку.
«Родной, твою мать, чёрный квадрат», – брезгливо я говорил про себя.
Именно такое название подходило Милосердию больше его настоящего имени. Среди приличных зданий можно было выделить лишь отделения Злитчеполис и конторы «Целом».
– Вы прибыли, – сообщил навигатор механическим голосом.
Я втиснулся между двух машин, от которых остался в живых лишь скелет. Распахнутые двери «Дома Целом» соседствовал с типовым домом, где висела выцветшая вывеска нотариуса.
Красные халаты, белые халаты – приверженцы «Целом» с недоверием поглядывали на новых гостей. Не хотелось соприкасаться взглядами с подобными элементами. Ещё подсунут свои брошюру и сядут на уши.
– Приглядят за машиной, как думаешь?
Ани-Мари не ответила на мой вопрос: выбралась из салона и сразу же проскочила к двери нотариуса. Мне оставалось лишь следовать за ней, игнорируя прицельные глаза представителей секты.
***
Маленький кабинет, буквально десять квадратов, не считая мебели, еле вмещал его владельца – толстопузого нотариуса, чья мебель из ДСП трескалось под его малейшим напором.
Дышалось ему тяжело, особенно из-за жары, а вентилятор заклинило. Лёгкий ветер сдавал его попытки скрыть проплешины на лобной части, зато густо росли брови. Одна деталь: росли они вперёд.
– Что ты несёшь, твою мать?
Ани-Мари сгорала от ненависти. Жабье лицо нотариуса скуксилось, щёки затряслись, а руки нервно подправляли тугой галстук. Я нежно коснулся костяшек сестры.
– Просто повторите, что вы сказали, – чуть более обходительнее я говорил с нотариусом, – но менее юридическим языком.
– Рената Велки, – пробежал взглядом нотариус по листу, – завещает квартиру по адресу…
– Проще, – подталкивал я его.
– Квартиры усопшей переходит Томашу Плетихе. А тело оставить на улице Вечнозелена, тринадцать.
– Когда вы подписывали с ней документы? – кричала Ани-Мари.
– Какого чёрта вы вообще имели дело с ней? – усмехался я, скрещивая руки на груди.
Пот со лба нотариуса сносился обдувом вентилятора куда-то вбок.
– Я просто выполнял работу, – оправдывался он.
– Отдать квартиру «Целом», – не могла поверить Ани-Мари.
– Оставить тело в центре «Порога»? – спросил уже я.
– Если мы, в наших обстоятельствах, не будет подписывать подобные изъявления, то мы останемся без работы, – снимал с себя обвинения нотариус.
– Ваша задача соблюдать законодательство Злитчедом.
– Мне казалось, ваша профессия подразумевает держать пульс на теле общественности, Макс Велки, – подкалывал меня нотариус.
– Что вы имеете ввиду?
– Поправки в конституции подразумевают, что теперь мы имеем право под наблюдением лечащего врача подписывать любые документы. Но даже этот пункт не подходит под данную ситуацию.
Я облокотился на спинку кресла, поглядывая, как у Ани-Мари подрагивает глаз. Мне показалось всё это настолько сумбурным, идиотическим, что невольно вырвался смешок, возмутивший всех сидящих в кабинете.
– Я же вашу контору прикрою, – издевательски я обращался к нотариусу.
– Только не нужно пустых угроз, Макс Велки, – взъярился нотариус.
– Вы подписали документы с сумасшедшей.
– Макс, – шикнула в мою сторону Ани-Мари. – Побойся Бога.
– Она недееспособна. Была. Клинически. Помимо помешательства – развивающая деменция.
– Мы подписывали документы с человеком, который осознаёт свои действия.
– Она вряд ли когда-либо осознавала свои действия, – слова нотариуса вызывали у меня приступ смеха.
– Но это не было подтверждено врачом.
Нотариус тыкал в документ, лежавший в его руках.
– Её подпись.
Он перевернул лист.
– Её подпись. Моя заверенность. Даже если вы захотите что-либо написать про меня, Макс Велки, то вряд ли у вас выйдет что-либо стоящее.
– Кто говорил, что я буду писать про вас.
– Ах, да, – иронизировал надо мной нотариус, – вы ведь теперь на пыльной полке, верно?
Улыбка сошла с моего лица.
– Не переходите на личности, – я заикнулся. – Как вас, кстати?
– Это её решение.
Это сказала Ани-Мари. Я обернулся в непонимании. Даже отчаянии. Отпустив голову на урну, которую она слабо покачивала из стороны в сторону, Ани-Мари сжимала скулы, а глаза были на мокром месте.
– Сколько у нас есть времени забрать вещи? – будто в пустоту обращалась Ани-Мари.
– Две недели.
– Спасибо.
Чуть не перевернув стул, Ани-Мари рванула к выходу, гулко хлопнув дверью. Мы переглянулись с нотариусом.
– Что ж, – растеряно бубнил нотариус. – Мне лишь нужна ваша подпись.
Я схватился за ручку, чтобы быстрее закончить этот нудный день и оставил кляксу вместо подписи.
***
На улице картина совсем помрачнела: по безлюдным тротуарам ветер гонял пакеты, а сектанты спрятались в стенах церкви. Лишь Ани-Мари ждала, когда я закончу.
Увидев, как я открываю пластиковую дверь, она приподнялась с капота и обогнула машину. Теребя дверь, она безучастно смотрела на меня в ожидании, пока я не подошёл вплотную к машине, ложась на крышу.
– Что это было?
Я не кричал, пытался разобраться в произошедшем.
– Просто отвези меня домой, – озлобленно говорила Ани.
Так мы и общались – через барьер физический и ментальный.
– Ты видела её чаще, чем собственного сына. Силы, время, деньги – и ради чего всё это?
– Я отдавала долг.
Поверить, что кто-то на полном серьёзе верит в это, я не мог. Ситуация вызывала у меня истеричный смех. Я побарабанил по крыше и прошагал дугу, вновь вернувшись на место.
– Долг? Кому?
– Той, кому мы обязаны жизнью, – переходила на крик Ани-Мари.
– Да лучше сдохнуть.
– Закрой свой рот!
Как гром пронёсся по кварталу голос Ани. Клянусь – даже волосы на руках вздыбились. Я и правда последовал совету и молча смотрел на сестру, на чьих висках вздулись вены.
Она глубоко вдохнула, хлопала губами, считая от одного до десяти и обратно.
– Я понимаю, – беспомощно бубнила Ани-Мари.
Её брови собрались домиком.
– Я понимаю, что вы конфликтовали. Понимаю, почему у вас с ней был разлад. Даже понимаю, что ты ни разу не приходил к ней. Но, пожалуйста, вспомни, кто тебя воспитал.
– «Порог», – отрезал я, ни разу не сомневаясь в ответе.
– Я никогда не смогу проникнуть в её чертоги, – проигнорировала мой ответ Ани-Мари, – или осознать её действия. Но всё, что я поняла – в последние моменты жизни она жила там, в «Пороге». Где была достойная квартира, уважаемая профессия у отца. Где двое детей безмерно её любили и видели в ней защиту. Ей не нужна квартира в «клоповнике». Она лишь хотела остаться там, где ей хорошо.
Только сейчас я понял, к чему клонит Ани-Мари. И это ужаснуло.
– Нет, – протянул я с улыбкой. – Нет, нет, нет.
– Открой дверь, – молила Ани-Мари.
Я огибал автомобиль, чтобы ближе подойти к своей обезумевшей от горя сестре и встряхнуть её, чтобы она пришла в норму.
– Только не говори, что ты решила…
– Я не прошу у тебя помощи, – перебила она.
Я закрыл лицо ладонями.
– Какая же хрень, – глухо я хохотал в ладони, а после, сложив их у носа, смотрел в глаза Ани.
Полные самоуверенности, праведности своего решения, она сверлила меня взглядом.
– Ты решила ехать туда ради человека, который даже не понимал, кто он такой? – решил я уточнить.
– Это наша мать, Макс.
Если Ани-Мари называла меня по имени – дело плохо. Ведь она зациклилась и не повернёт назад.
– Наша мать умерла десять, да даже тридцать лет назад. А это, – указывал я на урну, – не она.
– Макс, просто отвези меня домой.
Началась игра в гляделки. Кто твёрже убежден в своём, тот не отведёт взгляда. Тишина окутала улицу. За нами уже наблюдали доходяги, как на некую мелодраму.
– Ты ни разу не была в «Пороге». Там было опасно в мои вылазки, а сейчас тем более.
– Мне не нужно твоё одобрение.
– Я хотел, чтобы ты поборолась за квартиру, а не за благополучие праха.
– Я люблю тебя, но я должна это сделать. Не ради себя.
– Я не хочу, чтобы ты…
– Я знаю.
– Тогда почему?
Мы перебивали друг друга фразами, но каждый говорил о своём. Ани отвела взгляд. Мой выигрыш не казался таким сладким.
– Почему? – требовал я ответа.
– Потому, что ты не знаешь её.
Продолжать спор было бесполезно сейчас, на эмоциях. Изжога вновь пробудилась. Руки потряхивало. Я сунул руку в карман и замки отщёлкнули. Ани устроилась в салоне, я в след за ней.
Мотор пробухтел, но завёлся. Мы тронулись с места.
***
Сидя в собственном кабинете, я лишь ждал, когда лучи сгинут за домами. Я не помнил, когда именно стакан появился на моём столе, но гуща кофеина заворожила меня.
Кабинет. Этот уголок квартиры давно превратился в склад. Заброшенные вещи, коробки, идеи. Прошлая жизнь, прошлые хобби, которые зависли и никогда не будут доделаны.
За несколько лет я сменил порядком хобби. Но каждый раз отвлекался и делал привычное – мониторил новости, сводки, концепции, теории. Я начинал с «Порога». К «Порогу» и возвращался.
Лента соц. сети прокручивалась, как на слаженном производстве. Только вместо полезного и стоящего воротилось на нём дерьмо. Кипящая дефекация бесполезных споров и обвинений.
Громче и глубже гудел ноутбук. Глаз замыливался. Я снял очки и помассировал переносицу. Тут услышал:
– Пора, Макс.
– Сука, – на выдохе прошептал я голосу.
Значит, пора. Ничего нового про «Порог» я не узнал. Как обстоят там дела, к чему пришли исследователи, – поставленные Злитчедом и не очень, – буянят ли там «Целом». Лишь обсуждение, кто гондон и почему. Как и было с самого возникновения.
«Порог» должен был стать нашим прорывом. «Порог» должен был стать нашей выигрышной картой в войне. «Порог» должен был стать давлением. Но «Порог» стал лишь политическими очками.
Стал лишь козлом отпущения, на который можно спихнуть эпидемии, кризисы, дефолты, проигрыши. Или плохой день. «Только мы решим проблему «Порога»!», – кричали с того и другого лагерей.
Но никто не собирался решать проблему демографического кризиса, гетто, банкротившихся диспансеров, безумных сектантов и ежедневных терактов. Будто все вдруг образумятся и будут жить в мире, как «Купол» сработает.
– Пора, Макс.
– Да закрой свой рот.
Встал с кресла. Не стал захватывать за собой кружку – завтра тоже буду смотреть на неё. Интересно ведь.
Тапки шаркали к кухне. Горизонт потухал. Время ближе к десяти вечера. Можно выпить. И таблетки тоже. После спать. Ворочаться. Проснуться в поту. Слышать очередное «пора, Макс».
Но что пора – я глубоко не копал. Не знаю, что пора. Что-то.
Ухнул глухой взрыв. Не то, чтобы сильный, но заметно, как задребезжали окна. Я не дёрнулся, можно сказать не заметил бы, если бы блики не стрельнули в глаза.
Обернулся к окну, но ничего не увидел. Странно: про очередные демонстрации ничего не говорили, дороги не перекрыты. На «толчок» не похоже. Был бы «толчок», то никакого физического воздействия не произошло.
Подошёл ближе к окну. На горизонте что-то сверкало, но этот свет легко перепутать с прячущимся солнцем. Странно, но не прям интересно. Протиснул в глотку таблетку. Подумал, будет мало и выпил ещё одну.
Тело плюхнулось. Я не снимал одежды. За окном, разрывая связки, кричали люди. Пропеллеры басисто разрывали воздух, а мигалки служб поднимали тревогу. Но мне уже всё равно.
