Уже почти никого из гостей, разошлись предпоследние пьяницы, и в зал вошла она – девочка. Хостес встретил её, предложил сесть за любой столик. Она выбрала тот, что стоял в самом центре.

– Меня зовут Корней, сегодня я буду вашим официантом, – сказал молодой человек, присаживаясь напротив неё. – Может, вы сразу готовы заказать напитки?

– У вас все официанты такие невежливые, – возмутилась девочка, – садятся вот так вот к посетителям и думают, что им всё можно?

– Извините, у нас так заведено. Могу встать.

– Ладно, уж потерплю. Если нальёшь. Водки. С апельсиновым соком.

Конечно, на вид ей было ни разу даже не восемнадцать, но чёрт дёрнул и Корней пробил ей столько водки, сколько она смогла выпить. Девочка сидела среди пустых идеально прибранных столов в красно-белую клетку, над ней висело долблёное каноэ. Девочка кивала в такт тихо-тихо игравшей «Невесте» группы «Мумий Тролль».

Круглое лицо, алая помада, неровно нарисованные стрелки на ресницах, голубые глаза, кажущиеся неестественно большими, чёрная майка с вырезом, чёрно-белая заколка с Микки Маусом, тугая юбка, белоснежная кожа и кукольные ножки-спицы, обтянутые шерстяными серыми чулками. Девочка как будто и не знала, как принарядиться, и решила выстрелить из всех пушек.

Усталый Корней, принимая очередной заказ девочки, садился напротив, показательно доставал блокнот и не записывал в нём ничего. Девочка неизменно произносила: «Водка и апельсиновый сок отдельно».

Веня, друг Корнея, работавший с ним в одну смену, проходя мимо девочки, всё время ухмылялся и за её спиной Корнею беззвучно проговаривал «налимонилась», сочувственно склоняя голову.

Без четверти ноль-ноль. Ресторан закрывается ровно в двенадцать. А девочка и не собиралась уходить. Она водила кончиком языка по верхним зубам, чуть раскрывая губы, смотрела в телефон и всё строчила кому-то сообщение за сообщением. Периодически отвлекалась, чтобы сделать глоток. У неё зазвонил телефон: один раз, второй, третий. Она всё хмурилась и сбрасывала. И вот снова ей кто-то позвонил, она улыбнулась и взяла всё-таки трубку, говорила громко, смеялась ещё громче, накручивая на пальчик единственную окрашенную в ядовито-зелёный прядь волос.

Корней снова подсел к девочке и спросил нетерпеливо:

– Мы скоро закрываемся. Я могу принести вам счёт?

– Что за фамильярность, почему ты меня выгоняешь?

– Касса закрывается, а ты у нас последний гость. – Ладно. Принеси последнюю водку. Вот деньги, – девочка швырнула на стол четыре оранжевых бумажки.

– Тут на неделю хватит, чтобы до поросячьего визга, – заметил Корней, взяв одну бумажку. – Остальное спрячь, девочка.

– Как ваше имя, сударыня? – спросил вдруг подошедший Веня.

– У девочки нет имени, – ответила девочка.

Веня рассмеялся:

– Хорошо-хорошо, но если хочется продолжения банкета – можем предложить отъехать в прекрасное пристанище для юных дев и их кавалеров.

– Это ужасно и мерзко, как тебе не стыдно, – выдавила из себя девочка, но, запнувшись, бодро произнесла, – а давай!

«Ты чего, она ведь ещё малолетка, зачем нам с ней связываться?» – говорил Корней Вене. «Там уж разберёмся, всё поймём. Дело сделано, Корнюшон, чего жалеть!» – парировал Веня.

И поехали. Завалились в такси, по пути заехали в магазин к знакомому азербайджанцу, который продал спокойно бутылку водки и два пакета апельсинового сока. Как зашли в квартиру, девочка сразу понеслась в туалет, её тошнило. В ожидании Корней и Веня сели на кухне. Когда девочка вышла из туалета, до ванной её кинулся провожать Веня. Он завёл девочку в ванную и за собой прикрыл дверь. Корней посидел немного, а потом хлобыстнул из горла водки и направился к ванной. Открыв дверь, он увидел, как Веня стягивает с девочки майку, и девочка вяло то ли сопротивляется, то ли ему помогает. У Корнея застучало в висках, в груди, внутри, внизу, он подошёл к девочке сзади как будто в тумане, положил ей руку на ягодицу, упругую и маленькую, и это его сначала испугало, хотя он уже не чувствовал себя собой, а потом вдруг разгорячился ещё больше, почувствовал, что горят щёки. Корней прижался к девочке сзади и поцеловал её в шею, а Веня сначала, как будто не замечая их, включил горячую воду, начал раздеваться и, раздевшись, поцеловал грудь девочки.

Втроём они оказались в комнате на огромной круглой кровати с зеркальным потолком и такой же гардеробной. Куда бы ни смотрел Корней, он везде видел три обнажённых тела, и все эти змеиные извивания казались чем-то ненастоящим, сценой из старомодного эротического фильма, плохо записанного на видеокассету. За тяжёлыми вздохами и постанываниями Корней слышал, как в ванной продолжала литься вода: мерно и безразлично.

Ту девочку звали Полина. Ты помнишь. Ты всё, конечно, помнишь. Знаешь лучше всех. Как можно забыть человека, с которым отношения начались так и растянулись вот уже на семь лет. Семь лет бок о бок, грудь к груди, губы в губы…

***

Твоя музыка кончилась. Ничто не было сыграно, записано, воспроизведено. Ты стёр её подчистую со всех жёстких дисков, флешек и облачных сервисов. Теперь ты – камень, тишина.

Но, пожалуйста, не пей. Времени и так слишком мало: сегодня проснулся как будто пьяный, в 7:32, от страшной головной боли, которая мучила и не пускала обратно в сон. Ты встал – грудь не хотела дышать. В ванной на полке рукой нашарил анальгин, закинул горькую таблетку, а она прилипла к нёбу, гадина, не хотела глотаться.

Вернулся в комнату – упал.

Проснулся потом, будто из комы вышел. Кома. В голове – пустота. Голова пытается надуться мыслями, но всё время сдувается – маленькая, бедненькая, где-то продырявилась, наверно.

Может, завтра само пройдёт.

А пока – снова упал.

Помнишь, ты никогда не умел копить деньги. Только вечером собрал чай – много-много разноцветных мятых бумажек – и тратил, тратил, тратил, покуда не оставалась одна жалкая бумажка, оранжевая. Всё спускал на себя, а делал вид, что на неё, но сейчас не о ней, а о тебе, а то если о ней говорить, то слишком тошно станет тебе.

В Питере – атмосферно. Там можно не только пить. Бывает такая погода… волшебная. Серые тучи, дождь стеной, хмуро-жёлто на улице. Ты снимаешь скрипучую однушку в центре. Ну, или комнату в хостеле. Смотришь на мокрый, почти коричневый асфальт, серое это небо, оно – мокрое, самое это небо, ты тянешь к нему пальцы, и оно тебя пускает на чуть-чуть – на, говорит, попробуй, какое я мягкое, да, мои облака такие приятные наощупь, да, тебе нравятся они?..

Вот развратница!

Ты любишь Санкт-Петербург. Заранее любишь, потому что предчувствуешь там любовь настоящую, которой никогда не знал. В Питере всё хорошо. Там можно, например, умирать от рака. Долго и мучительно. Когда лежишь у подоконника в затхлой больнице под капельницей, не можешь двигаться уже – слаб, и только глазами хло-о-оп, хло-о-о-оп.

А можно и да – повеситься. Это всегда можно: когда грустно, можно вешаться. Это ещё Сергей Александрович по школьной твоей скудной программе знаемый, который «До свиданья, мой друг, до свиданья…», да чего уж говорить – знаешь всё сам, чай музыкант чуть-чуть, творческая личность.

Можно и просто в девочку питерскую влюбиться и потом к ней кататься, надеяться всё, верить всё в то, что любовь ваша будет только разгораться, и она ради тебя возьмёт да бросит свою эту питерскую жизнь и посвятит тебе всю себя. Или ты так сделаешь. Закрываешь глаза и представляешь: вот она – с большим носом и кривыми зубами, неидеальная, но красивая, девочка твоя, или не твоя девочка, а чья же, ну, как чья, ты же с ней не постоянно, а вдруг она там ещё с мальчиками всякими, ведь она такая – она тусовая, улыбчивая и разговорчивая. Ну всё, мысли спутались, как бы не сойти с ума тут.

Если и есть на свете страх у тебя, так это страх перед… перед всем страх есть, и он жить нормально не даёт, но больше всяких страхов – страх перед настоящей любовью. Ну, а смерть, чего смерть эта – тебе уже всё равно, боль – подумаешь, сегодня поболело, завтра, там, глядишь, и отпустит, а вот любовь – как маньяк какой-то, будет тебя преследовать, тянуть тебя за руку: нет, стой, иди сюда, смотри-ка, страдай.

***

Корней стоял у центрального входа в аэропорт «Домодедово» и всё думал, думал, думал…

Через несколько часов он уже летел над ночной Москвой, и земля московская прощалась с ним миллионами своих безразличных огней. Эти огни сливались в один большой глаз, который, подрагивая, смотрел пристально в небо.

Огонь московский – в этом огне и горит Корней сейчас, и никак не потушить. Всё горит, особенно когда засыпаешь надолго. «Надолго» – это часа на три: тело разом вспыхивает, и просыпается Корней в поту, корчится.

В «Пулково» разговорчивый таксист посоветовал один хостел задёшево с видом на Казанский собор. «Вези», – одобрил Корней. Действительно, дёшево, приятно.

Сам хостел запрятался в типичный питерский двор: грязный, пожухлый, застарелый, но живописный. Корней подошёл ко входу, дёрнул на себя неподатливую дверь и вошёл. Молодой человек сразу упёрся в винтовую лестницу, указатель на стенке сообщал – хостел на втором этаже. Корней начал подниматься и между этажами наткнулся на забитый книгами шкаф, на котором написано было «Bookcrossing». Взгляд почему-то зацепился за мамлеевских «Шатунов» с тремя чёрными силуэтами, как будто проткнутыми ножами, на обложке. Спотыкнувшись, Корней продолжил подниматься. На ресепшене его встретила миниатюрная девушка с кудрявыми русыми волосами.

– Здравствуйте, – начала она, хлопая глазами, – я могу помочь?

– Здравствуйте, я хотел бы у вас забронировать комнату.

– На сколько дней?

– Я не знаю. На неделю, а может, и на месяц, а может и навсегда.

– Мне бы хотелось, чтобы вы были чуточку поопределённее, если можно.

– Давайте тогда комнату на дней тридцать.

– Хорошо, ладно. Хотите, у вас будет отдельная комната, это дороже на сто рублей в день.

– Хочу, давайте.

– Можно паспорт?

Корней дал документы, девушка заполнила бумаги, попросила подписаться. Корней оплатил проживание и получил ключ от комнаты.

– Я вас провожу, – сказала девушка доверительным голосом.

Они шли по узким зелёным коридорам.

Налево, два раза направо, осторожно, лестница, кстати, здесь с левой стороны – душевые, а чуть дальше, напротив вашей комнаты – кухня. Старайтесь много горячей воды не лить: бойлер медленно греет воду.

– Ну вот и пришли, – улыбнулась девушка, – если что-то будет нужно, я буду на ресепшене.

И ушла. Корней проводил её взглядом и открыл дверь. Комната показалась кем-то брошенной. Людей, живших здесь, словно застигли врасплох, им пришлось всё бросить, сигать в окно, чтобы удрать, – слишком много вещей: тихо работавший телевизор, на нём цифровые часы с красным циферблатом, холодильник с прислонённым к нему вертикальным пылесосом, пачка туалетной бумаги на шкафу, кружки, тарелки, вилки и фикус на подоконнике. Свалив с плеча рюкзак, Корней подошёл к кровати и упал.

***

Ты помнишь, когда в последний раз спал и видел сны? Ты падаешь на кровать, закрываешь глаза и ждёшь. А там – как повезёт. Если удаётся не думать, засыпаешь, но обычно – мысли: налетают и не дают уснуть, мухи-пули, от них постоянно приходится уворачиваться, всё-то они метят в голову, сквозь черепную коробку, прямо в мозг.

На часах 01:25. Интересно, когда не спишь, но лежишь в кровати – это считается как сон? «Тело отдыхает, – говорила мама, – так что даже просто лежать с закрытыми глазами есть смысл». Смысл? Просто не думать, не думай ни о каких смыслах, ни о чём таком. Не надо. Слушай тишину.

Представь что-нибудь хорошее. Вот ты сидишь на краю живописного оврага, за тобой шумит пшеничное поле, его щекочет ветер, и оно шевелится. Беззаботно так. Ветер приятный, он потрёпывает твои волосья на макушке. А перед тобой лес, и в этом лесу ты бродил ещё шпанёнком, с тобой бродила девочка, дурная, но славная. Старше лет на шесть, как её звать? Танька, Машка?.. У неё сейчас ребёнок, семья. Она родила. Кого-то родила на свет божий. И воспитывает. А раньше ходила с тобой по грибы и рассказывала всякие небылицы, мол, в лесу том, за речкой, ходит призрак попа. Поп церквушку в лесу отстроил, а потом в ней же и повесился. Смертью дышит тот лес за речкой. Грозный, могучий, широкий Попов лес.

Ну, вот. Опять задумался. А умереть это так же, как сон, или нет?.. Или там всё-таки ничего? Опять ты начал. Открываешь глаза, а на часах – 03:24.

***

Первые несколько дней Корней выбирался из комнаты только на кухню, обставленную по-икеевски пёстро и ладно. Налил воды из-под крана в стакан, висевший на решётчатой сушилке, выпил и вернулся в комнату лежать, молчать, не думать. На второй день, вечером, Корней открыл у себя в комнате холодильник и… ничего, кроме плесени чёрно-зелёной, не увидел, а потом опять лёг на кровать и лежал.

Утром третьего дня Корней проснулся и увидел девушку в дверях. «Красивая она. Наверное, не очень умная. – заключил Корней. – Интеллект обычно обезображивает лицо». Надел ботинки, накинул куртку и мимо девушки бочком, бочком… Вышел из хостела, желудок тревожно бурчал.

А была ли девушка?

Из подъезда – направо, в арку, потом опять направо, мимо Казанского собора, он стоит с левой стороны красивый, мимо кафе с красной вывеской «24», с правой стороны, загаженного. Корней зашёл в кафе с вывеской – «Шаверма».

– Одну, пожалуйста, – сходу попросил Корней, стараясь не обращать внимания на затхлый воздух.

Шаверму крутил молчаливый, но улыбчивый араб. На нём болтался засаленный фартук, он постоянно чесал живот, когда срезал мясо с гриля. Пока Корней ждал, в кафе зашёл мужик и поздоровался за руку с арабом. Араб продолжил готовить, а мужик проследовал чуть вглубь забегаловки, под вывеску «Продукты». Араб вытащил лаваш, настругал овощей, намазал майонеза, кетчупа… Не в силах смотреть на процесс готовки, Корней зашёл в продуктовый отдел и купил колбасы с хлебом у того мужика, который здоровался с арабом. Вернулся обратно – араб ему шаверму и: «Стописят!» Дал. «От дущи!»

На улице снег с дождём. На улице жрать невозможно.

– Шаверма, шаверма, – приговаривал Корней, возвращаясь к себе домой по тому же пути: мимо вывески «24», мимо Казанского собора, налево, в арку, опять налево…

Корней вернулся в комнату и уселся есть. Укусил жадно, так, что смесь жира, кетчупа и майонеза капнула на пол. Корней накрыл пятно розовой бумажной салфеткой, которую заботливо положил араб в целлофановый пакетик с шаурмой. Чтобы не испортились, колбасу с хлебом Корней хотел убрать в холодильник, но внутри последнего, как сам Корней убедился, продолжала разрастаться обильно плесень. Хлеб кинул на холодильник, а колбасу решил за окно положить, на карниз.

На следующий день полил сильный дождь и смыл пакет с колбасой. Корней ел один хлеб и продолжал лежать на кровати, изредка выходя на кухню попить воды из крана. Вот и опять вышел, а на кухне – девушка с ресепшена.

– У вас всё в порядке? – спросила она.

– Да, спасибо, – ответил он, прислоняя губы к крану.

– Вижу, вы никуда не выходите.

– Нет, не выхожу пока.

– Болеете?

– Нет, просто не выхожу.

– У меня, у друзей, у наших постояльцев, будет квартирник. Все будут петь и пить. Хотите тоже?

– Спасибо, – поклонившись, ответил Корней и ушёл в комнату.

***

Вчера тебе приснился дед покойный, царствие ему небесное, хотел тебя отравить. Пришли в твой дом люди, пошляки страшные, учинили на кухне разврат, ты их пытался прогнать, а они на тебя как накинулись. Дед взял пузырёк с ядом, приказал пошлякам открыть тебе рот и из пузырька накапал. А ты не боялся умереть, потому что в этом сне тебя посетило впервые, наверное, разочарование. Вдруг твой собственный дед никогда не любил тебя?

***

За дверью – шум: там поют и смеются. Корней вышел из комнаты. Мимо пробежали мальчик с девочкой, держась за руки. Они что-то ему прокричали, но он не понял, что. На секунду заглянул на кухню – там тьма людей, но нет её.

Корней спустился на ресепшен. За стойкой сидела пригласившая его девушка, расчёсывала непослушные волосы. У неё были пухлые, добрые руки – казалось, коснутся тебя, и внутри светло станет.

Увидев Корнея, девушка улыбнулась:

– Решили пойти?

– Куда?

– Ну, на квартирник.

– А, да. А вы идёте? – замялся Корней.

– Меня сегодня поставили дежурить, так что, похоже, я буду здесь.

– Ладно, тогда я пойду к себе.

– Хотя нет, подождите, давайте я что-нибудь придумаю. Да, в конце концов, может же быть у меня обед? На часик можно и заскочить. Пошли!

Девушка вышла из-за стойки и повела Корнея обратно на кухню.

– Так вас зовут Корней, верно?

– Да.

– «Муха, Муха-Цокотуха, Позолоченное брюхо! Муха по полю пошла, Муха денежку нашла». У меня хорошая память на имена. Кстати, меня зовут Аня.

– Очень приятно.

– И мне.

Они оказались на кухне. Дым, шум, воздуха нет. Когда собравшиеся заметили Аню, поднялся ещё больший шум: «О-о-о-о-о!»

– Садитесь, садитесь сюда, – сказал парень, у которого на голове трепетался индейский убор – с перьями и бисером. – Сегодня я – вождь этого квартирника, моё имя Аскук – тот, чьё имя на вечерине будут помнить долго!

Все рассмеялись.

– Аня, кто этот юный горящий факел? Наш новенький? А, новенький! Угрюмый ты! – парень обратился к Корнею. – Раскурим трубку мира?

Корней помотал головой.

– Не курит! – всплеснул руками Аскук, – это хорошо: здоровеньким же должен кто-то помирать.

Молодые люди пили и разговаривали, а над ними, то и дело растворяясь и как бы рождаясь снова, летала муха. Корней её заприметил однажды и всё следил за ней.

– Вы чего, Корней, смотрите туда? – спросила Аня.

– Там летает муха.

– Какая муха? Не вижу ничего.

– Правда, она там есть. Просто из-за дыма плохо видно.

– Верю. Вам не скучно?

– Нет, не скучно, спасибо.

– У нас хорошая компания, вот увидите. Сейчас начнут читать стихи.

И правда, Аскук взобрался на стол и начал декламировать:

Шум и гам в этом логове жутком,

Но всю ночь напролёт до зари,

Я читаю стихи проституткам

И с бандюгами жарю спирт.

– Да слезай ты, бандюга! – закричал какой-то парень и полез обниматься к Аскуку.

Аня произнесла тихо, так, чтобы слышал только Корней, но как будто и не ему вовсе:

Это песня последней встречи.

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи

Равнодушно-желтым огнем.

– Чего это вы? – спросил недоумённо Корней.

Она улыбнулась и ответила только:

– Ничего.

Кто-то принёс гитару, затянули все вместе сначала «Батарейку», потом Аскук опять оживился, распушил свои перья и глядя на деву, сидевшую напротив него, как на одну-единственную, выхватил гитару и зачитал: «Я не кидал никого никогда, я говорил только «да» иногда…» В припевах Аскуку помогали все: «Ты кидал! Ты кидал! Ты кидал! Да-да!» Аскук потел, перья с него сыпались, он приплясывал заразительно, все ему в такт кивали. После этой песни, Аскук вдруг обратился к Корнею: «Новенький, могёшь чё-нить сбацать?» Корней кивнул и взял гитару, начал перебирать медленно струны, всё громче и громче, а потом запел: «Спроси Неву, ты знаешь, я давно живу…» Его голос медленно растворялся среди подпевающих голосов. Последний припев Корней уже играл молча, прислушиваясь к нестройным голосам и отличая среди них голос Ани.