Buch lesen: ««Новый тоталитаризм» XXI века. Уйдёт ли мода на безопасность и запреты, вернётся ли мода на свободу и право?»

All rights reserved. No parts of this publication can be reproduced, sold or transmitted by any means without permission of the publisher.

Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то электронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель, а также размещена в интернете, если на то нет письменного разрешения владельцев.

© Коцюбинский Д. А., текст, 2022

© «Страта», оформление, 2022

* * *

Коцюбинский Даниил Александрович (1965 г.р.) – кандидат исторических наук, преподаватель СПбГУ, автор книг по истории России начала XX в. и Петербурга конца XX в. Обладатель гран-при конкурса «Золотое перо – 2000» петербургского Союза журналистов за цикл телепрограмм по новейшей политической истории Санкт-Петербурга.

Новая книга Д. А. Коцюбинского – о том, как в начале XXI века во многих странах, в том числе либерально-демократических, свобода перестала быть главной социальной ценностью и оказалась вытеснена «культом безопасности». Почему интересы популяции оказались важнее прав индивидуума, борьба с изменением климата превратилась в новую религию, а общение между людьми стало невозможным без новых запретов и самоограничений? Книга не только отвечает на эти вопросы, но и предлагает путь преодоления современной неототалитарной антиутопии.

Ещё недавно казалось, что самый яркий и актуальный вызов, с которым столкнулось человечество в XXI веке, – это стартовавшая на рубеже 2019–2020 годов пандемия коронавируса SARS-CoV-2 и потянувшийся за ней шлейф «невиданных доселе» институционально-изоляционистских ограничений и предписаний ¹ – разумных и полубезумных.

Однако начавшийся 2022 год властно внёс в «чрезвычайно-устоявшуюся» картину мира радикальные коррективы. Резкое изменение международной обстановки в связи с началом того, что в России получило название «специальной военной операции по защите Донбасса»², на первый взгляд, открыло новую страницу мировой истории, перечеркнув и обнулив все проблемы – реальные и мнимые – ещё совсем недавнего, но ощущаемого уже таким невозвратно далёким прошлого.

Однако этот разрыв – сугубо иллюзорный. Дело в том, что волна запретов, директив и административно-территориальных размежеваний, накатившая на человечество в коронавирусную эру и перешедшая в 2022 году в новую, ещё более драматичную фазу, – оказалась своего рода кульминационной возгонкой глобальной и долгосрочной тенденции. О её важнейших истоках и первопричинах – эта книга.

Вводная
Терминологическая ремарка

В рамках данного текста под «тоталитаризмом» понимается система всеобщего репрессивно-принудительного единомыслия и единодействия, активно одобряемая и поддерживаемая большинством общества.

Для построения тоталитарной системы, поясняет петербургский политолог и экономист Дмитрий Травин, необходимо,

«чтобы большинство людей верили в господствующую идеологию, готовы были ради неё много трудиться и иногда даже отдавать жизнь. А главное – доносить на несогласных и искренне радоваться массовым репрессиям»³.

Иными словами, социум должен характеризоваться такой высокой степенью приверженности

«тотальной идеологии, при которой каждый дворник должен клясться в верности системе, а любое обнаруженное несогласие с существующим положением дел (реальное или мнимое) наказывается тюрьмой»⁴.

А если и не тюрьмой, уточняет московский историк и публицист Дмитрий Шушарин, то предельно суровыми социальными санкциями:

«При тоталитаризме репрессивен социум, поэтому это не только страх ареста, пыток, казни, лагеря, но и страх одиночества, изгойства, нищеты, превращения в посмешище, страх отчаяния и безысходности»⁵.

Иными словами, тоталитаризм в настоящей книге рассматривается как в первую очередь социальный феномен, могущий оформиться и получить развитие в условиях государственности любого типа, включая либерально-демократическую.

Причём тоталитарные тренды, возникающие в недрах либерально-демократического социума, не только не ведут к оформлению «классической» модели тоталитарной государственности (описанной, в частности, Ханной Аренд⁶, Карлом Фридрихом и Збигневом Бжезинским⁷, а также другими теоретиками XX столетия), но – как будет видно из дальнейшего – вполне могут сочетаться с эффективным сопротивлением общества тем или иным авторитарным устремлениям правительственной власти.

Дмитрий Травин

Дмитрий Шушарин

В этой связи с целью терминологического отграничения «старого», государственного тоталитаризма, – от возникшего независимо от государственной власти и активизировавшегося сравнительно недавно социального тоталитаризма, последний в настоящей работе обозначается как новый тоталитаризм.

Следует отметить, что сам термин «новый тоталитаризм» не нов и многократно использовался как в политологической литературе, так и в публицистике. При этом посредством него обозначались различные феномены. В том числе не только социальные (как в рамках данного текста), но и политические, связанные с деятельностью государств как в национальном, так и в международно-глобалистском контекстах.

Так, в 1971 г. была опубликована книга британского писателя Роланда Хантфорда «Новые тоталитаристы», в которой автор анализировал политический и социальный климат Швеции начала 1970-х гг. и сравнивал её с доброжелательным тоталитарным государством в духе романа «Дивный новый мир» Олдоса Хаксли⁸.

Испанский писатель Игнасио Рамонет, идейный противник неолиберализма и свободной торговли, в эссе «Новый тоталитаризм» (1999), посвящённом полемике с Томасом Фридманом, «разновидностью нового тоталитаризма» назвал «глобализацию»⁹.

Российский правовед А. А. Шанин, автор краткого обзора теоретических концепций тоталитаризма (2007), посредством термина «новый тоталитаризм» обозначил актуальную для современных государств и мирового сообщества в целом проблему стремления к достижению безопасности,

«ведь безопасность государства, включая его безопасность от отдельной личности, достигается именно при тоталитарном типе политической системы»¹⁰.

Термин «новый тоталитаризм» также нередко встречается в текстах многих современных авторов – как публицистов, так и учёных, – стоящих на позициях антиглобализма и рассуждающих на тему «исходной тоталитарной сущности» либерализма как цивилизационной модели¹¹, сделавшей ставку на тотальный рационализм и мировую однополярность¹². При этом термины «тоталитарный либерализм», «либеральный тоталитаризм» и «новый тоталитаризм» в этих работах порой используются как синонимы¹³.

Однако в последнее время о «новом тоталитаризме» стали всё чаще говорить не как о государственном или идейно-политическом, но именно как о социальном феномене – в том числе в связи с антилиберальными веяниями в среде западного (особенно североамериканского) высшего и школьного образования.

Так, профессор экономики Ричард М. Эбелинг в статье «Новые тоталитаристы» заключил:

«В американских академических кругах возник и окреп новый дух интеллектуальной нетерпимости. Их сторонники – это новые тоталитаристы, которые не терпят ни разногласий, ни споров, ни несогласия»¹⁴.

О новых тоталитарных веяниях в образовательной среде и обществе Канады в целом упомянул и обозреватель Le Figaro Матье Бок-Коте, комментируя новость об изъятии из библиотек и сожжении в канадской провинции Онтарио книг, признанных оскорбительными для коренного населения:

«Новость облетела весь мир: Радио Канады сообщило, что в 2019 году школьный совет г. Провиденс, объединивший несколько десятков школ на юге Онтарио, решил <…> очистить школьные библиотеки от нескольких тысяч книг, обвиняемых в том, что они транслируют неблагоприятное или негативное мнение о коренных американцах. <…> Некоторые из них даже были сожжены в рамках очистительного ритуала, который, как считается, символизировал уничтожение расизма и превращение его в удобрение. <…> Вокизм [от англ. woke – “проснуться”, обозначает левый социальный активизм по вопросам социальной, расовой и половой справедливости, – Д. К.] – это тоталитаризм, и Канада – Его Пророк»¹⁵.

Словом, единого или хотя бы типологически однородного понимания термина «новый тоталитаризм» в современной научной литературе, не говоря уже о публицистике, нет.

Как уже было кратко отмечено выше, в настоящей работе под «новым тоталитаризмом» понимается феномен «низовой», не инспирированной целенаправленно ни государством, ни какими-либо заинтересованными глобальными структурами (экономическими, политическими и др.) тоталитарной активности социума, стремящегося императивно-репрессивно регулировать жизнь людей, притом не только общественную, но и частную. Речь идёт о такой эпохе, когда социум внешне свободно и добровольно начинает структурироваться как своего рода гигантская тоталитарная секта, жёстко регламентирующая поведение индивидуумов посредством множественных запретов и предписаний.

При этом государство, которое в рамках «старого», или «классического», этатистского тоталитаризма XX века являлось центральным политическим субъектом – в структуре нового тоталитаризма оказывается лишь одним, хотя и важнейшим, из инструментов реализации «большой неототалитарной программы».

Свободный мир бежит от свободы?

Самым проблемным оказывается даже не как таковое повсеместное и непрерывное усиление в XXI веке запроса на «добровольно-принудительные» меры общественного регулирования, но тот факт, что в инициативном авангарде этого антилиберального тренда уверенно выступают хедлайнеры «свободного мира» – Северная Америка, Европа, Австралия, словом – Запад.

Именно на Западе, традиционно являвшемся оплотом либерализма во всех его ипостасях, в XXI веке вдруг пропала мода на самое сладкое для «традиционного западного уха», притом ещё с античных времён, слово «свобода».

Вспомним, что в Древнем Риме была даже особая богиня Свободы – Либертас.

Изображение богини свободы Либертас на денарии римского монетария Квинта Кассия Лонгина (брата Гая Кассия Лонгина – будущего убийцы Цезаря). 55/57 г. до н. э.

Изображение богини свободы Либертас на денарии Гая Кассия Лонгина (убийцы Цезаря) и его союзника Лентула Спинтера. 42 г. до н. э.

Эта же богиня в виде Статуи Свободы работы французского скульптора Огюста Бартольди вот уже почти полтора столетия гордо возвышается на морских подступах к «столице свободного мира» – Нью-Йорку.

Но увы. Для XXI века «культ свободы» – это уже, с точки зрения трансконтинентального мейнстрима, не прогресс. Это архаика, притом далеко не безобидная, а во многих отношениях, – как мы увидим ниже, – опасная.

Вместо свободы новым культовым словом, или словом-паролем, открывающим доступ к любому текущему дискурсу и к победе в любом актуальном диспуте, стала безопасность.

Ещё в «докоронавирусную эру» на это стали с тревогой обращать внимание, так сказать, классические либералы, притом именно в США, где свобода и право традиционно считались едва ли не синонимами национальной идентичности. Вводка к опубликованной ещё в 2014 г. статье профессора социологии Техасского университета в Остине Э. Марка Уорра «Мы жертвуем свободой ради безопасности, и нам это не нужно» обозначила эту проблему предельно остро:

«Американцы дорожат своей свободой. Они пользуются степенью личной, социальной и политической свободы, почти не имеющей аналогов в истории человечества. Поэтому иронично и даже трагично, что они добровольно отказываются от такой большой части этой свободы в погоне за другой ценностью: безопасностью»¹⁶.

Э. Марк Уорр

И далее автор обращал внимание на избыточность и даже абсурдность развившегося в американском обществе «культа безопасности»:

«Слишком часто мы жертвуем своей свободой ради безопасности напрасно. <…> Проблема в том, что мир на самом деле намного безопаснее, чем думают или расценивают большинство американцев, и они слишком часто жертвуют своими свободами без надобности. Американцы, естественно, жаждут безопасности для себя и тех, кто им небезразличен, и принимают меры для обеспечения этой безопасности. Однако уровень преступности в США снижается более 20 лет; количество убийств упало вдвое только за последнее десятилетие <…>. Исследования показывают, что американцы преувеличивают свои шансы быть убитыми, изнасилованными или ограбленными, а также свои шансы умереть от урагана, торнадо, землетрясения или другого редкого события»¹⁷.

Как бы предвосхищая нынешний директивно-регулятивный – по факту антилиберальный – крен в сторону общественной безопасности именно в сфере здравоохранения, Джордж Дж. Аннас, профессор и заведующий кафедрой права здравоохранения, биоэтики и прав человека Школы общественного здравоохранения Бостонского университета, ещё в 2007 г. в статье «Ваша свобода или ваша жизнь. Тема для обсуждения: общественное здравоохранение и гражданские свободы» указал на иррациональность и вредоносность стремления правительства достичь состояния абсолютной безопасности в сфере общественного здоровья и, в частности, в борьбе с пандемиями.

Джордж Дж. Аннас

В цитируемом ниже пространном фрагменте статьи Аннас обратил особое внимание на то, что поводом к появлению данного санитарно-авторитарно-утопического тренда стали отнюдь не медицинские факторы, а мифообразования, возникшие в сфере политики и социально-политической психологии под влиянием вызовов цивилизационно-политического характера:

«После террористических нападений 11 сентября 2001 года возник миф о том, что общественное здравоохранение должно полагаться на тактику, применявшуюся до Первой мировой войны: принудительный карантин, обязательные медицинские осмотры и вакцинации, чтобы быть эффективным в борьбе с пандемией. Точно так же, как национальные лидеры утверждали, что общественность должна обменять свои гражданские свободы на безопасность от террористических нападений, так и чиновники общественного здравоохранения утверждали, что здоровье лучше всего защитить, приняв метафору национальной безопасности; 2001 год выступил как оправдание, а 1918 год – как модель.

Как выразился Джон М. Барри, автор книги “Великая инфлюэнца”¹⁸, “государственным чиновникам здравоохранения понадобятся полномочия для обеспечения выполнения решений, в том числе безжалостных. … Чиновники могут принять решение о проведении обязательной вакцинации. Или, если есть хоть какой-то шанс ограничить географическое распространение болезни, должностные лица должны иметь законные полномочия принимать крайние карантинные меры” в случае пандемии гриппа.

Если “крайние” и “безжалостные” меры считаются разумными, то никого не должно удивлять, что зачастую на ум сразу приходят военные. Президент США Джордж У. Буш, например, отреагировал на угрозу пандемии птичьего гриппа в 2005 году тем, что предложил использовать вооруженные силы США для карантина “частей страны”, переживающих “вспышку” <…>.

А в новом “Проекте Руководства федерального правительства по распределению и нацеливанию вакцины против пандемического гриппа”, опубликованном в конце октября 2007 года, первостепенное внимание уделяется первоочередному распределению вакцин не беременным женщинам, младенцам, детям, или пожилым людям, или даже поставщикам неотложной медицинской помощи на передовой, или амбулаторным медицинским учреждениям, а военнослужащим, которые “играют важную роль в национальной и отечественной безопасности”».

При этом Аннас подчёркивал, что отмеченный им тренд получил развитие не только в США, но также в Европе и мире в целом:

«У европейцев может возникнуть соблазн подумать, что милитаризованная модель национальной безопасности общественного здравоохранения ограничивается США, но это было бы ошибкой. В августе 2007 года Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ; Женева, Швейцария) открыто приняла военизированную модель безопасности для общественного здравоохранения. В ее докладе 2007 года “Более безопасное будущее: глобальная безопасность общественного здравоохранения в 21-м веке” перспектива пандемии гриппа описана как “самая страшная угроза безопасности”¹⁹ в мире».

По сути, как отмечал автор статьи, происходила подмена целей в деятельности правительств и международных структур, когда стремление к глобальной безопасности в сфере здравоохранения оказывалось более важным, чем здравоохранение как таковое (в 2020–21 гг. эта тенденция была хорошо заметна на примере глобального организационно-финансового акцента, сделанного в том числе на уровне ВОЗ, на мерах жёсткой самоизоляции и массовой вакцинации, – призванных обеспечить всеобщую безопасность через выработку ”коллективного“, или ”популяционного“ иммунитета²⁰, но в реальности не достигших изначально поставленной цели²¹, – а не на планомерном создании новых медицинских мощностей, институционально обеспечивающих качественное лечение всех вновь заболевших, – подробнее об этом см. ниже):

«Охрана и безопасность в настоящее время, по-видимому, рассматриваются как более важные цели общественного здравоохранения, чем само здравоохранение, и “готовность” к “чрезвычайным ситуациям” стала новой мантрой общественного здравоохранения²². Фразы “лучше перестраховаться, чем сожалеть”, “мы должны проявлять крайнюю осторожность” и “ошибаться в сторону осторожности” звучат снова и снова, как будто эти песнопения могут отвести зло»²³.

Далее следовали не так давно бывшие прописными истины либерализма, которые в XXI веке – чем дальше, тем больше – стали звучать едва ли не как крамола:

«Жертвовать правами человека под предлогом национальной безопасности почти всегда не нужно и контрпродуктивно в свободном обществе. Как сказал Бенджамин Франклин, “тот, кто откажется от сущностной свободы, чтобы купить временную безопасность, не заслуживает ни свободы, ни безопасности”»²⁴.

После чего автор задавался вопросом:

«Почему же тогда, после террористических атак на башни-близнецы и Пентагон, служба общественного здравоохранения так охотно приняла модель национальной безопасности?»²⁵.

Но предложенный далее ответ скорее порождал новые вопросы, поскольку оказывалось, что американское общество в XXI веке охвачено не только террористическо-пандемийным, но по сути тотальным страхом:

«Фарид Закария описал проблему в июне 2007 года: США ”стали нацией, охваченной страхом, обеспокоенной террористами и странами-изгоями, мусульманами и мексиканцами, иностранными компаниями и свободной торговлей, иммигрантами и международными организациями. Самая сильная нация в мировой истории, мы видим себя осаждёнными и подавленными”²⁶»²⁷.

Дик Чейни

Из этого тотального общественного страха стали, что неудивительно, вырастать правительственные проекты тотальной безопасности – антипандемийной, антитеррористической и т. д.:

«Не кто иной, как вице-президент США Дик Чейни определил повестку дня, когда сформулировал антитеррористический стандарт, который стал известен из названия книги Рона Саскинда на эту тему как “доктрина одного процента”.

Коротко говоря, доктрина гласит, что “даже если есть всего один процент вероятности того, что произойдет невообразимое, действуйте так, как будто это несомненно. Речь идёт не о нашем анализе [угрозы], а о нашей реакции”²⁸. Этот рецепт, что несомненно, годен лишь для того, чтобы выбросить научные факты в окно и разработать планы действий, которые совершенно не связаны с реальным миром – или, по крайней мере, на два порядка далеки от реальности. Джек Голдсмит, бывший глава Офиса юрисконсульта США, описал атмосферу в администрации Буша в своей книге “Президентство террора”, отметив, что чтение ежедневной “матрицы угроз”, в которой суммируется “каждая известная новая угроза”, легко делает человека параноиком²⁹»³⁰.

Джордж Аннас так и не дал ответа на вопрос о причинах резкого взлёта тревожности в американском обществе в XXI столетии. Из контекста как бы следовало, что всему виной – паранойяльная глупость высокопоставленных политиков и военных, которым везде мерещатся заговоры, диверсии и катастрофы.

При этом с явным удовлетворением и оптимизмом автор констатировал тот факт, что американским врачам удалось в итоге не допустить принудительной массовой антиоспенной вакцинации населения США, которую планировал президент Буш-младший, исходя из гипотезы о том, что пандемию оспы мог – чисто теоретически – «наслать» на США президент Ирака Саддам Хусейн или какой-то иной злоумышленник, обладающий соответствующим ресурсом.

И в дальнейшем, как полагал Джордж Аннас, здравый смысл имел все шансы успешно брать верх над паническими атаками политиков и той части общества, которая подвержена их воздействию. Залогом этого, по убеждению Аннаса, должны были стать факты, наглядно доказывающие, что стремление к «тотальной общественной безопасности» приводит к прямо противоположным результатам. А именно к тому, что общество оказывается неподготовленным к реальным, а не мнимым, вызовам:

«Планирование общественного здравоохранения должно основываться на науке, а не на беспричинных тревогах и страхах. Вместо того, чтобы использовать инструменты общественного здравоохранения, особенно эпидемиологии, для сбора данных и оценки рисков, правительство США, похоже, приняло странную идею о том, что все угрозы равны и что все штаты и населённые пункты должны готовиться к ним одинаково. Так, по словам [директора Центров США по контролю и профилактике заболеваний (CDC) Джули] Гербердинг, “угроза в любом месте – это угроза везде”³¹.

Джули Гербердинг

Нет более убедительной иллюстрации ошибочности такого подхода, чем неспособность правительства справиться с реальной чрезвычайной ситуацией – такой, как гуманитарная катастрофа, последовавшая за ураганом Катрина. Человек, отвечавший на федеральном уровне за реагирование на чрезвычайную ситуацию в связи с Катриной, министр внутренней безопасности Майкл Чертофф, просто не обратил внимания на катастрофу, вызванную этим ураганом. Вместо этого он находился в штаб-квартире CDC в Атланте, готовясь к возможной пандемии птичьего гриппа.

Майкл Чертофф

Жалкая неспособность эффективно прийти на помощь жертвам урагана Катрина иллюстрирует, что принятый в США подход, основанный на “учёте всех опасностей во всех местах”, в сочетании с “доктриной одного процента”, привел к возникновению двух очень реальных и очень взаимосвязанных эпидемий в сегодняшних США: эпидемий страха и некомпетентности»³².

И в заключение следовал либеральный рефрен, как бы закольцовывавший статью:

«Америка сильна, потому что её народ свободен. Чтобы быть как моральным, так и эффективным, государственное планирование чрезвычайных ситуаций в области общественного здравоохранения должно основываться на реалистичных планах, направленных на защиту и укрепление здоровья населения, а не на причудливых метафорах национальной безопасности и директивах – таких, как “доктрина одного процента”. Эффективные действия в области общественного здравоохранения должны основываться на уважении свободы и доверии к нашим согражданам»³³.