Хроники лечебницы

Глава четырнадцатая

Крит, Греция

Самолет СТЗИГ приземлился. Дуган спустился по трапу и оглядел маленький аэропорт.

– Что это, черт возьми?

– Крит, – сказал судебный пристав.

– Я думал, меня доставят в Афины.

– В последнюю минуту поступил приказ внедрить вас обходным путем. Ваш куратор свяжется с вами. Кодовое приветствие: через реку.

Пристав убрал трап и помахал рукой на прощание. Самолет взмыл в воздух.

Дуган оглядел блеклый пейзаж. Каким чудесным способом он должен теперь связаться с оперативным сотрудником ЦРУ, находящимся на Кипре, из этой адской дыры на Крите?

Через несколько минут к остановке подкатил побитый желтый «Мерседес». Заднюю дверцу открыл сурового вида старик.

– Такси?

Дуган покачал головой.

Водитель развел руками.

– Мне сказали: ехать сюда за вами, из самолет, чтобы пересечь реку. Это ваш такси.

Вот, значит, как. Он сел в машину на заднее сиденье и откинулся на спинку. По-видимому, с этого момента его действия будут контролироваться – или, лучше сказать, курироваться – Хароном.

Водитель направил машину к скоплению низких построек.

– Как называется этот город?

– Ираклион.

Неблизко от Афин. Водитель остановился у бурого многоквартирного дома.

– Второй этаж. Комната 204.

Ну, хорошо. Явка ЦРУ. Он поднялся по шаткой лестнице и постучал. Нет ответа. Он снова постучал. Дверь приоткрылась на цепочке.

– Паспорт.

Дуган протянул паспорт через зазор. Через несколько секунд дверь открылась, и на него уставился лысый человек в очках в черной оправе.

– Добро пожаловать в Ираклион, Спирос Диодорус.

– Я думал, у нас будет рандеву на Кипре.

– Часто лучше делать эти вещи обходным путем. Входите. Садитесь. Ваш перелет, наверное, был утомительным. Выпьете со мной? Греческая водка притупляет зубную боль.

– Вам бы надо показаться дантисту.

– Конечно. Поэтому вы здесь.

– Я думал, что буду работать в Афинах.

– Ночью вы переправитесь на пароме с Крита на Пирей.

Значит, Харон, который переправлял души мертвых через Стикс, будет его проводником. Мрачная шутка.

– Окей, жду наводку.

– Доктор Слэйд позвонил мне и сказал, что его дочь запомнила три катрена-загадки Тедеску. Скорее всего, зашифрованный план теракта против США. Слэйд сказал, что загипнотизировал Рэйвен и внушил ей забыть их до тех пор, пока кто-нибудь не скажет ей контрольную фразу.

– Какую фразу?

– Я не разобрал из-за криков. А потом раздался звук выстрела. Позже я узнал, что Слэйд застрелился.

– Так, что у нас в сухом остатке?

– Мы полагаем, что 17N попытаются вытянуть из нее пророчества Тедеску. А если не смогут или не сумеют решить загадки, они попробуют промыть ей мозги и завербовать.

– Стокгольмский синдром? В духе Патти Хёрст?

– Мне известно из прошлых отчетов Слэйда, что его дочь психически неуравновешенна. Если у них получится завербовать ее, вам придется освободить ее и перепрограммировать.

– Тогда, полагаю, СТЗИГ экстрадирует ее в Штаты?

– Это не входит в наши планы. Она не нужна нам дома.

– Что же тогда?

– Мы вернем ее грекам для допроса с пристрастием.

Мысль об этом вызвала у него дурноту, но он понимал, куда клонит Харон.

– Я вполне прилично говорю по-гречески, но никогда не оттачивал афинский диалект.

– В Греции сто шестьдесят с лишним населенных островов и десятки диалектов. Просто держитесь уверенно. Студенты в Политехе решат, что вы с какого-нибудь острова.

– Где моя оперативная база?

– Студгородок.

– Мне нужно будет найти жилье.

– Наш греческий контакт уже поручил одному из своих агентов под прикрытием снять вам комнату в общежитии, известном своими радикальными настроениями.

– Сторонники 17N?

– А также фашисты, антитурецкие расисты и анархисты. И все люто ненавидят Америку.

– Представляю. Кимвала говорила мне, вы курируете агента Палаточника из Стражей исламской революции.

– Он там больше не служит. Скомпрометировал себя, когда помог бежать из Ирана Элизабет с матерью до того, как взяли посольство.

– Где он теперь?

– Ускользнул из Тегерана вместе с выжившими диссидентами. Теперь он с кадровым мужским составом «Моджахедин-э халк», в Ашрафе.

– Как мне связаться с кем-то из вас?

– С ним вы не будете связываться. Вы работаете только со мной. Я введу мой номер в ваш секретный телефон под именем Харон.

– Так вы собираетесь переправить меня через реку в афинскую преисподнюю?

– Еще нет, Дантист. Но если вдруг я ошибаюсь, если вы поймете, что умрете в Греции, не забудьте положить монетку под язык.

– Зачем?

– Плата Харону, чтобы переправил вас через Стикс в ад.

Глава пятнадцатая

Афины

Во время первой пробной поездки к банку Рэйвен вела мотоцикл слишком резко. «Харлей» вырывался из-под нее, и она чуть не вылетела на встречную полосу. Водитель машины просигналил и помахал кулаком. Все ее тело содрогалось, но она сумела показать ему средний палец в кожаной перчатке и послать куда подальше.

Она не помнила, когда последний раз у нее так стучала кровь в голове. Она вихляла, кружила, но не сдавалась.

Она оседлала мотоцикл через улицу от банка «Афины», ожидая, когда появится Алексий. Двигатель крутился вхолостую, сухой язык облизывал сухие губы, глаза приклеились к бронемашине.

Она взглянула на часы. Двадцать минут. Что он так долго? По лицу и шее тек пот. Начало подташнивать. Она стянула левую перчатку и стала царапать ногтями правое предплечье. Но скоро прекратила. Она обещала ему, что больше не будет резать себя.

«…хватит этих мыслей…»

Вдруг она услышала детский плач и обернулась. К ней приближалась женщина с большим животом, толкая одной рукой коляску с малышом, а другой тянула за собой орущего карапуза.

И тут Рэйвен увидела, как из банка выходит Алексий через вращающуюся дверь. Где же были вооруженные охранники бронемашины?

Женщина поравнялась с ней, с трудом толкая коляску и удерживая за руку малыша. На углу ребенок вырвался.

Мать закричала:

– Тино! Нет! Нет!

Мальчик выбежал на улицу.

О боже! Водители на скорости не увидят ребенка. Рэйвен соскочила с мотоцикла и бросилась за мальчиком. Уворачиваясь от машин, она поймала его. Взяла на руки пихавшееся дитя и прижала к себе. Он заехал рукой ей по шлему, едва не сорвав с головы, но она быстро поправила его.

Рэйвен донесла ребенка до тротуара и передала матери.

– Такой красивый мальчик. Хотела бы я…

Женщина влепила карапузу оплеуху.

– Плохой мальчик!

И она потащила его за собой, выворачивая руку.

«…видишь? вот она, благодарность, сестренка, тупые мамаши не заслуживают детей. сосредоточься на своей задаче. от этого зависит твоя жизнь…»

Снова оседлав мотоцикл, она глянула в зеркальце заднего вида и поправила черный парик под шлемом.

В этот момент Алексий натянул на лицо маску из лыжной шапочки. Охранник – рука на кобуре – вышел из вращающейся двери. За ним шел другой, неся сумку с деньгами.

Рэйвен нажала педаль газа, прогревая двигатель.

Алексий вынул пистолет. Первый охранник повернулся, и Алексий застрелил его. Другой охранник выронил сумку с деньгами и лег на землю лицом вниз. Алексий застрелил и его.

Рэйвен вздрогнула, услышав сигнализацию.

Алексий схватил сумку и припустил через улицу. Он вскочил на сиденье за Рэйвен, сжимая одной рукой сумку с деньгами, а другой обхватил ее за талию. Она почувствовала, как сбоку к ней прижался его пистолет. Она выжала газ, и «Харлей», взревев, сорвался с места.

– Я удивилась, когда ты убил охранников, – прокричала она сквозь ветер. – Я от тебя не ожидала.

– По-другому никак!

Вниз по улице. Повернуть на первом перекрестке. Перестроиться в следующем квартале и еще раз в следующем. Когда она остановилась за белым фургоном, перед глазами все плыло. Алексий спрыгнул и открыл задние дверцы. Закинув внутрь сумку, он разложил трап. Она заехала на мотоцикле в фургон и выпрыгнула назад. Алексий убрал трап и закрыл дверцы. Затем залез в кабину и сел за руль.

Рэйвен оглянулась. Никто их не преследовал. Чувствуя головокружение, она заскочила на пассажирское место. Сорвав шлем, она прислонилась головой к его плечу.

– Слава богу!

Алексий убрал пистолет в карман куртки и приобнял ее свободной рукой. Она тяжело дышала, пока он осторожно вел фургон назад в центр Афин, мимо запруженной Плаки, где туристы облепили летние кафе, читая газеты и потягивая напитки.

Алексий проехал мимо хаты и, обогнув квартал, подъехал к автомастерской Теодора.

Он посигналил, и дверь приоткрылась. Толстяк в маске огляделся и подал знак входить. Алексий поднял сумку с деньгами.

– Вот наличка для МЕК. Девчонка просто чудо. Видел бы, как она водит мотоцикл…

Когда они вошли, толстяк опустил гаражную дверь. Открыв сумку с деньгами, он вынул пачки стодолларовых банкнот в обертках банка «Афины». Он повернулся к соседнему кабинету и сказал:

– Ждите здесь.

От запаха машинного масла ее подташнивало. Она поскользнулась на грязном полу, но Алексий подхватил ее и притянул к себе.

Она опустила глаза.

– Это твой пистолет уперся мне в тело?

Он запрокинул ей голову и просунул язык между губ. Она закрыла глаза. Ее целовали раньше, но никогда еще так. Он отстранился, но она прильнула к нему.

– Сейчас не время, – прошептал он. – Когда будем одни.

Он взял ее за руку и провел в ту комнату, куда прошел толстяк с деньгами.

Несколько мужчин в лыжных масках воскликнули:

– С именинами!

Посередине стола стоял белый торт с надписью, выведенной шоколадом: «НИККИ – НАША ПЕРВАЯ СОРАТНИЦА».

И в центре торта единственная свечка.

– Кто такая Никки? – спросила Рэйвен.

Ей ответил высокий человек с одной рукой:

– Это ты.

Между остальными протиснулся мужчина с костылем, который пытался изнасиловать ее в первый день.

– Это мой отец, – сказал Алексий.

– Рада познакомиться, – выдавила она.

– Сегодня твои именины, – сказал он, и его мрачный голос заставил ее напрячься. – С этого дня твой позывной Никки.

– Но сегодня не мой день рождения.

– Мы, греки, не придаем особого значения тому, когда кто родился. Тебя поздравляют в день вознесения святого, по которому тебя назвали.

– И кто мой святой?

– Святой Николай.

Санта-Клаус… Ей представилась рождественская елка во дворе Уэйбриджского университета и припев «Колокольчиков». Она прикусила язык.

Каждый подошел к ней и вручил какой-нибудь подарок: солнечные очки, свитер, головной платок, полуботинки. Невысокий человечек, держа в руках потешную греческую гитару, похожую на вазу с одной стороны, забренчал и пропел мягким голосом:

 
О, прекрасная Никки,
С налитыми солнцем волосами
И глазами, голубыми, точно море.
Я, Йорго, приветствую тебя средь нас
В день твоих именин.
 

Она захлопала в ладоши. Не снимая маски, он поцеловал ее в обе щеки. Его примеру последовали остальные. Когда к ней приблизился человек с зубочисткой, торчащей из маски, она отпрянула.

– Мы зовем его Зубочистка, – сказал Алексий, – потому что он никогда не выпускает ее изо рта.

– Он собирается всадить ее мне в лицо?

– Ни за что, товарищ Никки, – сказал Зубочистка.

Вынув зубочистку, он поцеловал ее в обе щеки через маску, затем вернул зубочистку на место, кивнул и отошел.

– Он оказал тебе честь, – сказал Алексий. – Это первый раз, когда я увидел его без зубочистки.

Остальные рассмеялись.

Зазвонил мобильник Алексия. Приняв звонок, он перестал улыбаться. Кивнул несколько раз.

– Да, конечно, – сказал он и выключил телефон. – Мне сейчас надо идти.

Она схватила его за руку.

– Куда мы пойдем?

– Ты останешься здесь.

– Возьми меня с собой.

– Я вернусь позже. Нужно встретиться кое с кем.

– С женщиной?

– Ты моя единственная женщина. Зубочистка отвезет тебя на хату. Я вернусь ближе к ночи.

Когда он вышел, она прикрыла рот ладонью. Дверь закрылась за ним. Все смотрели на нее. Не показывай им, как тебя обступает тьма всякий раз, как он уходит. Отец Алексия шагнул к столу и зажег единственную свечку на торте. Рэйвен отпрянула.

– Что такое?

– Огонь меня пугает.

Сильные пальцы взяли ее за загривок.

– Мы тебя вылечим. Загадай желание и дуй.

Она подавила желание отбрыкнуться от него, когда он наклонял ее к колыхавшемуся огоньку. Она закрыла глаза и пожелала, чтобы Алексий спас ее от огня. Открыв глаза, она увидела, к своему удивлению, дымящийся фитиль, хотя была уверена, что не дула. Она подумала: «Как же так, ты задула мою свечку, сестренка?»

«…это моя свечка, дура. после стольких сраных лет я наконец получила собственное имя. осточертела мне эта «сестренка», теперь зови меня «никки»…»

Глава шестнадцатая

Дуган сошел с трамвая на площади Омония^[9] и огляделся. Окружающее пространство ничем не напоминало ту помойку, которую он помнил по своей поездке с бывшей женой и сыном. Из-за угла показались деловитые подметальные машины. Ну, разумеется. Афины активно готовились к Олимпийским играм 2004 года. Но каким станет это место после того, как разъедутся международные гости?

Он прошел к офису «Американ-экспресс» и остановился, глядя, как двое рабочих в комбинезонах отскребают красное граффити с мраморной стены. От надписи оставались только отдельные буквы: «…айтесь дом… амер… и турки ублю…». И он поразился вошедшему в поговорку греческому гостеприимству. Должно быть, это древнегреческий стереотип, оставшийся с тех времен, когда люди опасались, что любой чужестранец может оказаться богом, сошедшим с Олимпа в человеческом обличье.

Дайте мне религию прежних времен^[10].

Он прошел мимо двух полицейских, стоявших по обе стороны крыльца «Американ-экспресс». Интересно, такая бдительность распространялась на всех иностранцев или только на турок, не греческих киприотов и американцев?

Дуган подошел к стойке, и к нему обратился клерк с каменным лицом:

– Чем могу помочь?

– Почту для Спироса Диодоруса.

– Паспорт.

Клерк внимательно рассмотрел его.

– Речь ваша не кажется мне греческой.

– А мне – ваша, – сказал он по-гречески.

Клерк удалился куда-то вразвалку. Вскоре он вернулся и вручил ему объемистый конверт на имя Спироса Диодоруса. В адресе отправителя значилась школа стоматологии при Университете Цинциннати. Это была шутка в духе Кимвалы.

Дуган прошелся к летнему кафе на улице Ойкономон и заказал узо. В ожидании выпивки он открыл конверт и достал банковскую книжку. На счет Спироса Диодоруса в банк «Олимпия» было переведено сто тысяч евро. Кроме того, в конверте имелись документы, подтверждающие его зачисление докторантом в афинский Политехнический университет.

По прошествии десяти минут официант наконец принес узо.

– Небыстрый у вас сервис, – сказал он.

Официант ушел, бормоча под нос:

– Филисе то коле му^[11].

– Тебя туда часто целуют?

Официант обернулся с нескрываемым удивлением.

– Ты знаешь греческий?

– Я из Спарты, но мне объяснили, как разговаривать с афинскими официантами.

Чтобы добраться до банка «Олимпия», потребовалось сделать две автобусных пересадки. Он снял 300 евро. Солнце зашло, и зажглись фонари, так что он решил раскошелиться на такси до дома в студгородке, где ему сняли комнату.

В прихожей студенческого общежития было темно и пахло сыром фета и гашишем. Ища на ощупь выключатель, он въехал ногой в первую ступеньку и взвыл. Лестничный пролет озарила единственная лампочка, свисавшая на длинном проводе.

По лестнице навстречу ему спускалась молодая женщина.

– Почему вы не включили свет? – спросила она, приближаясь.

Он разглядел ее стройную фигуру, короткие черные волосы и маленький рот. На овальном лице обозначилась улыбка.

– Я только въезжаю. Не знал, где выключатель.

И вот она уже была прямо под лампочкой, отчего ее лицо стало черной маской. Она прошла мимо него, коснувшись грудью его левой руки. Свет погас.

– Вот, у стены, – сказала она, – перед первой и после последней ступеньки на каждом пролете.

Он услышал щелчок и тиканье таймера. Свет включился, и ее маска вновь стала лицом.

– Только въезжаете? А вы откуда?

– С Самоса, – сказал он и добавил, чтобы объяснить свой странный акцент: – Хотя мои родители жили на многих островах.

– А здесь бывали?

– В Афинах впервые.

Свет опять погас. Он протянул руку, повернул таймер, и свет зажегся. Он посмотрел в ее глаза с темной обводкой. Некоторые женщины достигают такого эффекта косметикой. Но здесь, по-видимому, имел место алкоголь или наркотики. Или все вместе. Ее улыбка чуть кривилась вправо.

– Вам лучше подняться, – сказала она, – пока опять не застряли в темноте на полпути.

Он поднялся до третьего пролета.

– Спасибо.

– Мы наверняка еще встретимся, – отозвалась она. – Я тоже живу на третьем.

И она вышла на улицу, темным силуэтом в свете фонарей.

Он прошел через холл до своей комнаты, открыл дверь и включил свет. Теснота была неимоверная. И прокуренный воздух. Облупленные бледно-желтые стены и узкая кровать вызывали гнетущее ощущение. Помимо кровати в комнате у окна имелся стол с лампой. Дуган дернул за шнур лампы, но безрезультатно – лампочки не было. Достав из сумки костюм и рубашку, он повесил все вместе на единственный крючок на обратной стороне двери.

Он подошел к окну, чтобы осмотреть источники света внизу. Окно выходило на кирпичную стену. Ну и черт с ним. Он решил пройтись по окрестностям кампуса, чтобы заново открыть для себя город, в котором последний раз был с семьей.

Он осторожно спустился по лестнице, перемещаясь между световыми таймерами, вышел из пансиона и повернул на улицу Панепистимиу. Политех располагался в нескольких кварталах.

Когда он был здесь последний раз, на похоронах отца Хелены, она рассказала ему, как ее мать провела почти две недели, забаррикадировавшись в здании студенческого клуба, откуда вещала на нелегальной радиостанции, призывая граждан Греции сплотиться и сбросить диктатора.

Годы спустя, как сказала ей мать, революция сработала, и в итоге полковник Пападопулос задействовал армию. Некоторые из выживших, как и родители убитых и раненых, винили ее мать за подстрекательские радиоэфиры.

Он прошелся по улице, где когда-то армейские танки прорвались в ворота. К его удивлению, они оказались закрыты.

Он услышал женский голос из-за спины:

– Эти ворота закрыты с семнадцатого ноября 1973 года.

Он обернулся и увидел молодую женщину, с которой встретился на лестнице.

– Встретиться с кем-то дважды за час – это то, что я называю совпадением или судьбой.

– Не то и не другое, – сказала она. – Я за вами следила – хотела понять, вы инакомыслящий студент или шпион правительства.

– И что вы думаете?

– Я решу, когда узнаю вас получше.

– Вы собираетесь узнать меня получше?

– Учитывая, что ваша комната соседняя с моей, это вполне реально.

– Откуда вы знаете, что моя комната соседняя?

Она улыбнулась.

– Это единственная свободная комната в общаге.

Где же он видел раньше эту дразнящую ухмылку? Он указал на ворота.

– Почему они закрыты с 73-го года?

– В знак продолжающегося сопротивления.

– Против кого? Разве Греция теперь не правовое государство?

– Кто-то так считает. Другие полагают, это просто ширма, за которой прячутся Штаты.

Он попробовал понять ее позицию. Была ли она сторонницей 17N?

– Ну а вы? Как вы считаете?

– Это долгая история. Закажите мне рецину, и я вас просвещу.

– По рукам.

– А зовут вас…

– Спирос Диодорус. А вас?

– Артемида.

– Сестра Аполлона, дева-охотница.

– Скажем так, просто охотница.

Он уставился на ее кокетливую улыбку. Артемида? Реальное имя или прозвище?

Она взяла его за руку и повела долгой дорогой вокруг Политеха.

– Это площадь Экзархия. Здесь обычно зависают студенты. Мне нравится кафе «Парнас».

– Дом твоего брата, Аполлона, а также Диониса с музами.

– Вижу, родную мифологию ты знаешь, – сказала она. – Но не слишком усердствуй. А то кажется, что ты это выучил на курсах по истории античности. И что, несмотря на твой вполне правильный греческий, ты не грек.

– Спасибо за совет.

– «Парнас» похож на старые кафе-аман – там вечно кто-нибудь из студентов играет рембетику на бузуке.

Он знал, что бузука – это такая длинная гитара, сужающаяся, как ваза, но два других слова были ему незнакомы, что, по-видимому, отразилось на его лице.

– В прежние дни, – сказала она, – были такие подпольные заведения по соседству, кафе-аман. А рембетика – это греческий блюз.

– Я это знал.

Ее губы снова изогнулись.

– Ну конечно, знал.

В кафе официант провел их к столику и зажег свечу.

– Желаете сделать заказ?

– Рецину для леди и узо для меня.

Глядя на нее в свете свечи, он понял, где раньше видел такую кривую улыбку. У Эллен Баркин в фильме «Море любви». И сразу вспомнил проникновенную музыкальную тему.

Официант принес им напитки и протянул ему счет.

– Мы закажем еще, – сказал он. – Я заплачу, когда мы будем уходить.

– Деньги вперед, – сказал официант.

Дуган хотел было возразить, но Артемида сказала:

– Здесь всегда возможна студенческая демонстрация с погромом и полицейской облавой. Владелец кафе не хочет потом собирать деньги по тюрьмам.

Дуган заплатил и добавил чаевых. Но официант бросил лишние евро на стол.

– Он против чаевых?

– Он подозревает, что ты хочешь подкупить его.

При виде бузукистов он вспомнил свой последний раз в Афинах. С Хеленой. Он оглядел столики.

– Ты кого-то ищешь?

– Бывшую жену.

– Почему ты думаешь, что она здесь?

– Она сбежала с одним бузукистом. Может, с кем-то из этих.

– Как ее зовут?

– Хелена. Греческая красавица, с лицом, сводящим с ума тысячи мужчин.

Артемида коснулась его руки.

– Но ты такой симпатчный – не могу представить, чтобы какая-то женщина ушла от тебя.

Он поднял стакан.

– За возможность узнать друг друга получше.

Она подмигнула ему и коснулась его бокала своим, а на ее губах обозначилась сардоническая улыбка.

– За инакомыслие! – сказала она громко. – Долой турок, британских империалистов и политиков, продавшихся американским капиталистам!

Студенты за соседними столиками подняли стаканы.

– Хопа!

Как он и подозревал, она симпатизировала террористам. С ней надо быть настороже, но он мог что-то узнать от нее. Так что он тоже поднял стакан:

– Хопа!

Официант вернулся и забрал чаевые.

Трое студентов на маленькой сцене настроили свои бузуки. Их звучание резануло ему слух, но он поднял стакан в их сторону.

Мужчина средних лет с седыми подкрученными вверх усами встал и мягко запел рембетику:

 
…Руки исколоты морфием, точно наколками,
Ненависть душу терзает… Дай мне снова умереть…
В бессчетный раз забыться смертным сном…
 

Артемида вздохнула.

– Так грустно и так романтично.

Она снова коснулась его руки. Ее взгляд говорил ему, что этой ночью одна из комнат на третьем этаже будет пустовать. Он подумал о заложнице, которую должен был спасти, и отвел руку.

Она широко раскрыла свои темные глаза в удивлении и повела плечами.

Несколько молодых человек заняли место старика и встали полукругом, положив руки друг другу на плечи, и стали танцевать. Остальные звенели стаканами в ритме танца.

Внезапно музыку заглушили крики с улицы. Воздух наполнился запахом жженой резины. Студенты ломанулись к выходу.

– Анархисты устроили демонстрацию и жгут покрышки. Идем, посмотрим, как будут орудовать полицейские.

– А это не опасно?

– Если не будем вмешиваться, – сказала она и вывела его на площадь Экзархия. – Это больше представление, чем бунт.

Протестанты шагали, поднимая самодельные знамена. Из-за угла возникли в боевом порядке полицейские, с дубинками наготове.

Одна из женщин бросила в них камень, и он отскочил от щита. Когда же она развернулась, собираясь затеряться в толпе, Дуган замер. Ее лицо показалось ему знакомым. Она шла за высоким одноруким демонстрантом и передала ему что-то. Он засунул это в подколотый рукав. К ним приближался полицейский, подняв дубинку.

Женщина бросилась на него и впилась ногтями в лицо. Он ударил ее дубинкой по голове. Она не отставала. Он снова ударил ее и еще раз, и она повалилась на асфальт.

И тогда Дуган узнал ее: это была мисс Салинас. Он вспомнил ее злобное лицо перед тем, как она вышибла из него дух в кабинете Тедеску. Если она умрет, послание Тедеску умрет вместе с ней.

Если только… Что за бумагу она передала однорукому? И куда он делся? Скрылся. Растворился в неистовствующей толпе.

Со стороны полиции по асфальту покатились слезоточивые гранаты, выпуская дымовые хвосты. Демонстранты обернули головы платками и стали наступать.

От газа Дуган закашлялся. Артемида разорвала свой платок, половину приложила к своему лицу, а другую протянула ему.

– На. Скоро газ развеется, и полиция отступит.

Один студент споткнулся и упал, затем другой. Полицейские надели на них наручники и увели.

Дуган выкрикнул:

– Они не отступают!

– Это не анархисты! Это сторонники 17N! Полиция будет брать их в кольцо. Надо быстро сматываться!

Она повела его по улице, за угол, подальше от бушующей толпы, и вскоре они были в общежитии. Он потянулся к выключателю.

Она его остановила.

– Не надо света. Полиция будет обыскивать студенческие общаги, чтобы найти сторонников 17N.

– На третий этаж в темноте? Мы себе шеи сломаем.

– Я так уже делала. Я тебя поведу.

Она взяла его за руку. На середине первого пролета она остановилась и прислонилась к стене.

– Что ты де…

– Ч-ч-ч. Не надо, чтобы кто-то нас услышал.

Она притянула его к себе, прижавшись к нему грудью. Он попытался отстраниться, но она обхватила его задницу и притянула к себе.

– Ты ненормальная?

– Да.

Он шагнул на следующую ступеньку, но как только он поднял ногу, она расстегнула ему молнию. Еще шаг вверх, едва не споткнувшись. Она вынула его вялый член и засунула себе под юбку. Трусов на ней не было. Он почувствовал ее волосатый лобок.

И начал твердеть.

– Не могу поверить.

– Не нужно верить. Мне и так сойдет.

И она ввела его в себя. С каждым шагом вверх по лестнице возбуждение нарастало. В темноте он не видел ее лица. На первом пролете он выскользнул из нее, но она его поймала и ввела еще глубже.

Свет в холле зажегся. Он увидел ее полуулыбку. И попробовал высвободиться, но она втянула его за угол, в темноту второго пролета, и удержала его в себе. Она терлась об него в ритме светового таймера.

На полпути третьего пролета свет погас, и их опять окутала темнота. Он почувствовал, как она задрожала. Она отпустила его и стала падать. Он подхватил ее обмякшее тело.

– Не останавливайся, – прошептала она.

Внизу опять зажегся свет.

– Там кто-то есть, надо кончать.

– Я пытаюсь.

– Я про свет, – сказал он. – Со второго этажа.

– Откуда ты знаешь?

– На третьем только наши комнаты.

К тому времени, как они достигли третьего пролета, свет на втором этаже погас. Он уже обмяк, но она продолжала тереться об него. Вот уж esprit de l’escalier^[12] в чистом виде! Он обожал это французское выражение, означавшее запоздалое остроумие, настигающее тебя, когда ты уже вышел за дверь на лестницу.

Добравшись до двери в свою комнату, он стал искать в кармане ключи.

– Не к тебе, – сказала она. – Полиция будет обыскивать здание насчет новых жильцов. Меня они знают. Мою комнату обыскивать не будут.

Он заколебался, но она притянула его к своей комнате, открыла дверь и ввела за руку. Ее окно выходило в небо. Ее глаза блестели в лунном свете.

– Это было интересно, Артемида.

Она притянула его к кровати.

– Я еще не кончила.

Он отстранился, но она запустила руку ему в брюки, провела по влажному бедру и обхватила яйца.

– Скажи, красавчик, тебе понравилось трахаться на лестнице?

– Мне нужно подумать об этом.

Она сжала пальцы.