Зелёный Вихрь, Жёлтая буря. Часть первая

– Все дело в том и заключается, что живым он не нужен. Я лично должен снести ему голову.

– Неполное выполнение императорского приказа имеет несколько классов наказания, – продемонстрировал знание законов даотай.

– Это просьба вашего дяди, генерала Мао Хунлиня!

– Ну, это меняет дело. Вы же знаете, что ради дяди я готов на все.

– Другого ответа дядя и не ожидал. Он уверен, что беглец попытается пройти здесь, через Хесийский коридор, чтобы добраться до Кульджи. Там он наверняка обратится к русским.

– Однако почему в Кульджу? В Урге тоже полно русских, – с легким удивлением спросил даотай.

– Путь на Ургу проходит через монгольские и калмыцкие стойбища. Они – наши верные друзья. Схватят и сдадут в ямынь. А стоит пройти Хеси, как кругом окажутся те же дунгане. Эти сами доведут до русских, – со знанием дела высказался Тун Бао.

– И ведь действительно так, – согласился даотай. Затем добавил. – Способность дяди – верно вычислять ходы преступников – всегда удивляла меня. Я не сомневаюсь, что вскоре мы отловим злодея. Правда, не сочтите это праздным любопытством, а какое преступление совершил длинноносый?

– Он пытался убить нашего уважаемого генерала Мао. Лишь благодаря храбрости его личной охраны ваш дядя остался в живых.

– Какой мерзавец! Он заслуживает казни первого класса -медленного разрезания на сто двадцать кусков.

– И даже это будет слишком гуманно.

– Но как он оказался возле дяди?

– Вы знаете, генерал Мао, наряду с другими выдающимися качествами, обладает и необычайной прозорливостью. Он первым понял, что нашей непобедимой армии нужны новые пушки. Великий князь Гун поддержал и поручил лично ему произвести закупку самых лучших на земле пушек. Коварные английские дьяволы прознали про это и решили подсунуть свой негожий, устаревший товар.

– Уверен, без помощи советника Сун Личжуна тут явно не обошлось.

– Как хорошо вы знаете дворцовые интриги… Именно так и было. Советник Сун не мог себе простить, что сам не додумался до этой идеи. А затем решил с помощью англичан на этом просто подзаработать. Но генерал Мао к тому времени знал, что лучшие пушки изготавливают в стране под названием Германия. Он отмел предложение лживых англичан, чем еще сильнее подпортил отношения с советником Суном, и заказал в заморской Германии пробную партию из ста двадцати орудий. Так вот, приобретая новый товар, необходимо знать, как им правильно пользоваться. Наши пушкари оказались совсем никудышными, и пришлось вызывать чужеземного наставника.

– Заморский черт…

– Да. Подлый изменник и преступник…

– Но почему он решился на убийство генерала?

– Этим он поделится с нами перед своей смертью.

– А была ли от него хоть какая-то польза?

– Несомненная. Несмотря на все свое дьявольское омерзение, он оказался хорошим учителем. Я даже скажу больше. То, что умеет он, не под силу повторить кому-либо. Однако это не умаляет его злодеяние.

– Никоим образом. И вы, дорогой Тун Бао, лично отвезете его голову моему дорогому дяде. Я обещаю.

Слова даотая прозвучали столь убедительно, что ему самому в них поверилось, и на его лице застыла маска полнейшего удовлетворения и радости, словно он уже держал в руках отрубленную голову несчастного Лотара.

Остаток пути прошел в торжественном молчании под несмолкающий грохот барабанов, пока его не перебил громкий, гортанный крик церемонимейстера. Наступила тишина, паланкин мягко опустился на землю, шелковый полог распахнулся, и вельможные гости, поддерживаемые под руки слугами, двинулись по каменной лестнице в роскошную резиденцию даотая. Вдоль лестницы, склонившись в поклоне, стояли начальник охраны, командир гарнизона, личный врач, начальник канцелярии и еще два чиновника высокого ранга. Вслед за гостями они прошли в обеденный зал, где их ожидал стол с угощением из шестидесяти блюд, а слух ублажали тонкие звуки, извлекаемые из старинных лютней.

Тун Бао довольно равнодушно отнесся к деликатесам из ласточкиных гнезд, трепангов, акульих плавников, побегов одуванчика, молодых отростков бамбука, корней лотоса и еще двенадцати видов маринованных овощей. А вот запеченное в уйгурском тандыре филе косули, замаринованное в соусе из волчьих ягод, и тушенные в горных травах тестикулы тибетского яка пришлись ему явно по вкусу. Он стал громко причмокивать толстыми, обмасленными губами, вытирая их рукавом халата. «Маньчжуры, что монголы. Им все вкусно, если это мясо», – подумал про себя даотай, подхватив палочками из слоновой кости кружочек острой, пахучей редьки. Высохший, как ветвь саксаула, он ел очень мало, тщательно и задумчиво пережевывая пищу. К его удивлению, Тун Бао с аппетитом выел заметный кусок от целиком зажаренной речной рыбы с хрустящей, золотистой корочкой на подушке из майского эстрагона. «Надо же, приучился есть рыбу у нашего брата», – промелькнуло в голове даотая. Он, как и большинство ханьцев, тихо ненавидел маньчжуров. В последнее время ему все чаще стали приходить в голову крамольные мысли о несправедливости, царящей в Поднебесной. «Как же так? Горстка маньчжуров вот уже двести лет правит нашим огромным народом. Если бы они находились на более высокой ступени развития, то склонить голову пред ними было бы не зазорно. Но это обыкновенные варвары, которые переняли у нас все самое лучшее и теперь считают себя вправе посматривать на нас свысока. Бездарные ученики, которые пытаются учить жить своих учителей. Как печально…»

Тун Бао, время от времени кидающий взгляд на даотая, видел лишь маску-любезность. Что скрывалось за этой маской, ему было невдомек. Он опрокинул очередную чашку ароматного вина из плодов личи и из последних сил накинулся на пахнущую полынь-травой вареную баранину.

Вскоре за столом раздалась столь звучная отрыжка, извергнувшаяся из чрева Тун Бао, что все присутствующие поневоле вздрогнули. Насытившийся посланец генерала широко открыл рот и толстыми пальцами стал тщательно выковыривать остатки пищи, застрявшей между крупными желтыми зубами.

– Позвольте узнать, кто так искусно играет на лютнях, – вытащив пальцы изо рта, спросил Тун Бао.

Даотай вместо ответа взмахнул рукой, и слуга ловко откинул расшитый летящими журавлями занавес в сторону. Четыре молоденькие певички с белеными лицами и высокими, черными бровями сидели на черно- красных лакированных стульях и, склонив набок головы, перебирали струны.

– Какие красавицы, – не сдержал своего восхищения Тун Бао.

– Правда, хороши, – согласился даотай. – А сейчас вы увидите танцующих фей Турфана. Их прислал мне в подарок правитель Кашгара. – Он подал знак, и из распахнутых в углу дверей в зал вбежали несколько танцовщиц в ярких, цветастых платьях с множеством тонко заплетенных косичек, свисающих из-под расшитых бисером бархатных шапочек. У одной в руках был кожаный бубен, обрамленный мелкими металлическими кольцами. Длинными пальцами она ритмично забила в него, потряхивая, и время от времени ловко подкидывая свой инструмент в воздух. Танцовщицы пустились в пляс, изящно выгибая стан, руки и тонкие белые шеи. Даотай заметил похотливый взгляд в глазах маньчжурского офицера. «Какое крепкое животное… Такую дорогу оставил позади себя и еще готов сразиться с моими красотками», – подумал он про себя, удивляясь выносливости Тун Бао.

 
                                               * * *
 

Ранней весной ночь быстро накрывает степь. Едва исчезнет за горизонтом полоса багрового заката, как на черном небе наперегонки вспыхивают букеты мерцающих звезд. Протявкает где-то в высохшей балке тощий шакал, словно подавая сигнал о наступлении ночи, и степь до утра наполняется пугающими душу звуками и шорохами. Также быстро и светает. Чуть полыхнет заря по притихшей степи, и тут же птичье многоголосье разгоняет сумрачные страхи.

В предрассветном холоде Мерген с Ундэсом ехали по степи в унылом настроении. «Ели, пили, веселились – посчитали, прослезились», – никак лучше этой народной мудрости не сказать о забывших в пьяном угаре все и вся друзьях.

– Ундэс, где же мы ему до завтра столько денег раздобудем? – нарушил тишину голос Мергена.

Ундэс ответил не сразу. Он вспоминал прошедшую ночь: «А каким хитрюгой-то оказался хозяин кабачка. Дождался, когда мы превратимся в мотыльков, порхающих в поисках нектара, и подтянул своих красавиц крашенных. Правда, хороши они на самом-то деле были. Но сейчас о них и думать не хочется. Чем расплачиваться? Сколько там мы задолжали? Сорок лян серебра? Ни хрена себе…»

– Посидим в засаде в Лисьей балке. Может возьмем пару дунганских дезертиров, – через какое-то время ответил Ундэс.

– А если не повезет?

– Овец угоним. Саларам сдадим… Или коней калмыкам.

– Да хоть что. Только не в долговую яму.

Неожиданно они заприметили темнеющую вдали юрту.

– Вроде юрта Басана, – предположил Мерген. – Давай туда. Может он кого в степи видел?

Завязывая поводья к привязи, внимательный Мерген обратил внимание на понуро стоящую загнанную лошадь.

– Кто это так коня замучил? – удивленно бросил он Ундэсу. Монголы очень трепетно относились к своим лошадям и старались никогда не загонять их до полусмерти. Они подошли к Басану, разделывающему свежую тушу овцы.

Басан, чуть кряхтя, поднялся на свои кривые ноги. Он хорошо знал обоих и не очень жаловал их у себя дома. Тем не менее, они вежливо обменялись легкими поклонами.

– Как поживаешь, уважаемый Басан? Что за дорогой гость у тебя дома? – с нескрываемым любопытством спросил Мерген.

– О-оо, это не простой гость. Он офицер. Вместе с самим Дархан-Баатором воевал.

– О-оо! И кто ж это такой?

– Имени я его так и не запомнил. Ойюн, ты не помнишь, как гостя зовут? – спросил он подошедшую жену.

– Да разве запомнишь варварское имя? Он же чужеземец.

– Что?! Чужеземец?! – в один голос воскликнули Мерген и Ундэс. – Где он? – спросил Мерген.

– Спит, – ответила Ойюн. – Как убитый. Уснул до заката, за всю ночь не шелохнулся ни разу. А по началу вообще чуть не до смерти напугал меня. Подумала, демона занесло. Нет, все-таки человеком оказался, – поделилась она вдогонку своими страхами.

– Пойдем, глянем! – Мерген схватил Ундэса за рукав и, осторожно ступая, потянул его за собой.

Через мгновенье, так же бесшумно ступая, они вышли из юрты.

– Волосы, как пшеница… – прошептал Ундэс.

– Нос длинный. На удода похож… – добавил Мерген.

На их лицах и следа не осталось от усталости и перепоя. Они возбужденно дышали, будто степные борцы перед решающим туром.

– Что вы там бормочете? – заинтересовался Басан, отделяя ножом крупную кость.

– Повезло так повезло. Наконец-то… – просто сиял и ликовал Мерген. – Басан, за него награду дают. Тысячу лян серебром!.. Ундэс, тащи быстрее аркан.

– Э-эй, вы чего задумали? – всполошился Басан.

– Басан, ты знаешь, кто это?

– Он не успел о себе рассказать.

– Так слушай. Это государственный преступник. Его ищут по всей Поднебесной, а он у тебя в юрте спит.

– Так он мой гость! Как я могу его выдать?! Такой позор на меня ляжет.

Мерген хорошо знал, что Басан глубоко чтил законы и обычаи, установленные самим Чингисханом для обитателей Великой степи. Предать, выдать гостя – считалось несмываемым позором. Но старый дурень, верно, забыл, что сейчас другие времена.

– Басан, он преступник. Если узнают, что ты его укрываешь, тебя казнят. И Ойюн тоже. Головы отрубят и вывесят на рынке, как пустые тыквы на просушку.

Знал Мерген, чем припугнуть Басана. Ведь мало чего на свете боится монгол. Лишь две вещи нагоняют на него неописуемый ужас: гроза в степи и страх лишиться головы. Если от грозы еще можно найти убежище, то без головы никаких шансов заново переродиться. И обречена душа тогда на вечные скитания в удушливой тьме среди духов и демонов.

– Ой-ой! – запричитал Басан. Ему совсем не хотелось расставаться с головой. – Мерген, Ундэс, давайте отпустим его. Никто не узнает. Ведь кроме нас здесь никого нет, – предложил Басан.

– Ты что, забыл? В степи и ветер слухи разносит, – хитро ответил Мерген.

– Не забывайте, дурные поступки всегда возвращаются назад, – не сдавался Басан.

– Вот мы и посмотрим, так ли это. Правда, Ундэс?

– Правда. Только почему наши поступки дурные? Что по закону, то правильно, – Ундэс в нетерпении поигрывал арканом.

– Ах вы, рыбьи морды! Ничего святого! Духи обязательно накажут вас, – плюнула им под ноги Ойюн.

– Вот олухи, вы думаете, мы так боимся духов, что откажемся от тысячи лян? Ха-ха-ха! – громко рассмеялся Ундэс.

Громкий смех Ундэса разбудил Лотара. Провалившемуся словно в глубокую черную пропасть, Лотару всю ночь ничего не снилось. А под утро вдруг очутился он в любимом парке Сан-Сусси. Воздух наполняли звуки вальса недавно вошедшего в моду венского композитора Штрауса. Однако вместо звона медных тарелок почему-то все время кто-то невпопад бил колотушкой в кожаный барабан. Вдоль тенистых аллей стояли странные статуи, где места нимф и богов заняли китайские вельможи и придворные дамы в ярких дорогих платьях-ципао. Среди степенно прогуливающихся немецких дам и кавалеров мелькнула стройная фигурка его бывшей возлюбленной фрау Марты Экхард с белым зонтиком в руках. Но Лотар не мог ни окликнуть ее, ни побежать ей вслед. Вместе с мелкими худыми солдатами в синих курмах он изо-всех сил пытался удержать крепостную пушку, стоящую на огромных колесах и норовящую скатиться по ступеням широкой террасной лестницы, и смять по пути сидящих в черных фраках музыкантов со сверкающими на солнце инструментами, и разнести вдребезги фонтан, в котором, с шумом втягивая в себя воду и кривя толстыми губами, утоляло жажду стадо рыжих верблюдов. Неожиданно китайские солдаты, удерживающие пушку, стали громко ругаться между собой почему-то на непонятном ему монгольском языке. Их хватка слабела, и к его величайшему ужасу пушка вырвалась из рук и бесшумно покатилась вниз. Один из солдат, показывая на нее пальцем и вытаращив глаза, стал громко смеяться.

– Держать! Держать!.. – громко, по-немецки отдал последний приказ Лотар и очнулся.

Открыв глаза, он увидел в круглом отверстии на войлочном потолке яркое синее небо. «Господи, какая радость!» – тут же выкинув из головы утренний кошмар и глубоко вдохнув-выдохнув, он по привычке резко вскочил на ноги. В юрте по-прежнему тлел очаг, но вокруг было пусто. «Что день грядущий мне готовит?» – мелькнуло в голове, прежде, чем он откинул войлочный полог и вышел наружу.

Глава вторая

Вблизи города-крепости Лияньчжоу

Этим же утром, едва над сизым степным горизонтом засветилась алая полоска зари, звонкое пение поднявшихся в небо жаворонков перебили звуки азана. Невесть откуда несся высокий голос муэдзина, призывающий своих единоверцев к утреннему намазу. Вскоре многотысячный хор голосов вторил раз за разом славу Всевышнему. Звуки молитвы, подобно волнам, расходились над холодной землей, докатываясь до самых дальних кочевий монгольских аратов. Проснувшихся суеверных обитателей степи охватил страх и ужас. Им казалось, что духи и демоны вырвались из запечатанных хранилищ, затрубили в рога и вот-вот ворвутся к ним, сея смерть и беды. По кочевьям понеслось: «Дунгане! Угоняйте скот! Спасайтесь!» Монголы, верные союзники маньчжуров, хорошо знали, что встреча с повстанцами-дунганами не сулила им ничего хорошего. Они, подобно степному пожару, не оставляли ничего живого на своем пути.

Ржание и топот коней, скрип деревянных колес, мычание коров, блеяние овец и людской гомон заполонили степь от края до края. Со времен Хубилая, покорителя Китая, внука великого Чингизхана, не протекал по этим местам столь многочисленный людской поток. Крепкие кони неторопливо тянули тяжелые повозки с домашним скарбом: чугунными котлами, деревянными столиками для еды, сундуками, огородным инструментом, мешками с зерном. Поверх груза приютились перевязанные окровавленными тряпками раненые бойцы, немощные старики, дети и беременные женщины. Рядом на привязи вели запасных лошадей, подростки гнали стада овец и коров. Людей было тысячи. Десятки тысяч. Страдание, отчаяние, смятение, растерянность и страх отпечатались на их лицах. Они шли покорно, безропотно и безоглядно, доверив свои жизни двум людям: знаменитому командиру Эбду, по прозвищу Зеленый Вихрь, и ахуну Ма Щинло. Обычно так люди вручают свои судьбы в руки капитана корабля, попавшего в страшную бурю.

Зеленый Вихрь на рыжем коне с белой гривой неспешно ехал в окружении командиров, возглавлявших последние пять из восемнадцати Великих батальонов. Ему было тридцать. Многочисленные шрамы словно сшивали высокий лоб со смуглыми, широкими скулами. Густые брови прикрывали острый взгляд черных глаз. Крупный нос с легкой горбинкой нависал над плотно сжатыми обветренными губами и крепким, волевым подбородком. Мощные плечи и широкая грудь распирали стеганую ватную куртку. Ему не было равных ни в рукопашном поединке, ни во владении основными девятью боевыми орудиями. В боях он с легкостью сворачивал противникам шеи и нанизывал их на свой меч с нефритовой рукояткой, как цыплят на вертел. Прямой без лукавства взгляд имел удивительную способность заставлять собеседника либо говорить правду, либо прибегать ко лжи, которая тут же им выявлялась, как грязь под солнечными лучами. Он не терпел ханжества, не оправдывался за поступки и не повторял ошибок. Глубоко убежденый, что Аллах знает, видит и слышит каждый поступок человека на земле, он жил так, что мерилом его действий были добро и зло, которые он определял и выверял своей совестью. Зеленый Вихрь воевал против маньчжуров уже долгих девять лет. Цена за его голову росла с каждым годом и теперь равнялась небывалым ста тысячам лян серебра. Дороже оценивалась лишь голова Небесного Князя Хун Сюцюаня, вождя тайпинов, принявшего смертельный яд семь лет назад.

Ахун Ма Щинло в темно-зеленом халате сидел на гнедом коне. Его голову обвивала белая чалма, из-под которой выглядывало мелкое, осунувшееся, испещренное сетью морщин лицо со впалыми от усталости скулами. За последние месяцы он постарел, по крайней мере, на добрый десяток лет. Редкая бородка поседела, когда-то гладкий, выпирающий из-под кушака живот теперь глубоко втянулся и полосатый сартский халат сидел на нем довольно мешковато. А ему не было еще и сорока. Он задумчиво глядел в бурую степную даль. «На земле много причин, срывающих людей с насиженных мест и теснящих их в неизвестность. Люди бегут от страшных землетрясений, разваливающих их жилища; извергающегося вулкана, кипящей лавой заливающего плодородные поля; от чумы, без разбора отнимающей родных и близких; бегут от голода, вызванного засухой или нашествием саранчи; бегут от войн, когда чужеземный враг нападает, чтобы поживиться твоим богатством, вырезать род мужской и угнать в плен дочерей, сестер, жен. А почему и куда бежим мы? Почему вчерашние соседи, с которыми мы мирно жили сотни лет, напали на нас? Император, которому мы верно служили из поколения в поколение, истребляет свой народ? Когда обретем мы снова мир и покой?» – Ма Щинло тяжело вздохнул. Он первым в провинции Ганьсу поддержал призыв своего дяди, шейха Ма Вэйдуна, к священному джихаду против неверных маньчжуров. С тех пор его окружали кровь и пот, грязь и вонь, голод и скитания. Он никак не мог привыкнуть к войне. «А вот этот рожден, чтобы воевать», – глядя на Зеленого Вихря, подумал про себя Ма Щинло. В то, что Небесные силы наделяют людей способностями уже при рождении, он верил так же свято, как и в то, что все дела человека известны Аллаху заранее и записаны в Книге Судеб.

Позади вождей двигались уцелевшие остатки дунганской, повстанческой армии. Черные и зеленые знамена развевались над головами бойцов, покрытых белыми или черными шапочками-ермолками. Из под них уже давно не свисали типичные для мужчин всего Китая длинные плетенные косы. Повстанцы обривались наголо, прекрасно осознавая, что, попав в плен, их ждет неминуемая смерть. Таков был маньчжурский закон за отказ носить косы. Но смерть их уже давно не страшила.

За спинами всадников висели старинные фитильные ружья, изогнутые луки, с колчанами оперенных стрел, и лишь изредка виднелись скорострельные заморские винтовки. К пестрым поясам, опоясывающим толстые ватные халаты, крепились ножны с широкими китайскими мечами. Цветные ленты (у каждого батальона свой раскрас) обтягивали плечи. Поперек седел лежали длинные бамбуковые пики с острыми железными наконечниками, украшенными султанами из конских волос.

Растянувшийся на многие километры людской поток замыкали два отряда. Один состоял из молодых, крепких воинов-шахидов со знаменем, на котором серебрилась арабской вязью надпись-шахада: «Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммед Пророк его». Почти на каждом бойце виднелась окровавленная повязка. Шахиды имели одну единственную привилегию – первыми вступать в бой.

Бойцы другого арьергардного пушкарского отряда, выглядели целехонькими, постарше возрастом и веселее нравом. Уложенные на повозки старинные медные пушки на деревянных подставках-лафетах по калибру не сильно разнились от гигантских фитильных ружей, лежащих рядом. Ни на тех, ни на других не было никаких прицельных устройств. Да и о такой науке, как баллистика, никто из них не ведал ни сном ни духом. Всё делалось на глазок. Главное побольше шума извергнуть, чтоб враг боялся. Ну, а куда залетит ядро или пуля, снесет ли кому голову или грудь прошибет – так это на усмотрение Всевышнего.

Мерное движение людской массы нарушил посыльный от бойцов авангарда, на полном скаку подлетевший к Зеленому Вихрю и ахуну Ма Щинло.

– Брат Эбду, ахун, впереди Лияньчжоу, большой город. Там крупный гарнизон. Возможна засада. Разведка просит сделать привал, пока не прояснит обстановку.

Ахун вопросительно взглянул на Эбду. Они с полуслова понимали друг друга и четко разделяли свои обязанности. Воевать – дело Эбду. Заботиться о душах – святая обязанность имама.

– Вот и добрались до него, – пробормотал про себя Зеленый Вихрь и тяжело вздохнул. «За городом начинается этот чертов Хесийский коридор. Как же пройти его без потерь?» – всё последнее время эта мысль буравила голову Зеленого Вихря, не отпускала ни на минуту.

Он повернулся к командирам батальонов.

– Объявить привал! – громко прозвучал его голос.

– Привал! Привал! – волнами понеслась команда по людскому морю.

– Муса, – обратился он к своему помощнику, темнолицему гиганту по прозвищу Кривошеий, – есть новости от брата Лосана?

– Он должен ждать нас у засохшего родника.

– Едем к нему.

Дунгане, подобно ханьцам, любили добавлять к именам прозвища. Они могли быть самыми разными: смешными, обидными, забавными, но всегда точными и прилипали, как тисненая печать к бумаге. Кривошеий совсем не обижался, когда его так звали, лишь строил свирепое выражение на своем простоватом плоском, как блин, лице. Он командовал особым отрядом из ста бойцов, называвшихся «неприметными». Так прозвали их, потому что они походили на тени в пасмурную погоду. Вести разведку под носом у врага, выслеживать, похищать, убивать, тихо, бесшумно и бесследно – такова была их работа. Когда погибали одни, на смену им приходили новые. Бессмертным в этом отряде оставался лишь он один…

1861 год. Провинция Шэньси

…Закадычные, не разлей вода друзья Эбду и Муса, жили в большой старинной дунганской деревне с красивым названием Небесные тополя. Она расположилась на северном берегу реки Вэй и словно пряталась за стеной из высоких, играющих серебристыми листьями тополей. Когда-то посреди деревни плескал ключевой водой большой пруд. Из-за темной воды его прозвали Черным. Лет сто назад, в течение двух небывало жарких летних сезонов, он взял да и высох, обнажив илистое дно, издававшее ужасающее зловоние. Жители, недолго думая, засыпали его землей, утрамбовали, разровняли. Так появилась просторная рыночная площадь, которая сразу же стала широко известной и куда с удовольствием приезжали торговцы из самых дальних селений.

Отец Мусы имел собственную лодочную переправу с двенадцатью лодками. Работы и хорошего заработка хватало на всю многочисленную семью. Муса считался выгодным женихом и потому слегка тянул с выбором невесты. Но совсем недавно он присмотрел на переправе скромницу, поразившую его наповал. Он быстро навел о ней справки и в один из дней появился у Эбду с широкой сияющей улыбкой на лице.

– Все. Женюсь, – с ходу провозгласил он.

– Ну, наконец-то. И кто она? – спросил Эбду, расставляя по местам учебные пики, мечи, молоты и прочее оружие в просторном дворе школы мусульманского ушу, много поколений принадлежавшей их семье.

– Дочь Мугазы, прислужника в мечети.

– Сватов уже заслали? – аккуратно расправляя красную кисть на бамбуковой пике, поинтересовался Эбду.

– Нет. Я еще родителям ничего не сказал.

– Смотри, созревший персик на ветке долго не весит. Не успеешь, другие сорвут, – изрек Эбду.

– Мудрец-самоучка. Ты то откуда такое знаешь? – в улыбке раскосые глаза Мусы превратились совсем в узкие щелочки.

– Книги читаю.

– А ты разве умеешь?

– Научился.

– Молодец. А я… Ахун говорит, главное Коран наизусть вызубрить…

– Правильно говорит.

– А иероглифы писать научился?

– Учусь потихоньку.

– Сам жениться когда будешь-то?

– Как только сдам экзамены на наставника. Много еще премудростей освоить надо.

– А… чуть не забыл. У вас на вывеске краска стерлась.

Эбду вышел вместе с Мусой на улицу. И правда. Размашистые, как бойцы наизготовку, серебристые иероглифы: «Школа боевого мастерства «Зеленый Вихрь» на черной лаковой вывеске оказались побитыми недавним градом и выглядели теперь, словно покалеченные воины.

Едва друзья вынесли наружу лестницу и краски, как на окраине деревни неожиданно раздался шум, прогремело несколько ружейных выстрелов. Словно из-под земли выросла огромная толпа вооруженных «длинноволосых». Так прозвали повстанцев-тайпинов. Впереди себя они несли сколоченный из жердей крест с фигуркой распятого мученика. А на белом, боевом знамени было изображено его лицо: узкое, изможденное, с терновым венцом на лбу и сияющим золотым нимбом над головой. Дунгане в страхе попрятались по домам, подпирая ворота, чем только придется. Повстанцы мирно дошли до рыночной площади и потребовали встречу с деревенским головой. На переговоры с ними вышли деревенский староста Любуза Многословный и отец Эбду, по прозвищу Железный Кулак. Тайпины пообещали никого не трогать, если им дадут провиант и пару дней отдыха. Сдержав слово, через два дня они покинули деревню, переправившись на южный берег реки. Деревенские жители с облегчением вздохнули. Однако, как говорится, не тут-то было. На следующий день из уездного города прибыл отряд восьмизнаменных во главе с командиром гарнизона по имени Тун Бао и местным правителем по имени Чжан Сяолунь. Всех жителей деревни согнали на рыночную площадь.

– Мерзавцы! Изменники! А ну признавайтесь, кто помогал «длинноволосым» бандитам?! – прорычал Чжан Сяолунь.

Вперед вышли Любуза и отец Эбду.

– Они сами сюда заявились… Мы им не помогали… – в один голос заявили они.

– Обязанность каждого подданного Небесного правителя оказывать сопротивление мятежникам. Кто не выполняет императорскую волю, является пособником и таким же преступником, – голос правителя гремел подобно раскатам грома.

– Они попросились всего на два дня… Иначе убили бы нас всех… – страх покрыл лица отвечающих, и голоса их зазвучали слабо и жалостливо.

– Заткнитесь!.. Стража! Связать изменников!

Солдаты точас же послушно подбежали, скрутили и связали им руки.

– Каждому по сто ударов палкой.

Солдаты немедленно принялись сооружать из привезенных с собой шестов перекладину.

– Кто перевозил «длиноволосых» через реку?! – оглядывая толпу, грозно оскалил зубы уездный правитель Чжан Сяолунь.

Из толпы на подкашивающихся от страха ногах вышли три лодочника. Одним из них был Муса.

– А этим преступникам, – он обвел пальцем подрагивающих от страха паромщиков, – за пособничество разбойникам назначается наказание «Укус хорька»! – Чжан Сяолунь обернулся к командиру гарнизона. – Уважаемый командир Тун Бао, я прошу вас сейчас же выполнить мой приказ.

Командир Тун Бао спрыгнул с коня. За ним последовалло несколько солдат. Они скрутили лодочников и нагнули их головы к земле.

Собравшийся народ застыл, словно всех, включая и млад и стар, охватил единовременный паралич. Было слышно, как в воздухе с жужжанием покружил и унесся прочь черный с желтыми полосами шмель.

Командир Тун Бао был явно искусен в исполнении этого древнего наказания. Он достал из ножен короткий кинжал и почти на ходу, лишь на мгновенье задерживаясь у склонённых голов с вытянутыми шеями, трижды полоснул, при этом трижды выдохнув: «Хой!.. Хой!.. Хой!..» С хирургической точностью правые шейные сухожилия оказались перерезанными, и кровь, струясь по длинным плетённым косам, мгновенно обагрила пыльную земля под ногами несчастных лодочников. Солдаты брезгливо, чтобы не запачкаться, отодвинулись в сторону. Муса, как и другие схватился за шею, ладонью пытаясь остановить кровотечение. Кровь сочилась сквозь пальцы. Его крупная голова завалилась на плечо и никак не хотела вставать на место, как прежде. Боли он не чувствовал. Лишь неприятное жжение и много липкой крови. Из глаз потекли слезы. От обиды, унижения, беспомощности…

Эбду сорвал платок с головы младшей сестренки Ясминэ, испуганно разинувшей рот и вцепившейся в его руку. «Стой здесь!» – приказал он ей и помчался к Мусе. Пульсирующие толчки продолжали гнать кровь, но уже не так обильно. Эбду подсунул платок под залитую кровью ладонь. По плоскому лицу Мусы продолжали течь слезы, вздрагивали сильные, широкие плечи. Сердце Эбду сжалось от сострадания при виде завалившейся набок головы друга. Ему никак не верилось в происходящее. «Бред, абсурд… За что?.. Вот так просто. Приехать, покалечить людей, сломать жизни…»

В это мгновенье раздался грохот барабанов. До Эбду долетел голос правителя, отдающего приказ о наказании отца и старосты. И снова сжалось сердце Эбду. В этот раз от боли при виде бессильного, подвязанного за руки к перекладине отца. «Я освобожу его от наказания. Пусть меня бьют!» – он напряг все свои силы тщетно пытаясь прорваться сквозь плотно сомкнувшуюся цепь солдат. Двое из них выдвинулись вперед, приставили к его груди острые наконечники пик и стали отдавливать назад. Эбду упорно, словно превратившись в скалу, стоял на месте. По груди потекла кровь, жала пик все глубже входили в тело.

– Эбду! Не дури! – повернув голову, крикнул отец. – Я выдержу!

– Заткни пасть, – огрел его палкой палач. Затем просвистел и шмякнул о спину второй, третий удар…

1871 год. Окрестности города Лияньчжоу

…Зеленый Вихрь и Муса с группой «неприметных» скрытно подошли к окраинам Лияньчжоу по руслу пересохшей реки. У груды камней возле давно высохшего родника они заметили восседающего на ослике человека. Муса негромко просвистел. Осторожно оглядевшись по сторонам, человек на ослике спустился к ним. Его место тут же занял дозорный из «неприметных», а перед отрядом предстал настоящий кашгарский торговец табаком, в халате, опоясаном широким кушаком, и расшитой узорами тюбетейке. Ослик был обвешан мешочками с разными сортами пахучего зелья.