Потерянный континент: история Атлантиды

Сидя в дверях павильона, я видел, как солдаты, возглавлявшие эту огромную толпу, вышли из большой широкой улицы, где она выходила за пределы домов. Они промаршировали прямо через улицу, чтобы отсалютовать мне, а затем расположились на дальней стороне площади. Затем появилась гильдия моряков, потом еще солдаты, все они поочередно демонстрировали свое почтение и проходили дальше, освобождая место для других. Следом шли купцы, кожевники, копьеносцы и все остальные известные гильдии, нарочно одетые (так мне показалось), чтобы устроить представление, и хотя большинство шло пешком, были и те, кто гордо ехал верхом на животных, которых они приручили, чтобы те служили им.

Но вскоре появились два главных чуда всего этого ослепительного зрелища. Из полумрака домов на открытое пространство выплыл не кто иной, как огромный мамонт. Это зрелище стало настолько неожиданным, что я едва не вздрогнул. Много раз за свою жизнь я возглавлял охоту на мамонтов, когда их стадо устраивало набеги на какую-нибудь деревню или кукурузные угодья, находившиеся в моем ведении. Я видел этих огромных зверей на воле, лохматых, ужасных, чудовищных, более свирепых, чем даже пещерный тигр или пещерный медведь, самых опасных зверей из всех, что сражаются с человеком за господство на земле, не считая некоторых крупных ящеров. И вот это существо, гигант даже среди мамонтов, но при этом прирученное, как хорошо выпоротый раб, несло на спине огромный золотой трон, украшенный серебряными змеями. Его убийственные клыки были позолочены, мохнатая шея украшена цветами, и он шел в процессии так, словно участие в подобных зрелищах было началом и концом его существования. Его умиротворенность казалась подходящим символом властной силы новой властительницы Атлантиды.

Одновременно с мамонтом появилось другое, более великое чудо – хозяйка мамонта, императрица Форенис. Сначала зверь привлек мое внимание своей непомерной громадой, своей сдержанной дикой силой; но дама, восседавшая на золотом троне на его высоченной спине, быстро перехватила мой взгляд и с тех пор держала его неподвижным, бесконечно притягивая к себе.

Я встал на ноги, когда народ закричал при приближении Форенис, и оставался на пороге моего алого павильона, пока ее огромный скакун не остановился в центре площади, а затем я двинулся по мостовой к ней.

– На колени, милорд, – испуганным шепотом сказал один из камергеров, стоявших позади меня.

– По крайней мере, склоните голову, – призывал другой.

Но у меня были свои понятия о том, что в таких делах полагается уважать себя, и я шел по голому открытому пространству с поднятой головой, провожая императрицу взглядом. Она явно оценивала меня. Я откровенно делал то же самое с ней. Боги! Но за эти несколько коротких секунд я увидел такую женщину, о которой даже не мог мечтать.

Я знаю, что ранее в этой книге я уже писал, что в течение всех дней долгой официальной жизни женщины не имели на меня никакого влияния. Но я быстро понял, что они часто оказывают сильное влияние на политику других людей, и поэтому я стал изучать их так же, как и мужчин. Но эта женщина, сидевшая под священными змеями в своем золотом троне на спине мамонта, совершенно меня озадачила. Из ее мыслей я не мог прочесть ни единого слога. Я видел ее тело, легкое, упругое и прекрасно вылепленное; ее фигура была довольно миниатюрной. Ее лицо представляло собой совершеннейшую книгу ума, но она была еще и невероятно красива, с волосами чудесного русого цвета, коротко остриженными по новой моде и собранными в пучок на плечах. А глаза! Боги! Кто может проникнуть в глубину глаз Форенис или найти в них хоть малейший отсвет небесного цвета?

Было очевидно, что она, в свою очередь, изучает меня до самой души, и, похоже, это изучение не было лишено удовольствия. Она слегка кивнула головой, когда я приблизился, и когда я выполнил требуемое поклонение, подобающее моему рангу, она приказала мне голосом, достаточно громким и ясным, чтобы все слышали, никогда больше не класть лоб на землю от ее имени, пока она правит в Атлантиде.

– Другим, – сказала она, – подобает сделать это раз, два или несколько раз, в соответствии с их рангом и положением, ибо я – императрица, а они все намного ниже меня, но ты – Девкалион, мой господин, и хотя до сегодняшнего дня я знала тебя только по картинкам, нарисованным языками, теперь я увидела тебя и сужу сама. И поэтому я выношу такой указ – Девкалион выше всех других людей в Атлантиде, и если найдется тот, кто не окажет ему повиновения, то этот человек – враг Форенис и почувствует ее гнев.

Она сделала знак, и принесли лестницу, а затем она позвала меня, и я взошел и сел рядом с ней в золотом полукресле под навесом из царственных змей. Девушка, стоявшая позади, обдувала нас обоих благоухающими перьями, и по одному слову Форенис мамонт повернулся и понес нас обратно к царской пирамиде тем путем, по которому он пришел. В то же время все остальные механизмы пышности были приведены в движение. Солдаты и нарядно одетые гражданские торговцы выстроились в процессию впереди и позади, и я заметил, что на каждом из флангов мамонта маршируют хорошо вооруженные войска.

Форенис повернулась ко мне с улыбкой.

– Вы меня заинтересовали, – сказала она, – поначалу.

– Ваше Величество слишком много внимания уделяет мне.

– Вы посмотрели на моего скакуна, прежде чем взглянуть на меня. Женщина с трудом может простить подобный проступок.

– Я завидовал вам в величайших ваших завоеваниях, и завидую до сих пор. Я сам сражался с мамонтами, иногда убивал, но никогда не смел даже подумать о том, чтобы захватить мамонта живьем и приручить его.

– Ты говоришь смело, – сказала она, все еще улыбаясь, – и при этом умеешь делать красивые комплименты. Боже! Девкалион, то, как эти люди ластятся ко мне, вызывает у меня тошноту. Я не из той же глины, что и они, я это понимаю, но только потому, что я дочь богов, они должны кормить меня плодами фальши.

Так Татхо оказался прав, и свинопас был забыт. Что ж, если она решила и дальше придерживаться своих выдумок, не мне ей противоречить. Хорошо это или плохо, но я был ее слугой.

– Я долго тосковала по более крепкому сердцу, чем то, что они могут дать, – продолжала она, – и наконец я послала за тобой. Я приложила немало усилий, чтобы собрать на память твои портреты, Девкалион, и хотя ты меня еще не знаешь, я могу сказать, что знала тебя досконально еще до нашей встречи. Я могу восхищаться мужчиной, у которого достаточно ума, чтобы отказаться от глупых нарядов, излишеств пиров и баловства женщин.

Она опустила взгляд на свои шелка и сверкающие драгоценности.

– Мы, женщины, любим, чтобы на нас были краски, но это совсем другое дело. Поэтому я послала за вами, чтобы вы стали моим министром и несли вместе со мной бремя управления.

– В обширной Атлантиде должны быть люди и получше.

– Их нет, мой господин, и я, знающий их всех вдоль и поперек, скажу вам правду. Все они прельщены моей бедной персоной, они утомляют меня своими пустыми разговорами и просьбами, и, хотя они всегда полны желания служить, их собственное продвижение и наполнение личных сокровищниц всегда стоят у них на первом месте. Поэтому я послал за тобой, Девкалион, единственным сильным человеком во всем мире. Ты хотя бы не будешь вздыхать о том, чтобы стать моим любовником?

Уголком глаза я увидел, что она следит за моим ответом.

– Императрица, – сказал я, – моя госпожа, и я буду ей служить честно. А с женщиной Форенис, вероятно, у меня будет мало дел. Кроме того, я не из тех, кто играет в эту игрушку, которую здесь называют любовью.

– И все же ты довольно приятный человек, – сказала она задумчиво. – Но это еще больше доказывает твою силу, Девкалион. Ты, по крайней мере, не потеряешь голову от слабовольного увлечения моей убогой внешностью и милостями, – она повернулась к девушке, стоявшей позади нас, – Илга, размахивай веером не так сильно.

На этом наш разговор прервался на мгновение, и у меня было время оглядеться. Мы проходили по главной улице самого прекрасного, самого удивительного города, который когда-либо видел этот мир. Я покинул его несколько лет назад, и мне было любопытно отметить его рост.

В плане общественных зданий город, безусловно, вырос; повсюду были новые храмы, новые пирамиды, новые дворцы и статуи. Его величие и великолепие произвели на меня более сильное впечатление, чем прежде, когда я возвращался к нему с такого расстояния во времени и пространстве, ибо, хотя многие города Юкатана могли бы быть княжескими, эта великая столица была местом, не сравнимым ни с одним из них. Она была царственной и великолепной, не поддающейся описанию.

Но больше всего меня поразила нищета и убожество, которые так тесно соседствовали со всем этим великолепием. В толпе, выстроившейся вдоль улиц, повсюду виднелись исхудалые тела и голодные лица. То тут, то там стояли мужчины и женщины, голые, как дикари в Европе, и при этом тупые до стыда. Даже у торговца в плаще с пышными уборами, следовавшего господствующей моде на показуху, было испуганное, тревожное выражение лица, как будто он забыл само понятие безопасности и скрывал неистовое сердце за безвкусными внешними признаками процветания.

Форенис уловила направление моего взгляда.

– В последние месяцы сезон, – сказала она, – был неблагоприятным. Эти низшие люди не хотят строить прекрасные дома, чтобы украсить мой город, а поскольку они предпочитают жить в своих убогих, неприглядных конурах, среди них распространились чахотка и другие болезни, которые делают их неспособными к работе. И потом, в настоящее время зарабатывать нелегко. В самом деле, можно сказать, что торговля почти прекратилась в последние полгода, поскольку мятежники с такой силой бьют в ворота моего города.

Я был изрядно выбит из колеи.

– Мятежники! – воскликнул я. – Кто бьет в ворота Атлантиды? Неужели город находится на осадном положении?

– По своей снисходительности, – легкомысленно ответила Форенис, – они подарили нам сегодня праздник, и поэтому, к счастью, мое гостеприимство для вас не нарушено. Если бы они сражались, ваши уши сказали бы вам об этом. Надо отдать им должное, они достаточно шумны при всех своих усилиях. Мои шпионы говорят, что они готовят новые орудия для использования на стенах, и ты можешь завтра выйти и разбить их, если это доставит тебе удовольствие. Но на сегодня, Девкалион, у меня есть ты, у тебя есть я, и вокруг нас мир и немного красоты. Если ты попросишь большего, я дам тебе это.

– Я не знал об этом восстании, – сказал я, – но поскольку Ваше Величество назначили меня своим министром, будет хорошо, если я сразу же узнаю все о его масштабах. Это дело, которым мы должны всерьез заняться.

– И ты думаешь, что я не могу относиться к нему также серьезно? – возразила она. – Илга, – обратилась она к девушке, стоявшей сзади, – расстегни мне платье у плеча.

И когда служанка расстегнула драгоценную застежку (как мне показалось, с очень дурным изяществом), она сама сняла ткань, обнажив чистую кожу под ней, и показала мне чуть ниже изгиба левой груди повязку из окровавленного льна.

– Во всяком случае, есть гарантия моей серьезности вчера, – сказала она, глядя на меня исподлобья. – Стрела попала в ребро, и это меня спасло. Если бы она попала в другое место, Девкалион стоял бы сегодня у моего погребального костра, а не ехал на этом моем симпатичном коне, которым он так восхищается. Твой взгляд, кажется, больше обращен на мамонта, Девкалион. Ах, бедная я. Я не принадлежу к числу мохнатых созданий, и, похоже, мне никогда не удастся привлечь твое внимание. Илга, – обратилась она к стоящей позади девушке, – можешь снова застегнуть мое платье. Мой господин Девкалион уже видел раны, и здесь нет ничего другого, что могло бы его заинтересовать.

Глава 5. Проклятие Заэмона

Оказалось, что во всяком случае на данный момент я должен был поселиться в королевской пирамиде. Сверкающая кавалькада выехала на большую мощеную площадь перед зданием и расположилась группами. Мамонт был остановлен перед входом, и когда принесли лестницу, зазвучали трубы, и мы трое, ехавшие в золотом гроте под навесом из змей, спустились на землю.

Было ясно, что мы спускаемся под открытым небом в апартаменты, расположенные внутри огромных каменных лабиринтов пирамиды, и, не задумываясь, инстинкт уважения и почтения, ставший частью моей натуры, заставил меня повернуться туда, где возвышающиеся скалы Священной горы хмурились над городом, и совершить привычное поклонение, и молча вознести предписанную молитву. Я говорю, что сделал это бездумно и по обычаю, но когда я поднялся на ноги, могу поклясться, что услышал смех откуда-то из этой причудливо украшенной толпы зрителей.

Я хмуро посмотрел в сторону насмешников, а затем повернулся к Форенис, чтобы потребовать от нее немедленного наказания за неуважение. Но тут произошла странная вещь. Я ожидал увидеть ее в момент, когда она поднимается с поклона; но она стояла прямо и явно не касалась лбом земли. Более того, она смотрела на меня каким-то странным взглядом, который я не мог понять.

Но что бы ни было у нее на уме, она не собиралась разглагольствовать об этом перед людьми, собравшимися на площади. Она сказала мне: "Пойдем", и, повернувшись к дверному проему, крикнула, чтобы я вошел, произнеся секретное слово, назначенное на этот день. Громоздкие каменные блоки, ограждавшие крыльцо, откинулись на петлях, и она величественной походкой вышла из жаркого солнечного света в прохладный сумрак, а за ней по пятам послушно следовала девушка с веером. С тяжестью на сердце я тоже вошел внутрь пирамиды, и каменные двери с угрюмым стуком закрылись за нами.

Далеко мы тогда не ушли. Форенис остановилась в зале ожидания. Как хорошо я помнил это место с изображениями царей на красных стенах и горящим фонтаном дыхания земли, который бил из бронзовой струи в центре зала и освещал его. Старый король, которого уже нет, зашел сюда из своего благодушия, когда прощался со мной, когда я двадцать лет назад отправился за вице-королевством в Юкатан. Но воздух в зале был не таким, как в те давние времена. Тогда он был чист и сладок. Теперь же он был тяжелым от какого-то аромата, и я нашел его тягучим и гнетущим.

– Мой министр, – сказала императрица, – я оправдываю вас в намеренном оскорблении, но я думаю, что колониальный воздух сделал вас очень простодушным человеком. Такого поклонения, какое вы выказывали этой горе минуту назад, не было с тех пор, как я была послана править этим королевством.

– Ваше Величество, – сказал я, – я принадлежу к клану жрецов и был воспитан в их догматах. Меня учили, прежде чем войти в дом, благодарить богов, и особенно нашего господина Солнце, за хороший воздух, который он и они подарили. Мне не раз выпадала участь быть гонимым потоками огня и смрадного воздуха среди гор во время одного из их внезапных кипений, и поэтому я произношу предписанную молитву по этому поводу прямо от сердца.

– Обстоятельства изменились с тех пор, как ты покинул Атлантиду, – сказала Форенис, – и когда сейчас возносят благодарения, их не возносят тем старым богам.

Я понял, что она имела в виду, и чуть не вздрогнул от нечестия. Если таково будет новое правило вещей, я не буду иметь к этому никакого отношения. Судьба может поступить со мной по своему усмотрению. Служить истинно царствующему монарху – к этому я был готов, но связываться со святотатством и принимать дочь свинопаса за бога, которому следует молиться и поклоняться, – это возмущало мое человеческое достоинство. Поэтому я устроил кризис.

– Форенис, – сказал я, – я был священником с самого детства, почитал богов и приобщался к их тайнам. Пока я сам не буду убежден в ложности этих старых вещей, я должен хранить верность, и если за эту верность придется заплатить, я должен заплатить.

Она посмотрела на меня и медленно улыбнулась.

– Ты сильный человек, Девкалион, – сказала она.

Я поклонился.

– Я слушала других таких же упрямых, – сказала она, – но они были обращены.

Она тряхнула рыжими пучками волос и встала так, чтобы свет дыхания горящей земли падал на прелесть ее лица и фигуры.

– Я обнаружила, что обратить упрямцев так же легко, как и сжечь их. На самом деле, разговоров о сожжении почти не было. Они все поспешили обратиться, независимо от того, хочу я этого или нет. Но похоже, что сегодня моя жалкая внешность и язык лишены очарования.

– Форенис – императрица, – сказал я твердо, – а я ее слуга. Завтра, если она разрешит, я очищу город от этого сброда, который шумит за стенами. Я должен доказать свою полезность.

– Мне доложили, что вы отличный боец, – сказала она. – Что же, я и сама немного владею оружием, и у меня есть убеждение, что я кто-то вроде судьи. Завтра мы вместе попробуем сразиться. А сегодня я должна устроить почетный прием, который я запланировала для тебя, Девкалион. Скоро начнется пир, и ты захочешь подготовиться к нему. Здесь есть покои, отведенные для тебя и снабженные всем необходимым. Илга покажет тебе их расположение.

Мы подождали, девушка с веером и я, пока Форенис не вышла из сияния светового потока и не покинула зал ожидания через дверной проем среди теней дальнего угла, а затем (девушка взяла лампу и повела за собой) мы тоже проложили себе путь через узкие лабиринты пирамиды.

Везде воздух был наполнен ароматами духов, а проходы повсюду поворачивали, изгибались и раздваивались в твердом камне пирамиды, так что незнакомцы могли провести в поисках несколько часов – а то и дней – прежде чем прийти к нужной им комнате. У тех забытых строителей, которые возвели эту царскую пирамиду, была своя хитрость. Они не хотели, чтобы короли пали от рук вульгарных убийц, которые могли внезапно прийти извне. Говорят также, что тогдашний царь, чтобы подстраховаться, убил всех, кто строил пирамиду или хотя бы видел, как расположены ее глубинные блоки.

Но девушка с веером, как человек, привыкший к лабиринтам, вела по дороге с качающимся в руке светильником. Здесь она сворачивала, там поворачивала, а здесь остановилась посреди глухой стены, чтобы толкнуть камень, который покачнулся, пропуская нас. А однажды она нажала на угол камня на полу, который поднялся под ударом ее ноги и открыл нам крутую и узкую лестницу. По ней мы спустились, подошли к подножию наклонного пути, который снова вывел нас наверх, и так постепенно мы пришли к покоям, которые были отданы мне в пользование.

– Во всех этих сундуках, что стоят у стен, – сказала девушка, – есть одежда, а в бронзовом сундуке – драгоценности и драгоценные камни. Это – первые подарки Форенис, сказала она мне, и лишь малый знак того, что будет дальше. Милорд Девкалион теперь может отбросить свою простоту и наряжаться по моде.

– Девочка, – резко сказала я, – будь приличнее на язык и избавь меня от таких ничтожных советов.

– Если мой господин Девкалион сочтет это грубостью, он может сказать слово Форенис, и я буду выпорота. Если он попросит, меня могут раздеть и бичевать перед ним. Императрица сейчас многое сделает для Девкалиона.

– Девочка, – сказал я, – ты ближе к этой порке, чем ты думаешь.

– У меня есть имя, – ответила она, угрюмо глядя на меня из-под черных бровей. – Они зовут меня Илга. Ты мог бы услышать это, когда мы ехали сюда на мамонте, если бы не был так увлечен Форенис.

Я с любопытством взглянул на нее.

– Ты никогда не видела меня раньше, – сказал я, – и первые слова, которые ты произносишь, – это те, которые вполне могут навлечь на тебя беду. Во всем этом есть какая-то цель.

Она подошла и придвинулась к массивному камню, который покачивался в дверном проеме комнаты. Затем она положила свои маленькие украшенные драгоценными камнями пальцы на мою одежду и осторожно отвела меня от воздушного канала в дальний угол.

– Я дочь Заэмона, – сказала она, – которого ты знал.

– Ты принесла мне от него какое-то послание?

– Как я могу? Он живет в жилище жрецов на горе, которой ты поклонился. Я не видела его два года. Но когда я впервые заметила, как ты вышел из красного шатра, который они поставили на берегу гавани, мне стало жаль тебя, Девкалион. Я вспомнила, что ты был другом моего отца, Заэмона, и поняла, что приготовила Форенис. Она замышляла это два последних месяца.

– Я не могу слушать слова обвинения в адрес императрицы.

– И все же…

– Что?

Она стукнула сандалией по камню пола.

– Ты, должно быть, очень слепой человек, Девкалион, или очень смелый. Но я не буду вмешиваться дальше, по крайней мере, сейчас. Но я буду наблюдать за тобой, и если в любой момент тебе понадобится друг, я постараюсь тебе помочь.

– Я благодарю тебя за дружбу.

– Похоже, вы относитесь к ней достаточно легкомысленно. Почему, господин, даже сейчас я не верю, что вы осознаете мою власть, не более чем вы догадываетесь о моих мотивах. Может быть, вы и первый мужчина в этом королевстве, но позвольте сказать вам, что я – вторая леди. И запомните, женщины сейчас занимают высокое положение в Атлантиде. Поверьте, моя дружба – это товар, который ищут часто и с большим усердием.

– И, как я уже сказал, я благодарен за нее. Ты, кажется, мало ценишь мою благодарность, Илга, но, поверь мне, я никогда прежде не одаривал ею женщину, и поэтому ты должна дорожить ею за ее редкость.

– Что ж, – сказала она, – мой господин, перед вами стоит задача получить нужное знание.

После этого она покинула меня, показав мне, как призывать рабов, когда я пожелаю их помощи, и целую минуту я стоял, размышляя над словами, которые произнес ей. Кто была эта дочь Заэмона, что она побудила меня изменить привычке всей моей жизни?

Рабыни пришли по моему зову и стали наперебой наряжать меня тысячей глупых одеяний и нарядов, а также (что, похоже, было современной модой их сословия) рассказывать о достоинствах целого ряда духов и благовоний. Их манеры раздражали меня. Я был уже чист и выбрит, волосы уложены, халат не испачкан; и, считая эти их настойчивые ухаживания чем-то вроде дерзости, я велел им в наказание бить друг друга, пообещав, что если они не будут делать это тщательно, я отдам их в руки клеймовщика, чтобы он наложил на них клеймо, которое будет держаться долго. Странно, но простой служащий часто может превзойти даже мятежного генерала по силе воздействия на человека.

В тот день я видел много странных мест и испытал много новых ощущений; но из всего, что попалось мне на глаза, больше всего меня удивила манера Форенис созывать гостей на свой пир. Более того, она потрясла меня до глубины души, и я не могу сказать, что было сильнее в моей груди: изумление от ее сквернословия или удивление от ее силы. Я сидел в своей комнате в ожидании сигнала, когда постепенно, из ничего, до моего слуха донесся звук, громкость которого увеличивалась с бесконечно малым шагом, пока, наконец, не превратилась в звенящий грохот, ранящий слух своей свирепостью; а затем (я догадался, что будет дальше) вся массивная конструкция пирамиды задрожала, застонала и затряслась, как будто это была всего лишь детская деревянная игрушка, которую толкнула крепкая мужская сандалия.

Это было предвестие, которое ежегодно подавали вожди клана жрецов на Священной горе, когда они заставляли весь мир задуматься о своих грехах. Это было священное напоминание о том, что из ревущего, бушующего огня и из чудовищных земных потрясений родился человек, и что этими же силами он в конце концов будет поглощен – вместе с грехами в своей груди. И вот императрица превращает торжественные события в призыв к чревоугодию, в повод для грубого смеха и чувственных проявлений.

Но откуда у нее взялась такая власть? Кто она была такая, чтобы вмешиваться в эти непонятные силы, силы, обитающие в текучем сердце нашей матери-земли? Было ли это предательство? Неужели кто-то из клана жрецов забыл свои священные обеты и выболтал этой женщине что-то, касающееся священных тайн? Или Форенис своим проворным умом открыла ключ к этим тайнам?

Если это так, то я могу продолжать служить ей со спокойной совестью. Пусть она мне и не по душе, но, по крайней мере, она императрица, и мой долг – повиноваться ей. Но если бы она подговорила какого-нибудь более слабого члена клана на Священной горе, это было бы совсем другое дело. Ибо следует помнить, что одним из элементов нашей традиции было хранить наши секреты и тайны в неприкосновенности и с неугасающей ненавистью преследовать как человека, осмелившегося предать их, так и несчастного получателя его услуг.

С очень неопределенными чувствами я повиновался призыву землетрясения и велел рабам провести меня по извилинам пирамиды в большой банкетный зал. Сцена там была ослепительной. Величественная палата с чудесной резьбой была заполнена компанией, наряженной во все великолепие и цвета, какие только могла представить фантазия. Они мало задумывались о торжественном предвестии, созвавшем их на трапезу, о смерти и несчастьях, открыто шествующих по городским кварталам, о мятежниках, залегших за стенами, о забытых богах и их клане жрецов на Священной горе. Все они были жадны до сиюминутных страстей; это была их мода и тщеславие – не замечать ничего за гранью.

Пламенные струи земного дыхания осветили большой зал до полуденной яркости; и когда я вышел на площадку, затрубили трубы, чтобы все узнали о моем приходе. Но приветственного возгласа не последовало. "Девкалион", – лепетали они срывающимися голосами, нелепо кланяясь до земли, чтобы все их украшения и шелка звенели и развевались. И когда появилась сама Форениса, и все подняли крик и совершили положенное по закону поклонение, в приветствии была та же искусственность. Они, конечно, хотели как лучше, но такова была новая мода. Сердечность стала считаться варварством в этой новой культуре.

Пара осанистых, самодовольных камергеров взяла меня под руку и направила своими хрупкими золотыми жезлами к помосту в дальнем конце зала. Оказалось, что я должен был сидеть на диване Форенис и есть мясо с ее блюда.

– Нет предела чести, которую оказывает мне императрица, – сказал я, опустившись на колени и заняв свое место.

Она бросила на меня один из своих причудливых, косых взглядов.

– Девкалион может получить больше, если он хорошенько попросит об этом. Он может получить то, о чем вздыхали все остальные мужчины в целом мире, и чего никто из них никогда не получит. Но я дала уже достаточно по своей собственной воле, он сам должен горячо просить меня о дальнейших милостях.

– Я прошу, – сказал я, – во-первых, чтобы мне разрешили очистить границы от этого сброда, который бесчинствует у городских стен.

– Фу, – сказала она и нахмурилась. – Неужели у тебя аппетит только к самым суровым наслаждениям жизни? Мой добрый Девкалион, должно быть, в твоей колонии живут деревенщины. Что ж, теперь ты должен поведать мне о том, насколько приятен на вкус этот пир.

Перед нами поставили тарелки и кубки, и мы принялись за еду, хотя у меня не было достаточного аппетита для столь изысканного и насыщенного специями угощения. Но если эта изощренная кулинария и эти роскошные вина мне не понравились, то другие пирующие в этом великолепном зале оценили всё в полной мере. Они сидели группами на площадке под струями света, как клубок радуг, и, согласно новому обычаю, впадали в восторг и экстаз от полученных удовольствий. И женщины, и мужчины задерживались на каждом лакомстве, словно это была божественная ласка.

Форенис, сверкая глазами, смотрела на них, изредка бросая то одному, то другому несколько слов между беседами со мной, и время от времени подзывала какое-нибудь привилегированное существо, чтобы дать ему кусочек яства с королевского блюда. Почетный гость съедал его с экстравагантным жестом или (как случилось дважды) убирал в складки своей одежды как сокровище, слишком дорогое, чтобы его могли осквернить человеческие губы.

Для меня эта лесть казалась грубой и отвратительной, но Форенис, возможно, по привычке, принимала ее как должное. Надо полагать, где-то в ней была слабость, хотя внешне она не бросалась в глаза. Лицо ее было достаточно властным, тонким и, кроме того, удивительно красивым. Все придворные в пиршественном зале восторженно отзывались о лике и других красотах тела и конечностей Форенис, и хотя я не был склонен оценивать их по достоинству, я не мог не видеть, что здесь, по крайней мере, у них есть основания для восхищения, ибо, несомненно, боги никогда не оказывали смертной женщине более высокой благосклонности. И все же, как бы ни была она прекрасна, я предпочитал смотреть на Илгу, девушку, которая, в силу своего ранга, имела честь сидеть на диване позади нас в качестве ближайшей помощницы. В лице Илги была та искренность, которой не хватало лицу Форенис.

Они ели не для того, чтобы насытить свои тела, эти пирующие в пиршественном зале царской пирамиды, но все они ели, чтобы усладить себя, и с каждым блюдом и чашей, которые приносили рабы, они выставляли напоказ новые манеры. Некоторые из их повадок показались мне граничащими с неуважением. В середине трапезы один нарядный щеголь – он был губернатором одной из провинций, изгнанным в столицу из-за восстания в его собственных землях, – этот роскошный щеголь, я повтарюсь, прошел между группами пирующих с раскрасневшимся лицом и нетвердой походкой и поклонился перед диваном.

– Самая удивительная императрица, – воскликнул он, – прекраснейшая из богинь, царица, царствующая в моем обожаемом сердце, приветствую тебя!

Форенис с улыбкой протянула ему свой кубок. Я посмотрел, чтобы увидеть, как он наливает почтительное возлияние, но ничего этого не произошло. Он поднес напиток к губам и осушил его до последней капли.

– Пусть все твои беды, – воскликнул он, – уйдут от тебя так же легко и оставят такой же приятный аромат.

Императрица повернулась ко мне с одним из своих быстрых взглядов.

– Вам не нравится эта новая традиция?

На что я прямо ответил, что выливать напиток к ногам человека стало по обычаю знаком уважения, но пить его показалось мне просто самолюбованием, которым можно заниматься где угодно.

– Вы все еще придерживаетесь старых строгих учений, – сказала она. – Наш новый свод правил предписывает нам прежде всего наслаждаться жизнью, а другие вещи упорядочивать так, чтобы они не мешали нам получать непосредственное удовольствие.

И вот пир продолжался, гости упражнялись в чревоугодии и нелепостях, а стражники стояли с оружием в руках по периметру стен, неподвижные и суровые, как статуи, высеченные из белого камня за ними. Но неожиданно оргии был положен конец. У дальнего входа в пиршественный зал возникло волнение, раздался стук – двое стражников скрестили копья у входа. Но человек, которого они пытались остановить – или, возможно, заколоть, – миновал их невредимым и прошел по дорожке между огнями и группами пирующих. Все оглядывались на него, некоторые бросали ему грубые слова, но никто не осмелился остановить его продвижение. Несколько человек, в основном женщины, как я заметил, вздрогнули, когда он проходил мимо них, словно их охватил ледяной холод; и в конце концов он подошел и встал перед диваном Форенис и пристально посмотрел на нее, но не поклонился.