Бредитъ м-ръ Каркеръ, и тѣмъ быстрѣе мчится впередъ, стараясь ни о чемъ не думать, и всегда колесуемый безпокойной мыслью. Мерещится ему, будто онъ не знаетъ, сколько часовъ пробылъ въ дорогѣ, и не умѣетъ сообразить точно мѣстностей на своемъ пути. Голова его кружится, въ глазахъ темнѣетъ, умъ, воображеніе и память парализованы въ своей дѣятельности, но нѣтъ ему остановки и покоя на трудномъ пути; и вотъ, наконецъ, онъ въ Парижѣ, гдѣ мутная рѣка неудержимо катитъ свои быстрыя волны среди двухъ ревущихъ потоковъ движенія и жизни.
И мерещатся ему нескончаемыя улицы, набережныя, мосты, погреба, подвалы, водопроводы, фонтаны, своды, арки, крытые пассажи, густыя толпы черни, солдаты, омнибусы, фіакры, барабаны, и опять монотонный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ и конскихъ копытъ, которые теперь теряются во всеобщей суетѣ и суматохѣ. И вотъ смолкнулъ этотъ гвалтъ, когда м-ръ Каркеръ въ другомъ экипажѣ очутился за парижской заставой; но въ его ушахъ опять однообразный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ, лошадиныхъ копытъ, и нѣтъ ему никакого покоя.
Разъ и еще разъ солнечный закатъ, длинныя дороги, ужасъ ночи, слабый свѣтъ фонарей, и опять однообразный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ, лошадиныхъ копытъ и никакого покоя. Разъ и еще разъ взошло жгучее. солнце на высокомъ горизонтѣ, и бредитъ м-ръ Каркеръ, будто кони его съ большимъ трудомъ взбираются на верхъ горы, спускаются внизъ, будто вдругъ обдало его прохладной свѣжестью морского вѣтра, и онъ увидѣлъ утренній свѣтъ на краяхъ отдаленныхъ волнъ. Мерещится ему, будто при полномъ приливѣ онъ входитъ въ гавань, видитъ рыбачьи лодки на поверхности далекихъ волнъ и веселыхъ женщинъ съ ихъ дѣтьми на берегу; будто мѣстами разбросаны рыбачьи сѣти вмѣстѣ съ платьемъ рыбаковъ, будто впереди кишатъ и снуютъ толпы матросовъ на самыхъ вершинахъ корабельныхъ мачтъ, и будто вся эта картина исчезаетъ во всеобщемъ блескѣ и колыханіи воды.
Берегъ дальше и дальше отъ глазъ, и грезитъ м-ръ Каркеръ, будто онъ наблюдалъ съ пароходной палубы, какъ рѣдѣлъ туманъ, исчезая въ солнечныхъ лучахъ, и какъ позолотилась, наконецъ, вся поверхность тихаго моря. Берегъ потемнѣлъ и скрылся отъ глазъ, но вотъ впереди, по другую сторону, мерещатся утесы, строенія, вѣтряная мельница, церковь, и все это подходитъ ближе и ближе, становится виднѣе и виднѣе. Новая гавань, новый шумъ и новыя лица съ радостными криками на новомъ берегу. Бредитъ м-ръ Каркеръ, будто съ новымъ паническимъ страхомъ онъ сходитъ съ пароходной лѣстницы, и вотъ его нога опять на родной землѣ.
И задумалъ онъ въ своемъ тревожномъ снѣ удалиться куда-нибудь въ знакомую деревню, успокоиться, отдохнуть, свести прошедшее съ настоящимъ и сообразить свои будущіе планы. Загроможденный безпорядочными грезами, онъ припомнилъ, наконецъ, какую-то станцію на желѣзной дорогѣ съ уединеннымъ и спокойнымъ трактиромъ и туда рѣшился направить свой дальнѣйшій путь.
Съ этой цѣлью онъ пошелъ въ контору желѣзной дороги, взялъ билетъ, сѣлъ въ карету, закутался щинелью, притворился спящимъ, и скоро паровой гигантъ съ быстротою стрѣлы умчалъ его отъ морского берега во внутренность континента. Прибывъ къ назначенному мѣсту, онъ тщательно осмотрѣлъ окрестность съ ея малѣйшими подробностями. Разсчетъ его оказался вѣрнымъ: это было совершенно уединенное мѣсто, на краю небольшого лѣса. Здѣсь стоялъ всего только одинъ вновь выстроенный домикъ, окруженный красивымъ садомъ; до ближайшаго маленькаго городка было нѣсколько миль. Незамѣченный никѣмъ, м-ръ Каркеръ вошель въ трактирь и нанялъ на верху двѣ уютныхъ уединенныхъ комнатки, сообщающихся одна съ другой.
Его главнѣйшимъ намѣреніемъ было успокоиться, привести въ порядокъ свои мысли и потомъ уже дѣйствовать, смотря по обстоятельствамъ. Разстройство его душевныхъ силъ, омраченныхъ злобой, достигло теперь до послѣдняго предѣла, и онъ скрежеталъ зубами, расхаживая по своей комнатѣ. Его мысли, не направленныя ни на что въ особенности, блуждали наудачу и кружили его голову. Онъ бѣсновался и вмѣстѣ чувствовалъ смертельную усталость.
При всемъ томъ онъ не мотъ забыться ни на минуту. Его изнеможденный духъ утратилъ возможность терять сознаніе, и, казалось, его чело было заклеймено роковымъ проклятіемъ, которому суждено навсегда лишить его покоя. Онъ не имѣлъ никакой власти надъ собственными своими чувствами, какъ будто они принадлежали другому, постороннему лицу. Какая-то невидимая сила отталкивала его вниманіе отъ настоящихъ образовъ и звуковъ и насильственно вбивала въ его голову всѣ смутныя видѣнія и призраки оконченнаго путешествія. Мстительная женщина въ своей гордой и грозной позѣ безпрестанно представлялась его умственному взору, и въ то же время онъ продолжалъ летѣть сломя голову черезъ города и деревни, по горамъ и оврагамъ, по дорогамъ и мощенымъ улицамъ, въ дождь и бурю, въ ведро и ненастье, всегда и вездѣ оглушенный однообразнымъ звономъ колоколовъ, безконечнымъ стукомъ колесъ и лошадиныхъ копытъ, всегда и вездѣ осужденный на пытку безсильной злобы и мучимый презрѣніемъ къ самому себѣ.
– Какой нынче день? – спросилъ онъ трактирнаго слугу, приготовлявшаго ему обѣдъ, – среда?
– Помилуйте, какая среда. Сегодня четвергъ, сэръ!
– Ну да, я забылъ. A сколько времени? Мои часы не заведены.
– Безъ четверти пять, сэръ. Можетъ быть, сэръ, вы долго изволили находиться въ путешествіи?
– Да.
– По желѣзной дорогѣ?
– Да.
– Безпокойно, сэръ!
– Много здѣсь проѣзжающихъ?
– Довольно, сэръ, нечего жаловаться. Только сегодня никого не было. Бываетъ, сэръ, дѣла идутъ не такъ, чтобы того. Плохо, сэръ.
Не отвѣчая ничего, Каркеръ сѣлъ на софу, облокотился обѣими руками на свои колѣни и уставилъ глаза на полъ. Онъ ни на минуту не могъ овладѣть своимъ вниманіемъ, и оно, противъ его воли, обращалось на тысячи отдаленныхъ и смутныхъ картинъ. Сонъ рѣшительно бѣжалъ отъ его глазъ.
Онъ выпилъ послѣ обѣда рюмку вина, другую, третью, но безъ всякаго успѣха; никакія искусственныя средства не могли сомкнуть усталыхъ очей. Его мысли, безсвязныя и смутныя, волочили его безъ пощады по пятамъ дикихъ лошадей, какъ злодѣя, осужденнаго на мучительную пытку безъ отдыха и забвенія.
Какъ долго онъ сидѣлъ, преданный, такимъ образомъ, своимъ дикимъ мечтаніямъ, никто не мотъ сказать съ большею неправильностью, чѣмъ самъ онъ. Однако ему было извѣстно, что онъ пилъ долго и пилъ много при слабомъ свѣтѣ нагорѣвшей свѣчи, какъ вдругъ онъ вскочилъ съ своего мѣста и, пораженный внезапнымъ ужасомъ, началъ вслушиваться.
Не мечта обманула его. Земля дрожала, домъ грясся, воздухъ наполнялся дымомъ и ревомъ, и когда м-ръ Каркеръ, подходя къ окну, увидѣлъ причину всѣхъ этихъ явленій, его ужасъ не утихъ, и онъ отпрянулъ отъ окна, какъ будто неувѣренный въ своей безопасности.
ГІроклятіе раздалось въ ушахъ его и прогремѣло по окрестной долинѣ, извергаясь въ искрахъ и клубахъ дыма. Одна минута, и смолкло все. Каркеръ почувствовалъ, что бѣшеный демонъ отведенъ въ свою обычную колею и зажалъ свою пасть; даже теперь, когда рельсы желѣзной дороги, освѣщенные луннымъ свѣтомъ, были пусты и безмолвны, какъ пустыня, онъ трепеталъ всѣмъ тѣломъ и едва переводиль духъ.
И мерещилось ему, будто какая-то непреодолимая сила влечетъ его къ этой дорогѣ. Онъ вышелъ на свѣжій воздухъ и началъ бродить по ея краямъ, соображая недавній слѣдъ вагоновъ по искрамъ пепла, которыя еще лежали на пути. Пробродивъ минутъ тридцать въ этомъ направленіи, онъ вернулся назадъ и побрелъ мимо трактирнаго сада, все-таки придерживаясь краевъ желѣзной дороги и съ любопытствомъ разсматривая на досугѣ мосты, сигналы и лампы. Ему хотѣлось видѣть, какъ промчится здѣсь другая машина, которой ждали съ минуты на минуту.
И вотъ она искрится, визжитъ, дымится и рветъ, изрыгая пламя, угли, пепелъ и озирая красными глазами дрожащее пространство. За ея хвостомъ причалены грузныя массы, и кажется, что онѣ готовы взлетѣть на воздухъ. М-ръ Каркеръ дрожитъ и робкимъ, невѣрнымъ шагомъ идетъ къ воротамъ.
Еще и еще машина съ новымъ грузомъ и неистовымъ свирѣпствомъ. М-ръ Каркеръ приходилъ и уходилъ, гулялъ, дожидался, наблюдалъ и глазѣлъ съ какимъ-то дикимъ любопытствомъ, переходя отъ одной къ другой и удивляясь ихъ мѣднымъ лбамъ и массивнымъ колесамъ. "Какая въ нихъ гигантская сила! – думалъ м-ръ Каркеръ, – что, если подвернется кто подъ эти чудовищныя колеса? Уфъ! разлетится вдребезги!".
Отуманенный виномъ и продолжительною безсонницею, м-ръ Каркеръ чаще и чаще возвращался къ этимъ идеямъ, и онѣ громоздились въ его мозгу наравнѣ съ другими фантастическими призраками. Было около полуночи, когда онъ воротился въ свою комнату, но страшныя грезы отстраняли всякую возможность покоя, и онъ сидѣлъ, и думалъ, и мечталъ, и ждалъ съ какимъ-то судорожнымъ нетерпѣніемъ приближенія къ станціи новой машины.
Онъ легъ въ постель, почти безъ всякой надежды на сонъ, и насторожилъ свои уши. Заслышавъ черезъ нѣсколько минутъ колебаніе земли и дрожь своей спальни, онъ вскочилъ съ быстротою кошки, подбѣжалъ къ окну и принялся наблюдать, съ напряженнымь любопытствомъ, страшнаго гиганта съ багровыми глазами и открытой пастью, изъ которой съ шумомъ, трескомъ, грохотомъ и ревомъ извергались пылающіе угли, дымъ и пепелъ, разсыпаемый по ровной и гладкой стезѣ на далекое пространство. Потомъ, протирая глаза, онъ смотрѣлъ впередъ на дорогу, по которой думалъ ѣхать на солнечномъ восходѣ, такъ какъ здѣсь уже нельзя было разсчитывать на отдыхъ; затѣмъ онъ ложился опять, какъ будто для того, чтобы яснѣе слышать умственнымъ ухомъ однообразный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ и конскаго топота, впредь до прибытія на мѣсто новаго гиганта, который расшевелитъ и растревожитъ его вещественное ухо. Такъ продолжалось во всю ночь. Вмѣсто успокоенія и власти надъ собой, онъ утратилъ, казалось, и послѣднюю надежду обуздать встревоженныя чувства. Съ наступленіемъ разсвѣта онъ почувствовалъ невыносимую пытку разгоряченной мысли: прошедшее, настоящее и будущее волновались передъ нимъ въ смутныхъ образахъ, лишенныхъ всякой связи, и онъ потерялъ всякую возможность останавливать на нихъ свой взоръ.
– Въ которомъ часу приходитъ паровозъ? – спросилъ м-ръ Каркеръ слугу, который на разсвѣтѣ пришелъ въ его комнату со свѣчею въ рукахъ.
– Въ четверть пятаго, сэръ. Ровно въ четыре приходитъ, сударь, экстренная машина, но она здѣсь не останавливается никогда. Летитъ напроломъ, сэръ.
Каркеръ приставилъ руку къ своей пылающей головѣ и взглянулъ на свои часы. Было около половины четвертаго.
– Кажись, сэръ, никто съ вами не поѣдетъ, – замѣтилъ слуга. – Есть тутъ два джентльмена, но они дожидаются лондонскаго поѣзда.
– Вы, помнится, говорили, что y васъ никого не было, – сказалъ Каркеръ съ призракомъ своей старинной улыбки, назначавшейся для выраженія его подозрѣній.
– Это вчера, сэръ. Два джентльмена прибыли ночью съ малымъ поѣздомъ, который останавливается здѣсь. Угодно теплой воды, сэръ?
– Нѣтъ. Унесите назадъ свѣчу. Свѣтло и безъ огня.
Едва ушелъ лакей, онъ вскочилъ съ постели и подошелъ къ окну. Холодный утренній свѣтъ заступалъ мѣсто ночи, и небо покрывалось уже багровымъ заревомъ передъ солнечнымъ восходомъ. Онъ умылъ холодною водой свою голову и лицо, одѣлся на скорую руку, спустился внизъ, расплатился и вышелъ изъ трактира…
Утренній воздухъ повѣялъ на него прохладой, которая, какъ и вода, не имѣла для него освѣжительнаго свойства. Онъ вздохнулъ. Бросивъ взглядъ на мѣсто, гдѣ онъ гулялъ прошлую ночь, и на сигнальные фонари, безполезно теперь бросавшіе слабый отблескъ, онъ поворотилъ туда, гдѣ восходило солнце, величественное въ своей утренней славѣ.
Картина прекрасная, великолѣпная, божественно-торжественная! Когда м-ръ Каркеръ смотрѣлъ своими усталыми глазами, гдѣ и какъ въ безпредѣльномъ океанѣ всплывало спокойное свѣтило, которое отъ начала міра съ одинаковымъ привѣтомъ бросаетъ свои лучи на добродѣтель и порокъ, красоту и безобразіе, – кто скажетъ, что въ его, даже въ его грѣшной душѣ не родилась мысль о другой надзвѣздной жизни, гдѣ всемогущая рука положитъ несокрушимыя преграды распространенію зла? Если онъ вспоминалъ когда-нибудь о сестрѣ и братѣ съ чувствомъ нѣжности или угрызенія, кто скажеть, что это не было въ такую торжественную минуту?
Но теперь онъ не имѣлъ нужды въ братьяхъ и сестрахъ. Рука смерти висѣла надъ нимъ. Она вычеркнула его изъ списка живыхъ созданій, и онь стоитъ на краю могилы.
Онъ заплатилъ деньги за поѣздку въ то село, о которомъ думалъ, и до пріѣзда машины гулялъ покамѣстъ одинъ около рельсовъ, углубляясь по долинѣ и переходя чрезъ темный мостъ, какъ вдрутъ при поворотѣ назадъ, недалеко отъ гостиницы онъ увидѣлъ того самаго человѣка, отъ котораго бѣжалъ. М-ръ Домби выходилъ изъ двери, черезъ которую только что онь вышелъ самъ. И глаза ихъ встрѣтились.
Въ сильномъ изумленіи онъ пошатнулся и отпрянулъ на дорогу. Спутываясь больше и больше, онъ отступилъ назадъ нѣсколько шаговъ, чтобы оградить себя большимъ пространствомъ, и смотрѣлъ во всѣ глаза на своего преслѣдователя, насилу переводя ускоренное дыханіе.
Онъ услышалъ свистокъ, другой, третій, увидѣлъ, что на лицѣ его врага чувство злобной мести смѣнилось какимъ-то болѣзненнымъ страхомъ, почувствовалъ дрожь земли, узналъ, въ чемъ дѣло, испустилъ пронзительный крикъ, наткнулся на багровые глаза, потускнѣвшіе отъ солнечнаго свѣта, – и огненный гигантъ сбилъ его съ ногъ, растиснулъ, засадилъ въ зазубренную мельницу, разорвалъ его члены, обдалъ кипяткомъ, исковеркалъ, измололъ и съ презрѣніемъ выбросилъ на воздухъ изуродованныя кости.
Оправившись отъ изумленія, близкаго къ обмороку, путешественникъ, узнанный такимъ образомъ, увидѣлъ, какъ четверо убирали съ дороги что-то тяжелое и мертвенное, какъ они положили на доску этотъ грузъ, и какъ другіе люди отгоняли собакъ, которыя что-то обнюхивали на дорогѣ и лизали какую-то кровь, подернутую пепломъ.
Глава LVI
Радость за радостью и досада Лапчатаго Гуся
Мичманъ въ большой суетѣ. М-ръ Тутсъ и Сусанна, наконецъ, пріѣхали. Сусанна безъ памяти побѣжала на верхъ; м-ръ Тутсъ и Лапчатый Гусь вошли въ гостиную.
– О, голубушка моя, миссъ Флой! – кричала Сусанна Нипперъ, вбѣгая въ комнату Флоренеы. – Дойти до такихъ напастей въ собственномъ домѣ и жить одной безъ всякой прислуги, горлинка вы моя, сиротинка безпріютная! Ну теперь, миссъ Флой, не отойти мнѣ прочь ни за какія блага въ свѣтѣ: я не то чтобы какой-нибудь мокрый мохъ или мягкій воскъ, но вѣдь мое сердце и не камень, не кремень, съ вашего позволенія!
Выстрѣливъ этими словами залпомъ и безъ малѣйшихъ знаковъ препинанія, миссъ Нипперъ стояла на колѣняхъ передъ Флоренсой и теребила ее на всѣ стороны своими крѣпкими объятіями.
– Ангельчикъ мой! – кричала Сусанна. – Я знаю все, что было, и знаю все, что будетъ, и мнѣ душно, миссъ Флой!
– Сусанна! милая, добрая Сусанна!
– Благослови ее Богъ! Я была ея маленькою нянькой, когда она была ребенкомъ, и вотъ выходитъ она замужъ! Правда ли это, горлинка вы моя, красавица моя, правда ли? – восклицала Сусанна, задыхаясь отъ усталости и восторга, отъ гордости и печали, и еще Богъ знаетъ отъ какихъ противоположныхъ чувствъ.
– Кто вамъ это сказалъ? – спросила Флоренса.
– Силы небесныя, да это невинное созданье, м-ръ Тутсъ! – отвѣчала Сусанна. – Я знаю, что онъ говоритъ сущую правду, и убѣждена въ ней, какъ нельзя больше. Это самый преданный и невинный ребенокъ, какого съ огнемъ не найти среди бѣлаго дня. И будто горлинка моя, миссъ Флой, на самомъ дѣлѣ выходитъ замужъ? О, правда ли это, правда ли?…
Сусанна цѣловала милую дѣвушку, ласкала ее, клала свою руку на ея плечо, плакала, смѣялась, рыдала, и эти смѣшанныя чувства радости, состраданія, удовольствія, нѣжности, покровительства и сожалѣнія, съ какими она постоянно возвращалась къ своему предмету, были въ своемъ родѣ столь женственны и вмѣстѣ прекрасны, что не много подобныхъ явленій можно встрѣтить на бѣломъ свѣтѣ.
– Перестаньте, моя милая! – сказала, наконецъ, кроткимъ голосомъ Флоренса. – Вамъ надобно отдохнуть, успокоиться, Сусанна.
Миссъ Нипперъ усѣлась y ногъ Флоренсы вмѣстѣ съ Діогеномъ, который въ изъявленіе искренней дружбы уже давно вилялъ хвостомъ и лизалъ ея лицо. Поглаживая одной рукою Діогена и приставляя другую къ своимъ глазамъ, она призналась, что теперь гораздо спокойнѣе, и въ доказательство принялась рыдать и смѣяться громче прежняго.
– Я… я… право, душечка моя, миссъ Флой, я въ жизнь не видала такого созданія, какъ этотъ Тутсъ. Да и не увижу никогда, никогда.
– Онъ очень добръ, – сказала Флоренса.
– И очень смѣшенъ, – прибавила Сусанна. – Послушали бы вы, какъ онъ изъяснялся со мной въ каретѣ, между тѣмъ какъ этотъ бѣшеный Гусь сидѣлъ на козлахъ.
– Насчетъ чего, Сусанна? – робко спросила Флоренса.
– Да насчетъ лейтенанта Вальтера, капитана Гильса, насчетъ васъ, миссъ Флой, и безмолвной могилы, – сказала Сусанна.
– Безмолвной могилы? – повторила Флоренса.
– Онъ говоритъ, – продолжала Сусанна, разражаясь бурнымъ истерическимъ смѣхомъ, – говоритъ, что непремѣнно и безъ малѣйшаго замедленія сойдетъ въ могилу, благословляя вашу судьбу и желая всевозможныхъ благъ лейтенанту Вальтеру. Тутъ однако нечего тревожиться, милая моя миссъ Флой: онъ слишкомъ счастливъ чужимъ счастьемъ и будетъ жить на славу. М-ръ Тутсъ – не Соломонъ – этого о немъ нельзя сказать, онъ и не будетъ Соломономъ, но въ томъ могу поручиться, что еще никто не видалъ на свѣтѣ такого честнаго, великодушнаго, безкорыстнаго добряка.
Сдѣлавъ эту энергичную декларацію, миссъ Нипперъ продолжала хохотать до упаду и едва собралась съ силами извѣстить, что м-ръ Тутсъ дожидается внизу, въ сладкой надеждѣ вознаградить себя лицезрѣніемъ Флоренсы за усердные труды, поднятые въ послѣднюю экспедицію.
Флоренса поручила сказать, что она надѣется имѣть удовольствіе благодарить лично м-ра Тутса, и Сусанна, спустившись внизъ, немедленно привела этого молодого джентльмена, наружность котораго все еще была въ ужасномъ безпорядкѣ и обличала сильное внутреннее волненіе.
– Миссъ Домби, – началъ м-ръ Тутсъ, – быть представленнымъ опять… я нахожусь… имѣя позволеніе… относительно вашего здоровья… то есть, я рѣшительно не знаю, что я говорю; но это ничего, миссъ Домби, ей Богу, ничего!
Флоренса съ улыбкой подала ему обѣ руки, и на ея лицѣ заискрилась самая граціозная благодарность.
– Вы такъ много для меня сдѣлали, добрый м-ръ Тутсъ, что y меня недостаетъ словъ для выраженія вамъ своей глубокой признательности.
– Если бы вы, миссъ Домби, – сказалъ м-ръ Тутсъ какимъ-то благоговѣйнымъ голосомъ, – могли какъ-нибудь, при своемъ ангельскомъ характерѣ, или, по крайней мѣрѣ, захотѣли проклясть меня, будьте увѣрены, отъ вашихъ проклятій было бы мнѣ не легче, чѣмъ отъ этихъ незаслуженныхь выраженій благодарности и небесной доброты. Ваши слова дѣйствуютъ на меня… такъ сказать… но это собственно ничего, и не въ этомъ рѣчь.
На это, разумѣется, трудно было пріискать приличньгй отвѣтъ, и Флоренса ограничилась лишь тѣмъ, что поблагодарила его опять.
– Я бы желалъ, миссъ Домби, воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы войти въ нѣкоторыя объясненія, разумѣется, если вы позволите.
– Сдѣлайте милость.
– Мнѣ слѣдовало имѣть удовольствіе привести къ вамъ Сусанну гораздо раньше; но, во-первыхъ, мы не знали имени родственника, къ которому она уѣхала, a во-вторыхъ, оказалось, что она оставила домъ этого родственника и переселилась куда-то въ другое мѣсто. То есть, я вамъ скажу, если бы не Лапчатый Гусь, который уменъ, какъ нельзя болѣе, то я бы никакъ не добился толку относительно мѣста жительства миссъ Нипперъ.
Флоренса улыбнулась.
– Но не въ этомъ сущность дѣла, – продолжалъ м-ръ Тутсъ. – Общество Сусанны, увѣряю васъ, миссъ Домби, было для меня утѣшеніемъ и отрадой въ этомъ проклятомъ состояніи духа, которое легче вообразить, чѣмъ описать. Путешествіе было для меня истинной усладой и, такъ сказать, вознагражденіемъ. Но не въ этомъ сущность дѣла. Миссъ Домби, я имѣлъ счастье замѣчать вамъ и прежде, что я далеко не изъ числа людей, y которыхъ, что называется, мозгъ въ здоровомъ состояніи. Мнѣ это очень хорошо извѣстно. Едва ли сыщется еще человѣкъ, который бы такъ отлично понималъ всю пустоту своей головы, какъ я, и если нѣкоторые люди называли меня безмозглымъ, то я нахожу, что они были въ этомъ отношеніи совершенно правы. Все это однако, миссъ Домби, отнюдь не мѣшаетъ мнѣ представлять въ ясномъ свѣтѣ свои отношенія къ лейтенанту Вальтеру. Пусть, если можно, увеличится еще больше моя душевная пытка, я обязанъ сказать, что лейтенантъ Вальтеръ – прекрасный молодой человѣкъ и, по моему мнѣнію, достоинъ благословенія; которое нисходитъ на его… на его чело. Дай Богъ ему силу и возможность оцѣнить во всей полнотѣ неземное блаженство, котораго оказался недостойнымъ другой человѣкъ, несчастнѣйшій изъ всѣхъ животныхъ въ этомъ мірѣ! Но все-таки не въ этомъ сущность дѣла. Миссъ Домби, капитанъ Гильсъ мой истинный другъ, и я не хочу сомнѣваться, что ему по временамъ было бы пріятно видѣть меня въ своемъ домѣ, точно такъ же, какъ я, съ своей стороны всегда съ особеннымъ удовольствіемъ сталъ бы принимать y себя капитана Куттля. Мы понимаемъ и цѣнимъ другъ друга. Но я не могу забыть, что разъ въ своей жизни я велъ себя неприлично на одномъ изъ угловъ Брайтонской площади, и если въ этомъ послѣднемъ отношеніи мое присутствіе будетъ вамъ казаться непріятнымъ, то я прошу только сказать мнѣ объ этомъ теперь, и, будьте увѣрены, я пойму васъ совершенно. Я не огорчусь, не посѣтую, не приду въ отчаяніе; напротивъ, я почту себя счастливымъ и стану гордиться, что имѣлъ честь удостоиться вашего довѣрія. Вотъ въ чемъ сущность дѣла, миссъ Домби.
– М-ръ Тутсъ, – отвѣчала Флоренса, – вы мой старинный и вѣрнѣйшій другъ, какъ же пришло вамъ въ голову, что мнѣ было бы непріятно васъ видѣть въ этомъ домѣ? Встрѣча съ вами, будьте увѣрены, всегда доставить мнѣ большое удовольствіе, и только одно удовольствіе.
– Миссъ Домби, – сказалъ м-ръ Тутсъ, вынимая платокъ изъ кармана, – если теперь я пролилъ слезу, то это – слеза радости. Будьте, однако, спокойны: это ничего, и премного вамъ обязанъ. Послѣ того, что вы сейчасъ сказали, я считаю нужнымъ предувѣдомить васъ, миссъ Домби, что я. не намѣренъ впередъ неглижировать своимъ костюмомъ и не обращать никакого вниманія на свою наружность, какъ это дѣлалъ вѣ послѣднее время.
Флоренса, не безъ нѣкотораго смущенія, должна была одобрить это намѣреніе.
– Относительно этого пункта, – продолжалъ м-ръ Тутсъ, – я держусь собственно тѣхъ мыслей, что всякій порядочный человѣкъ, прежде чѣмъ опуститься въ безмолвную могилу, долженъ вести себя приличнымъ и всегда нѣсколько изящнымъ образомъ. Поэтому съ этой поры я тщательно стану наблюдать, чтобы сапоги мои были вычищены и высвѣтлены самою лучшею ваксой. Такое замѣчаніе, миссъ Домби, конечно, не имѣетъ для васъ никакой важности, но я осмѣлился его сдѣлать въ вашемъ присутствіи первый и послѣдній разъ. Благодарю васъ отъ всего моего сердца. Если вообще я не имѣю той чувствительности, какую бы хотѣли во мнѣ видѣть мои искренніе друзья, зато могу увѣрить честнымъ и благороднымъ словомъ, я чувствую всегда вовремя и кстати, что требуютъ приличія и любезность отъ всякаго порядочнаго человѣка. Если, напримѣръ, въ этомъ отношеніи мнѣ нужно выразить то, что я чувствую въ настоящую минуту, то я… я уже давно понимаю, что мнѣ пора идти.
Раскланявшись, какъ слѣдуетъ порядочному джентльмену, м-ръ Тутсъ, утѣшенный и успокоенный, сошелъ внизъ и отыскалъ въ магазинѣ капитана Куттля.
– Капитанъ Гильсъ, – началъ м-ръ Тутсъ, – настоящая наша бесѣда съ вами должна быть покрыта не иначе, какъ священною печатью довѣрія и совершеннѣйшей искренности. Это, собственно говоря, будетъ продолженіемъ того, что сейчасъ происходило наверху между мною и миссъ Домби.
– Начинай, дружище, начинай!
– Миссъ Домби, я полагаю, скоро будетъ соединена съ лейтенантомъ Вальтеромъ? Такъ ли, капитанъ Гильсъ?
– Такъ, любезный другъ. Мы всѣ товарищи по этому дѣлу и причаливаемъ въ одну сторону. Валли и общая услада нашего сердца будутъ соединены, тотчасъ же послѣ того, какъ ихъ окликнутъ въ домѣ благодати, – шепталъ ему на ухо капитанъ Куттль.
– Окликнутъ! – повторилъ Тутсъ.
– Да, мой другъ, въ церкви, вонъ тамъ! – сказалъ капитанъ, указывая своимъ пальцемъ черезъ плечо.
– Вотъ что! охъ!
– A потомъ, – продолжалъ капитанъ своимъ хриплымъ шепотомъ, разглаживая спину и плечи м-ра Тутса, – затѣмъ что послѣдуетъ? Наша услада, какъ залетная птичка, выпорхнетъ изъ родного гнѣздышка и отлетитъ далеко, далеко, за широкія моря! Они ѣдутъ въ Китай, пріятель!
– Великій Боже! – воскликнулъ м-ръ Тутсъ.
– Да, любезный другъ. Корабль, принявшій его на свой бортъ, когда онъ носился по бурнымъ волнамъ, ведетъ торговлю съ Китаемъ, и Вальтеръ въ продолженіе своего путешествія заслужилъ себѣ всеобщую благосклонность. Его полюбили на землѣ и на морѣ, такъ какъ онъ, видишь ты, прекрасный и очень смышленый молодой человѣкъ. И вотъ, когда умеръ въ Кантонѣ суперкаргъ, т. е. главный корабельный приказчикъ, то мѣсто его досталось Вальтеру, и теперь онъ станетъ завѣдывать въ этой должности другимъ кораблемъ, который принадлежитъ тѣмъ же владѣльцамъ. По этой-то причинѣ, любезный другъ, наша общая услада и поѣдетъ вмѣстѣ съ Вальтеромъ въ Китай.
М-ръ Тутсъ и капитанъ разомъ испустили по глубокому вздоху.
– Что же дѣлать, любезный другъ? – продолжалъ капитанъ. – Она любитъ его сердечно. Онъ любитъ ее сердечно. Тотъ, кто задумалъ бы ихъ разлучить и оторвать другъ отъ друга, былъ бы лютымъ звѣремъ, a не человѣкомъ. Когда она безпріютной и бездомной сиротой пришла сюда и упала на эти доски, ея израненное сердце было разбито, сокрушено. Я это знаю; я это видѣлъ собственными глазами, я, Эдуардъ Куттль, мореходъ великобританскій. Но теперь въ ея сердцѣ истинная, вѣрная, постоянная любовь, которую не сокрушатъ человѣческія силы. Если бы, напримѣръ, случилось такъ, что я не зналъ бы этого, и не вѣдалъ, что Вальтеръ ея истинный братъ и возлюбленный, a она его сестра и первая любовь, я скорѣе отрубилъ бы здѣсь эти руки и ноги, чѣмъ допустилъ бы ее улетѣть за широкія моря. Но я знаю дѣла такъ, какъ они есть, – и что же такое? Пусть, они ѣдутъ съ миромъ, и да будетъ воля Божія! аминь!
– Капитанъ Гильсъ, – сказалъ м-ръ Тутсъ, – позвольте мнѣ имѣть удовольствіе пожать вашу руку. Вы говорите такъ хорошо, такъ хорошо, что невольно распространяется теплота по всему тѣлу, особенно когда вы произносите: аминь. Вамъ извѣстно, капитанъ Гильсъ, что и я до безумія любилъ миссъ Домби.
– Развеселись, пріятель! – сказалъ капитанъ, положивъ свою руку на плечо м-ра Тутса. – Стой и держись крѣпче,
– Я и хочу развеселиться, – капитанъ Гильсъ и по возможности держаться крѣпче. Только когда откроетъ свою пасть передъ моими глазами широкая могила я приготовлюсь къ похоронамъ, но не прежде. Не имѣя въ настоящую минуту никакой власти надъ собою, я покорнѣйше прошу васъ быть такъ добрымъ, принять на себя трудъ передать лейтенанту Вальтеру слѣдующій пунктъ.
– Пунктъ, пріятель, – повторилъ капитанъ, – какой же?
– Миссъ Домби, въ своемъ неизреченномъ снисхожденіи, – продолжалъ м-ръ Тутсъ, вытирая глаза, – изволила сказать, что мое присутствіе можетъ ей доставить нѣкоторое удовольствіе, и я увѣренъ, что всѣ въ этомъ домѣ, со включеніемъ васъ, капитанъ Гильсъ, будутъ снисходительно смотрѣть на присутствіе безталаннаго горемыки, который, очевидно, рожденъ на свѣтъ по какой-то непростительной ошибкѣ. Поэтому, Капитанъ Гильсъ, я теперь безъ церемоніи стану заходить сюда по вечерамъ, пока всѣ мы будемъ вмѣстѣ. Но просьба моя, собственно говоря, такого рода. Если, паче чаянія, мнѣ покажется когда-нибудь, что я не могу вынести взоровъ лейтенанта Вальтера и выбѣгу изъ комнаты, я надѣюсь, вы оба, капитанъ Гильсь, будете считать это несчастьемъ и отнюдь не преступленіемъ съ моей стороны и будете убѣждены, что я ни къ кому не питаю въ своей душѣ злобы или ненависти, и всего менѣе къ лейтенанту Вальтеру. Надѣюсь также, вы оба примете на себя трудъ дѣлать по этому поводу замѣчанія, что я вышелъ, вѣроятно, прогуливаться на свѣжемъ воздухѣ, или, всего вѣрнѣе, посмотрѣть, какъ идетъ время на часахъ королевской биржи. Если, капитанъ, вы войдете со мной въ эти планы и дадите положительный отвѣтъ за лейтенанта Вальтера, это будетъ величайшимъ облегченіемъ для моихъ чувствъ и такой отрадой, за которую я не постоялъ бы удѣлить значительную часть своей собственности.
– Любезный другъ, – отвѣчалъ капитанъ, – ни слова больше. За какую бы веревку ты ни ухватился, я и Вальтеръ Гэй будемъ тянуть ее изо всей мочи.
– Капитанъ Гильсъ, благодарю васъ, вы утѣшили горемыку и сняли грузъ съ его сердца. Я желаю сохранить доброе мнѣніе обо всемъ и обо всѣхъ, хотя рѣшительно не знаю, какъ выразить свои чувства. На душѣ такъ полно, что кажется, будто льется черезъ край, a захочешь высказаться, – языкъ ии съ мѣста, какъ будто привинтили его къ зубамъ. Это все равно, если бы, напримѣръ, Борджесъ и компанія обѣщали своему заказчику сдѣлать какія-нибудь необычайныя панталоны и потомъ не могли бы выкроить того, что y нихъ на душѣ.
Пояснивъ такимъ образомъ свою оригинальную мысль, м-ръ Тутсъ пожелалъ капитану Куттлю всевозможныхъ благъ и отправился во свояси.
Капитанъ Куттль, окруженный въ домѣ усладой сердца и Сусанной, былъ счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ и наслаждался неподдѣльнымъ блаженствомъ, которое съ каждымъ днемъ увеличивалось все больше и больше. Онъ почасту и подолгу производилъ глубокомысленныя совѣщанія съ миссъ Сусанной Нипперъ, необычайная мудрость и рѣшительное могущество которой служили для него предметомъ постояннаго удивленія, ибо никогда не забывалъ Куттль, какъ сія дѣвица изъявила нѣкогда желаніе ополчиться противъ самой м-съ Макъ Стингеръ, женщины экстраординарной и непобѣдимой въ своемъ родѣ. Послѣ одного изъ такихъ совѣщаній, онъ явился къ Флоренсѣ съ докладомъ, что нѣкоторыя основательныи причины и разумныя соображенія заставляютъ его желать, чтобы въ домѣ поселилась какая-нибудь женщина, всего лучше знакомая, которая бы по хозяйству имѣла верховный надзоръ надъ дочерью пожилой леди, засѣдавшей по обыкновенію подъ синимъ зонтикомъ на птичьемъ рынкѣ. Сусанна, вызванная подать свой голосъ, немедленно объявила, что, по ея мнѣнію, ничего не можетъ быть лучше м-съ Ричардсъ. Флоренса засіяла при этомъ имени, и совѣщаніе окончилось само собою. Въ тотъ же день послѣ обѣда, Сусанна отправилась къ жилищу м-ра Тудля, навела необходимыя справки, и вечеромъ съ большимъ тріумфомъ воротилась домой вмѣстѣ съ розовою, вѣчно цвѣтущею Полли, которая, при видѣ Флоренсы, обнаружила почти такія же эксцентричныя чувства, какъ сама миссъ Нипперъ.