Слезы, выступившія на глазахъ ея, доказали, что спокойное выраженіе лица ея было не больше, какъ прекрасная маска; она сохранила, однако, это выраженіе и продолжала:
– Ты права: я видѣла, я знаю, что ты не любима. Но повѣрь мнѣ, – скоро ты сама въ этомъ убѣдишься, – никто въ мірѣ не годенъ меньше меня исправить дѣло и помочь тебѣ. Не спрашивай меня почему и не говори мнѣ никогда ни объ этихъ отношеніяхъ, ни о моемъ мужѣ; тутъ мы должны быть, какъ мертвыя другъ для друта, должны молчать, какъ могила.
Нѣсколько времени просидѣла она молча; Флоренса едва смѣла дышать; неясныя тѣни истины, со всѣми ея послѣдствіями, носились передъ ея устрашеннымъ, недовѣрчивымъ воображеніемъ. Съ лица Эдиѳи, когда она кончила говорить, начало исчезать мраморно-спокойное выраженіе, и черты его сдѣлались мягче, какъ всегда бывало при свиданіи съ Флоренсою наединѣ. Она встала, обняла Флоренсу, пожелала ей доброй ночи и вышла быстро, не оглядываяеь.
Флоренса легла; свѣтъ камина слабо освѣщалъ комнату; Эдиѳь возвратилась, говоря, что спальня ея пуста, и что ей не спится; она придвинула сгулъ къ камину, сѣла и устремила взоръ на угасающій огонь. Флоренса, лежа въ своей постели, тоже слѣдила за послѣдними переливами огня; красное зарево и благородная фигура Эдиѳи, съ ея распущенными волосами и задумчиво горящими глазами, начали мало-по-малу сливаться и, наконецъ, вовсе исчезли. Флоренса уснула.
Сонъ не освободилъ ее, однако, отъ опредѣленнаго впечатлѣнія предшествовавшихъ ему часовъ; ей стало тяжело и страшно. Ей снилось, что она отыскиваетъ отца въ какой-то пустынѣ, что всходитъ по слѣдамъ его на страшныя вершины, спускается въ бездонныя пропасти, что она можетъ чѣмъ-то спасти его отъ ужасныхъ страданій, но не знаетъ, чѣмъ именно, и не можетъ достигнуть цѣли. Потомъ онъ представился ей мертвымъ; онъ лежалъ на этой же постели, въ этой самой комнатѣ, и она припала къ холодной груди его съ сознаніемъ, что онъ никогда не любилъ ея. Потомъ сцена измѣнилась: передь ней текла рѣка, и слышался знакомый жалобный голосъ. И она видѣла издали Павла, протягивающаго къ ней руки, a возлѣ него стояла спокойно молчаливая фигура Вальтера. Эдиѳь являлась во всѣхъ этихъ сценахъ, то на радость, то на горе Флоренсы; наконецъ, обѣ онѣ очутились на краю могилы; Эдиѳь указала въ глубину ея, Флоренса взглянула и увидѣла лежащую тамъ – другую Эдиѳь!
Въ ужасѣ она вскрикнула и проснулась. Чей-то нѣжный голосъ, чудилось ей, говоритъ ей на ухо: "Успокойся, Флоренса! это только сонъ!" И она протянула руки, отвѣчая на ласку своей новой матери, выходящей въ дверь. Флоренса вскочила и не знала, на яву или во снѣ все это происходило; одно только было для нея ясно, что въ каминѣ чернѣлъ угасшій пепелъ, и что она была одна.
Такъ прошла ночь послѣ пріѣзда счастливой четы домой.
Глава XXXVI
Новоселье
Много прошло подобныхъ дней, съ тою только разницей, что новобрачные принимали гостей и ѣздили съ визитами, что y м-съ Скьютонъ собирались по утрамъ пріятели, въ томъ числѣ непремѣкно майоръ Багстокъ, и что Флоренса уже не встрѣчала болѣе взоровъ отца, хотя и видѣла его каждый день. Съ маменькой она бесѣдовала тоже не много; Эдиѳь обращалась со всѣми въ домѣ, кромѣ Флоренсы, гордо и повелительно, и Флоренса не могла не замѣтить этого. Возвращаясь домой, Эдиѳь всегда приходила къ ней или звала ее къ себѣ, и, уходя спать, непремѣнно навѣдывалась къ ней въ комнату, въ какой бы то часъ ночи ни было; онѣ долго просиживали вмѣстѣ, но всегда въ задумчивомъ молчаніи.
Флоренса, ожидавшая такъ много отъ этого брака, невольно сравнивала иногда настоящее великолѣпіе дома съ прежнимъ мрачнымъ запустѣніемъ его и думала, скоро ли пробудится въ немъ семейная жизнь? Смутное чувство говорило ей, что теперь никто въ немъ не дома, хотя всѣ утопаютъ въ изобиліи и роскоши. Сколько часовъ днемъ и ночью провела Флоренса въ грустномъ раздумьи, сколько слезъ пролила она о погибшей надеждѣ, вспоминая рѣшительныя слова Эдиѳи, что "никто меньше ея не способенъ указать ей пути къ сердцу отца!" Скоро Флоренса рѣшилась думать, что Эдиѳь запретила ей касаться этого предмета въ разговорѣ изъ сожалѣнія, видя всю невозможность перемѣны въ чувствахъ м-ра Домби. Безкорыстная во всемъ, Флоренса рѣшилась скрывать боль отъ новой раны, чтобы не давать воли темнымъ догадкамъ. Она все еще надѣялась, что семейная жизнь ихъ пойдетъ лучше, когда все въ домѣ установится своимъ порядкомъ. О себѣ она думала мало и горевала меньше.
Если никто изъ жильцовъ этого дома и не чувствовалъ себя дома, зато положено было, чтобы передъ глазами публики м-съ Домби безъ отлагательства явилась полной хозяйкой. М-ръ Домби и м-съ Скьютонъ озаботились устройствомъ цѣлаго ряда торжественныхъ празднествъ въ честь недавняго бракосочетанія; положено было объявить, что м-съ Домби принимаетъ въ такой-то день, и пригласить, отъ имени Домби и его супруги, множество разнокалибернаго народу обѣдать y нихъ въ назначенный день.
М-ръ Домби представилъ списокъ разныхъ магнатовъ, которыхъ должно пригласить съ его стороны; м-съ Скьютонъ, распоряжавшаяся за любезную дочь свою, смотрѣвшую на всѣ эти сборы съ гордымъ равнодушіемъ, представила другой списокъ, въ которомъ были означены имена: братца Феникса, не возвратившагося еще, къ ущербу своей движимости, въ Баденъ-Баденъ, и множество разныхъ мотыльковъ, порхавшихъ въ различныя времена вокругъ пламени прекрасной Эдиѳи или ея маменьки, безъ малѣйшаго ущерба для собственныхъ крыльевъ. Флоренса была включена въ число присутствующихъ за столомъ по приказанію Эдиѳи, данному по поводу минутнаго сомнѣнія и нерѣшительности со стороны м-съ Скьютонъ; и Флоренса, инстинктивно чувствуя каждую мелочь, задѣвавшую отца, молча приняла участіе въ праздникахъ.
Первый праздникъ начался съ того, что м-ръ Домби, въ огромномъ накрахмаленномъ галстухѣ, вошелъ въ пріемную и ходилъ по ней до обѣденнаго часа. Потомъ начали пріѣзжать гости: первый явился, съ необыкновенной точностью, страшный богачъ, директоръ остъ-индской компаніи, въ жилетѣ, состроенномъ, по-видимому, какимъ-нибудь молодцомъ, плотникомъ, но въ сущности сшитомъ изъ нанки. Потомъ м-ръ Домби пошелъ засвидѣтельствовать свое почтеніе супругѣ, съ точностью обозначивши часъ и минуту; потомъ директоръ остъ-индской компаніи оказался, касательно бесѣды, совершенно мертвымъ, a м-ръ Домби – совершенно неспособнымъ воскресить его, и директоръ сидѣлъ, уставивши глаза въ каминъ, пока не явилась помощь въ образѣ м-съ Скьютонъ, которую онъ принялъ за м-съ Домби, и разыпался передъ ней въ поздравленіяхъ.
Потомъ явился директоръ банка, человѣкъ, который, по общему мнѣнію, могъ купить и перекупить что угодно, и отличался необыкновенной скромностью рѣчей. Онъ слегка упомянулъ о своей дачкѣ близъ Кингстона на Темзѣ и прибавилъ, что если м-ру Домби вздумается когда-нибудь посѣтить его тамъ, такъ онъ угоститъ его, чѣмъ Богъ послалъ. "Я живу пустынникомъ, – продолжалъ онъ, – такъ куда мнѣ звать къ себѣ дамъ; впрочемъ, если м-съ Домби случится быть въ той сторонѣ и вздумается сдѣлать мнѣ честь взглянуть на мой бѣдный садикъ съ маленькимъ цвѣтникомъ, такъ я почту себя чрезвычайно счастливымъ".
Вѣрный своему характеру, директоръ банка былъ одѣтъ очень просто: на шеѣ кусокъ кембрика, толстые башмаки, фракъ вдвое шире его персоны и брюки на четверть короче ногъ. Когда м-съ Скьютонъ упомянула объ оперѣ, онъ сказалъ, что посѣщаетъ оперу очень рѣдко, что это не по его карману. Такія рѣчи, по-видимому, очень его услаждали и тѣшили: онъ опускалъ послѣ нихъ руки въ карманы и съ необыкновеннымъ самодовольствомъ поглядывалъ на слушателей,
Потомъ явнлась м-съ Домби, прекрасная и гордая; она смотрѣла на все и на всѣхъ съ такимъ презрѣніемъ, какъ-будто брачный вѣнокъ на головѣ ея былъ сплетенъ изъ стальныхъ иголъ и требовалъ смиренія, a она, очевидно, готова была скорѣе умереть. Съ нею вошла Флоренса. Лицо Домби омрачилось, когда онъ увидѣлъ ихъ вмѣстѣ; но никто этого не замѣтилъ. Флоренса не смѣла взглянуть на него, a Эдиѳь, въ высокомѣрномъ равнодушіи, не обратила на него ни малѣйшаго вниманія.
Скоро пріемная наполнилась гостями. Наѣхали разные директора, предсѣдатели компаній, почтенныя дамы съ цѣлыми магазинами на головахь, братецъ Фениксъ, майоръ Багстокъ, пріятельницы м-съ Скьютонъ, съ цвѣтущими, какъ макъ, лицами и жемчугомъ на морщинистыхъ шеяхъ. Въ числѣ послѣднихъ – молодая дама шестидесяти пяти лѣтъ, очень легко одѣтая, съ голой шеей и плечами; она говорила какимъ-то заманчивымъ тономъ и стыдливо потупляла рѣсницы; вообще въ манерахъ ея было что-то неопредѣлимое словами, что такъ часто привлекаетъ пылкую юность.
Большая часть гостей м-ра Домби была молчалива, a большая часть гостей м-съ Домби – говорлива; между ними не было никакой симпатіи, и гости м-съ Домби, по какому-то матнетическому согласію, образовали союзъ противъ гостей м-ра Домби, которые, одиноко расхаживая по комнатамъ или забиваясь подальше въ разные углы, были затерты обществомъ, загорожены софами и, сверхъ разныхъ другихъ неудобствъ, испытывали толчки по головамъ отъ внезапно открывающихся дверей.
Слуга доложилъ, что подали кушать. М-ръ Домби повелъ пожилую даму, похожую на подушку изъ краснаго бархата, набитую банковыми билетами; Фениксъ повелъ м-съ Домби, майоръ Багстокъ – м-съ Скьютонъ; юная дама съ голыми плечами досталась директору остъ-индской компаніи; остальныя дамы выдержали минутный смотръ остальныхъ кавалеровъ; потомъ пары сперлись въ дверяхъ и отрѣзали отъ столовой семь смирныхъ джентльменовъ, одиноко оставшихся въ гостиной. Когда уже всѣ сѣли за столъ, вышелъ еще одинъ изъ этихъ семи круглымъ сиротою, сконфузился, началъ улыбаться и, въ сопровожденіи метръ-д'отеля, обошелъ два раза вокругъ стола, ища мѣста. Мѣсто отыскалось, наконецъ, по лѣвую руку м-съ Домби, послѣ чего онъ уже окончательно поникъ головою.
Братецъ Фениксъ былъ въ ударѣ и смотрѣлъ молодецъ молодцомъ. Но онъ былъ ужасно забывчивъ и разсѣянъ въ минуты веселья, и въ настоящемъ случаѣ привелъ въ ужасъ все общество. Воть какъ это случилось.
Молодая дама, доставшаяся директору остъ-индской компаніи, посматривала на Феникса очень нѣжно и умѣла прилавировать со своимъ кавалеромь къ мѣсту, какъ разъ возлѣ Феникса. Директоръ былъ въ ту же минуту забытъ и, осѣненный съ другой стороны чудовищною черною бархатною наколкою на костлявой головѣ дамы съ вѣеромъ, палъ духомъ и уничтожился. Фениксъ и молодая дама разговаривали о чемъ-то очень живо и весело; оиа такъ много смѣялась его разсказу, что майоръ Багстокъ, сидѣвшій противъ нихъ съ м-съ Скьютонъ, спросилъ, прилично извинившись, нельзя ли узнать, чему они смѣются?
– Вздоръ! – отвѣчалъ Фениксъ, – не стоитъ разсказывать; анекдотъ, случившійся съ Джакомъ Адамсомъ.
Общее вниманіе было обращено на Феникса.
– М-ръ Домби, – продолжалъ онъ, – вѣрно помнитъ Джака Адамса; Джака, а не Джоя; Джой – это братъ его.
М-ръ Домби отвѣчалъ отрицательно. Но одинъ изъ семи смирныхъ джентльменовъ совершенно неожиданно вмѣшался въ разговоръ, объявивъ, что онъ зналъ его, и прибавилъ: "Ну, какъ же, тотъ, что ходитъ всегда въ гессенскихъ сапогахъ".
– Истинно, – подхватилъ Фениксъ, наклонившись впередъ взглянуть на смѣльчака и одобрить его улыбкой; – это Джакъ. Джой ходилъ…
– Въ сапогахъ съ отворотами! – прервалъ его смирный джентльменъ, въ каждомъ словѣ выигрывая все болѣе и болѣе во мнѣніи общества.
– Вы, значитъ, коротко ихъ знаете? – продолжалъ Фениксъ.
– Я зналъ ихъ обоихъ.
– Славный малый, этотъ Джакъ! – сказалъ Фениксъ.
– Чудесный, – отвѣчалъ смирный джентльменъ, ободренный своимъ успѣхомъ. – Одинъ изъ лучшихъ людей, какихъ я только зналъ.
– Вы, безъ сомнѣнія, слышали уже эту исторію?
– Не знаю… разскажите, – отвѣчалъ смирный, закинувшя голову и улыбаясь на потолокъ, какъ человѣкъ, который уже знаетъ, въ чемъ тутъ штука.
– Случай самъ по себѣ вздорный, – сказалъ Фениксъ, оглядывая гостей съ улыбкой, – не стоило бы и разсказывать, да самъ-то Джакъ высказывается тутъ очень хорошо. Джака пригласили куда-то на свадьбу, – чуть ли не въ Баркширъ.
– Въ Шропширъ, – счелъ себя обязаннымъ замѣтить скромный джентльменъ,
– Что? A? Ну, да это все равно, – продолжалъ Фениксъ, – дѣло въ томъ, что его пригласили на свадьбу. Поѣхалъ, вотъ хоть бы и мы, напримѣръ, имѣя честь получить приглашеніе на свадьбу моей любезной родственницы и м-ра Домби, не заставили повторять себѣ этого два раза и чертовски рады были сойтись по случаю такого событія. Джакъ и поѣхалъ. A нужно вамъ знать, что это прехорошенькая дѣвушка выходила за человѣка, котораго ни въ грошъ не ставила, a согласилась только ради его несмѣтнаго богатства. Возвратившись со свадьбы въ городъ, Джакъ встрѣчается съ однимъ изъ своихъ знакомыхъ. "Ну, что, Джакъ? – спрашиваетъ знакомый, – что наша неравная чета?" – Неравная? – отвѣчалъ Джакъ. – Напротивъ того, дѣло слажено на чистоту: она какъ слѣдуетъ, куплена, онъ, какъ слѣдуетъ, проданъ!
Ужасъ злектрическою искрою пробѣжалъ по всему обществу, Фениксъ вдругъ онѣмѣлъ на самомъ патетическомъ мѣстѣ своего разсказа. Ни единой улыбки не вызвалъ этотъ единственный предметъ общаго разговора въ продолженіе всего обѣдаю Воцарилось глубокое молчаніе; смирный джентльменъ, рѣшительно не знавшій, въ чемъ состоитъ анекдотъ, и въ этомъ отношеніи невинный, какъ не рожденный еще младенецъ, имѣлъ несчастіе прочесть во взорахъ всѣхъ гостей, что они считаютъ его главнѣйшимъ виновмикомъ неловкой выдумки.
Лицо м-ра Домби вообще было не очень измѣнчиво; a теперь, облеченное, по случаю праздника, въ торжествеыность, не выразило при этомъ разсказѣ ничего особеннаго; оиъ замѣтилъ голько, среди всеобщаго молчанія, что "исторія хороша". Эдиѳь быстро взглянула на Флоренсу, ио, впрочемь, оставалась совершенно безстрастна и равнодушна.
Блюда слѣдовали за блюдами, на столѣ блестѣло серебро и золото, лежали кучи разныхъ фруктовъ; подали дессертъ, явилось мороженое, – статья совершенно излишняя за столомъ м-ра Домби. Обѣдъ кончился подъ громкую музыку безпрестанныхъ ударовъ молотка, по случаю пріѣзда новыхъ гостей, которымъ досталось только понюхать, чѣмъ пахло въ столовой. Когда м-съ Домби встала съ своего мѣста, стоило посмотрѣть на ея супруга, какъ онъ, въ накрахмаленномъ галстукѣ, сталъ y дверей растворить ихъ для дамъ, и какъ она прошла мимо него съ Флоренсой.
Картина была замѣчательна: y дверей торжественная фигура м-ра Домби; y пустого конца стола жалкая, одинокая фигура директора остъ-индской комнаніи; за нимъ воинственная фигура майора Багстока, разсказывающаго о герцогѣ Іоркскомъ шестерымъ изъ семи смирныхъ джентльменовъ (седьмой, честолюбивый, былъ совершенно уничтоженъ и затертъ); въ сторонѣ смиренко рисовалась фигура директора банка, выкладывавшаго изъ вилокъ передъ кучкой благоговѣйныхъ слушателей планъ своего маленькаго садика; дальше была задумчивая фигура Феникса, украдкой поправлявшаго на головѣ парикъ. Но картина эта скоро разрушилась: подали кофе, и гости вышли изъ столовой.
Давка въ пріемныхъ комнатахъ увеличивалась съ съ каждою минутой; но въ гостяхъ м-ра Домби все еще проявлялась врожденная невозможность смѣшенія съ гостями м-съ Домби, и съ одного взгляда можно было узнать, кто чей гость. Единственное исключеніе дѣлалъ, можетъ быть, Каркеръ, который, стоя въ кружкѣ, образовавшемся около м-съ Домби, былъ равно внимателенъ и къ ней, и къ нему, и къ Клеопатрѣ, и къ майору, и къ Флоренсѣ, и ко всѣмъ; онъ былъ равно привѣтливъ съ обѣими партіями гостей и не принадлежалъ ни къ какой изъ нихъ.
Флоренса боялась его, и присутствіе его стѣсняло ее. Она не могла отдѣлаться отъ этого чувства и безпрестанно на него поглядывала; недовѣрчивость и непріязнь невольно заставляли ее обращать взоры на него. Но мысли ея были заняты другимъ; сидя въ сторонкѣ, она чувствовала, какъ мало участвуетъ отецъ ея во всемъ происходящемъ вокрутъ него, и видѣла, не безъ тяжелаго чувства, что ему какъ будто неловко и невесело, что на него почти не обращаютъ вниманія гости, которыхъ, въ знакъ своего особеннаго уваженія, онъ встрѣчалъ y самыхъ дверей, что жена его, когда онъ представлялъ ей пріѣхавшихъ, принимала ихъ съ гордою холодностью и послѣ этой церемоніи ни разу не обращалась къ нимъ ни съ полусловомъ. Особенно мучило и приводило въ недоумѣніе Флоренсу то, что это дѣлала та же самая Эдиѳь, которая обращалась съ ней такъ ласково, съ такою теплою внимательностью!
И счастлива была Флоренса, что не понимала настоящей причины неловкаго положенія отца. Но, опасаясь оскорбить его, дать ему замѣтить, что она все это видитъ, полная привязанности къ нему и вмѣстѣ съ тѣмъ благородной пріязни къ Эдиѳи, она не отважилась взглянуть ни на него, ни на нее. Она страдала за обоихъ вмѣстѣ, и среди движеніи толпы закралась ей въ душу мысль, что лучше бы было для нихъ, если бы никогда не раздавался здѣсь этотъ говоръ гостей, если бы прежнее мрачное запустѣніе дома никогда ne уступало мѣста новому великолѣпію, если бы забытая дочь иикогда не находила себѣ друга въ Эдиѳи и продолжала бы жить одиноко, не зная людского участія.
Въ головѣ м-съ Чиккъ тоже ворочались подобныя мысли, но только онѣ не возникли и не развивались въ ней такъ мирно. М-съ Чикъ была оскорблена тѣмъ, что не получила приглашеыія на обѣдъ.
– На меня не обращаютъ рѣшительно никакого вниманія; все равно, что на Флоренсу, – сказала она своему мужу.
– Рѣшительно никакого, – подтвердилъ м-ръ Чиккъ, сидѣвшій возлѣ супруги лицомъ къ стѣнѣ и потихоньку насвистывавшій пѣсню.
– Замѣтно ли хоть сколько-нибудь, что мое отсутствіе было бы здѣсь замѣчено?
– Нѣтъ, нисколько, – отвѣтилъ м-ръ Чиккъ.
– Поль съ ума сошелъ! – сказала м-съ Чиккъ. – Если ты не чудовище, въ чемъ, право, можно усомниться, – произнесла она съ достоинствомъ, – такъ перестань здѣсь свистѣть. Возможно ли, чтобы человѣкъ, въ которомъ есть хоть тѣнь человѣческаго чувства, видѣлъ, какъ эта разряженная теща расхаживаетъ съ майоромъ Багстокомъ, присутствіемъ котораго, въ числѣ другихъ сокровищъ, мы обязаны вашей Лукреціи Токсъ…
– Моей Лукреціи Токсъ? – повторилъ съ удивленіемъ м-ръ Чиккъ.
– Да, – торжественно произнесла м-съ Чиккъ, – вашей Лукреціи Токсъ! Можетъ ли человѣкъ, говорю я, видѣть передъ собою эту тещу и эту гордячку Эдиѳь, и всѣ эти непристойныя старыя чучела съ голыми шеями, – видѣть все это и свистѣть!
Это слово было произнесено съ такою эмфазою, что м-ръ Чиккъ вздрогнулъ.
– Признаюсь, – заключила м-съ Чиккъ, – это для меня рѣшительно непонятно! Впрочемъ, если Павелъ и забылъ, что – я, такъ я не забыла. Я себя чувствую; я членъ семейства, я не затѣмъ сюда явилась, чтобы меня не замѣчали, я еще не тряпье какое-нибудь, чтобы м-съ Домби отирала объ меня ноги, – проговорила м-съ Чиккъ, какъ будто ожидая, что не сегодня, такъ завтра сдѣлается этимъ тряиьемъ.
Она встала и вышла въ сопровожденіи мужа. Впрочемъ, нужно отдать честь ея наблюдательности: ее, дѣйствительно, никто не замѣтилъ.
Не одна м-съ Чиккъ осталась недовольна; гости м-ра Домби были недовольны гостями м-съ Домби за то, что они осматривали ихъ въ лорнеты и вслухъ изъявляли свое удивленіе вопросами – что это за народъ? – a гости м-съ Домби жаловались на скуку, и молодая дама, лишенная бесѣды веселаго Феникса, ушедшаго тотчасъ послѣ стола, объявила тридцати пріятельницамъ, что она умираетъ съ тоски. Всѣ почтенныя дамы съ магазинами на головахь имѣли каждая свою причину быть недовольными м-съ Домби; директора и предсѣдатели были всѣ того мнѣнія, что если ужъ м-ру Домби непремѣнно надо было жениться, такъ лучше бы ему выбрать себѣ жену постарше, хоть и не. красавицу, да зато постепеннѣе. Едва ли кто-нибудь изъ всего общества, исключая смирныхъ джентльменовъ, не считалъ себя обиженнымъ или пренебреженнымъ хозяевами. Безмолвная дама въ черной бархатной наколкѣ онѣмѣла отъ того, что дамѣ въ красной бархатной наколкѣ подали прежде нея. Даже сладкія натуры смирныхъ джентльменовъ немного скисли, неизвѣстно, отъ излишняго ли употребленія лимонада, или отъ распространившейся въ обществѣ заразы; они говорили другъ другу сарказмы и шептали что-то о неравномъ бракѣ. Общее нерасположеніе и неудовольствіе проникло даже въ переднюю, и заразило лакеевъ. Мало того, даже факельщики во дворѣ не ускользнули отъ этого вліянія и сравнивали этотъ пиръ съ похоронами безъ траура, при чемъ ни одинъ изъ гостей не получилъ въ наслѣдство ни гроша.
Наконецъ, гости ушли; улица, заставленная экипажами, опустѣла; догорающія свѣчи освѣщали только м-ра Домби, разговаривающаго въ сторонѣ съ Каркеромъ, и м-съ Домби съ ея матерью. Эдиѳь сидѣла на оттоманѣ, a Клеопатра, въ позѣ Клеопатры, ждала своей горничиой. Каркеръ, окончивши разговоръ съ Домби, подошелъ къ Эдиѳи проститься.
– Какой пріятный былъ вечеръ, – сказаль онъ. – Не утомились ли вы?
– М-съ Домби, – подхватилъ Домби, подходя къ нимъ, – довольно прилагала старанія, чтобы не утомиться. Крайне жалѣю, м-съ Домби, но я долженъ сказать вамъ, я желалъ бы, чтобы вы приняли на себя сегодня трудъ утомиться нѣсколько больше.
Она взглянула на него мелькомъ и отвернулась, не отвѣчая ни слова.
– Мнѣ очень жаль, – продолжалъ м-ръ Домби, – что вы не сочли своею обязанностью…
Она опять на него взглянула.
– Что вы не сочли своею обязанностью принять моихъ друзей съ большею внимательностью. Многія изъ особъ, съ которыми вы обошлись сегодня такъ небрежно, м-съ Домби, дѣлаютъ вамь честь своимъ посѣщеніемъ.
– Помните ли вы, что мы здѣсь не одни, – продолжала она, устремивши на него пристальный взоръ.
– Нѣтъ, пожалуйста, м-ръ Каркерь, – сказалъ Домби, останавливая уходящаго Каркера, – м-ръ Каркеръ, какъ вамъ извѣстно, пользуется моимъ полнымъ довѣріемъ; онъ не хуже меня знаетъ, о чемъ идетъ рѣчь. Позвольте вамъ замѣтить, м-съ Домби, что эти почтенныя и богагыя особы дѣлаютъ своимъ посѣщеніемъ честь даже мнѣ.
– Я васъ спрашиваю, – повторила оиа съ тѣмъ же презрительнымъ взглядомъ, – помните ли вы, что мы здѣсь не одни?
– Сдѣлайте одолжеыіе, – проговорилъ Каркеръ, – позвольте мнѣ пожелать спокойной ночи. Хотя эта размолвка, конечно, не можетъ имѣть никакого значенія…
На этихъ словахъ прервала его м-съ Скьютонъ, наблюдавшая за вмраженіемъ лица Эдиѳи.
– Милая Эдиѳь, любезный Домби, – сказала она, – почтенный другъ нашъ, м-ръ Каркеръ, безъ всякаго сомнѣнія, мнѣ позволеио назвать его этимъ имеиемъ?
– Много чести, – проворчалъ Каркеръ.
– М-ръ Каркеръ высказалъ свою мысль, – продолжала м-съ Скьютонъ. – Я сама только что хотѣла сказать, что все это рѣшительно ничего не значитъ! Милая Эдиѳь, любезный Домби! мы очень хорошо знаемъ, что… Послѣ Флоуерсь, послѣ.
Эти слова относились къ горничной, которая, увидѣвши мужчинъ, быстро ушла назадъ.
– Что при вашей любви, при священномъ союзѣ вашихъ сердецъ, размолвка между вами не можетъ быть серьезна. Я очень рада, что этотъ ничтожный случай даетъ мнѣ поводъ сказать, что я не приписываю рѣшительью никакой важности подобнымъ вспышкамъ и не стану, подобно другимъ тещамъ (слышала я, что есть такія тещи на бѣломъ свѣтѣ), вмѣшиваться въ ваши дѣла.
Въ строгомъ взглядѣ нѣжной маменьки, устремленномъ на ея дѣтей, можно было прочесть опредѣленное намѣреніе заранѣе устранить себя отъ звона ихъ брачныхъ цѣпей и укрыться подъ маскою непоколебимой вѣры въ ихъ взаимную любовь.
– Я указалъ м-съ Домби, – сказалъ м-ръ Домби очень важно, – что не понравилось мнѣ съ иервыхъ же дней нашей брачной жизни, и что я желаю видѣть исправленнымъ. Покойной ночи, Каркеръ! – прибавилъ онъ, кивнувши ему головою.
Каркеръ поклонился повелительной фигурѣ новобрачной, сверкающіе глаза которой были устремлены на мужа, и, уходя, остановился поцѣловать милостиво протянутую ему руку Клеопатры.
Если бы прекрасная Эдиѳь начала упрекать своего мужа, или измѣнила выраженіе лица, или вообще нарушила молчаніе хоть однимъ словомъ, когда они остались наединѣ (Клеопатра поспѣшила выйти), онъ нашелъ бы, можетъ статься, средство отстоять свое дѣло, взять верхъ. Но неизмѣримое высокомѣріе, съ которымъ, взглянувши на него, она потупила глаза, не удостоивъ его ни полусловомъ, эта невыразимогордая поза, эта холодная, непреклонная рѣшимость, въ каждой чертѣ лица ея, – все это уничтожало Домби, и онъ былъ противъ всего этого безоруженъ. Онъ удалился отъ надменной красоты, всѣ черты которой слились въ одно чувство презрѣнія,
Былъ ли онъ столь низокъ, что подстерегъ ее часъ спустя, на той самой лѣстницѣ, гдѣ видѣлъ когда-то, при лунномъ свѣтѣ, Флоренсу съ Павломъ на рукахъ? Или случился онъ тутъ нечаянно, когда Эдиѳь сходила со свѣчею въ рукахъ изъ комнаты Флоренсы, съ тѣмъ непривычнымъ для него выраженіемъ лица, которое онъ подмѣтилъ уже однажды? Лицо Эдиѳи не могло, однако же, измѣниться такъ, какъ измѣнялось его лицо. Никогда, даже въ минуты величайшей гордости, не омрачалось оно такъ ужасно, какъ лицо Домби въ темномъ углу, въ ночь послѣ возвращенія домой, и не разъ послѣ того, и, наконецъ, теперь.