Мой Балканский рубеж. Исповедь русского добровольца

* * *

Продолжается взаимное узнавание друг друга. Каждая личность – неповторима и уникальна. Мой сосед по койке – Серега Л. – полный, флегматичный мужчина без малого сорока лет. Бывший техник-пожарник. Он случайно узнал от знакомого о канале оформления документов на выезд в Сербию. Не задумываясь, согласился. Какие бы то ни было политические ориентации у Сереги отсутствуют. В поезде, по дороге сюда, он неоднократно уточнял, нисколько не рисуясь: «За кого мы будем воевать? За сербов или за хорватов?» Серега дважды женат, дважды разведен. Живет в коммуналке, недалеко от Курского вокзала. Пару месяцев назад его дочиста обокрали. В ситуации до смеха банальной. В легком подпитии Серега познакомился с двумя веселыми кавказцами. Выпили. Добавили. Новые знакомые предложили «продолжить». Серега – добрая душа – пригласил их к себе. Очнувшись лишь к полудню следующего дня от жуткой головной боли (видно, в водку, выставленную кавказцами, была намешана какая-то дрянь), он обнаружил в своем доме голые стены в прямом смысле этого слова. «Гости» унесли все, включая макароны, сахар, стиральный порошок, домашние тапочки и т. д. и т. п., не говоря о носильных вещах, обуви, бытовой технике. Потрясение от результатов набега «кавказских человеков» было настолько велико, что Серега всерьез подумывал о самоубийстве. Благо, здоровое начало в его натуре взяло верх.

Серега Л. – предельно искренний человек. Вспоминая о былой пожарно-технической службе, на наши хамские вопросы типа «А взятки-то брал?», «А на лапу-то давали?» он добродушно щурится и кивает: «Брал», «Давали». Своей прямотой Серега мне симпатичен. В отношении причин, заставивших его отправиться в Сербию, он также откровенен: «Поехал денег подзаработать, да заграницу посмотреть». Совсем недавно Сергей посвятил меня еще в один фактор, что привел его в наши ряды: «Понимаешь, обстановку надо было поменять. Я же недавно лечился от этого дела (здесь он лихо щелкнул себя по кадыку). Врачиха, что уколы колола, и порекомендовала от дружков куда-нибудь подальше умотать. Я и умотал».

Разные, самые разные темы обсуждаются в нашем отряде. Что только не волнует, о чем только не вспоминают те, кто волею судьбы оказались сегодня моими товарищами по оружию. Удивительно, но тему смерти ни разу в этих разговорах никто не затрагивал. Будто сама судьба накануне шепнула на ухо каждому с твердой гарантией: вернешься, непременно вернешься живым.

По поводу «шепота судьбы» – это, конечно, чистая «литературщина»! Что же касается «неприсутствия» темы смерти в разговорах моих однополчан, то здесь дело, скорее всего, в их возрасте. В молодости кажется, что все пули и осколки – это мимо тебя, что смерть не для тебя и т. д. Недаром во все времена молодые солдаты ценились больше. Ведь они – попросту неразумны, потому и готовы, сломя голову, ринуться выполнять любой приказ командира. Пожилой же солдат – более осторожен, подчас, возможно, даже трусоват. В силу ясного осознания с учетом жизненного опыта реальной возможности сложить свою голову.

Впрочем, все эти формулы вряд ли распространяются на нас. Ведь мы – добровольцы. Уверен, это – совсем другая категория солдат. Очень хочется верить, что в каждом из нас присутствует что-то похожее на презрение к смерти. Хотя, какое тут «презрение», когда кровь у любого из нас все равно красная, и жизнь у каждого из нас – только одна.

И все равно хочется верить, что мы – особенные, избранные.

* * *

Сегодня была первая вылазка. Пришел в казарму серб из комсостава, попросил десять человек. Пошли только добровольцы. Никто никого не назначал, никто ни на кого пальцем не указывал. Собственно, и указывать некому. Жесткой командно-подчиненной структуры в нашем отряде нет. У казаков, что стараются держаться особняком, верховодит походный атаман Леха. Общее командование чисто условно осуществляет приехавший сюда месяца за два до нас Мишка Ц. Здоровущий парень, родом откуда-то из-под Саратова, тоже считающий себя казаком.

А вся наша вылазка легко вписалась в рамки четырех часов. На машине нас подвезли до линии сербских постов. Потом шли пешком по тропинке, след в след. То подъем едва ли не под 45 градусов, то аналогично крутой спуск. Через час выбрались на какую-то высоту. Серб, что нас вел, объяснил, путая русские и сербские слова, махнув рукой в сторону двух близлежащих, поросших лесом холмов:

– Там две высоты, там мусульмане с пулеметами, скоро будем эти высоты брать. Без них дороги вперед нет. Впереди Джанкичи, за ними Г…

Посмотрели по очереди в бинокль. Ничего особенного не увидели. Заснеженные склоны. Ели, сосны, еще какие-то могучие деревья. У подножия одного из холмов аккуратный, с лета заготовленный умелыми крестьянскими руками стожок сена. Вокруг пунктирные линии человеческих следов. Кажется, никакого намека на войну, но нам настоятельно не рекомендовано подниматься в рост – местность отлично простреливается мусульманскими снайперами.

Первая вылазка прошла без единого выстрела. Слава Богу! Большое счастье, что на нашем пути не попалось ни одной мины (и та, и другая сторона имеют их в избытке и расставляют всюду, где только можно). Мины здесь за их внешнее сходство с баночками мясных консервов ласково называют «паштетами». Соприкосновение с «паштетом» ничего хорошего не сулит – ступню или отрывает, или дробит взрывом. И в том и в другом случае инвалидность гарантирована.

Первая вылазка напомнила о нашей поспешной и некачественной экипировке. Нет, резиновая обувь не для гор. Ноги в резиновых сапогах, как бы привлекательно они ни выглядели, разъезжаются, скользят, а, главное, стынут жутким могильным холодом. «Замерзнуть до костей» – не столь натянутая в подобных условиях аллегория. Ноги уже через полчаса перестаешь чувствовать. Еще через полчаса начинает казаться, что твои ноги – это нечто голое, лишенное даже кожи, живьем чувствующее каждый шаг, каждый уступ тропы, каждый порыв ветра.

Снова обращались к завскладу, к интенданту, к другим большим и малым сербским командирам с просьбой выдать нормальные солдатские ботинки. Бесполезно. В ответ слышали уже до тошноты знакомое «нема» (в переводе не нуждающееся) и «сутра» (что на братском сербском означает «завтра»). Совсем как в кабинетах «совковых» учреждений.

* * *

Вспоминая во всех подробностях вчерашний день, с удовлетворением отметил, что первый выход в горы перенес отлично (тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!). Не отстал, не упал, даже не сбил дыхания. Отрадно, ибо я в группе оказался одним из самых «пожилых». Средний возраст «охотников» колебался от 22 до 26 лет. А мне 37! В придачу порок сердца (гнусно звучит диагноз – «недостаточность митрального клапана»). Значит, еще что-то могу.

Впрочем, восторги преждевременны. Разные люди по-разному переносят нагрузки. И «второе дыхание» – явление специфическое. У одних оно появляется в середине пути, у других – в конце, у третьих – непредсказуемо когда. Так что неизвестно, что было бы и со мной, получи мы приказ отмахать еще километр-другой по горным тропам.

Двоим из нас этот марш оказался явно не по силам. Удивительно, но оба «сдохших» бойца – из казаков. Первый, Миша Т. – омский богатырь, имеющий более центнера веса. С такой массой в горах тяжело. Да и возраст «Капельки», как в шутку окрестили его товарищи, близок к моему «тиражному». Уже через полчаса движения у Мишки сдала «дыхалка», лицо покрылось красно-фиолетовыми пятнами, ноги стали заплетаться и не попадать «след в след». Последнее особенно досадно, ибо подобный способ передвижения в горах – лучшее профилактическое средство от мусульманских «паштетов».

Кстати, «Капелька» из всей казачьей половины нашего отряда наиболее симпатичен. Образован, начитан, с чувством собственного достоинства, чуждый хамскому выпендрежу. Выпускник университета. Гуманитарий. Что толкнуло его, человека более чем здравого и зрелого, на югославские «приключения», однозначно не ответить. Похоже, как и многие из нас, захотел проверить себя. Если выходы в горы станут регулярными и к той поклаже, что тащили мы вчера на себе (гранаты, запасные магазины) будет прибавляться еще немалый груз (продовольствие, палатки, патроны и т. д.), парню придется ой как нелегко. Дай Бог ему втянуться, скинуть лишний жирок.

Другой, «сдохший» на марше, – ставропольский казачок Володька Ш., невесть кем и неведомо при каких обстоятельствах награжденный мало ласкающей слух кличкой «Кишечник». Совсем недавно отслужил действительную. Охранял зэков. Носил краповые погоны внутренних войск. Здоровье у «Кишечника», похоже, совсем неважное. Еще в «дурдоме» он обращал на себя внимание жутким гулким «лагерным» кашлем. Вчера же на тропе уже через полчаса ходьбы он схватился за бок, отстал. Видели, как его рвало желчью. Этому парню придется туговато.

Однако в первой горной вылазке Володька-Кишечник проявил себя не только как обладатель хлипкого здоровья. У парня – характер! Задыхался, спотыкался, блевал на тропе, но никому не позволил тащить свой подсумок, автомат, сумку с гранатами. В ответ на все предложения о помощи посылал добродетелей на известные буквы. Личность!

Впрочем… По большому счету, по таким эпизодам о характере человека можно судить в турпоходе. Война выдвигает другие критерии. Что за человек ставропольский казак Володька Ш., заслуживший столь нелицеприятную кличку, покажет время, покажет бой.

Перебирая в памяти детали вчерашнего дня, подумал и о другом: конспирация конспирацией, патриотизм патриотизмом, доверие доверием, но было бы очень правильно каждого, кто изъявил желание помочь братьям-сербам, пропустить через медиков-специалистов. Чуть побольше хлопот сначала, гораздо меньше проблем потом.

Принято решение выставлять ночные караулы. Решение, безусловно, верное, ибо по прямой до мусульманских позиций от нашей казармы-турбазы – всего ничего. Сербам же заниматься такими пустяками, как ночная охрана базы, похоже, просто несвойственно. Подход совершенно российский: авось не подберутся, небось не вырежут. Стоим по два часа. Совсем как некогда в советской армии, на срочной службе. Выпал жребий стоять с двух до четырех. Вспоминал Житомир, Львов и Ужгород, где выполнял «почетную конституционную обязанность по защите социалистического Отечества». Да, было время. И Отечество было, и законы действовали, и обязанности выполнялись.

Еще раз убедился, что резиновые сапоги – обувь вовсе не по сезону. Вот бы раздобыть шерстяные носки! Знали бы, где придется находиться и какой будет уровень экипировки, запасли бы все из дома, но… Люди, нас отправлявшие, клятвенно заверяли: с экипировкой никаких проблем, шмотки американские и эфэргевские, «все по люксу», все чуть ли не с натовских складов.

Вышагивая положенные два часа под ясными боснийскими звездами, подумал и о другом. Слаб и несовершенен духом человек, если такая мелочь, как обувь, может его волновать столь всерьез. Задуматься: ведь мы здесь – не «перекати-поле», не ханыги на шабашке. По большому счету, мы солдаты Державы, отстаивающие интересы великой нации. Точнее, даже братства (славянского) наций. Верно, Держава разрушена, на ее обломках правят бал картавые упыри, но это временно. Все возродится. Во всей красе, могуществе и величии.

Мы же – русские, оказавшиеся на югославской земле, – предвестники этого возрождения. Мы – прелюдия и начало великого возрождения Отечества. А тут какие-то ботинки, носки и прочая дребедень. Мелко! Стыдно!

* * *

Присматриваюсь к казакам, что составляют добрую половину нашего отряда.

Сколько противоречивого, неожиданного, взаимоисключающего в их характерах и нравах. Дикость и бесстрашие, врожденные военные таланты и невежество, наивная доверчивость и высокомерное пренебрежение ко всем и вся, что к казачеству отношения не имеет. Все до единого, они твердо уверены, что казаки – это самостоятельная нация, чьи корни уходят на десятки, если не на сотни веков в историю. Прислушаться к обрывкам разговоров, что доносятся из угла, где ими «затевается своя станица» – много интересного можно почерпнуть. Оказывается, существовали казаки еще до того, как русские вообще появились, что Рим и многие другие европейские города основали именно казаки, что Трою осаждали опять-таки те же казаки. Разумеется, и перспектива казачьего возрождения этим горячим парням видится не иначе, как в создании своего казачьего независимого государства.

Подобные тезисы сидят в казачьих умах сверхпрочно. Никаких аргументов против они и слушать не хотят. Им и невдомек, что подобные теории очень на руку их закоренелым врагам – тем, кто мечом и огнем выполнял партийные директивы о «расказачивании», кто душил их дедов удавкой коллективизации, кто десятилетиями изощренно разрушал их культуру и жизненный уклад. Когда прояснятся головы этих ловких и смелых парней?

* * *

Вспоминаю, порою в самые неожиданные моменты, тех, кто остался в России, кто составляет ныне патриотический лагерь, кто считают себя спасителями Отечества. Вспоминаю чаще всего «на автомате», независимо от своего желания. Почти всегда «под одним углом», в «одном ракурсе»: вот бы сюда этих публицистов, редакторов и ораторов. Не в двухдневную командировку с редакционным заданием, а хотя бы на недельку в качестве рядовых бойцов. Чтобы побегали по снежным и ледяным горным тропинкам, чтобы ночевали на голых камнях, чтобы представили, что человек может являться не только уникальной творческой личностью с богатым духовным миром, но и замечательной мишенью для вражеского невидимого снайпера, жертвой противопехотной мины, случайного минометного осколка и т. д. Интересно, насколько прибавили бы им эти очень личные впечатления красноречия и вдохновения?

Наверное, недобрый я человек, наверное, я жесток к своим коллегам, по сути, своим однополчанам на патриотическом фронте, только что делать, если такие мысли все равно возникают? Верно, управлять надо своими чувствами и мыслями, только разве родился человек, кому это в совершенстве удается?

Будто кадры кинохроники встают в памяти картинки прошлогодней командировки в Югославию. Совсем нетипичной журналистской работой была та командировка.

Тогда сербские патриоты, всерьез озабоченные ситуацией в стране, обеспокоенные организованной Мировым порядком информационной блокадой вокруг событий на территории бывших югославских республик, решились на отчаянный шаг – организовать выезд группы российских патриотически настроенных журналистов в Югославию. Чтобы те своими глазами увидели все, что творится на земле бывшей державы южных славян и потом в своих репортажах и статьях донесли до российского читателя правду.

Разумеется, была у сербских организаторов той акции и «сверхзадача» – достучаться до руководителей моего Отечества, вымолить у них хотя бы какую-нибудь помощь в критической ситуации. Надеялись на вековые, скрепленные кровью связи России и Сербии, взывали к благородным идеям славянского братства! Наивные сербы! Будто бы большой тайной является, что ныне у штурвала нашего государства стоят послушные ставленники того же Мирового порядка, которым судьба сербов откровенно до лампочки (речь идет о ситуации 1993 года – прим. изд.). Впрочем, это совсем другая тема.

Что же касается прошлогодней поездки российских журналистов-патриотов в Югославию, то помню ее в мельчайших деталях. Тогда мы проехали по всем сербским фронтам, посетили Сербскую Краину и Республику Сербскую, встречались с государственными деятелями и политиками, представителями интеллигенции и духовенства, военными, ополченцами, рабочими и крестьянами. Без преувеличения, мы прочувствовали всю тяжесть беды, что обрушилась на сербов, весь масштаб катастрофы, постигшей некогда могучее и благополучное государство южных славян.

Более того, каждый из нас прекрасно понимал, что сейчас на Балканах Мировой порядок в сокращенном варианте отрабатывает сценарий, уготованный для нас, для России. Сценарий, главным компонентом которого является превращение страны в сырьевую кормушку Запада, а ее населения, после многократного сокращения, в послушную бессловесную обслугу порабощенной территории. Обо всем этом горячо, образно и, как нам тогда казалось, искренне говорили мы нашим сербским братьям.

Потом мы вернулись в Москву. Что же стало «профессиональным» итогом нашей уникальной командировки? Вышли в «Русском Вестнике» три моих югославских репортажа, опубликовал в журнале «Наш современник» статью Слава О., какие-то заметки мелькнули в «Литературной России». И… все! Для группы профессионалов численностью почти в двадцать человек – это не просто скромно. Это – почти ничего! Кого-то замотала текучка, кого-то отвлек проклятый быт, кто-то просто струхнул лишний раз касаться небезопасных тем, связанных с изменой и подлостью на государственном уровне в любезном Отечестве.

А какие цветистые тосты провозглашали члены нашей делегации на банкетах, организованных «в честь российских журналистов» на сербской земле! А какие зажигательные речи произносили мои коллеги в расположении сербских ополченцев! А как лихо опрокидывались стопки золотистой ракии «за дружбу, братство и победу»! Зато многие из бывших в той делегации не без гордости при любом поводе на любой патриотической тусовке козыряют: «Когда я был недавно на югославской войне…», «Во время моего недавнего посещения сербских фронтов…».

Верно, не таким уж и жестоким на подобном фоне представляется то и дело возникающее желание увидеть коллег по патриотическому цеху здесь, рядом, груженых подсумками с патронами и гранатами, на коварных горных тропах. Для торжества правды жизни, для утверждения «разумной пропорции теории и практики», для более углубленного понимания затертого принципа «чем наше слово отзовется».

В продолжение темы «об особенностях чисто казачьего взгляда на историю и современность». Уже говорил, что до того, как погрузиться в поезд «Москва – София» казаки какое-то время жили в одном из московских монастырей, где их… щедро «потчевали» изданной за рубежом литературой на «казачью тему». Так вот откуда твердая уверенность, что Трою осаждали казаки, что название французской столицы от искаженного «порог», что китайский Пекин назван так в честь казачьего оружия «пики» и т. д. и т. п. И все это преподносится теперь в непримиримо-агрессивной форме, которая не терпит ни возражений, ни сомнений. Похоже, кто-то очень чутко просчитал самый чувствительный нерв «казачьего самосознания» и начал его не менее умело эксплуатировать. Разумеется, совсем не в интересах общерусского национального возрождения. Разумеется «в обход» идеи о Великой и Неделимой России.

* * *

Группа «охотников» ходила в засаду. Ждали, по словам сербов, караван с оружием и снаряжением для мусульман. Просидели часа три в снегу, вернулись, так никого и не дождавшись. Если бы не мины, не вероятность напороться на снайпера, встречную засаду и т. д. – это не боевая операция, а «мероприятие» в рамках военно-патриотической пионерско-показушной игры «Зарница». Кто-то из нас уже предположил, что подобным образом и пройдет весь срок нашего контракта («походили, посидели, вернулись»). С предположением можно бы было и согласиться, если бы не стояли перед глазами свежие сосновые кресты с русскими фамилиями на кладбище в Вышеграде.

* * *

В последнее время очень сблизился с Владимиром Р. Владимир – рослый сорокалетний здоровяк. Выпускник общевойскового училища. Служил в горно-егерских частях. Специализация в наше время очень редкая. Дослужился всего лишь до старшего лейтенанта. Из армии был уволен.

– За что? – не удержался я от лобового вопроса.

– Был у меня в роте фрукт один. Азербайджанец. Большая сволочь. Лень и подлость в нем пополам замешаны. Движок у новой бээмпешки посадил. Нервы сдали, я ему в морду заехал. Не рассчитал, нос сломал. Тот заложил. Комиссия приехала. Меня и выперли…

Последние годы Владимир прожил в одной из донских станиц. Со второй женой (первая семья не сложилась). Занимался хозяйством. Выращивал скотину, птицу, разводил огород. Что привело его в добровольцы? Владимир искренен:

– Заработать хочу. По-человечески жить хочу. Хочу машину, шмотки хорошие хочу, обстановку. Я по гарнизонам десять лет на ящиках жил. Потому и с семьей ничего не вышло…

За внешней колючей жесткостью скрыта добрая душа. Видел, как с трогательной нежностью Владимир помогает не служившим в армии добровольцам управляться с амуницией и оружием. Запомнил, как тепло рассказывал он о том, как возился с новорожденной скотиной в своем хозяйстве.

Навыки и знания Владимира могли бы обеспечить ему в здешних условиях карьеру полевого командира. Но он вовсе не стремится в начальники, предпочитает оставаться в тени. Похоже, командирством еще со времен армейской службы он сыт по горло.

У Владимира поразительная способность, скорее даже талант – в любых условиях обеспечивать порядок и спокойствие. С ним, как ни с кем, уверенно чувствуешь себя в разведке и в рейдах.

* * *

Не писал больше недели. Не было возможности.

В среду к вечеру в казарму пришли сербские командиры. Объяснили: ночью – операция, штурм двух высот, без которых развитие наступления на Г. невозможно. Подчеркнули: операция займет максимум день, поэтому выход налегке – без палаток, без котелков, без продовольствия, без одеял, брать только оружие, патроны, гранаты.

Подобное предложение отряд принял без энтузиазма. Сербам напомнили о данных ими обещаниях обеспечить всех теплой одеждой и нормальной обувью. На стихийно возникшем, вечеобразном митинге было решено единогласно: ни на какую операцию никому не идти до тех пор, пока должным образом не экипируют. На этом и порешили. Сербы ушли недовольными. Через час в казарму вошел наш командир Мишка Ц. Где он был, сказать трудно, но стоявшие с ним рядом чуяли запах ракии^[1]. В путаной и сбивчивой речи он призвал всех пойти сербам навстречу и принять участие в операции.

Поворот «на сто восемьдесят» в поведении Мишки был расценен однозначно: налили ему сербы пару стаканов – вот он и запел по-другому. Впрочем, вслух подобных упреков Мишке никто не высказал. Каждый задумался. Каждый рассудил про себя приблизительно одинаково: первая серьезная операция, ответить сербам отказом – значит зарекомендовать себя в их глазах хлюпиками, попробуй потом отмойся, черт с ними, с этими резиновыми сапогами, с легкими летними куртками. Разумеется, когда сербские командиры зашли к нам в казарму во второй раз, убеждать и уговаривать им никого не пришлось.

Вышли, как и было обещано, налегке. Только оружие, патроны, гранаты. Ни котелков, ни палаток, ни одеял. Накануне нас поделили на две группы. В первую вошли в основном казаки («станица»). Вторую, менее многочисленную, составили «мужики», т. е. мы – не казаки. Маршруты групп были различны. То ли вышеупомянутые высоты мы брали в клещи, то ли здесь присутствовал еще какой-то хитроумный план сербского командования – нам было неведомо. Собрались, вышли. Километров пятнадцать мы проехали на машинах, потом шли пешком. Цепочкой. С оговоренным заранее интервалом в два-четыре метра. Впереди – сербы-проводники. По сути, это смертники. Первая мина – их. И от пуль в «лоб» им укрыться практически невозможно. За ними мы, «след в след». Когда снег выше, чем по колено – такая ходьба не в радость. Уже через полчаса на спинах впереди идущих расплывались темные пятна. Вскоре наполнилась влагой и собственная одежда. А мы-то так усердно ратовали за «утепление», за насыщение нашего «гардеробчика» теплыми вещами! Были бы они на нас надеты – взмокли бы еще быстрее. Нам нелегко, проводникам во много раз тяжелее. На некоторых склонах снег почти по пояс.

Разговаривать запрещено. Обмен информацией – знаками. Все команды подаются также знаками. Команд немного: «внимание», «стоп», «прислушаться» и т. д. Привал через каждые час-полтора. Любопытно, по-сербски отдых – «одмор». Очень символично. Как только такая команда подается, мы попросту валимся направо-налево в снег. Лежим, хватаем настоянный на еловом духу воздух. Некоторые моментально засыпают. Последнему я поначалу немало удивлялся, но к полудню на очередном привале сам провалился в блаженное глубокое забытье.

Во второй половине дня наша, меньшая по численности, «не казачья» группа вышла к заданной высоте. К великому удивлению, ни дзотов, ни бункеров, даже следов мусульман на ней не обнаружили. Что в это время делала большая казачья группа, мы не знали. Позднее выяснилось, что она попала в аналогичное положение – выйдя в положенное время на заданный рубеж, ни противника, ни следов его пребывания не увидела. То ли разведка у сербов оказалась слабой, то ли командиры, намечавшие операцию, просчитались – непонятно. Итог одинаков – высоты оказались необитаемыми. Далее судьба наших групп складывалась по-разному. Казаки получили приказ укрепляться. Из камней, недостатка в которых не было, они сложили нечто среднее между блиндажами и хижинами, перекрыли это сооружение ветками и кусками кровельного железа, что насобирали на руинах некогда существовавшего поблизости хутора. Позднее им завезли палатки, сооруженные из старых бочек печки-«буржуйки». Вскорости была налажена и регулярная доставка горячего питания. Словом, «казачья» группа встала на позицию всерьез и надолго. Дважды за неделю их беспокоили мусульмане. Один раз обстреляли из гаубиц, выпустили около десятка снарядов (обошлось без жертв). Во второй раз, подобравшаяся поближе, группа мусульман затеяла перестрелку. Наши в грязь лицом не ударили: обложили квадрат нахождения неприятеля плотным пулеметно-автоматным огнем, а затем организовали вылазку – попытались зайти мусульманам в тыл. Во время вылазки ранен один казак – Олег Ш. из Красноярска. Это первая потеря в нашем отряде. Мнения о причинах его ранения расходятся. Одни уверены, что Олег виноват сам – сунулся туда, куда соваться было категорически запрещено. Другие считают, что обстоятельства ранения самые обычные. Парню от подобного разброса мнений ничуть не легче. Первая пуля имела все шансы быть для него последней – смертельной. Но она угодила в один из спрятанных на груди автоматных рожков. Вреда эта пуля не наделала, но развернула Олега на 180 градусов. Вторая пуля прошла навылет, прошив ягодицу и бедро. Кость, кажется, не задета. В ближайшем госпитале, куда его направили на излечение, заверили: через пару недель вернется в строй. Дай Бог, чтобы все так и было!^[2]

Кстати, прежде, чем попасть в госпиталь, Олег почти полдня пролежал в своем шалаше, наспех перевязанный разорванным маскхалатом. Медицинских средств нам до сего дня не выдано. Медиков на позиции никто не видел.

Таковы приключения второй, большой «казачьей» группы.

В нашей, малой, группе потери менее существенны. Поморозил ноги Юрка З. из Питера. В середине недели его отправили с сербом-попутчиком в казарму.

Юркины помороженные ступни и отсутствие на складе теплой обуви – вещи, понятно, тесно связанные.

Впрочем, что там чьи-то мороженые ноги! Всю неделю мы таскались по горным склонам. Сменили пять ночевок. Смысл всех этих хождений нам непонятен. Рейд – не рейд, разведка – не разведка. Зато возможностей нарваться на мину, засаду, пулю снайпера было сколько угодно. Однако, приказы, как известно, ни в одной армии обсуждать не принято.

Бытовая, совсем не героическая деталь нашего недавнего «выхода в горы»: все семь дней провели мы на снегу, на земле, без костров, без палаток, без спальных мешков. Удивительно, никто не простудился, не закашлял, не засопливел. Верно замечено, что на войне у человека мобилизуются глубинные, до того неизведанные ресурсы воли и здоровья.

Засели в памяти детали самой первой ночи «в горах». Тогда мы оказались в местности, где снега было по колено, а то и по пояс, а из растительности лишь чахлые, почти как у нас в тундре, карликовые елочки. Услышали команду сербских командиров «ночлег – здесь!». Здесь – так здесь. Добрый час рубили штык-ножами волокнистые пахучие стволики. Сложили из них что-то вроде лежака. Поначалу лежак показался очень привлекательным: пышный, высотой чуть ли не в человеческий рост.

Легли втроем и…мягко опустились почти на тот же самый снег. Придавленная нашими телами душистая перина моментально утрамбовалась в хилую подстилку почти «простынной» толщины. Тем не менее, едва легли, моментально уснули. Сказались дневные перегрузки и опьянение горным воздухом.

Проснулся минут через сорок: казалось, будто подо мной подвижный, но совершенно ледяной осьминог, чьи щупальца проникают не только через всю нанизанную одежду, но и через кожу, и начинают «морозить» легкие, почки и всю прочую «требуху».

Поднялся. Сначала приседал, потом ходил. Вскоре холод поднял и моих соседей. Пошутили, импровизируя на тему сказочного сюжета про «принцессу на горошине».

Когда рассвело, посмотрели друг на друга и… захохотали. Настолько необычно выглядели: осунувшиеся физиономии, резко обозначившиеся скулы, глубоко запавшие глаза. «Чисто Бухенвальд», – не очень удачно кто-то сострил по этому поводу.

Прочие из восьми ночей последней вылазки коротали на горных склонах, откуда снег сошел и которые уже успели подсохнуть. Правда, подсохнуть – не значит прогреться. Спать укладывались на боку, подстелив тонкое одеяло (одеялами снабдили сербы), примостив подсумок с автоматными рожками куда-то в район почек, чтобы не так тянуло от земли. Спали крепко.

Вот она, еще одна иллюстрация на тему войны и неограниченных человеческих ресурсов.

Действительно, ресурсы эти неограниченны. Убеждаться в этом приходится почти каждодневно. Тем не менее, вроде как машинально, суетливо и стыдливо уже не раз вспоминалось про собственный ещё лет пять назад приобретённый… радикулит. Вспомнилось, разумеется, в связи с ночевками на голой земле, в связи с лежками на привалах на снегу, в связи с вечно сырой нашей одеждой и обувью. И ведь, слава Богу, не согнуло, не скрючило.

Жутко даже представить, если бы такое все-таки случилось! В какую обузу превратился бы я тогда для своих товарищей!

Лучшая профилактика подобных, трижды нежелательных событий, – регулярное, каждодневное внушение себе, что ничего и близкого здесь с тобой случиться не может.

А еще, чаще надо вспоминать факты из истории нашей последней Отечественной войны, когда бойцы вплавь форсировали уже тронутые льдом реки, стоя по шею в опять же ледяной воде, наводили мосты, просто сутками не вылезали на маршах из обледенелых шинелей и гимнастерок. И никто из них не страдал от простуд, радикулитов и всяких там ОРЗ.

Впрочем, скорее всего, дело тут даже не в сокрытых, таящихся до своего времени резервах человеческого организма, а в задачах, которые этот человек решает. На святое дело Господь сил всегда даст! Очень хочется надеяться, что и мы в нынешней нашей ситуации имеем право на Божье покровительство.