Buch lesen: "Дар Асафа и Майи"

Schriftart:

КоЛибри^®

* * *

Майя Плисецкая, Асаф Мессерер. Класс Асафа Мессерера. Середина 1970-х

Вступление

Дар Асафа и Майи – это путь двух выдающихся деятелей балета Майи Плисецкой и Асафа Мессерера в поисках и обретении своего языка пластики, языка танца, которым потом они щедро, без остатка, одарили искусство балета.

Дар Майи полностью раскрылся в синтезе танца, музыки и великой литературы. Дар Плисецкой и в ее непреклонном характере: не растерять в мелочах свой талант, свершиться до конца, несмотря на ожесточенное сопротивление внешних сил, обстоятельств жизни, прессинга власти, интриг, предательств… Неистовое упорство – всё или ничего. В этом суть неповторимой судьбы Майи.

Мне было ниспослано свыше прочувствовать ее характер, манеру утверждаться и бороться при любых обстоятельствах. Майя Плисецкая обладала великой несхожестью с традиционным – эфемерным, бестелесным образом балерины. Своей неординарной красотой, непримиримым характером она разрушала шаблоны и трафареты в балете, жизни, – везде!

В своих вспышках воспоминаний я лишь пытался передать то магическое, духовное соприкосновение, соединение, которое всегда присутствовало между балериной и художником – между мной и Майей. Она обладала еще и даром увидеть в другом что-то потаенное, то, из чего может произрасти творческое начало. Такое случилось и со мной: Майя легкой рукой балерины в начале юношеского становления подтолкнула меня на путь художника. А потом этот художник стал свидетелем и участником создания великого балета «Кармен-сюита». Балета, с которого начался уникальный «театр» Плисецкой и Щедрина.

Дар Асафа воплотился в виртуозной самобытной манере танца, в работе балетмейстера и блистательного мастера-педагога, на класс к которому ходили и Галина Уланова, и Майя Плисецкая, многие-многие годы уже будучи примами Большого театра. Дар Асафа ярко проявился в становлении русского балета, почти сто лет назад он стал вопреки всему преобразовывать балет не только своим виртуозным владением техникой танца, но и даром вкладывать в танец драматургический смысл; соединять движение тела-эмоции-мысли в единое целое. В балете он был созвучен исканиям Мейерхольда в театре, его знаменитой биомеханике.

Но одно из главных действ, свершенных Асафом Мессерером, – «прорыв неизвестного» между СССР и Западом – открытие советского балета парижскому зрителю и легендам императорского русского балета – Матильде Кшесинской, Ольге Преображенской, Любови Егоровой. Первые гастроли в Париж в 1933 году, и впервые европейский зритель, пресса и балетная элита заговорили о чуде рождения новой русской культуры балета.

Обо всем этом «по праву любви» – и в силу своих возможностей я осмелился поделиться с взыскательным читателем.

Когда-то в книге по изобразительному искусству я прочел о потрясении от картин одного английского художника, которое испытал один русский зритель. Художника звали Уильям Тернер. А зрителем был ученый, специалист по физиологии растений Климент Аркадьевич Тимирязев. Будучи в Англии, он попал на вернисаж великого художника. Тимирязев на всю жизнь остался завороженным морскими пейзажами Тернера, предшественника импрессионистов. В ту эпоху Тернер был совершенно неизвестен русскому зрителю. Ученый посчитал нужным, просто необходимым, поделиться своими, пусть не профессиональными, но мощными по эмоциональному накалу впечатлениями от живописи мастера с русской художественной общественностью. Так появился первый отклик на живопись Тернера, написанный на русском языке естествоиспытателем Тимирязевым, – не по праву искусствоведа, а, как он точно заметил, по праву любви к искусству.

Конечно, я не провожу никакой аналогии, не сравниваю эту свою скромную работу с просветительской деятельностью великого ученого, но его идея – высказываться не по праву профессии, а по праву любви – мне близка.

В книге мне приходится касаться той сферы деятельности, в которой я ни в коей мере не являюсь специалистом. Написанное не есть профессиональный анализ танца и искусства балета как такового. Это всего лишь мои наблюдения и впечатления от увиденного. В случае необходимости прибегаю к мнению специалистов или «предоставляю слово» самим Асафу или Майе (имею в виду их прижизненные записи).

Но сам я и ценю именно такие впечатления дилетанта за непосредственность и временами наивность.

Асаф Мессерер. Танец с лентой из балета «Красный мак»

Часть первая
Асаф Мессерер

Каким мне запомнился отец в детстве?

Каким мне запомнился отец? Нет и не может быть исчерпывающего ответа. Мои воспоминания состоят из ряда отдельных картинок или случаев, зачастую не связанных временем между собой. Но эти вспышки воспоминаний и попытка записать их дают надежду восстановить единый образ Асафа Мессерера.

Так случилось, что по предопределенному «свыше» сюжету я родился в артистической семье. Моя жизнь, в частности юные годы, проходила под знаком театральных впечатлений, необычайно ярких, которые оставили значительный след в моей памяти и судьбе.

На всю нашу жизнь наложила тяжелый отпечаток война. Маленьким мальчиком она застала меня в Поленове и затем в Тарусе. Лето мы с бабушкой (по материнской линии) Жозефиной Владиславовной Косско-Судакевич, полькой по происхождению, проводили в этих местах, которые я воспринимаю как единое прекрасное целое. После известия о начале войны наступила растерянность, никто не знал, что делать; ехать ли сразу домой или ждать дополнительного распоряжения от отца, который тогда был в Москве. Эти дни растерянности и напряженного ожидания запомнились мне детской игрой. До этого мы, дети, все время играли в войну, и вдруг война стала реальностью. Если прежде мы договаривались, что воюем вместе с Германией против Англии и Франции, то теперь жизнь резко вторглась и заставила менять «неприятеля». Детскому сознанию было нелегко разобраться. Эта ломка была ощутима и помнится до сих пор. Ее серьезность я осознал, уже будучи взрослым.

Асаф Мессерер в классе

Асаф Мессерер с маленьким Борей. Вторая половина 1930-х

Хорошо помню наш отъезд на колесном пароходе «Алексин» в Серпухов. Помню, как на вокзальной площади я впервые услышал звук воздушной тревоги, как нас заставили укрыться в каком-то полуподвале, и я видел оттуда стоящий на ярком солнце воз со льдом, укрытый соломой, лед таял и капал на мостовую, а всем было не до него. Потом тревога кончилась, и мы с бабушкой на поезде добирались до Москвы.

Во время войны отец ночами дежурил на крыше нашего дома, находившегося в центре Москвы. Он защищал дом от немецких «зажигалок» (зажигательные бомбы), которые сбрасывались с вражеских самолетов. Такую бомбу надо было ловко подцепить лопатой и тут же обезвредить – бросить в специальный ящик с песком. После отец спускался в бомбоубежище (в этот момент я особенно отчетливо вижу его), брал меня, восьмилетнего, за руку, и мы поднимались в нашу квартиру. Из окна мы видели картину ночного неба, окрашенного линиями трассирующих снарядов и немецкими самолетами, временами попадавшими в перекрестные лучи прожекторов. Отец старался угадать пострадавший район города, который светился заревом пожара…

Уже осенью 1941 года Большой театр эвакуировали в Куйбышев (Самара), семья последовала за отцом, который там стал художественным руководителем балетной труппы. Нас поселили не в самом городе, а в ближайшем предместье, большом селе Кинель-Черкассы. Там я и поступил в школу. Определили меня сразу во второй класс. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что это соответствовало уровню моего развития, и мне было бы скучно учиться с первоклассниками. Плохо оттого, что я не обладал навыками школьной жизни. Мне пришлось быстро овладевать ими прямо у классной доски. Например, я не знал слово, написанное на оберточной бумаге, в которую была завернута книга:

(это было написано именно таким образом!)

Первый приезд Бориса в Поленово! Анель Судакевич в центре с Борей на руках. 1933 год

Асаф Мессерер с сыном Борисом. 1930-е

Каким запомнился отец на сцене?

Принцем на балу, одетым в короткий, не закрывающий ноги, колет, летящим, зависшим в воздухе, не подчиняющимся земному притяжению. И я маленький, затерянный в ложе Большого театра, но гордый сознанием своей причастности к тому, что происходит на сцене. Я много раз смотрел балетные спектакли с участием моего отца. В первую очередь это три балета Чайковского – «Спящая красавица», «Щелкунчик», «Лебединое озеро». Отец исполнял роль принца, которая чрезвычайно подходила ему, соответствуя всей его стати и внутреннему благородству. Во всяком случае, так мне казалось.

Сейчас, со временем, мне трудно (да и надо ли?) детализировать роли. Они сливаются в моем воображении в единый образ возвышенного героя. Я помню только, как замирал зал, когда Асаф Мессерер с недосягаемо-прекрасным силуэтом принца, неспешной походкой, полной достоинства, проходил из-за кулисы до начала диагонали сцены, вставал в позицию, чтобы оттуда начать покорять пространство своими воздушными прыжками и вращениями. Все это он проделывал в благородной манере невозмутимого мастера танца, уверенного в своих силах. И шквал аплодисментов, в который вливались и мои, – отчаянно-восторженные, тонущие в общем неистовстве зала. Так повторялось из раза в раз, что утверждало меня в вере в абсолютное торжество отца как артиста.

Балет «Дон Кихот». 1940 год.

Базиль – Асаф Мессерер

Китри – Ольга Лепешинская

Всё это, конечно, производило на меня глубокое впечатление. Чтобы подтвердить мои чувства к отцу и одновременно чуть снизить пафос, напишу об одной забавной детали, которую для себя однажды с улыбкой обнаружил. Я никогда не учился в балетной школе и никогда не смог бы применить все, мной увиденное в балете, на практике. Но глядя на старое фото, сделанное по случаю окончания школы, я вдруг отметил, что запечатлен под вывеской общеобразовательной школы стоящим как на авансцене и в позе балетного принца! Я так же, как принц, торжествующе поднял руку вверх, утверждая, что это моя победа, а другой уперся в бок в знак гордости за нее.

Борис Мессерер – в позе принца из «Лебединого озера» – у школы № 170, где он учился

Контрастом принцу может служить другой сценический образ отца – острохарактерная роль военачальника Нурали в балете Б. Асафьева «Бахчисарайский фонтан». Этот балет поставил (премьера состоялась в 1934 году) довольно скучно и вяло Ростислав Захаров. Балетмейстер оказался более драматургической направленности, чем хореографической. В четвертом акте плавный и убаюкивающий ритм неожиданно сменяется взрывным, исступленным, искрометным и будоражащим «вставным» номером – пляской военных соратников или, может быть, ханских приближенных. А во главе – военачальник Нурали, одетый в классические восточные шальвары, с обнаженным торсом, в короткой блестящей курточке с меховой оторочкой. И с саблей в руке. Это мой отец. Теперь бешеный темп действа вовлекает зрителя в бурю переживаний, порожденных сумасбродным танцем. Таким он и запомнился, исполняющий немыслимые прыжки, весь во власти страстного танца.

Дело в том, что номер был поставлен Касьяном Ярославичем Голейзовским. Гений постановщика Голейзовского совпал с исполнительской виртуозностью Асафа Мессерера. Этот блистательный танец менял весь ход балета, придавая ему исключительно напряженный характер.

Стиль танца Асафа Мессерера и манера держаться отличались удивительным пластическим изяществом. Все, что он делал на сцене в спектаклях классического репертуара, было исполнено хорошего тона. Он никогда не форсировал то или иное движение. Сам жест его рук, осанка, гордая постановка головы уже создавали образ принца. Он танцевал в аристократической манере, доводя каждое движение до логического конца задуманной композиции. Легкое вступление в танец, отточенная форма туров в воздухе, удивительная полетность прыжков и мягкое приземление при все усложняющемся каскаде движений всегда вызывали восторг публики и бешеные аплодисменты.

Я, сидя в зале, а иногда стоя в ложе за спинами зрителей, вытянув шею, следил за исполнением и ужасно переживал все перипетии танца. Я болел за отца, как за футбольную команду. И очень гордился его успехом. Так я провел в Большом театре многие часы своего детства и юности. Позже я вновь стал частым посетителем священных стен Большого – теперь уже на выступлениях моей двоюродной сестры Майи Плисецкой.

Об Асафе Мессерере мне труднее писать, чем о Майе Плисецкой. И не только потому, что мы объединены с ним прямой связью: отец-сын. Конечно, это мешает сохранять некоторую необходимую литературную объективность. Но сложность скорее заключается в том, что молодые свершения отца как артиста (для балетных артистов особенно важен возраст!) мне было не суждено увидеть. Они пришлись на мое детство или вообще случились до моего рождения. А молодые свершения как раз и есть самое ценное подтверждение артистического таланта. Даже перечислить эти выступления в хронологическом порядке для меня затруднительно. Поэтому я вынужден довольствоваться оценками, ощущениями непосредственных свидетелей. Тем не менее по мере взросления я все же видел многое из того, что Асаф создал на сцене!

Асаф Мессерер в роли Нурали в балете «Бахчисарайский фонтан». 1936 год

Асаф Мессерер в концертном номере «Футболист». 1940-е

Асаф Мессерер в балете «Петрушка». 1930-е

Вижу его балетные партии отраженными на сохранившихся фотографиях, и это, по сути, единственное достоверное подтверждение того, что они были! Да еще немногие воспоминания других людей, как, в частности, строки, написанные рукой Суламифи Мессерер – младшей сестры Асафа и его партнера в гастрольных поездках. Например, она описывает игру брата в роли «Продавца воздушных шаров» в балете «Три толстяка» на музыку Виктора Оранского в постановке Игоря Моисеева на сцене Большого театра в 1935 году:

«Асаф в спектакле («Трех толстяках») исполнял потрясающий номер – он танцевал Продавца воздушных шаров. Помните это место в бессмертном романе-сказке Олеши:

“…Он летел над городом, повиснув на веревочке, к которой были привязаны шары. Высоко в сверкающем синем небе они походили на волшебную летающую гроздь разноцветного винограда.

– Караул! – кричал продавец, ни на что не надеясь и дрыгая ногами”.

Именно эту сказочную картинку точно воссоздавал Асаф. Шарики влекли его в небо, он взлетал и опускался, боролся с неукротимой подъемной силой, пока не плюхался вниз, прямо в торт к Толстякам. Незабываемо!

Die kostenlose Leseprobe ist beendet.