Buch lesen: «Часть Европы. История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия»

Schriftart:

В оформлении использованы иллюстрации, предоставленные агентствами Fotobank, Shutterstock, а также из архива автора и свободных источников.

Автор благодарит за помощь Л.Е. Морозову и К.А. Аверьянова.

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

От автора

Прежде чем вы решите, имеет ли вам смысл читать это сочинение, должен предупредить о его особенностях.

Их три.

Я пишу для людей, плохо знающих российскую историю и желающих в ней разобраться. Я и сам такой же. Всю жизнь я интересовался историей, получил историческое образование, написал несколько десятков исторических романов и тем не менее однажды осознал, что мои знания состоят из отдельных фрагментов, плохо складывающихся в общую картину. У меня не было ясного представления о том, как и почему Россия получилась именно такой. И я понял: чтобы ответить на столь краткий вопрос, придется сначала прочитать десятки тысяч страниц, а потом несколько тысяч страниц написать.

Я не выстраиваю никакой концепции. У меня ее нет. Всякий историк, создающий собственную теорию, не может совладать с искушением выпятить удобные для него факты и замолчать либо подвергнуть сомнению всё, что в его логику не вписывается. У меня такого соблазна нет.

Кроме того, я решительный противник идеологизированной истории. И самовосхвалительная, и самоуничижительная линии, обильно представленные в трудах отечественных историков, мне одинаково неинтересны. Я хочу узнать (или вычислить), как было на самом деле. У меня нет заранее сложившегося мнения. Есть вопросы и есть желание найти на них ответы.

Это история не страны, а именно государства, то есть политическая история: государственного строительства, механизмов управления, взаимоотношения народа и власти, общественной эволюции. Культуры, религии, экономики я касаюсь лишь в той мере, в какой они связаны с политикой.

Россия – это прежде всего государство. Оно не тождественно стране, а в отдельные моменты истории бывало ей даже враждебно, но именно состояние государства неизменно определяло вектор эволюции (или деградации) всех сфер российской жизни. Государство – причина и российских бед, и российских побед.

Попытка понять, что́ в нашем тысячелетнем государстве так и что́ не так (и почему) – вот для чего в конечном итоге затеяна эта работа.

Предисловие к первому тому

Истоки всякой национальной истории, если она длится много веков, напоминают предрассветные сумерки. Сначала из тьмы доносятся какие-то невнятные шумы, проступают призрачные силуэты, угадываются малопонятные шевеления. И лишь со временем, очень медленно, события и человеческие фигуры обретают четкость. Дошедшие до потомков сведения смутны, отрывочны и часто противоречивы или просто неправдоподобны.

Из-за этого у многих историков возникает искушение прибавить рассказу о древних временах стройности и логичности, «дообъяснить» случившееся, причем гипотезам и догадкам придается вид установленного факта. Был такой соблазн и у меня, но я старался его преодолеть. Вот почему в этом томе сплошь и рядом встречаются обороты «по всей видимости», «вероятно», «предположительно» – в знак того, что данные сведения являются реконструкцией. К сочинениям по истории Древней Руси, где авторы уверенно оперируют датами, фактами, цифрами и именами, следует относиться с осторожностью.

После изучения весьма немногочисленных источников и весьма многочисленных толкований этих источников у меня возникло убеждение, что никто из историков в точности не знает, когда, кем и при каких обстоятельствах было создано и построено первое русское государство. Учебники часто приводят сомнительную датировку событий, да и сами события при ближайшем рассмотрении иногда оказываются пересказом мифов. Многочисленные несуразности «канонической» историографии, начавшей складываться еще в восемнадцатом веке, побудили некоторых исследователей к другой крайности – отрицанию традиционной хронологии и выдвижению разнообразных гипотез, переворачивающих всю историю вверх дном. Чем темпераментней автор, тем революционней выглядит его версия.

Предлагаемый вашему вниманию текст совершенно нереволюционен и нетемпераментен. Главным методом является пресловутая «бритва Оккама»: всё лишнее (и недостоверное) отсекается; остаются лишь факты, считающиеся у большинства историков проверенными или, по крайней мере, наиболее вероятными. Если остаются сомнения, это обязательно оговаривается.

Страна, которую мы называем Древней Русью, так сильно отличалась от России послемонгольской эпохи, что через толщу минувших столетий кажется нам какой-то сгинувшей, легендарной Атлантидой. Поэтому я счел целесообразным в качестве дополнения присовокупить к изложению политической истории сугубо бытоописательную главу «Жизнь в Древней Руси». Летописи зарегистрировали лишь события памятные, то есть экстраординарные, выбивающиеся из нормального течения жизни. Если ограничиться пересказом хроник, может сложиться ощущение, что вся ранняя история состояла из войн, эпидемий, неурожаев, смены правителей да возведения больших церквей и крепостей. Вставная часть, хоть она выбивается из общей линии повествования и выходит за рамки поставленной заглавной задачи, даст читателю некоторое представление о том, как и чем жили древнерусские люди.

Особенность историографии киевского периода состоит в том, что источников информации – во всяком случае, письменных – очень мало. Основополагающий, собственно, только один: «Повесть временных лет», летопись, которая сохранилась не в первозданном виде, а в двух разных вариантах более позднего времени. Совпадающие фрагменты этих двух вариантов и считаются протографом, то есть оригинальным текстом. Но и он, судя по всему, переписывался и менялся под воздействием политической конъюнктуры. События девятого и десятого веков летописец излагает очень приблизительно, а местами явно ошибочно, вставляя легенды и сказания, очевидно, почерпнутые из фольклора. Есть и большие пропуски. Только с одиннадцатого века повествование превращается из свода преданий и благочестивых притч в собственно историческую хронику, а датировка становится уверенной, часто с приведением не только года, но и числа. Однако при описании недавних происшествий автор небеспристрастен, излагая «киевскую» трактовку политических коллизий и явно льстя Владимиру Мономаху (возможно, инициатору или даже заказчику дошедшей до нас редакции), что вынуждает относиться ко многим утверждениям и описаниям с определенным скепсисом. Альтернативные хроники, в том числе региональные (новгородские, галицко-волынские), появляются лишь в конце описываемого периода и не могут существенно дополнить картину.

Кроме скудного летописного наследия историки, занимающиеся изучением Древней Руси, располагают кодексом законов XI века, известным под названием «Русская Правда», но он тоже сохранился лишь в поздних, измененных вариантах и к тому же не содержит рассказа о событиях. Некоторые дополнительные сведения встречаются в иностранных хрониках, византийских и западноевропейских, но они часто искажены либо откровенно предвзяты и весьма фрагментарны – очевидно, жизнь далекой страны не слишком занимала зарубежных летописцев. Несомненный интерес Русь представляла для варягов, которые на протяжении трех с лишним веков приплывали в восточнославянские края наниматься на службу, торговать или грабить, поэтому множество любопытных сведений сохранилось в скандинавских сагах, однако в качестве достоверного источника эти сказки, конечно, использовать нельзя.

Наконец, есть записки путешественников, побывавших на Руси. Эти свидетельства иногда помогают уточнить или перепроверить какие-то факты, но чужеземцы плохо разбираются в русских реалиях, перевирают имена, а подчас пишут явные небылицы.

Кое-какие сведения о политической истории можно почерпнуть из археологических находок, хотя подчас они не столько дают ответы, сколько вызывают новые вопросы.

Вот, собственно, вся база знаний, с которой приходится работать историкам. Поэтому неудивительно, что так называемая «официальная история» Древней Руси в значительной степени является консенсусной (то есть признаваемой большинством) реконструкцией того, что скорее всего происходило. А по многим проблемам консенсуса и вовсе не существует.

Был ли на самом деле Рюрик? Приглашали ли славяне варягов? Кто вообще такие – «варяги-русь»? Прибивал ли Олег щит на врата Цареграда? На все эти и множество других вопросов у истории категоричного ответа нет – лишь предположения.

В моем сочинении ответов на спорные вопросы вы тоже не найдете. Я не ставил перед собой такой задачи, а руководствовался принципом Д.И.Иловайского, который еще в позапрошлом веке писал: «От писателя, предпринимающего обозрение целой истории какого-либо народа, несправедливо было бы требовать точных самостоятельных исследований по всем вопросам второстепенной или третьестепенной важности, которые он встречает при последовательном движении своего труда. Но он не вправе уклониться от решения вопросов первостепенной важности».

Приступая к работе над «Историей Российского государства», я решил, что буду считать вопросами первостепенной важности следующие:

– Как, когда и, главное, почему возникло первое русское государство?

– Какие события и факторы определили природу и форму этого государства?

– Можно ли считать первое русское государство прямым предком нынешнего российского государства?

Данный том пытается дать ответ на первый из этих вопросов и начинает отвечать на второй, для рассмотрения которого понадобится более широкая историческая перспектива.

Третий вопрос дискуссионен. Существует хорошо аргументированная точка зрения, согласно которой вести отсчет истории российского государства следует с послемонгольского периода, когда политическим центром страны становится Москва.

Я же согласен с теми историками (их большинство), кто полагает, что, несмотря на утрату независимости в тринадцатом-пятнадцатом веках, перекройку границ, неоднократную смену названий, внутренней структуры, векторов развития, перенос столиц, наше государство как политический феномен существует с IX века, а зигзаги и метаморфозы определяются географическим положением, в силу которого Русь-Россия оказывалась частью то европейского мира, то азиатского, а со временем приступила к созданию собственной империи метисного европейско-азиатского типа.

Первый том получил название «Часть Европы», потому что в этот период русское государство в культурном и политическом смысле целиком принадлежало к европейской эйкумене. Второй том будет называться «Часть Азии».

Пред-История

Начальные параметры

Что брать за точку отсчета?

История появилась очень поздно, на самом последнем, можно сказать, новейшем отрезке развития человечества; в наиболее изученных регионах Земли – максимум пять тысяч лет назад. Если представить время существования Homo sapiens c момента обособления этого биологического вида как одни сутки, то получится, что самая древняя династия фараонов начала править Египтом около половины двенадцатого вечера, греки осаждали Трою за двадцать две минуты до полуночи, римская сверхдержава возникла четверть часа назад, а Россия как государство появилась в 23 часа 51 минуту с секундами, то есть существует меньше девяти минут.

Откуда такая точность применительно к России, спросите вы. От конкретности формулировки: как государство.

Василий Ключевский, лучший (присоединюсь здесь к мнению большинства) биограф нашей страны, задается очень непростым вопросом – с какой точки следует отсчитывать историю того или иного народа. И отвечает: «Первое, что запомнил о себе народ, и должно указывать путь к началу его истории». Передо мной стоит задача более простая – составление истории не русского народа (народ запоминает своё начало не явственней, чем человек момент своего рождения), а российского государства. Момент рождения нашего государства известен с точностью до года. Хоть корректность датировки и оспаривается, но в весьма незначительных пределах – на одно-два десятилетия. В масштабе наших «суток» это несколько секунд.

В Восточной Европе, в том числе на территории нашей страны, почти наверняка возникали какие-то государственные или протогосударственные объединения задолго до того, как люди изобрели письменность. Зарождались и исчезали целые цивилизации, существование которых подтверждается материальными доказательствами. Например, была обширная мегалитическая культура, монументальные каменные сооружения которой сохранились во многих областях Евразии. Но что за племена оставили стоунхенджский кромлех или кавказские и корейские дольмены, человечество начисто забыло.

Многие государства, существующие в современном мире, даже самые древние, уверенно называют год (а часто и день) своего рождения. Другое дело, что событие это нередко легендарно, а дата условна. Скажем, Япония возводит свою историю к восшествию на престол основателя правящей династии, императора Дзимму, 11 февраля 660 года до нашей эры, и здесь неприкрыто мифологичны как само происшествие, так и дата.

^{Памятник «Тысячелетие России». Скульпторы М. Микешин, И. Шредер, архитектор В. Гартман.}

Россия ведет отсчет с события вроде бы вполне реального – приглашения норманнского князя Рюрика новгородцами в 862 году. В начале царствования Александра II «тысячелетие Руси» было отпраздновано с высокой торжественностью, усугубленной модой на всё славянское, однако историки уже тогда очень хорошо сознавали, что эти исходные координаты зыбки.

Во-первых, нет уверенности, что Рюрик действительно существовал.

Во-вторых, если существовал и прибыл, то, может быть, его никто не приглашал.

В-третьих, не очень понятно, был ли пришелец норманном.

В-четвертых, скорее всего, летописец что-то напутал с годом.

За полтора века, прошедшие после юбилея, сомнений у историков стало еще больше. И всё же мало кто оспаривает главный факт: государство, в котором мы с вами живем, зародилось во второй половине IX века, и место его рождения – новгородская земля. Именно там и именно в это время возник волевой импульс, который привел в движение российскую историю. Забил ключ, потек ручеек, потом зазмеилась речка, вбирая в себя воду разнообразных притоков. По этой реке мы доплыли до сегодняшнего дня.

Метафора реки здесь неслучайна. О значении Реки в российской истории разговор впереди.

Человек и природа

В прежние времена жизнь людей целиком зависела от природных условий. Евроазиатская цивилизация, частью которой мы являемся, самим своим возникновением обязана окончанию последнего ледникового периода. Это случилось одиннадцать-двенадцать тысячелетий назад. По нашему «суточному хронометру» с тех пор прошел всего час с хвостиком.

Восточная половина европейского континента, которой суждено было стать изначальной территорией российского государства, заселялась людьми от юга к северу, постепенно, вслед за отступлением великого скандинавско-финляндского ледника. Что за племена обитали на этих просторах в глухую доисторическую эпоху, никто не ведает. Приход русославян (об этом несколько туманном термине – позже) на восточноевропейскую равнину, по всей вероятности, тоже отчасти был вызван климатическими изменениями, хоть и менее грандиозными.

Дело в том, что помимо ледниковых периодов, растягивающихся на долгие тысячелетия, историческая климатология выделяет еще и «короткие» фазы потеплений и похолоданий, обычно продолжающиеся несколько веков. Они-то и сыграли важную роль в «получасовой» истории российской цивилизации.

Сейчас много говорят и пишут о «глобальном потеплении», но, откровенно говоря, у обычных людей эта проблема особенного беспокойства не вызывает. Ну, подешевеют энергоносители; дороже будет обходиться система экозащиты; придется построить дамбы, чтобы уберечь береговые районы от поднявшегося уровня мирового океана, – и так далее. Всё это проблемы трудные, но решаемые.

Для наших предков, живших ста или даже пятьюдесятью поколениями ранее, подобные изменения климата становились вопросом жизни и смерти.

Существует весьма правдоподобная гипотеза, согласно которой расширение и расцвет Рима были бы невозможны без «Римского теплого периода» (250 до н. э. – 400 н. э.), когда, судя по археологическим находкам, даже в Британии выращивали виноград и делали вино. Римляне оставили свои дальние провинции еще и потому, что там стало слишком холодно и голодно зимой.

Последнее по времени европейское похолодание случилось в XVI–XVIII веках. По пейзажам и жанровым картинам художников того времени видно, какой снежной и ледяной была зима в регионах Западной Европы, где сейчас даже коротенький снегопад и гололед считаются чуть ли не национальным бедствием.

Эпоха, во время которой русославяне заселили территорию будущей России, медленно двигаясь с юга, у историков климата известна как «Средневековый теплый период». Он начался, по-видимому, во второй половине или в конце восьмого века и продолжался до конца тринадцатого, причем в северном полушарии потепление было весьма значительным.

Хрестоматийный пример климатического мини-апокалипсиса – история норманнской Гренландии. Когда викинга Эрика Рыжего в наказание за буйный нрав приговорили к трехлетнему изгнанию из Исландии и он открыл на северо-западе большую землю, она была зеленой и пригодной для обитания. Через четыре года Эрик вернулся сюда на 14 ладьях с 350 переселенцами, основал колонию. Связь с далекой Европой поначалу поддерживалась, но потом оборвалась. Гренландцы сушествовали сами по себе.
На южном краю ныне сплошь ледяного острова тогда были пастбища для скота, росли деревья; вплоть до семидесятой параллели сеяли ячмень. В период расцвета население норманнской Гренландии достигало 5000 человек. По берегам фьордов стояли прочные дома с оконными стеклами (большая роскошь для средневековья), были церкви, мужской и женский монастыри. Гренландцы совершали дальние морские плавания. Они были первыми европейцами, высадившимися на Американском континенте – за пятьсот лет до Колумба.
Но средневековый холодный цикл, ударивший прежде всего по странам дальнего севера, катастрофически изменил климат. Исландия, расположенная несколько южнее, еще кое-как уцелела, хотя из хроник известно, что в голодные зимы местным жителям приходилось сбрасывать со скал лишних едоков. Гренландия же стала вовсе непригодной для жизни. Изотопный анализ человеческих останков показывает, как от поколения к поколению менялась диета тамошних обитателей – они почти полностью переориентировались на морепродукты. По скелетам видно, как люди постепенно дистрофировались. Исчезли хлевы для скота, а комнаты стали крошечными – очевидно, коров и овец держали дома, чтобы хоть как-то согреться (дрова взять было уже негде, все деревья погибли). В конце концов гренландцы скандинавского происхождения вымерли до последнего человека. Их некогда цветущий край опустел.

В V–VII веках русославяне жили гораздо южнее России. С места их согнали события военно-политические, но направление движения – на северо-восток – было подсказано изменением природно-климатических условий, в результате которого земля, прежде не приспособленная для выживания большого народа, стала более гостеприимной. Так что наше государство в известном смысле – продукт климатических колебаний.

Не только климат, но и земля, на которой расселились пришлые славяне, в те далекие времена была не такой, как в наши дни.

Во всю ширь евразийского материка, на двенадцать тысяч километров, от Атлантики до Тихого океана, тянулся Великий Лес. Лесов, похожих на тогдашние, в Европе не осталось почти совсем, разве что кое-где в Архангельской, Вологодской и Кировской областях; некоторое представление о Пралесе может дать, пожалуй, нынешняя сибирская тайга, более или менее сохранившаяся его часть. Реки, которые текли через Великий Лес, были шире и полноводней, озера глубже, болота непроходимей – после отступления великих льдов почвы оттаивали и просыхали очень медленно.

Южнее Великого Леса начиналась Великая Степь, где осела часть славянских племен, в том числе самое исторически известное, центральное – оно называлось «поляне», то есть «живущие в полях». Киев, будущая столица государства, находился как раз на границе Леса и Степи.

Жизнь в полях была сытнее из-за превосходного чернозема, но и незащищенней, а лесные обитатели, невзирая на скудость существования, всегда могли укрыться в чаще от разбойных орд, которые Степь периодически насылала на восточно-славянские земли. Поэтому Русь (во времена, когда этого названия еще не существовало) всё больше оттягивалась к северу. Из народа по преимуществу полевого она стала народом по преимуществу лесным. Правда, процесс этот растянулся на века, а еще позднее, в эпоху Московского государства, началось движение в обратную сторону.

^{Великий Лес и Великая Степь. М.Руданов}

Георгий Вернадский даже предложил «лесо-степную» периодизацию российской истории: первый этап – попытки объединения Леса и Степи (до 972 г.); второй этап – борьба Леса, то есть оседлых славян, со Степью, кочевниками (972–1238 гг.); третий этап – победа Степи над Лесом (монгольское владычество); четвертый этап – реванш Леса (Московское царство); наконец, пятый этап – объединение Леса со Степью (1696–1917). (От названия следующего этапа историк уклоняется, и правильно делает: от лесов и степей за последние сто лет мало что осталось).

Первый описатель земель нашей родины Геродот, который, впрочем, кажется, собственными глазами экзотических северных краев никогда не видел, в V веке до нашей эры писал как о чуде про зиму, длящуюся восемь месяцев, когда в небе летают какие-то перья и вода «густеет от холода». Отец истории и географии, однако, совершенно правильно выделил главную отличительную черту Великой Равнины: «В Скифии нет ничего удивительного, кроме рек, ее орошающих: они велики и многочисленны».

На этих реках, как на каркасе, и возникла страна русославян, которая со временем превратилась в государство.

^{Четыре речных бассейна. М.Руданов}

В бескрайней чаще не существовало никаких дорог – только тропы, по которым могли передвигаться небольшие группы пеших или верховых, но для колесного транспорта или перемещения целого племени густой Лес совершенно не годился. Единственным способом миграции и торговли было плавание по рекам, действительно многочисленным и разветвленным. С того момента, когда славяне попадают на восточноевропейскую равнину, они становятся речным народом – еще в большей степени, чем лесным, потому что, как мы увидим, не все русославянские колена обитали в лесах, но все без исключения жили вдоль рек. Эти естественные транспортные артерии активнее всего работали в сезон половодья, когда даже по самым маленьким речкам можно было беспрепятственно плавать на лодках. Летом доступными для движения оставались только крупные реки (их, впрочем, тоже хватало). Зато зимой по руслам было удобно передвигаться на санях.

Европейская часть России разделена на четыре водных бассейна: западнодвинский и озерно-речной ильменский обращены к Балтийскому морю, днепровский и волжский – на юго-восток. Пришедшие с запада славяне с самого начала, двигаясь по этим ветвям, расселялись четырьмя «нитями», занимая берега основных рек и их притоков. Главным из транспортных путей являлся Днепр, поскольку по нему можно было добраться до Византии, центра тогдашнего мира. Поэтому неудивительно, что ведущее положение среди русославян заняло племя, «сидевшее» на Днепре. Но в распределении славянских колен мы разберемся позже, пока же, в главе, посвященной воздействию природы на человека, давайте попробуем понять, до какой степени условия обитания повлияли на формирование русского национального характера.

Тема это спорная и, по нынешним понятиям, даже неполиткорректная. Я сам с большим подозрением отношусь к любым попыткам обобщений по национальному признаку. И все же факт остается фактом. Национальный характер как совокупность поведенческих черт, без труда опознаваемых со стороны, безусловно существует. Скажем, итальянцы каждый по отдельности индивидуальны и неповторимы, и всё же, глядя на группу итальянских туристов, мы безошибочно скажем: «Это итальянцы». То же и с русскими. Когда мы находимся за границей, нас видно. Есть устойчивые речевые конструкции вроде «это по-русски» и «это как-то не по-русски», «типичный русский» и прочее. Существуют привычные словосочетания как позитивного, так и негативного звучания: «русская удаль» – «русское разгильдяйство», «русская душевность» – «русская бесцеремонность», и так далее.

Прямую связь между природными условиями и характером нации отмечают самые авторитетные авторы.

Писатель Карамзин рассуждает: «Климат умеренный, не жаркий, даже холодный, способствует долголетию, как замечают медики, благоприятствует и крепости состава, и действию сил телесных. Обитатель южного Пояса, томимый зноем, отдыхает более, нежели трудится, – слабеет в неге и в праздности. Но житель полунощных земель любит движение, согревая им кровь свою; любит деятельность; привыкает сносить частые перемены воздуха и терпением укрепляется».

Ему вторит историк Соловьев: «…Природа страны имеет важное значение в истории по тому влиянию, какое оказывает она на характер народный. Природа роскошная, с лихвою вознаграждающая и слабый труд человека, усыпляет деятельность последнего, как телесную, так и умственную. Пробужденный раз вспышкою страсти, он может оказать чудеса, особенно в подвигах силы физической, но такое напряжение сил не бывает продолжительно. Природа, более скупая на свои дары, требующая постоянного и нелегкого труда со стороны человека, держит последнего всегда в возбужденном состоянии: его деятельность не порывиста, но постоянна; постоянно работает он умом, неуклонно стремится к своей цели; понятно, что народонаселение с таким характером в высшей степени способно положить среди себя крепкие основы государственного быта, подчинить своему влиянию племена с характером противоположным. С другой стороны, роскошная, щедрая природа, богатая растительность, приятный климат развивают в народе чувство красоты, стремление к искусствам, поэзии, к общественным увеселениям, что могущественно действует на отношения двух полов: в народе, в котором развито чувство красоты, господствует стремление к искусству, общественным увеселениям, – в таком народе женщина не может быть исключена из сообщества мужчин. Но среди природы относительно небогатой, однообразной и потому невеселой, в климате, относительно суровом, среди народа, постоянно деятельного, занятого, практического, чувство изящного не может развиваться с успехом; при таких обстоятельствах характер народа является более суровым, склонным более к полезному, чем к приятному; стремление к искусству, к украшению жизни слабее, общественные удовольствия материальнее, а все это вместе, без других посторонних влияний, действует на исключение женщины из общества мужчин, что, разумеется, в свою очередь приводит еще к большей суровости нравов».

В описаниях иностранцев, посещавших нашу страну начиная с XVI века (то есть, по периодизации Вернадского, в эпоху «Лесного реванша»), русские предстают нацией угрюмой, тяжелокровной, поведенчески скованной. И это впечатление с течением времени уже не меняется. Англичанин Джильс Флетчер, побывавший в Московии в 1591 году, пишет, что русские «обладают хорошими умственными способностями», однако в то же время «вялы и недеятельны, что, как можно полагать, происходит частью от климата и сонливости, возбуждаемой зимним холодом, частью же от пищи, которая состоит преимущественно из кореньев, лука, чеснока, капусты и подобных растений, производящих дурные соки».
Несмотря на значительные перемены, произошедшие в России позднее, в эпоху имперской экспансии, местные жители в описании приезжих наблюдателей предстают примерно такими же, как во времена Флетчера.
Маркиз де Кюстин, которого почему-то считают русофобом, хотя его книга враждебна по отношению не к русским, а к николаевской деспотии, пишет, что русские «насмешливы и меланхоличны» и умеют смеяться «только глазами», обладают «глубоким чувством поэтического», что этот народ «умен и по природе своей утончен, тактичен и деликатен», однако «русские обыкновенно проявляют свою сообразительность не столько в старании усовершенствовать дурные орудия труда, сколько в разных способах использовать те, что у них есть… Они умны, но ум их подражательный, а значит, более иронический, чем плодовитый: такой ум все копирует, но ничего не в силах создать сам». «Здесь все вынуждены твердить себе суровую истину – что цель жизни лежит не на земле и удовольствие не тот способ, каким можно ее достигнуть».
Жовиальному Александру Дюма русские приглянулись тем, что у них «кроткий, терпеливый взгляд, красные лица и белые зубы», а не понравились своей меланхоличностью и «дьявольской недоверчивостью». На взгляд писателя, они похожи на «привидения, призраки»: «очень серьезные, идут они по улице не печальные, но и не веселые, очень мало говоря и жестикулируя. Дети у них не смеются, но и плачут тоже нечасто… Их кучера не кричат, как парижские, прося пешеходов и встречные экипажи посторониться. Нет; они лишь жалостно восклицают своё «bereghissa», вот и всё». При этом, если все предшествующие путешественники объясняли русскую замкнутость несвободой и крепостным гнетом, то Дюма пишет свои заметки в эпоху реформ и общественного подъема. «Ну говори, ну пой, ну читай, будь жизнерадостным! – недоуменно восклицает он, обращаясь к русскому народу. – Ты свободен сегодня. Да, я это понимаю: тебе остается приобрести привычку к свободе».
Но дело не только в привычке к свободе. Многие исследователи считают, что вышеперечисленные черты свойственны для всех наций «лесного» происхождения.

Интересно, что в начале своей истории, до ухода в леса, еще будучи наполовину степным народом, русославяне производили на иностранцев совсем иное впечатление. Чужеземные путешественники и летописцы – византийские, арабские, западноевропейские – в один голос утверждали, что «руссы» чрезвычайно радушны, любят всевозможные развлечения – пляски, игру на свирелях и бубнах, безудержно предаются «гульбищам», «бесовскому пению и глумлению». Греки отмечают в русославянах «приятную мужественность», хвалят их за необычно гуманное отношение к пленникам, которых не обращают в рабство навечно, а по прошествии некоторого времени отпускают на волю или уравнивают в правах. Славянский обычай требовал гостеприимно принимать путников, так что приезжие поражались «ласковости» аборигенов. Ну и все свидетели отмечают склонность приднепровских славян к «хмельному медопитию», касательно которого святой равноапостольный князь Владимир Красно Солнышко изрек знаменитую фразу: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти».

Часть Европы. История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия