Альпийская крепость

12

Генерал Донован велел резиденту читать свои собственные донесения, и тому не оставалось ничего иного, как подчиниться.

Аллен безинтонационно читал о том, что в район «Альпийской крепости» перебрасывается пять лучших дивизий рейха и среди них – две дивизии СС. Он, поражаясь собственной наивности, вновь уведомлял Донована, что интендантские команды снабженца войск СС бригадефюрера Поля завезли в подземные склады «Национального редута» столько продовольствия, что его хватит, чтобы в течение двух лет прокормить десять миллионов солдат и гражданского населения^[26]. Хотя ко дню встречи в «Горном приюте» уже точно знал, что разыскать этого самого генерала Поля людям Скорцени так до сих пор и не удалось.

Да, они знали, что плутоватый Поль направился в Южную Германию вместе с несколькими своими тыловыми подразделениями. Но, обнаруживая этих тыловиков в разных районах, вдали от баз снабжения и вконец дезориентированных, фридентальские коршуны так до сих пор и не смогли выяснить, куда, собственно, направил стопы свои и чем занимается сам обер-интендант СС.

Кстати, в районе предполагаемой Альпийской крепости действительно скапливается огромное количество всевозможных раздробленных тыловых подразделений различного подчинения, но все это части, которые способны сотворить неразбериху и хаос, но совершенно не способны к действенной обороне укрепрайона.

В одном из донесений Даллес уведомлял шефа, что в крепости построено несколько оружейных и прочих подземных заводов, причем все они соединяются теперь системой подземных ходов, многие из которых выходят на подземелья средневековых замков. При этом сейчас, в тиши «Горного приюта», Даллес вновь апатично уточнял, что точно такие же подземно-наземные укрепрайоны создаются германцами в горах земли Шлезвиг-Гольштейн и в северных районах Норвегии, где используются уже имеющиеся горные тоннели, пустоты и фиорды. Хотя и для этих утверждений никаких реальных доказательств у него пока что не было.

К моменту, когда швейцарский резидент закончил свое словесное самобичевание, Донован отрешенно расправлялся с остатками «альпийской отбивной», задумчиво посматривая при этом в окно, за которым далеко внизу изгиб медлительной речушки аркой окаймлял мост «Полицай-Голгофа». «Интересно, знает ли генерал о судьбе, предначертанной этому мосту фантазией сербо-итальянца Боша из Триеста?» – подумал Даллес с такой мрачностью, словно его самого уже тащили к перилам «моста самоубийц».

– Эти сведения поступали в разное время, сэр, и только теперь становится очевидным, что некоторые из них оказались недостаточно обоснованными.

Еще до завершения этой фразы Даллесу уже было стыдно за нее. Он с ужасом представил себя на месте шефа УСС. Как бы он сам реагировал, если бы кто-либо из подчиненных решился на подобное блеяние?

– Почему бы вам не выразиться проще, полковник? – старательно пережевывал недожаренное кровянистое мясо Донован. – Там не содержится ни одного сколько-нибудь достоверного сообщения.

– Простите, сэр, но мне очень трудно с этим согласиться, некоторые факты мы перепроверяли…

К счастью Даллеса, генерал не стал выяснять, какие именно факты они перепроверяли, поскольку резидент вряд ли так, сгоряча, сумел бы ответить по этому поводу что-либо внятное. Вместо этого генерал нахраписто объявил:

– Ни одного вы не перепроверяли. Ни одного! Начиная с самого факта существования укрепрайона «Альпийская крепость» как такового и заканчивая совершенно бредовыми утверждениями относительно некоего подземного аналога этой крепости в Норвегии.

Несколько минут они молча сидели друг против друга, глядя в одно и то же окно, за которым крутой склон заснеженного хребта стремительно уходил вниз, в уже освободившуюся из-под снега долину.

– Что вы намерены предпринять, сэр? – спросил Даллес, когда весь лимит времени, отведенный для подобных пауз, оказался исчерпанным.

– Но ведь руководители рейха действительно намерены бежать из Берлина туда, в Баварские, Австрийские или еще какие-то там Альпы?

– Многие уже прибывают туда, сэр.

– Нас интересует высшее звено.

– Одни настаивают, чтобы Гитлер уже сейчас, немедленно, покинул рейхсканцелярию в Берлине и, собственно, перенес ее в Альпы, превратив в последний оплот свою ставку «Бергхоф» в центр огромного укрепрайона. На карте, – полез он в стол, – это выглядит…

– Не утруждайтесь, – остановил его Донован. – Я прекрасно помню, как это может выглядеть на карте.

– Уже в течение многих лет рядом с наземным строением «Бергхофа», в толщине горы, создается огромный бункер, общая протяженность штолен которого, как утверждают, достигает двадцати километров, и где уже имеются бункер-апартаменты не только фюрера, но и Бормана, а также Геринга и Геббельса. Возможно, еще Мюллера. Кстати, этот подземный город, в соединении с хорошо укрепленным Берхтесгаденом и высокогорным поселком Оберзальцбергом, составит некий административный комплекс «Альпийской крепости».

– Значит, еще один подземный город, – безнадежно, апатично как-то кивал головой Донован, потягивая пиво и безутешно созерцая холодный альпийский пейзаж.

– Причем приспособленный для длительного автономного существования, – стоял на своем Даллес, понимая, что дальше ему отступать некуда. Как и Гитлеру. – И мифом этот подземный город никак не назовешь, – прибег он к явному выпаду в сторону шефа. – Известно, что с августа 1943 года его усиленно создают тысячи рабочих, в основном чехов и поляков. По некоторым сведениям, работы не прекращаются до сих пор, хотя значительная часть строителей эсэсовцами уже истреблена, как отработанный материал. Добавлю также, что еще до войны в Оберзальцберге появились дома Геринга, Гесса, Шпеера и других деятелей рейха.

Рядом с «Горным приютом» пролетел швейцарский военный самолет. Воздушные силы этой страны представали до наивности незначительными, тем не менее пилоты ее регулярно демонстрировали свое присутствие, облетая приграничные горные районы, в которых время от времени появлялись группы беглецов, каким-то чудом пробивавшихся сюда из Германии, Италии или Югославии.

– Никто и не сомневается в том, что ставку свою фюрер построил именно в этом своем Оберзальцберге, – поморщился Донован, перечеркивая все усилия резидента. – Но речь идет о создании огромного укрепрайона под названием «Альпийская крепость». Кто для вашего агента был основным источником информации в рейхе?

– Считаю этот источник более чем авторитетным. Речь идет об оберштурмбаннфюрере Вильгельме Хёттле. Начальнике отдела службы внешней разведки РСХА в Австрии, личном представителе бригадефюрера Вальтера Шелленберга в Вене. Но мне не хотелось бы, чтобы это имя каким-то образом всплывало в окружении генерала Эйзенхауэра, поскольку есть опасение, что мы можем потерять…

– Оставьте при себе ваши опасения, Даллес, – голос начальника разведки США становился все более категоричным и резким. – Не до них сейчас. Не знаю, возникнет ли это имя в штабе Главнокомандующего объединенными силами в Европе, но хотелось бы верить, что уже завтра оно возникнет здесь, в Берне.

– Но это… невозможно.

– Невозможно верить в появление бесчисленного множества подземных крепостей фюрера, на всем пространстве от преисподней Антарктиды до фиордов Норвегии. Со всем остальным как-нибудь свыкнемся.

– Хотите, чтобы я срочно вызвал Хёттля в Берн? Если учитывать все меры предосторожности, то сделать это будет очень сложно.

Донован впервые улыбнулся. На лице его вырисовалась грустная улыбка крестьянина, который, присев на корочки в конце грядки, обнаружил, что взрастил совершенно не тот овощ, который рассчитывал увидеть, высеивая весной семена.

– Не настолько сложно, как вам кажется, Даллес. Вы опять все усложняете. Мы его уже вызвали.

– Как-ким образом? – запинаясь спросил Даллес.

– Через наши каналы в Мадриде, естественно.

«Как и следовало предположить, – произнес про себя Даллес. – Через Мадрид, через мою голову, и даже не посоветовавшись со мной, не поставив в известность, хотя речь идет о моем давнишнем источнике. Несправедливо!». Не приходилось сомневаться, что его умышленно обходят, а значит, акции его в европейском отделе внешней разведки в самом деле падают. Причем стремительно.

– Если все пойдет по плану, завтра оберштурмбаннфюрер Хёттль уже будет в Швейцарии, – игнорировал его амбиции шеф УСС. – Добираться сюда из Вены несложно. Тем более что благодаря счастливому стечению обстоятельств он прибудет под самым благовидным предлогом. Правда, под чужим именем, зато – сопровождая рейхсмедика СС, профессора Карла Гебхардта^[27], на конгресс по проблемам эпидемиологии, организованный Международным Красным Крестом и Международным советом врачей-эпидемиологов.

– Удачный ход, – пробормотал Даллес, поймав себя на том, что понятия не имеет о предстоящем Международном конгрессе медиков, хотя обязан был бы. Разве что само же руководство УСС и организовывает его в убийственно спешном порядке.

– Собрание медицинских светил, правда, начнется лишь через три дня после их прибытия. Но почему бы известному профессору Гебхардту не воспользоваться случаем, чтобы пообщаться со своими коллегами в Берне?

– Логично, – хрипловато проворчал Аллен.

Услышав о визите профессора Гебхардта, он заметно успокоился: лучшего прикрытия для Хёттля не придумаешь. Этого рейхсмедика СС многие врачи Европы знали в лицо, его работы изучали, они вызывали заинтересованные споры. Как серьезному ученому, ему прощалась служба в СС, а представители Красного Креста ценили его за протекции, к которым он время от времени прибегал, облегчая деятельность представителей этой организации и в самой Германии и, что особенно было важно, в контролируемых СС концлагерях и на оккупированных территориях.

Несколько раз он даже вступался за медиков, попавшихся в сети СД или гестапо. Иное дело, что прибегал Гебхардт к этим реверансам с тайного согласия Главного управления имперской безопасности. Даллес даже не сомневался в том, что некоторых ученых-медиков специально загоняли на какое-то время в подвалы тайной полиции рейха, чтобы затем предоставить возможность Гебхардту мужественно вступаться за них, как за своих коллег. После чего он появлялся на очередном международном конгрессе в роли благодетеля, а вот в каких ролях оказывались в дальнейшем освобожденные им из гестапо медики – это еще подлежало расследованию. Но ведь времена такие, что выбирать не приходилось. Тем более, когда речь шла о подвалах гестапо и концлагерях.

Гебхардта прекрасно знали в американском посольстве в Мадриде, там его ценили, как человека, благодаря которому можно было свободно выходить на Скорцени, а через него – на Кальтенбруннера и даже Гиммлера. И если до сих его курьерские усилия не привели к каким-то осязаемым результатам, то лишь потому, что основные политические решения принимаются не в стенах посольства и не на явочных квартирах разведывательных резидентур, а в высших эшелонах власти.

13

Когда Мюллер, уходивший последним, закрыл за собой дверь, фюрер как-то заметно оживился, в кресло сел свободно – почти в профиль, облокотясь правой рукой о стол и забросив ногу за ногу. Подбородок при этом он попытался уложить на плечо.

– То, о чем мы сейчас поведем разговор, известно будет только нам троим. – Скорцени и Борман сидел по разные стороны стола, однако Гитлеру это не мешало, взгляд его был нацелен в пространство между окнами. Это был взгляд в себя, в никуда. – Вы, Скорцени, находитесь здесь как мой специальный секретный агент по особым поручениям^[28]. Вы еще помните об этой вашей должности?

– Помню, мой фюрер.

– Я давненько не напоминал вам о ней.

– В последний раз во время переворота в Венгрии, когда надлежало арестовать и доставить в Берлин правителя этой страны адмирала Хорти^[29] и нескольких людей из его ближайшего окружения.

Фюрер загадочно улыбнулся и нетерпеливо, нервно постучал худыми, дрожащими пальцами по столу.

– Это была прекрасная операция. Что скажешь, Борман?

– Благодаря тому, что нам удалось убрать Хорти и поставить на его место Салаши, Венгрия до сих пор с нами, а не поставляет свои полки русским, как это делает румынский король Михай.

Вновь улыбка, теперь еще более романтическая, нежели предыдущая, и вновь постукивание пальцами и приплясывающее какое-то подергивание ноги, все еще остающейся навесу.

– Дело даже не в этом, Борман. Она прекрасна сама по себе.

Мартин хитровато взглянул на Скорцени, «дескать, радуйся, фюрер все еще не забывает о тебе».

Для болезненно-щепетильного в отношениях с Гитлером рейхсляйтера Мартина это всегда было важно: что фюрер все еще помнит о нем, о ком-то из своего окружения. Саму мысль фюрера о любом из своих подчиненных он воспринимал, как мироточивую благодать отца нации.

Правда, Скорцени не мог понять, насколько правдива эта трепетность Бормана. Насколько приемлемо это понятие по отношению к человеку, не раз позволявшему себе в узком кругу называть фюрера не только Гитлером, но и… Шикльгрубером, напоминая присутствующим о давно забытой истинной фамилии вождя и тем самым явственно приземляя его.

Вот и сейчас обер-диверсант уловил некую завистливую хитринку во взгляде заместителя фюрера по партии, но сам в это время внимательно следил за каждым движением Гитлера, за почти счастливым выражением лица. Он понимал, что не так уж и часто приходится фюреру в последние дни переживать такие вот счастливые минуты. «Нет, не счастливые, – поправил себя Скорцени. – Это неточное выражение. Скорее – минуты светлых переживаний. Именно так, – остался доволен своими филологическими изысканиями – светлых переживаний».

– Я часто вспоминаю эти прекрасные операции, когда Скорцени доставлял мне сюда спасенного Муссолини, которого раньше все почему-то считали моим учителем; или усмиренного дунайского адмирала Хорти… Когда впавший в панику папа римский готов был куда угодно бежать из Ватикана^[30], только бы не попасться в руки Отто.

– Жаль только, что буквально в последний день эту операцию… пришлось отменить, – слегка замялся Скорцени, не решившись прямо упрекнуть Гитлера в том, что срыв операции «Черный кардинал» полностью лежит на его собственной совести.

Фюрер догадывался, что Скорцени вряд ли сможет когда-либо простить ему отмену операции, которую он так тщательно готовил. Будучи на месте Отто, он и сам не простил бы. Еще бы: отнять у диверсанта такой слиток славы! Но и деликатность обер-диверсанта рейха тоже не осталась им не замеченной. Впрочем, какие уж тут могут быть оправдания? Так складывалась политическая ситуация. Нельзя было окончательно восстанавливать против себя весь католический, да что там, весь христианский мир. Поэтому, выслушав своего агента по особым поручениям, Гитлер лишь многозначительно взмахнул рукой: «Дескать, что уж тут?.», и, не теряя прекрасного расположения духа, продолжил:

– А как наш любимчик богов Черчилль унизительно просил Сталина усилить натиск на всех своих фронтах, потому что боялся, как бы, после наступления в Арденнах, наши «фридентальские коршуны» не сошвырнули его вояк назад в Ла-Манш? Мало мы проводили таких операций, признаю: мало. Хотя каждая из них стоила любой из выигранных нами битв на полях сражений. Эти операции будут изучать, Скорцени. По ним станут определять нашу мощь и сочинять легенды о нас. На их примерах в разведывательно-диверсионных школах всех европейских стран будут готовить будущую диверсионную элиту.

– Благодарю, мой фюрер, – едва слышно проворчал обер-диверсант, прекрасно понимая, что оставил-то его Гитлер не ради подобных воспоминаний. Просто на какое-то время его повело. – Если я верно понял, ожидается какая-то не менее важная операция?

Гитлер воспринял вопрос, как подстегивание со стороны Скорцени: «Ближе к сути задания», но этому парню он готов был простить любую вольность. Скорцени оставался одним из немногих в рейхе, на кого он все еще по-настоящему мог рассчитывать, помня при этом о мужестве и воинской удаче этого бойца.

– Как я уже сказал, ты, Борман, обязан слетать в Альпы и окончательно наметить места наших тайников. Таких мест должно появиться не менее двух десятков. Причем некоторые должны оказаться подставными. Чтобы тот, кто очень напористо будет искать «золото рейха», наподобие того, как ищут золото инков, нашел их и успокоился.

– Их будет не менее двадцати, – покорно склонил свою массивную голову Мартин.

– Но даже эти тайники должны даваться кладоискателям трудно, с кровью и под постоянной угрозой. Те, кто зарится на наши клады, наше наследство для потомков, должны постоянно ощущать, что сокровища рейха находятся под контролем и надежной защитой. Сколько бы лет не прошло после войны.

– Я так понимаю, что эту задачу мы как раз и возложим на «фридентальских коршунов» Скорцени, – поспешил отнести себя к сонму руководителей Борман.

– Да, оберштурмбаннфюрер, – согласился Гитлер, – на вас возлагается задача создать организацию, которая после завершения войны ушла бы в подполье и занялась охраной сокровищ. Всякий, кто выскажет хоть какую-то заинтересованность в поисках сокровищ, тут же должен быть строжайше предупрежден, а в случае неповиновения, наказан.

– При том, что самим этим бойцам будут известны лишь районы размещения имперских кладов, – предостерег и Скорцени, и фюрера Мартин Борман. – Истинными же хранителями кладов станут лишь несколько наиболее доверенных лиц, которые смогут изъять ценности только по приказу высшего руководства рейха, которое тоже будет действовать в подполье.

– По численности эта организация должна быть небольшой, – вновь перенял инициативу фюрер, – зато решительной и действенной. В частности, она должна обладать своей разведкой и контрразведкой, своей сетью информаторов, а главное, в ее подчинении должны находиться подвижные отряды, способные реагировать на любую попытку проникновения в тот или иной тайник.

– К тому же в нее должна входить часть людей, которых просто невозможно заподозрить в связях с неким армейско-диверсионным подпольем, – развил его мысль теперь уже сам Скорцени, – а тем более – в связях с подпольными хранителями сокровищ Третьего рейха. Причем этим людям придется засвидетельствовать перед новыми властями свою лояльность.

– Вы правильно понимаете задачу. Кстати, будет предусмотрено, что какую-то часть сокровищ мы умышленно будем открывать, но только государственным кладоискателям и только в том случае, когда убедимся, что к власти в Германии пришли ее истинные патриоты^[31], нацеленные на возрождение Германии, но без участия в ее жизни евреев и коммунистов.

– Однако сама эта охрана потребует определенного финансирования, в том числе – для скупки жилья, изготовления документов, содержания агентурной сети.

– Финансовыми вопросами займется человек, который будет находиться под контролем Бормана. Причем девизом его деятельности должен стать мой приказ: «Не скупиться!».

Борман и Скорцени вопросительно переглянулись. Отто, конечно, предпочел бы уже сейчас услышать имя этого человека, по опыту зная, насколько сложно утрясать подобные нюансы, когда речь идет о решении кого-то из высшего руководства. Однако изменить уже ничего нельзя было.

– Такой человек у меня на примете есть, – кивнул Мартин, по-своему истолковав его озабоченность. – Завтра же он предстанет перед вами.

14

Название свое «Каминный» этот зал получил из-за двух, малахитовым кафелем украшенных, каминов, между которыми располагались Т-образно скомпонованные дубовые столы, обставленные черными, грубо сработанными дубовыми креслами. Почти все остальное пространство было заставлено статуями облаченных в бычью кожу и сталь рыцарей разных армий и эпох, а также завешано всевозможным оружием.

Несмотря на то, что старый граф уже сидел во главе стола – в высоком, поистине королевском кресле, установленном на специальной возвышенности, – штурмбаннфюрер не занял своего места, пока не осмотрел всю коллекцию. В его родовом замке Штубербурге такого набора оружия и стальных манекенов не было.

Однажды Вилли поинтересовался у отца, почему их предки сторонились традиции собирательства мечей и щитов, но отец, ни минуты не раздумывая, ответил: «Оружием следует блистать в бою, а не во время домашних пиршеств». И по тому, сколь уверенно Штубер-старший произнес эти слова, можно было догадаться, что заключается в них не просто «мысль под настроение», а выверенное убеждение. Возможно, Вилли решился бы нарушить эту традицию и еще до войны сформировал по-настоящему богатое собрание старинного оружия. Но случилось так, что «коллекционировать» пришлось оружие вполне современное, да к тому же в разведывательно-диверсионной школе.

– Поскольку вы, барон, уже не раз заводили речь о баварских сепаратистах, – проговорил граф, наблюдая, как дворецкий наполняет вином стоявшие перед ним и гостями кубки, – то сразу же должен изложить взгляды членов королевской династии Виттельсбахов и породненных с ней родов, к коим относится и славный рыцарский род Ленцов. – Мы, естественно, будем настаивать на возрождении независимого королевства Баварии, иначе само существование королевского совета, к коему я тоже имею честь принадлежать, стало бы бессмысленным.

«Интересно, знает ли о существовании некоего „королевского совета баварских сепаратистов“ шеф гестапо? – язвительно спросил себя барон. – Хотелось бы видеть выражение его лица во время политической исповеди этого графа».

– Однако вопрос о судьбе Баварии, – продолжил свою мысль фон Ленц уже после того, как, по его же предложению, офицеры выпили «за здоровье великого австрийца Адольфа Гитлера», – мы будем поднимать перед монархами и правительствами Европы лишь после того, как окончательно будет решена судьба нынешнего рейха. Судя по настроениям представителей других германских монархических династий, тогда же будет поставлен вопрос о независимости Австрии, а, возможно, и Саксонии.

– Затем последуют Пруссия, Померания, Швабия… Бедный рейх, несчастная Германия.

– Не кажется ли вам, барон, что все ее несчастья происходят от нереализованности имперских амбиций? Но это уже спор философский, поэтому остановимся на том, что мы не желаем, чтобы потомки списывали поражение войск фюрера на предательство баварских, австрийских или саксонских сепаратистов.

– Откровенно и достаточно храбро, – признал фон Штубер, учтиво склонив голову.

– Само понятие «предательство» несовместимо с традициями нашего рода, который всегда отличался тем, что в одинаковой степени постигал искусство и войны, и дипломатии. Поэтому, барон, вы вполне можете располагать замком и мной в тех целях, с которыми прибыли сюда.

– В том числе, надеюсь, подземельями замка и хребта Альпеншорт?

– Не знаю, есть ли в этом смысл, – пожал плечами граф.

Вместе с ним барон проследил за тем, как обер-ефрейтор в очередной раз наполняет небольшие кубки вином и лишь после завершения этой процедуры сказал:

– Считаете, что эти подземные лабиринты слишком ненадежны?

– Во-первых, их очень легко блокировать, заживо замуровав тысячи людей вместе с арсеналом и запасами продовольствия. Но дело даже не в этом. Их, как и все пространство вокруг замка, следовало готовить к обороне давно, бросая сюда тысячи рабочих, технику, оборудование для подземных предприятий, запасы оружия и продовольствия.

История повторяется, подумалось Штуберу. Монументальность и кажущаяся неприступность подземелий мгновенно развеивается перед практикой их блокады. И все же что-то привлекает нас в этих подземельях. Неужели стремление как можно глубже уйти в призрачный мир грез и привидений, спрятаться от всего того военного кошмара, который сами же и сотворили на поверхности Земли?

– Очевидно, в рейхсканцелярии полагают, что у нас все еще есть время, чтобы соорудить большой, полноценный укрепрайон.

– Допускаю, что людям из рейхсканцелярии очень хочется верить в это. На самом же деле времени у вас нет, – резко подытожил граф. И Штубер не мог не заметить, что фон Ленц сказал «у вас», уже отмежевываясь от всего, что побуждает фюрера и его окружение искать последнего пристанища в Альпах. – Ни сил, ни желания.

– И желания? – проворчал Штубер, задумчиво рассматривая содержимое массивного хрустального кубка.

– А что вас удивляет, барон? Все настолько устали, что мечтают только об одном: поскорее бы все это закончилось. Как угодно, лишь бы… закончилось. Кстати, вы не первый, кто пытается создать здесь цитадель «Альпийской крепости». Еще в сентябре эту долину, прилегающие горы и хребты обшарили солдаты особого горно-егерского отряда, прибывшего сюда по личному приказу рейхсмаршала Геринга.

– Вот как? Хотите сказать, что Геринг значительно опередил Скорцени?

Граф сделал еще несколько глотков вина, закурил сигарету и, задумчиво глядя в пылающее зево камина, открывавшееся ему по ту сторону стола, произнес:

– Так ведь именно в мозгу рейхсмаршала, насколько я понимаю, и зарождалась сама идея «Альпийской крепости». И название это первым произнес он, сидя за этим вот столом. Хотя, если честно, почести, которые были оказаны ему, объяснялись не его нынешним положением, а тем восторгом, который он вызывает у меня как пилот.

– Геринг? Как пилот?

– Как лучший пилот Первой мировой, барон. Не случись этой войны, он так и вошел бы в историю Германии, как самый искусный пилот той, кстати, тоже безрадостной для нации, войны.

Едва граф произнес это, как появился прибывший вместе с ними на броневике радист, который успел развернуть свою рацию и наладить связь.

– Господин обер-лейтенант, – обратился он к своему командиру. – Полтора часа назад в Рейншток прибыл личный представитель Геринга полковник Ведлинг.

– Ведлинг?! – вырвалось у Штубера. – Он прибывает один?

Барону так и хотелось услышать вслед за именем полковника имя его подчиненной Софи Жерницки^[32].

– Не могу знать. Названо было только его имя. Велено сообщить, что он движется сюда, чтобы встретиться с вами, господин обер-лейтенант, и штурмбаннфюрером Штубером.

– Так вы тоже знакомы с Ведлингом, барон? – приятно удивился фон Ленц.

– Скорее заочно.

– Мир и так слишком тесен, а войны, по-моему, сужают его до беспредела. Именно этот офицер, Ведлинг, тогда еще подполковник, и возглавлял горно-егерский отряд, изучавший пещеры и подземные ходы в окрестностях моего замка.

– Мне приходилось сталкиваться с ним еще на восточном берегу Одера. Тогда рядом с ним находилась обер-лейтенант Софи Жерницки, тоже личный представитель Геринга.

– Нет, под его командой находилось двенадцать солдат, четверо из которых были настоящими альпинистами. Единственной женщиной, привлекшей здесь внимание полковника, была моя племянница Альберта, в прошлом альпинистка, покорившая, как следует из имеющихся у нее бумаг, шесть известных в альпинистском мире вершин. Правда, к полковнику она потеряла интерес сразу же, как только обнаружила, что он страдает горной болезнью и вообще панически боится высоты.

– Летчик Ведлинг боится высоты?! Это следует воспринимать как шутку?

– Воспринимать это можно по-разному, но факт есть факт. Ведлинг действительно начинал как пилот, но вскоре был списан по состоянию здоровья и чины свои добывал уже во всяких вспомогательных службах люфтваффе. А что касается страха высоты… По заверению полковника, для него, экс-пилота, подобного рода страх тоже оказался полной неожиданностью, поскольку раньше этого за ним не замечалось.

– Стоит предположить, что графиня Альберта прекрасно знает окрестные горы? – осторожно поинтересовался Штубер.

Движением подбородка граф вновь приказал обер-ефрейтору Кляйну наполнить бокалы, предупредив, что на этом застолье будет завершено, и только тогда ответил:

– Сейчас она в Рейнштоке, присматривает за моей больной женой. Возможно, я приглашу ее сюда на пару дней, но с условием, что вы, лейтенант Торнарт, не станете подталкивать ее к тому, чтобы она вновь начала возиться со своим альпинистским снаряжением.

– Ни в коем случае, – покаянно произнес командир альпийских стрелков, однако граф решительно взмахнул рукой.

– Вы уже давали подобные обещания, лейтенант, поэтому позвольте вам не поверить.

– Что весьма опрометчиво с вашей стороны, граф. – Благородное, почти аристократическое лицо Торнарта по-прежнему оставалось снисходительно-невозмутимым. Тем не менее теперь Штубер понял, что связывает старого графа с этим, гвардейского вида красавцем. – Графиня Альберта рождена для гор, это очевидно.

– Кому… очевидно? – уставился граф на лейтенанта. – Вам, с вашим легкомысленным отношением ко всему, что имеет отношение к суровой реальности жизни?

– Впервые слышу о таком недостатке, барон? – решил апеллировать лейтенант в Штуберу, не столько для того, чтобы найти у него поддержку, сколько для того, чтобы как-то выйти из неловкой ситуации. – Мы, альпийские стрелки, суровые люди гор… Нам ли слышать о таких слабостях?

– О возрасте дам распространяться не принято, – апеллировал к Штуберу теперь уже граф фон Ленц, – но, увы… Альберте под сорок, для женщины – это возраст. Почему она по-прежнему рвется в горы – для меня остается загадкой. Но она в самом деле рвется.

– Знакомый всем альпинистам «зов гор», – попытался подсказать ответ обер-лейтенант Зонбах. – Психология «человека гор», как любит выражаться лейтенант Торнарт.

– Легкомысленное объяснение, Зонбах, – парировал граф, – убийственно легкомысленное. Порой у меня складывается впечатление, что наша альпинистка решила умереть задолго до наступления старости, причем обязательно – на склонах одной из вершин. Надеюсь, вы не это имели в виду, когда говорили о «зове гор», обер-лейтенант?

– Что вы?! Боже упаси! – отшатнулся специалист по секретным посадочным полосам. – Мое отношение к графине Альберте общеизвестно. Я всегда старался…

– Не посвящайте нас в свои чувства, Зонбах. Лично меня они совершенно не интересуют. Но из-за этого вашего «зова гор», я редко позволяю ей наведываться в Шварцбург.

– Этот упрек все еще адресован мне, случайно подключившемуся к вашему разговору, – ехидно поинтересовался создатель секретных аэродромов, – или уже настоящему «виновнику сего торжества» лейтенанту Торнарту?

«„А вот вам, господа актеры, и драматический треугольник“, – воскликнул Шекспир, воинственно врубаясь пером в пергамент, – мысленно продекламировал самого себя Штубер. – Информация для тебя совершенно излишняя, тем не менее владеть кое-какими подробностями местного бытия никогда не помешает. Особенно если осаду „Альпийской крепости“ в самом деле придется переживать в стенах этого замка».

– Кстати, графиня Альберта является фанатичной поклонницей фюрера, – вдруг хмельно улыбнулся Торнарт, вновь обращаясь к Штуберу. Предвзятое отношение к себе графа он воспринимал со стоической невозмутимостью. – Настолько фанатичной, что было время, когда графиня Альберта, из самых благородных побуждений, мечтала родить от него сына. Однажды даже…