Buch lesen: «Чудовища разума»

1

Его, столь юного, успела побить жизнь, можно так сказать, в переносном смысле. Но сегодня побили в прямом смысле этого слова, так, ударили один раз, всего один раз, но так, что он кувыркнулся через голову и распластался на асфальте. Однако, нокаута не случилось.

Его отца, уже идущего к старости, много раз успела побить жизнь, его и сейчас в очередной раз побила жизнь, побили его в прямом смысле этого слова, но не один раз, но так, что он весь в крови, уселся едва ли на скамейку, что притулилась рядом. Однако нокаута не случилось.

Решил заступиться за отца, да какое там. А кому он должен был? Наверное, многим. И вот этим, сколько их, что проходили мимо. Или кому-нибудь одному из них, что проходили мимо. Не понять…

Его, юного, успела побить жизнь, немного ли, но побить, хотя бы для начала тем, что его отец, когда он был ещё маленьким, когда ещё учился в начальных классах, начал пить вот эту горькую. Для начала, может быть, и пил немного, но потом и засосала его вот такая тягучая трясина постылой жизни, над которой горестно тяжёлым смогом и нависнет вот этот шлейф от постоянного ли пьянства, одного из серо сумрачных граней вечного ли бытия.

Эти побившие уходили, среди которых как-то угадал таки двоих знакомых, с которыми, в общем-то, изредка, да и мог кивнуть головой в знак приветствия, и не более того. оставалось привстать, встать и доковылять до скамейки, утешить ли отца. Так и присел рядом, не успокоения ради, когда самого, глаза его так и застилали слёзы, горькие слёзы обиды.

Учился он твёрдо на «хорошо». И это в последнем выпускном классе. За его ответы на уроках, за его знания запросто можно было бы ставить и повыше балл, оценки, что выдвинули бы его к тем, что в круглых отличниках идут на медаль. Но нет. Наверное, какое-то предубеждение. Ибо он по жизни этой и есть сын пьяницы, алкаша.

Сквозь слёзы, застилавшей глаза он видел очертания двоих, посторонних, совершенно посторонних. Они остановились недалеко от скверика, недалеко от той скамейки, обратив внимание на них, жалких, беспомощных. Потому стоило отвернуться, взгляд отвести, и пусть пройдут мимо по своим делам. Но что-то заставило его помедлить вот с таким отводом стыдливых глаз ли. То заметил он в таком его положении, когда находится на дне всякого статуса пристальный взгляд ли, но красоту, именно красоту сквозь пелену. О-о, то была красавица в этом ненужном месте в ненужное время, отчего его позор, его беспомощность, его жалкое существование этого мига лишь удваивались, умножались. Рядом стоящего, точно мужчины, и притом немолодых, далеко немолодых лет, вот его взгляда постарался избегнуть.

Ситуация продолжала набирать оборот тем, что из той компании, что вот так задела их, возвращались двое: один совсем шкет, другой постарше, уже вступивший в пору взрослости.

– Эй, мужик, а часы-то забыли, – чрезмерно нагловатым тоном шкет потянулся к запястью отца, где проблеснул едва ль позолоченный браслет от часов, некогда подаренные ему на день рождения.

При виде красавицы, её взора и взыгралось мужество, что никогда не гостило в душе его, потому он постарался пресечь данную мерзость, потому постарался схватить этого плюгавенького шкета за его юную руку от души, что ступила, вкусила прелести пути извилистого. Но был отражён тем, кто был постарше, когда кулак его чуть не пригвоздил его обратно к асфальту. Нокаута не случилось, сознание чуть с завихрением, продолжало констатировать их с отцом полную беспомощность, ибо отец в полупьяном состоянии и не подумывал о том, чтобы отстоять вот эту собственность, которая, однако, была дорога ему.

И быть так по желанию этого гнилёхонького шкета и его крепкого соратника по мерзости, как случилось что-то из ряда непредвиденных. Шкет этот заболтался в воздухе, будто прицеплен, подхвачен краном. То была рука, крепкая рука того, как догадывался он, что стоял рядом с незнакомкой, красавицей. То был тот самый в возрасте, волевое лицо точно воина, предстало теперь уж явно отчётливо. Ещё секунда, и этот шкет от пинка в окружность пятой точки, отлетал, невольно проделав в воздухе изрядное сальто ли, кульбит, что-то из элемента акробатического. И бултыхнулся в придорожную пыль. И старшего, более крепкого последовала такая же участь. Так же пушинкой был приподнят, так же как бы подстрелен по тому же заднему месту, всё-таки, крепкого тела, что будто камень вылетел из пращи. Однако, ему предназначался более внушительный пинок, что явно и не обойтись без ушиба тазобедренных костей, что отдалось стоном ли крикливым.

Дальше по предсказанному сценарию, почувствовав силу, поспешили эти двое не на побег, но на выручку точно. Если двоих можно, то попробуй толпу? Долго ждать всей компании, посреди которой затесались двое знакомых, не пришлось. Подходили все они настороже, предъявив бдительность, но полны решимости, наказать.

И вот выходил из толпы ли здоровенный парень, мускулы настоящего атлета. Но и этот незнакомец, что встал на их защиту, несмотря на средний рост, и казалось сухощавость, был силён неимоверно, ибо из коротких рукавов футболки никак не скрыть широченные вены до локтя, (но почему в футболке в мартовскую погоду?) что сами за себя говорят, кричат о громадной физической силе. И пусть сухощавый. Это даже удваивает, умножает силу.

Вот так и встали они на обозрение. И в этот миг он взглянул лишь мельком на красавицу. А взгляд-то её и не выразил тревоги. Ага? Значит, понятно…

Вот так и встали они на обозрение. Парень из рода ли атлетов сжимал правой кистью нож, что должен в недалёком будущем, и обагриться кровью того, кто посмел…

А дальше случилось то, что он видел когда-то, и память в доли секунды воспроизвела ту боевую сцену с блистательным актёром из Гонконга, с самим Брюсом Ли из того фильма «Большой босс». Неуловимый взгляду удар ногой, как молния, взметнулся носком точно в тыльную часть кисти, что всегда отдастся болью, будто током. Потому мгновенно разжалась кисть, и нож полетел, отлетел, шелестя не свистом, лишь лезвия искрящие блики от солнца в зените. Ещё доли секунды и второй удар, прямой удар ногой «мае-гери» из арсенала каратэ едва ль уловимо, точно росчерк молнии, пришёлся в челюсть оппонента, что раздробится. Скошен ли косой ковыль придорожный? В застывшем мгновении от тишины так и было, парень этот, что явился выражение зла, падал, грохнулся вперёд затылком, задней частью головы на асфальт, об асфальт, что позже отразился глухим ли звуком, будто свалился мешок с картошкой наполненный. А далее у этого подлеца начинается физиологически это интенсивное брожение вестибулярного аппарата с шевелением блуждающего нерва сердца. Нокаут! Когда же встанет? А на путь истинный…?

Толпа из подлых душонок обомлела. Инициатива упорхала. А была ли она? Сухопарый незнакомец не собирался останавливаться на этом. В глазах его так и возгорелись огни хищника, огни воина.

Крик разразился не раскатным громом, каким-то металлом, был не долгим, звук от которого убил бы мелких грызунов, мелкую живность. Ухо человека уловило, заставив сердцу встрепенуться, затем остыть ли в стуже заиндевело студёнистой, что душа на парализацию, как и тело.

То был приём кун-фу «усиро гери», то был прыжок неистовости. Ибо незнакомец взметнулся вверх высоко, будто крутящимся волчком, как один оборот юлы стремительной на триста шестьдесят градусов, по, ровно рассчитанной дистанции до ближайшего соперника из толпы. На пике взлёта произвёл, опять как молния, стремительный удар пяткой круговым движением снаружи внутрь. Сравним ли удар с выстрелом из пистолета, что пришёлся боковой поверхностью стопы в район над челюстью у переносицы, что мгновенно откинулась голова назад, оторвав не крепкие ноги от асфальта, и опять же затылком навстречу ох какой твёрдой поверхности под силой уж феноменально резкого удара, вдобавок под силой вездесущей гравитации. Опять, же, как мешок картошки и звон глухой.

Бой продолжился. То был ли жестокий разум тела, феноменально тренированного тела? Удары ногами «гари вадза», из арсенала каратэ, как и удары от рук с траекторией движения из бокса, в котором и хук, и апперкот. И всё в одну сторону, что не могла, не смела на сопротивление. Этот незнакомец, скорее, он был высокоорганизованный робот, высокоинтеллектуальный механический андроид, запрограммированный по последней высочайшей ступени виндовс майкрософт с высочайшей оперативной памятью.

Спустя миг и воздух над асфальтом был очищен от этой компании, лишь двое, уйдя ли от парализации, со всех ног давали дёру. За ними не погнался незнакомец, предоставив им наибольшую свободу выбора, посреди которых во главу угла и был поставлен, как можно быстрее, побег из данной ситуации, из данного поля действия, когда сотоварищи по злу лежат с опрокинутыми головами, что вовсю заметался блуждающий нерв сердца. Эти двое и были его знакомыми. Однако ж, кое-какой слух обеспечен.

Кажется, впервые в жизни сквозь пелену застилающих слёз у него забрезжили первые ростки ясного рассвета в и так уже довольно мрачноватой юной жизни.

Тем временем этот, по виду вроде бы даже пожилой возрастом, незнакомец и она, неожиданная красавица в неожиданном месте, уходили. Ещё немного миг, и скрылись за поворотом сквера. Будто испарились…

2

На следующий день пришёл в школу как обычно, как всегда. Хотя, не как обычно, не как всегда, ибо оставался, был у него в душе вот такой шлейф отставленного эффекта от вчерашнего дня. Но это на душе, а внешне всё так оставалось как всегда обыденным. Так и стали проходить дни за днями в учёбе на ступени последнего одиннадцатого класса, когда он зарекомендовал себя твёрдым «хорошистом». А что ещё надо этому парню, что выглядит для девчонок класса, однако, весьма заурядной личностью, такой вот неприметной кочкой.

По истечении нескольких дней стал замечать, что как-то оглядываются на него в коридоре и парни, и девчонки. Гадать не стоило, ибо становился понятен смысл, ибо возымело действие, что ни на есть простой, самый простой фактор, вот этот самый слух, вот эта сарафанная молва. Конечно, те двое, что еле унесли ноги от того монстра от единоборства, того чудовища, однако, образом, ликом человека, благородного человека.

Любопытство, переливавшееся через край, не преминуло разлиться, потому его спросили: «Кто он?», на что он ответил: «Знакомый…», что более усилило то самое любопытство.

Никогда не врал, но соврал. Почему? Зачем? Никогда не вравший, соврал. Может, и взыграла где-то его, в общем-то, чистой души вот это самое тщеславие или ещё что-то из этого рода. Но ведь почувствовал как-то, что и проявляется к нему немного от того, что называют «уважение». И как-то даже более светлым, более ясным стал весь окружающий мир. И эта девушка, незнакомка, её прекрасный образ, лик красавицы часто, а то и постоянно, когда голова не занята учением, возникал перед глазами. Встретится ли с ней, увидит ли когда-нибудь её? И что за случайность тогда была, всё больше походящая на невероятность? Была ль судьба тогда благосклонна…?

С радостным настроением, что бывало не так часто с ним, шёл он после уроков домой. Подходил к тому скверику, с которым у него теперь надолго останутся хорошие воспоминания, ибо здесь был в тот памятный день, а именно вчера, отомщён, как следует отомщён за былое, когда не только могли запросто нанести обиду, и что-то из этого ряда, или же от самого бытия, ввергающего в никчёмность и его, и отца, и семью, и всё, всё, что принадлежало ему. Ох, и страдальческая психология однако у него!

Впереди, немного в сторонке стояла какая-то девушка. И сразу воспоминание о той. Но почему о той? По мере приближения угадывались в ней черты той самой, именно той самой, что предстала тогда перед ним через пелену слёз, застилавших тогда горестные глаза. Да, это была она.

Была ли в карих глазах её задумчивость какая-то, либо философское значение, могли ли выражать любопытство, но точно обдавали добротой, что от этого и рождалась небывалая ранее с ним, рядом с ним аура такой вот сокровенной чистоты. Да, такая аура могла сделать с ним многое, могла сделать всё, ибо от такой ауры, как от благодатной почвы могли взойти ростки влюблённости, любви с первого взгляда. И конечно, красота, вот эта девичья, и от того ли такая первозданно искренняя, прекрасная, что сердце его забилось, кажется, никогда такого и не было с ним, нежные черты лика её, прямой линии нос обдали свежестью света притягательной красоты, что устоит ли он, удержаться бы. То в светлой белизне, едва оттенённой лёгким ли налётом солнечного загара, придавали здоровую свежесть кожи, как важнейшему атрибуту красоты, на что изначально филигранно и способна сама искусница-природа, ибо это и было, прежде всего, от природы, к которой изысканная косметика лишь могла добавиться в скромную спутницу, и не более. И природный румянец, что проступил едва ль на щеках её, как капля светло чистой росы в рассветном зареве наступающего дня, ясного дня. Но глаза, эти глаза…, отражением глубины ли несоизмеримой отразили, выражали (о!) именно и невероятно высоту ума, разума…

* * *

Он вглядывался вдаль. Он вглядывался на каменистое плато, над которым воображение возносило ввысь дворец вечности единого властителя, несу-бити – принадлежащего Тростнику и Пчеле. Это каменистое плато послужит прочным фундаментом самого дворца вечности. О, Хнум – создатель людей, бог творения, возрождения и плодородия, воды, вечернего солнца, покровитель опасных порогов великой реки! Услышь его мольбы, просьбы на благословение. Он вглядывался ли в будущее? Но дано ли, узреть за тот таинственный изгиб, за которым укрылась будущность, будущее…?

– Ты стоишь здесь от рассвета до заката. Уж вечер, за которым последует ночь под огнями от ночных костров всесильных покровителей Нижнего и Верхнего царства. О, солнечные боги! – длинным выражением раздался, будто, каменный голос одного из верховных святых, именуемым Амун.

– Думаю, как исполнить волю небтауи – властителя обеих земель Хнум-хуфу, сына повелителя Снофру и его очарованной жены Хетперес, уж давно вознесшихся в кедровые просторы небесных долин.

– Отчего ж не построить в той стороне, в стороне Саккара и Дашуре, откуда к небесным долинам возвысились дома вечности Джосера и Снофру?

– Каменная земля послужит прочным фундаментом того творения, что ныне обретается в моём разуме, в разуме всего лишь служителя моему всесильному владыке Хнум-хуфу, которому служу верно, преданно.

– Что ж, Хемиун, да обретётся светлым очертанием твоё будущее творение в ясном разуме твоём, что встретишь далеко, далеко не у всех в обоих царствах по берегам великой реки. И я постою, дабы усмотреть над каменным плато то, что пока кроется в разуме твоём, дабы узреть ли то, что за сложными изгибами будущих времён всегда да в трепет взбудоражит пытливые разумы из разных, разных народов…

Что за человек этот служитель всем богам, этот носящий имя Амун, что говорит само за себя о том, что носитель его и есть сокрытый, потаенный? От одного его взора в пору пылкости ли нрава его, дано оцепенеть, уйти ли телом, разумом от мира сего, от этого благодатного оазиса по обоим берегам великой реки. Похоже, он не собирается уходить, взирая на всю ширь каменистого плато, над которым он задумал…

В голове его рождался дворец ли вечности, великий ли монумент, которому суждено ли…, тогда как за сумрачным вечером в пору размышлений подступала тихой поступью ночь, обрамляя в черноту синеву ясного дня, затем фиолетовый купол, что всегда обратится небо после поры заката. И раз за разом зажигались костры солнечных богов, чем темнее, чернее, тем больше. Всегда так.

– Велико будет творение от твоего разума, велико… – прошептал ли служитель всем богам после долгого молчания в тишине и ушёл бы опять в тишину воззрения, но повернулся, некстати ли, немного в сторону, да ввысь, в черноту ночного неба, что Хемиун также взглядом невольно последовал за ним.

Пестрота мерцающих огней завораживала. Всегда так. И тогда, когда совсем малым, в те первые годы, когда и стал говорить первые слова, и тогда, когда обучался грамоте изысканной росписи, и ныне всё то же небо, и то же величие. И будет так, когда и засобирается к иным травам иных долин.

Он никогда не видел этого, никогда. Посреди множества мириад небесных огней один зашевелился и двинулся одиноко посреди всего неподвижного мерцания костров солнечных богов.

– В ночи, когда все улеглись с заботами о завтрашнем дне, лишь мы наблюдаем за блуждающим путником посреди застыло мерцающих огней. То можно ли говорить о звезде, подвижной звезде. Тебе не дано знать, не думай об этом. Тебя ждёт твой замысел, твоё творение, что обретётся в чудо, что переживёт всё, спящее ныне под чёрным небом ночных костров владык обоих царств, чудо, что заставит трепетаться сердца, пришедших со всего света за тем неведомым изгибом не пришедших лет, в которых и укрылось будущее…

3

Он не знал, что делать. Сделать вид, что не узнал её и пройти мимо. Но ведь и так незнакомы. Кивнуть и пройти мимо. Но ведь незнакомы. Уж лучше пройти мимо, не кивнуть, сделать вид, что не помнит её, заставшая его в тот день беспомощно барахтающимся в слизкой луже от несчастного обстоятельства, случайности такой экстремальной, в которой он оказался не героем, далеко не героем.

– Здравствуй, – неожиданно для его слуха донеслось приветствие, что заставило его и вздрогнуть, и остолбенеть.

О, это был дивный голос, как тон чарующий приятно плавной мелодии, голос, что истинно под стать её красоте! И потому невольно устремил глаза туда, опять навстречу взгляду.

Была ли в карих глазах её задумчивость какая-то, либо философское выражение, могли ли выражать любопытство, но точно обдавали добротой, что от этого и рождалась небывалая ранее с ним, рядом с ним аура такой вот сокровенной чистоты. Но взыгрались ли искорки в глазах её, что может, и снизошла она будто с небесной высоты, ступени, чтобы будто и встать рядом, жестом ли напутственным, давая ли ему дорогу, путь на сближение ли, что он кивнул едва ли робко, затем и исторгнул ли тоном тихим приветствие в ответ:

– Здравствуйте.

– Имею ли право остановить тебя, но если не спешишь, то можно поговорить, просто так, да хотя бы на той скамейке у скверика…

Ох, да когда бы мог подумать о таком подарке от своей судьбы, не сказать что ничтожной, но неприметной, не блистательной уж точно! Неужели…? О, дар судьбы! Да, он никогда не решился бы на такое! Светлая голова, может на круглые пятёрки, но довольствуется твёрдым «хорошистом», вот эта его светлая голова в придаток к слабой воле, робости и так далее. Не важен послужной список души. И вот такое вознаграждение!

Весеннее мартовское солнце пригревало. Вдвоём на скамейке. Мог ли мечтать об этом, о едва ль ощутимом дыхании её, ровном. О, несравненное ощущение! И о чём же говорить?

Вид его всегда как-то говорил, кричал о полной никчёмности его. Вот и сейчас, не успел насладиться ли неожиданно упавшим с небес ли даром, даром вот такого предстоящего общения, как к ним подходили двое, далеко не шкеты, постарше, притом солидные, да намного, интеллигентные на вид, однако студенты. Конечно же, привлекла их его неожиданная спутница, её красота, что никогда не укроется, не скроется, истинно великое природное предназначение. И потому, видать по их разумению, нечего делать рядом с таким сокровищем вот этому никчёмно серому пареньку, то есть ему, каким он выглядел в данный миг в глазах этих красавчиков бравых, шествующих, идущих важно по тропе до вожделенной цели, что и есть высшее образование, не больше, не меньше.

– О, какая…, и Вы скучаете… – проворковал ли с налетом наглости один из них, крепкий видом парень, ничем не подав виду, что она не одна, вот так всем видом и подчёркивая несостоятельность её спутника на данный момент.

Опять его ударят, опять будет лежать в пыли асфальта? Но нет, уж лучше…, и сильно учащённое сердце неожиданно от взбудораженного разума решилось на то, о чём раньше никогда бы не подумал, не решился. Он умрёт, погибнет за своё, за миг этот с ней, за эту ауру! И потому сжались кулаки на битву не на жизнь…

А что же она? Но мог ли он увидеть в данный миг остроты истины, увидеть взгляд её, увидеть изменение цветности глаза, увидеть иную ли материю, иной ли горизонт событий в устрашающей бездне чёрной дыры, но увидели эти двое, которых сначала будто стужа, изморозь схватила. А затем ударило, побило ли по их разуму, что прицелились, вознамерились на ступень высшего образования.

Эти двое отворачивались, разворачивались и следовали дальше, будто и не было ничего, никого. Но каков посыл, приказ?! И ушедшая память данного мига, что никогда не потревожит и разум, и внутреннюю суть, далёкой до чистоты.

Могло ль настигнуть его удивление в пору устремлённости и разума, и сердца, в первый раз, пока единственный, вот так подвижные на подвиг ли души…? Но затем доходил до него значение произошедшего, обретающего смысл, и потому стоило, оглянуться ли в удивлении.

Всё та же красота продолжала господствовать, и та же аура возвращалась, чистая, сокровенная. Едва ль приспущены веки, и оттого ли чуть подчеркнул их налёт ли скромности, продолжая молчание, наступившую тишину, когда опять уединились. Но надолго ли? И хватит ли духу, когда опять то, же, состояние, как всегда.

– Тебя осенила, посетила благородность духа. Твоё имя, как тебя зовут? – нарушив прерванную тишину, говорила, спрашивала она и словами, и тоном, что вряд ли свойственно девушке, современной девушке.

– Эрик, – как-то кротко вырвалось у него из груди, когда уж покинуло его вот это неожиданно пришедшее свойство отважности духа, когда опять вот так и робок перед ней, перед данной ситуацией, вернувшейся в лоно тишины, спокойствия.

Всё так же прохладный чистый воздух ранней весны витал над ними, что в молчании будто любовались ещё голыми, тонкими, застывшими ветвями акации. И пешеходы разных возрастов, никак не замечая их, сновали по обе стороны от тротуара, неподалёку от которого расположилась скамейка у скверика. И длиться бы молчанию, но решился спросить он, спросить то, что заинтересовало его, о чём не раз задумывался он в эти часы от вчерашнего дня до этого ли мига: Но спросил, как и должен был, как и положено, как и есть, ибо как юноша уже упустил инициативу:

– А как тебя зовут?

– Евгеника, зови меня Евгеника. Так ближе к истине.

Странное имя, странный ответ. Но стоило ли задумываться, когда его понесло этим ветром общения на волне такой ауры, особенной, что уже спрашивал о том, о чём думал в эти дни, о том дне, когда и был спасён. И конечно, о единоборстве, синтезировавшем многие стили, и конечно о его феноменальном исполнителе, об этом возрастном человеке, об этом монстре единоборств. Потому его вопрос коснулся того дня:

– А кто он? Твой отец, родственник или…?

Конечно, мог спросить конкретно, как-то не подразумевая словом «или», но знал, что поймёт, хотя ждал ответа с надеждой.

– Старший товарищ, зови старшим товарищем, старшим другом.

– Он мне друг, – радостно вырвалось у него из груди, несмотря опять же на странность ответа, но стоило ли раздумывать над этим.

– Да, – кивнула она утвердительно, – он свяжется со мной в эти секунды.

При этом она – носительница странного имени Евгеника, но никак не Евгения, доставала мобильник, и точно через секунды раздалась мелодичная музыка. Но то, что стало происходить, ввергало Эрика в изумление: перед ними испускалось, распускалось бутоном ли цветистое свечение в спектральном обрамлении различных цветов. Перед ними оживала невероятная голографическая 3D картина в режиме онлайн в комбинации полос и интерференционных колец такой фазой амплитуды волн света. Электромагнитная волна в границах от инфракрасных до ультрафиолетовых излучений вычерчивала в мартовском воздухе круговую стереоскопическую панораму, что явилась точным воспроизведением 3D контента на базе безочковой технологии. Воздух ранней весны возбудился от лазеров, что испускал её мобильник, что засветились активированные атомы кислорода и азота, реалистично образуя трёхмерную скульптуру того, о ком только что говорили. То было парио, необыкновенное парио!

На них, на него смотрел тот самый монстр, тот самый мастер единоборств, взгляд которого, однако, излучал бликом доброту, а не те воинственные лучи воина, что сверкнули тогда от его глаз перед той демонстрацией филигранного мастерства от единоборства.

Конечно, с его, однако, довольно хорошими знаниями по многим предметам, включая и физику, доходил смысл, понимание того, что такое невозможно на современной стадии развития техники, технологии. Такой мобильник не изобретён ни в одной стране мира. Потому изумление продолжало полностью господствовать в его душе, разуме.

Но как-то и не было разговора между этим человеком и этой прекрасной девушкой со странным именем Евгеника. Кажется, они понимали друг друга без всяких слов.

Ещё не утихло изумление, не собиралось, когда она проговорила, говорила тихо, и слова её предназначались ему, Эрику:

– Это только начало. Будет другое…

4

Он вглядывался вдаль. Он вглядывался на то каменистое плато, над которым по воле его воображения вознёсся ввысь дворец вечности единого властителя, несу-бети – принадлежащего Тростнику и Пчеле. Это каменистое плато послужило прочным фундаментом самого дворца вечности. О, Хнум – создатель людей, бог творения, возрождения и плодородия, воды, вечернего солнца, покровитель опасных порогов великой реки! Его мольбы, просьбы на благословение. Он вглядывался ли в будущее? Но дано ль, узреть за тот таинственный изгиб, за которым укрылась будущность, будущее…?

Двадцать лет строили, возводили его детище от разума, и вот он возвысился самым грандиозно высоким каменным сооружением человечества всех времён, всех народов. Разлив великой реки давал под его начало до ста тысяч рабочих из свободных людей Чёрной земли, свободных людей, ибо рабы не смели, и прикоснуться к самим камням, лишь поднося еду, воду строителям великой стройки. И вот за двадцать лет будут вырублены, затем перенесены, возведены грубой физической силой и неимоверной волей от упорства два миллиона триста тысяч каменных блоков, и также сто пятнадцать тысяч облицовочных плит.

И вот оно возвысилось на все времена, его творение, его чудовище от разума, превзойдя прежнее удивительное строение – дом вечности Джосера в Саккара этого врачевателя, этого учёного, именуемым Имхотеп.

Стороны великой усыпальницы Хуфу – владыки Верхнего и Нижнего царства соотнесены, как и задумал он, точно по четырём сторонам белого света, что указывают на север, юг, восток, запад, с тоннелем от входа, откуда в ночь виден сияющий блеск Полярной звезды.

Сзывались по зову, призыву сердца свободные люди от долин по обе стороны Нила. В горных залежах на правом берегу Нила тесались, шлифовались с точностью каменные блоки, что при укладке каждого из них он, с гордым именем Хемиун, лично проверял их точность, срывая каждый волос, дабы не просунулся он между щелей. Так он и вовсе останется без волос.

На огромных плотах через Нил перевозили точно обтёсанные, отшлифованные известняковые, каменные глыбы, затем на левом берегу на каменных шарах, катках, деревянных салазках, вцепившись сотнями, тысячами о толстые верёвки, катили к месту. А там, на правом берегу Нила, тем временем продолжали и продолжали вырубать камни, тесать, шлифовать их до полной точности, чтобы не смог между щелей протиснуться его каждый волосок, его, именуемым гордым именем Хемиун.

Вера – исключительная особенность разума, души, психики человека этого мира! Вцепившись цепкой хваткой, вера движет вперёд. Именно стойкая вера по убеждению, именно невероятное слияние разума с волей, непреклонной волей!

Это дело доверено свободному человеку, дело возведения дома вечности, священной пирамиды ставленника от бога Хора – бога лазурного и чёрно звёздного неба, самого бога воинов, каковым и является фараон, рождённый властвовать над свободными людьми Чёрной земли, как и над их рабами. Как высоко стояло в Египте значение иерархии! Потому это и есть дело свободных людей, а не рабов. И эта надежда, и эта вера в то, что лучшего достигнут в небесных долинах солнечных богов. И потому предали всего себя сияющей надежде и твёрдому убеждению постижения лучшей доли. То было состояние массового сознания, столь характерное для этого мира, состояние массового, твёрдого сознания, отметающего, разметающего всякое сомнение. То было ли верховенство над рассудком, также столь характерное для людей этого мира? Единый порыв слияния разума с волей!!!

И вот оно возвысилось на все времена, его творение, его чудовище от разума. О, первое по списку из семи чудес света!

Верхушку пирамиды венчает пирамидон из красного гранита. Поверх всех каменных блоков в аккурат сложены облицовочные, полированные известняковые плиты. Их тщательно натирали перед укладкой. А затем всю ночь то и делали, что накрывали одной огромной сшитой циновкой из множества циновок, по его указанию.

Прибыл сам Хуфу, сам несу-бети, принадлежащий Тростнику и Пчеле, сам небтауи – повелитель обеих земель, фараон Верхнего и Нижнего Египта. Прибыли верховные жрецы, прибыл и этот, именуемый Амун, из всех самый изощрённый в искусстве, мастерстве угнетения взглядом.

Ждали восхождения бога Ра на огненной колеснице до самого пика, и в самый зенит, дабы раскрыть взору дворец вечности, над которым он изначально корпел над папирусом, производя расчёты точно по предписанию самой геометрии, выводя каждую грань до тончайшей точности. И вот Ра на самом пике, и он на вершине, к которой шёл двадцать лет. И вот оно – торжественное остриё судьбы!

Обдало всех ослепляющим сиянием золота от лучей божественной колесницы Ра, когда скинута огромная циновка. Взволнованный трепет прокатился над долиной левобережья великого Нила, великой реки всего Верхнего и Нижнего Египта. Из всех домов вечности это было чудо, как триумф инженерного расчёта, как гений архитектуры! Его золотистый свет ещё сотни, сотни, ещё тысячелетие будет озарять от рассвета до заката всё вокруг, куда лишь окинет взор. Ибо и натираться будут плиты каждодневно и тщательно, и даже тогда, когда у власти пребудет пятая династия фараонов, ставленников гелиопольского жречества от бога солнца Ра, столь враждебная Хуфу, и не будет такого же прежнего ухода, однако ж, не потускнеет свет гениального творения.

Ничто не властно над временем, ничто, и когда через две тысячи лет в веке пятом до нашей эры настоящего летоисчисления по календарю григорианскому, во времена правления фараонов двадцать седьмой династии – царей ахеменидов, объявится в долине вечных домов из Великой Греции – Эллады путешественник, историк Геродот Галикарнасский, то предстанет перед ним сиё творение от гения не сияющей позолотой, лишь бледно желтоватым отражением. И дойдёт сия великая усыпальница, как пирамида Хеопса, таким вот греческим уклоном имени Хуфу, великого ли царя, фараона, принадлежащего Тростнику и Пчеле несу-бети, повелителя обеих земель небтауи. И будут под наносным ветром времени, ветром истории, снесены, унесены облицовочные плиты на постройки, на другие нужды и так далее. И будет под наносным ветром времени ограблено, разграблено первое из семи чудес света разного рода грабителями, авантюристами и так далее. История не запомнит, не запишет их бесславные имена, чьи разумы и души и ногтя, и следов пылинок не стоят того, чей разум замечательным достоинством и бессмертием времени торжественно ль вознёсся в Историю одной из самых немеркнущих и славных вершин от гениальности…