X
Моав, сын отца моего!
Ты уже, надеюсь, понял, что твое рождение замышлялось как событие, которое должно было вдохнуть жизнь не только в нас, породивших тебя, но и в род наш. Если когда-нибудь у тебя будет повод благодарить Бога за свое рождение, припомни то, благодаря чему оно стало возможным, и вспоминай о муках, перенесенных твоими родителями из-за него. Я думаю, ты не растеряешься и тогда, когда жизнь заставит тебя проклинать свое появление на свет. Тогда смело обращайся к нам. Мы будем рядом с тобой.
Правда, если тебе придется искать виновных, помни о моей просьбе: во всем виновата я, и твой отец не может нести даже самой малой доли вины. Мне тем легче говорить об этом, что я уверена в безосновательности этого обвинения. Я понимаю, что предрассудков нельзя избежать, и достаточно проницательна, чтобы чувствовать, что обойтись вовсе без тшх также невозможно.
Но это не значит, что нельзя предпочитать одни предрассудки другим, а также терпеливо ожидать перехода предрассудка в некоторое иное мнение. Подумай о том, какая сопротивляемость событиям могла быть у отца после того, как мы бежали из Содома и обстоятельства не позволили нам даже постоять несколько мгновений у могилы матери, прежде, чем ты подумаешь о нем с осуждением.
Не доверяйся мыслям и чувствам в оценке моего поступка. И мысли, и чувства могут быть равно обманчивыми. Лишь жизненный опыт, накапливаемый не обязательно за многие годы, но следующий за многими делами вперемежку со многими потерями и лишениями, позволит тебе верно оценить необычность твоего рождения.
После того, как мы стали жить на горе, вдали от людей, где живем до сих пор, мы в общении друг с другом начали обходиться почти без слов. И мне кажется, что мы растеряли большую часть наших чувств и мыслей, но напряженность переживаний усилилась во столько же раз. Надо заметить и то, что большие несчастья и большие замыслы не располагают к их растворению в мыслях и чувствах.
Я вовсе не думаю, что у тебя не возникнет желания спросить: “Почему?” – даже после собственных многих ответов на этот вопрос, не говоря уже о внутренней недостаточности моего ответа и моих объяснений. В некотором смысле, это “Почему?” обречено сопровождать как мою, так и твою жизнь на всем ее протяжении. И первое, что может прийти в голову в связи с этим, выражается в вопросе: а заслуживает ли оно такого чрезмерного внимания?
Мой ответ: заслуживает, хотя я сама далека от того, чтобы внутренне оправдать повторение этого вопроса, ибо в эти годы, в этот период моей жизни содержание моих ответов остается неизменным. А вместе с этим признанием я лишаюсь возможности хоть как -то мотивировать собственный положительный ответ.
Сейчас я подумала о том, что в твои годы сложнее всего понять роль людей в нашей жизни и, естественно, в твоем рождении. Не знаю, может удастся вырастить тебя так, чтобы уберечь от их благодеяний и пакостей, но я не рассчитываю на то, что всю жизнь ты будешь жить без людей. Наши раны со временем затянутся, может, и мы переберемся поближе к ним, но тебе важнее быть готовым к тому, чтобы держаться на расстоянии от них и не потерять при этом ничего из того, что тебе дорого и необходимо, что неотделимо от тебя.
XI
Моав, сын мой, брат мой!
Почему я предсказываю тебе, что рано или поздно тебе придется покинуть обжитые места и людей, и удалиться от них? Конечно, в первую очередь потому, что мой опыт, как и опыт нашего отца и нашей сестры, заставляет думать так, а не иначе.
Ты только не думай, что, живи мы не в Содоме, а в другом месте, где люди были бы другими, с нами не произошло бы того, что произошло. Часто говорят, и всегда будут, наверно, говорить, что люди бывают разные; кое-кто получше, кое-кто похуже. Это плоский взгляд. Люди обречены быть такими, какими они являются, они ни лучше, ни хуже, и в этом смысле как нет ничего лучше них, так нет и ничего хуже них одновременно.
Существуют вещи, стремление к которым я не могу не пожелать тебе независимо от людей, независимо от их природы и независимо от всех несчастий, которые ими, этими вещами, вызываются почти с неотвратимой необходимостью. Посуди сам, разве я могу не пожелать тебе, чтобы ты был благородным, храбрым, сильным, добрым, знающим и стремился ежечасно и ежедневно на протяжении всей своей жизни к совершенству, к продвижению к благу, все более и более приближаясь к нему? Разве могу я не желать того, чтобы ты резко отличался от людей, погрязших во зле, всеми силами своей души порываясь к добру, равно как и от людей, прославившихся добрыми делами, превосходя их в количестве и качестве творимого тобой добра?
А на что ты можешь рассчитывать, если будешь всеми силами стремиться к тому, чтобы быть самим собой? На все самое возвышенное и достойное, на что может только рассчитывать человек, если он прислушается к своему внутреннему голосу и самоутверждается независимо от влияния окружающих его людей. Но это только одна сторона дела. Существует и другая, и лучше не преувеличивать ее нежелательность.
Людям очень трудно выносить рядом с собой отличающихся от них людей. Тех, которые отличаются от них в худшую сторону, они еще умеют обойти, что сказывается не самым проигрышным образом на выпадающих из общих правил, но тем, которые превосходят их, приходится очень и очень нелегко. Как же быть?
Желать тебе благополучной жизни без особых забот и хлопот ценой погружения в посредственность и усредненность большинства, я не могу, да и не хочу. Это непомерно высокая цена, хотя никогда не будет недостатка в тех, которым будет по силам заплатить ее. Но отнестись и вовсе беспечно к твоим будущим тяготам выше моих сил. Правда, люди всюду одинаковы, но терпеть мракобесие своих, близких, соплеменников, тех, к которым как-то уже привык и от которых ничто казалось бы, не может тебя удивить, во сто крат тяжелее, чем переносить большее мракобесие от чужих и незнакомых.
И поэтому лучше всегда на ходиться среди тех, – если уж нет возможности быть одному, – которые являются чужими и таковыми останутся. Быть всегда среди чужих – это самый легкий способ сберечь себя как человека и постоянно оберегать в себе все самое лучшее, что отличает тебя от других. И все тяготы, сопровождающие подобное состояние, являются поистине невысокой платой за возможность оставаться самим собой, постоянно борясь за это.
Если же после всего этого у тебя останется немного желания поблагодарить их за это, то есть, – конечно же лишь в своей душе, – людей за то, что они именно таковы, какими и должны быть, то считай, что открыл для себя тайну их существования. Ведь они помогают тем, что всячески отвращают от того, чтобы быть чем- то похожим на них.
Разве это малая услуга? Зная ее ценность, легче переносить всю их мерзость.
XII
Моав, опора моя!
Менять место так, чтобы самому не меняться, – очень трудно. Но чтобы сохранить себя независимо от места проживания, следует все самое существенное иметь в себе. И самое главное, всегда находить силы искать в себе причины собственных неудач. Это – еще сложнее, чем не изменяться со сменой мест, ибо очень часто не в чем себя упрекнуть даже при самом строгом отношении к себе и после тщательнейшего рассмотрения возможных причин поражения. В чем же дело ?
Я думаю, начать следует несколько издалека. Действительность, природа, в которой мы живем, вынуждает нас подчиняться своим законам. Мы боремся большую часть нашей жизни за то, чтобы обеспечить наше существование в ней. Мы постоянно терпим в ней поражение и, пока в состоянии, пытаемся смягчить ее удары. Что же мы можем противопоставить природе и ее вечно гнетущей способности наносить нам поражение, кроме выживания и вечно сопровождающей нашу жизнь борьбы за существование?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо обратить внимание на то, с каким опытом в руках мы оказываемся и чем по большому счету можем располагать. Те, кто постоянно терпит поражение, если в чем-то и знают толк, то, конечно же, в поражении. А что может быть их самым сокровенным желанием? Несомненно, желание избежать поражения. Но как они могут надеяться избегнуть его, если знают толком лишь его? Само собой разумеется, с помощью поражения же. Природа только и делает, что наносит нам поражения, а мы только и способны на то, чтобы научиться поражать.
Разве осознание изначальной поражаемости в природе в целом может способствовать привязыванию к одному из бесчисленных ее мест? Думаю, что нет. По меньшей мере, осознание поражения делает нас равнодушными к тому или иному месту. В самом деле, какая разница в том, где терпеть поражение, лишь бы самому наносить его, и так же как природа непосредственно не нуждается в людях для того, чтобы поражать, так и ты обойдешься непосредственно без людей, чтобы создавать по возможности соизмеримую с природой действительность поражения.
А как же быть с людьми? Большинство из них не осознает корней пораженчества. Нет ничего отвратительнее, чем общаться с такими людьми, но на отвращении к ним нельзя и невыгодно задерживаться. Они доводят внутреннюю сущность природы до чудовищных размеров, чем помогают побыстрее избавляться от всяких иллюзий относительно главной характерной черты природы, у которой нет намерения делать их лучше самой себя. Люди не виноваты, а природу не судят.
Можно, конечно, прельститься мудростью большинства и не доводить дело до осознания пораженчества. Но я не желаю этого тебе. Чем же тогда будет питаться стремление к совершенству?
Я уже сказала тебе о том, как можно преодолеть поражение, в котором ты ничего не решаешь, – лишь созданием в себе очага поражения, в котором все решаешь ты сам, не противясь матери-природе. Не бойся терпеть поражение! Сторонись неумелого сопротивления поражению. Счастье достигается не стремлением избежать поражения, а с помощью его пересадки и укоренения в себе самом и его использования как источника энергии для свершения угодных Богу дел.
Поражение помогло мне пробудиться, повзрослеть, не страшиться ответственности и смело брать ее на себя. Поражение помогло мне четко определить свои возможности. Поражение позволило мне не страшиться будущих потерь и поражений и отдать всю себя на его милость. Поле поражения является светоносным и жизнеутверждающим для тех, кто осознает его всесилие и всеблагость, кто не сопротивляется ему и не силится избежать его. Поражению же обязан ты своим рождением, своей жизнью и всем тем, что делает тебя самим собой.
XIII
Моав, будущее мое!
Может быть, последними своими мыслями я навеяла на тебя грусть, или же ты поверил мне на слово и теперь опечален из-за того, что для твоего свободного действия в будущей жизни, в случае моей правоты, не остается места. Если все определяется твоей поражаемостью и поражением тобой других, то в чем же могла бы проявиться и утвердиться твоя свобода? Ведь человек должен быть свободен, если он достоин называться человеком?
А что навязываю тебе я? Осознание поражения, которое не может не привести к поиску и в конце концов установлению его причин, и далее настойчивая борьба за преодоление поражения, которая может считаться успешной лишь в том случае, если создастся новый очаг поражения, сравнимый по степени поражаемости с источником первоначального поражения.
Где же тут свобода? Ведь все ступени этого процесса как будто бы следуют с необходимостью и не оставляют ни малейшего просвета для свободы? Но не спеши с подобным выводом. Разве осознание необходимости и добровольное подчинение ей вовсе лишены всякого соприкосновения со свободой?
В предлагаемом мной мировидении осознание поражения мне представляется чем-то превышающим голую необходимость. Ведь подобное осознание является определенным конкретным действием, которое не наступает из пустоты, да и не проваливается в ничто. Конечно, любое осознание является определением, а любое определение сковывает, и сковывает оно, как ты поймешь и сам, свободу. Но какую свободу?
Большинство людей бежит от поражения и считает за большое счастье вообще обходиться без сознания. Поражение и сознание мешают им, они наводят ужас и скуку на тех, кого ограничивают в чувствах и действиях. Конечно, нельзя не считаться с подобной свободой и хорошо, что она вполне удовлетворяет большинство, но хоть раз переживший благо, вытекающее из ее подавления, никогда не удовлетворится растворением в ней.
Осознание пораженческой сути нашего существования является первой обязательной ступенью к подлинной свободе, которая, в отличие от естественной свободы, является искусственной. Большинство естественных вещей нельзя заменить искусственными, а если и можно, то эти последние во всех отношениях проигрывают естественным. Но это правило имеет исключения, и вопрос о свободе относится именно к ним. Подлинная свобода неестественна и даже противоестественна; она вредна всем, противопоказана – большинству и необходима – немногим.
Осознанием поражения дело, конечно, не завершается. За ним естественно следуют поиски причин поражения. Применительно к человеку долго ломать себе голову не приходится; все причины сводятся к его конечности, к той многоликой недостаточности, вечное удовлетворение которой в меру возможностей и называется жизнью.
Осознавший и признавший свою конечность считает естественную свободу грубым ее проявлением и готов полностью отказаться от нее. Отказ от естественной свободы во все более увеличивающейся степени представляет собой не что иное, как утверждаете подлинной свободы, которое венчается преодолением поражения и которое я тебе обрисовала как перенесение очага поражения в себя навсегда и непрерывное совершенствование этого поражения.
Возможно, мои мысли покажутся тебе туманными и неопределенными, и так оно и есть в определенной мере, но теперь я не вижу необходимости в их прояснении. Жизнь сама предоставит тебе возможности прояснить их или же отвергнуть. Может, лучше было бы ограничиться тем, что ничто подлинно человеческое не обходится без переваривания поражения и его конечности, но вряд ли это что-либо проясняет.
Суть свободы, я уж не уточняю какой, в отказе от нее, и ты, надеюсь, понимаешь своеобразие этой ее разновидности. По-настоящему пользуется свободой тот, кто умеет от нее отказываться и сознательно делает ее неотличимой от необходимости. Полное совпадение свободы и необходимости может быть лишь мечтой, но непрерывное стремление к нему делает жизнь человека осмысленной и одухотворенной. Другими словами эту же мысль можно выразить просто: следует изживать случайности и не давать им возможности проявляться. Разумеется, это трудно, и даже очень, но не настолько, чтобы опустить руки еще до начала борьбы или после первых же неудач.
Будь свободен и будь единственен в своей свободе!
XIV
Моав, спасение наше!
Я все откладывала минуту, когда поведаю тебе о твоем рождении. Теперь, когда ты обо всем знаешь, я могу не откладывать далее оценку моего решения, которое имело своим результатом твое рождение. Ты, возможно, удивишься моему намерению, ибо подумаешь, что я настолько утомилась или ослабла умом, что забыла, что оценку, и даже слишком категоричную и самоуверенную, я уже себе дала. Но чрезмерная уверенность в чем-то схожа с неуверенностью; она чаще всего имеет место из-за недопонимания подлинных причин, которые их вызывают.
Когда я уверяла тебя, что не раскаиваюсь в своем поступке, конечно же, я выражала высшую степень уверенности, на которую вообще способен человек. Но и тогда я сознавала, что окончательной оценкой моего поступка не может быть его одобрение мною. Было бы естественно допустить, что уже высказанная оценка пополнится и другими оценками заинтересованных в ней людей, и в первую очередь – твоей, и лишь после этого может возникнуть надобность в некотором подытоживании.
В известной мере это действительно так, и я не хочу углубляться в этот вопрос. Меня больше волнуют некоторые мои мысли о природе твоего отношения к уже свершившемуся факту, которыми я хочу поделиться с тобой. А без определенной позиции по отношению к этому факту ты вряд ли обойдешься; ведь дело касается твоего рождения, твоего появления на свет.
Меня не страшит то, что мы разойдемся в оценках моего поступка. Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что ты сможешь жить достойно и имея совершенно отличное от моего мнение о моем – если тебе будет угодно называть его так – грехе. Каким бы неприятным и чуждым ни оказалось для меня твое мнение, оно не огорчит меня, если выльется, наряду с другими твоими представлениями, мыслями и действиями, в средство, способное облагородить твою жизнь.
В конце концов, достоинство человека не может определяться лишь выигрышным или проигрышным своеобразием его ро ждения, хотя бы потому, что это – дело, в котором он даже не соучаствует, несмотря на непосредственное участие в нем. Пока ты будешь твердо стоять на ногах и в своем самоутверждении не предавать себя и не походить на других, твое мнение и твоя оценка будут более весомыми, чем мои, и мне не трудно будет принять твою правду, оставаясь, тем не менее, при своей.
Но если ты не сможешь обеспечить жизнестойкость рода и сам станешь неотличимым от других, то, даже если наши мнения и оценки совпадут, это совпадение будет ложным, ни о чем не говорящим утешением. И совпадение, и несовпадение наших взглядов имеет смысл до тех пор, пока ты будешь самим собой как достойный продолжатель нашего рода, единичными звеньями которого мы являемся.
Если тебе удастся прожить жизнь достойно, и что не менее важно – так же достойно завершить ее, то я не буду сожалеть о том, что наши мнения о твоем рождении разошлись, ибо созданная твоими усилиями действительность поглотит их оба. Если же нет, они – наши схожие или различные взгляды – будут равным образом ложными.
Не знаю, насколько убедительно я объяснила то, что мне хотелось сказать тебе. Но, я рада уже тому, что мне удалось указать тебе, что существует нечто более высокое, чем наши возможные оценки, и в твоих интересах поддержать его, в противном случае навечно будут уничтожены не только мои старания, но и старания всех наших предков. Помни об этой ответственности, прошу тебя!
XV
Моав, дитя заботы нашей!
Ты уже понял, как мало потребуется для того, чтобы обвинить меня в греховности! Для этого достаточно будет не быть самим собой и не быть достойным рода и предков. Прости меня, но я не могу сдержаться и не сказать тебе, что я рожала тебя не для умножения живых существ.
Существует мнение, что каждая мать хочет, чтобы ее сын был лучше других, каждая мать считает в глубине души, что ее сын на самом деле таков, и каждая мать доволь ствуется самым малым, чтобы считать так. Это очень распространенное заблуждение имеет более чем достаточное основание. Незаменимость, единственность сына и привязанность к нему замыкают понимание матери на нем и делают ее слепой по отношению ко всему остальному.
Но такое отношение, конечно же, имеет свои недостатки.
Если другие будут превосходить и по беж дать тебя, я буду любить тебя больше, но если ты будешь побеждать и превосходить других, я буду тебя больше уважать. Быть первым и единственным очень и очень трудно, но я надеюсь, что ты окажешься достаточно подготовленным к тому, чтобы с пониманием воспринимать напутствие на такие дела, исполнить которые не легко.
Конечно, мне известно, что первым может быть лишь один, и вероятность проиграть в борьбе за первенство очень велика. Но проиграть сильнейшему лучше, чем выиграть у слабого, не говоря уже о том, что лучше быть последним среди сильнейших и достойнейших, чем первым среди более слабых и менее достойных. В таком случае, опыт, приобретенный
через поражение, ценнее опыта и радости победителя в обыденном смысле.
Мое послание подходит к концу. Удалось ли мне высказать то, что было задумано? Конечно же, многим я недовольна, но главное, хотя бы в общих чертах и пусть в искаженном виде, думаю, я сказала. Я не очень сожалею о моих недочетах, и не только потому, что приложила все свои силы, чтобы высказаться, и то, что я не смогла сказать лучше, вызвано ограниченностью моих возможностей, а не желания и прилежания.
Теперь мне спокойнее на душе, теперь я чувствую себя как-то добрее и предполагаю в себе больше сил для того, чтобы растить тебя. Нисколько не преуменьшая значения написанного, я, тем не менее, не связываю с ним все свои надежды и нисколько не стремлюсь приписать ему чудодейственные свойства. Я связана с ним – с этим моим письмом, адресованным в твое будущее, – и удовлетворив свою внутреннюю потребность, чувствую себя свободнее. Еще тогда, когда я родила тебя и связала с тобой всю свою жизнь, я впервые по-настоящему пережила свободу. Это ни с чем не сравнимое, упоительное чувство.
Могла бы я пожелать тебе чего-либо иного, кроме созревания для свободы и борьбы за нее? Ты был зачат в чреве женщины, обретающей свободу. Ты рожден женщиной, ставшей свободной благодаря твоему рождению и знающей не понаслышке о муках рождения свободы. Может, и поэтому я скорее смирюсь с тем, что ты будешь рабом среди свободных, не теряя надежды на то, что когда- нибудь станешь свободным, чем с тем, что ты будешь свободным среди рабов!
Моав, Моав, сыночек мой! Пора прощаться. Прости меня за то, что я не сумела выразить свои мысли и пожелания!
Что же я хотела сказать ?
Не избегай трудностей, признавай только честную борьбу, стремись всегда быть достойным свободы – и ты станешь свободным! Помни о Боге, который никогда не оставит тебя, если ты всегда будешь помнить о Нем, помни и о своих обязанностях по отношению к твоему роду и о том, кто ты, сыном каких родителей являешься!
Пусть жизнь твоя будет такой, какую ты заслужишь по справедливости. "
Конец