Бифуркатор

******

Я только что спустил Андрюшку с дерева. Ну так, случайно, иду по просёлочной дороге нашей «Искры Радости», вдруг слышу знакомый голос брата. Лето, год назад дело было. Поднимаю голову, а Андрюшка на ветке висит и пыхтит.

– Высоковато, – усмехаюсь я.

Андрюха смотрит вниз и вдруг теряется.

– Ой, Тёмка. Ты чего здесь делаешь?

– Гуляю.

Вообще-то, мы в тот день со Стёпкой подземный шалаш строили в подлеске, замучались весь день, так и не доделали. В итоге Стёпка к себе домой пошёл с лопатами, а я к себе. Но решил, что не стоит вникать в подробности Опарышу.

– Я с дерева слезаю.

А там прямо на краю подлеска дуб стоял мощный. Когда у дерева необхватный ствол, может показаться, что на такое взобраться легко, но это ошибочное мнение. Если вы были мальчишкой и лазали по деревьям, вы можете подтвердить мои слова. Особенно, если ствол вертикальный и кочек мало.

– Вижу, у тебя это плохо получается, – снова усмехаюсь.

Тогда я не задумывался над ситуацией. Ну Опарыш. Ну на дереве повис. Сейчас сниму его и домой приведу. Но сейчас, во сне, смотрю на себя со стороны и вспоминаю. Мне же смешно, я бы сказал даже потешно. Мелкий брат мой висит на дереве, болтает ножками с ободранными лодыжками.

Во мне приливы нежности.

Я же ведь люблю его.

– Блин, да я сейчас слезу, – пыхтит Андрюшка.

– А. Ну если так, то я пойду, – театрально пожимаю плечами.

– Ну иди, – как бы беззаботно отвечает Андрюшка и пытается нащупать нижнюю ветку. Плохо получается. Вижу, что не достанет до неё. Когда забирался, видимо, подпрыгнул, а сейчас не дотянется даже носочком.

– Ну я пошёл, – снова пожимаю плечами и медленно удаляюсь от дуба.

– Ну иди, – слышу позади голос Андрюшки. – Скажи маме, что я сейчас приду. Я вот уже почти слез. Чёрт. Тёмка!

– Чего? – оборачиваюсь.

– Помоги слезть, – стыдливо просит брат и строит на лице печальную гримасу.

Снимаю Андрюшку с дерева. Когда спускался на самый последний ярус, попросил брата обхватить меня за спину. Отчётливо помню его сопение. Такое серьёзное и сосредоточенное. Ведь тогда и не замечаю особо, а сейчас опять…

Я же ведь люблю его.

Идём по дороге, а он долго молчал, а потом спрашивает:

– Мамке расскажешь?

– Конечно. Специально расскажу, – киваю.

– Ну не надо, – Андрюха опять строит грустную гримасу. – И вообще никому не рассказывай об этом.

– А что мне за это будет? – щурюсь я. Знаю, что Андрюшка всё равно не может дать мне что-то, чего у меня нет, но хочу поиздеваться над братом. И ведь незлобно. А так, шутки ради.

– Ну хочешь я всё-всё сделаю, чего попросишь, – глаза Андрюшки расширяются, а его надежда цепляется за эмоции слабыми ручонками.

– Ну… я подумаю, – киваю.

– Но ведь никому не скажешь.

– Не скажу.

– Ура, – Андрюшка продолжает путь вприпрыжку. – А всё-таки хорошо, что ты меня спас. Я бы всем рассказал, какой ты герой, только мне стыдно будет, что я на дереве застрял.

– Ну мне положено тебя защищать, – говорю.

– То есть, ты меня прямо всегда будешь защищать и выручать из любых ситуаций? – спрашивает брат.

– Ну конечно.

В тот день я отвечаю почти на автомате, мысли где-то со Стёпкой и с нашим подземным шалашом. А вот сейчас вспоминаю и представляю, как сильно мои слова впечатались Андрюшке в сердце.

– Ты обещаешь?

– Обещаю.

Вот! Вот оно! Я тоже пообещал брату, что буду защищать его! Я не могу отступить назад. И пусть год назад я ответил механически, но Андрюшка это запомнил, поэтому я должен достать его из июля.

Ведь, он всегда находился рядом в комнате, мы пользовались общими вещами, мы делили один компьютер. Он неотъемлемая часть мозаики моей жизни. Неотъемлемая, я сказал!

И я люблю его. Только…

*******

…почему, чтобы понять это, должны были случиться такие жестокие события.

Сажусь на верхней полке. Аромат летнего подлеска сменяется затхлостью вагона. Вытираю слезы и снова плачу, а в затылке пульсирует адская боль. Снимаю с крючка над головой куртку и запускаю руку во внутренний карман.

Я не виноват, что какой-то профессор Вечность решил зациклить братишку в одном дне, но разве мне не стыдно, когда я вспоминаю, с каким мыслями обо мне Андрюшка застрял в другом мире? Стыдно.

Нащупываю в кармане своё оружие и таблетки, выданные доктором Русланом. Вытаскиваю обе штуковины.

Может, Андрюха уже и забыл о том моём обещании, а вдруг помнит? Я не смогу себе простить, если оставлю брата гнить в одном дне. И пусть я сам погибну, но обещанию выполню, я же – настоящий мужчина! Жалко, конечно, что Андрюшка не узнает о моих геройских поступках.

Я опускаю руку вниз нащупываю на столе минералку, заметил бутылку во время прошлого пробуждения, и выпиваю таблетку. Затем бросаю бутылку на подушку и изучаю своё оружие. Да, детка, с тобой меня ничего не остановит. Хана всем! Я лично размажу голову доктору Вечности, если он откажется возвращать брата.

Некоторое время изучаю огоньки на нарукавнике. Просто две пульсирующие точки по бокам и… странно, внутри небольшой индикатор, похожий на батарейку в сотовых телефонах. Если так, что сейчас индикатор заполнен не до конца. Если бы я держал сотовый телефон, то определил бы уровень заряда восьмидесяти процентами.

А вдруг это и правда зарядка? Что же, ребята из штаба оппозиционеров не предупредили бы меня? Вздыхаю и прячу оружие обратно, а куртку вешаю обратно на крючок.

И вдруг замечаю, что Стёпки нет.

Страх колет сердце, да ещё в темноте ничего не видно, сплошные неясные силуэты. Нагибаю голову и вглядываюсь в нижние полки. Вон, вроде, спящее тело Серого, а прямо подо мной прямо в форме мерно сопит тётя Марина.

Может, Стёпка отправился в туалет? Слезаю и выхожу из купе. Свет коридора поначалу слепит, и я, щурясь, двигаю по ночному вагону. Тишина, нарушаемая лишь стуком колёс, отсутствие людей почему-то пугают.

Стёпка вон он. Далеко впереди через стекло двери, ведущей в предбанник перед туалетом, вижу клочок его рубашки. Друг сидит на отсеке для мусора, где днём меня встретил Серёга. Неприятные ассоциации. Окошко открыто и ветер щекочет Стёпкины волосы, перебирая их невидимыми лапками.

– Вот ты где, – облегчённо вздыхаю. – А то я уже подумал все самые худшие варианты.

– Какие же? – спрашивает Стёпка без тени улыбки, сверля глазами тьму за окном.

– Ну, что тебя забрали, убили, расчленили и выбросили по кускам через очко унитаза.

Наконец, Стёпка вяло улыбается и смотрит на меня, но глаза печальные.

– Давай я схожу в заветную комнату, ты меня подожди, – говорю и на пару минут скрываюсь в туалете. Выхожу, а Стёпка всё там же, глядит во тьму и размышляет о вселенной.

– Зачем мы встретили именно её? – спрашивает Стёпка.

– Ты… про… – до меня начинает доезжать.

– Ну… эту нашу параллельную маму.

Я вздыхаю и потираю лоб. Мне даже нравится, что Стёпка поднял мучившую меня тему. А то мне начало казаться, что он совсем покинул мою компанию и всецело увлёкся новой мамой.

– Понимаешь, Стёпка, ну… ты же умный. Ты же ведь должен понять… – я не нахожу слов.

– Что она совсем мне не мама? – мрачно говорит друг.

– Ну да. Это женщина из очередной шизофренической реальности.

Стёпка вздыхает и откидывается на металлическую трубу позади, легко ударяется о неё затылком. Моя больная голова, которая чуточку начала успокаиваться, фантомно заскрежетала черепом о датчик под кожей. Пришлось сжать зубы.

– Да. Я всегда это знал, но не хотел верить. Только сейчас, выспавшись, понял, как жестоко играет с нами доктор Вечность, – вздыхает Стёпка.

– Думаешь, это его проделки? – спрашиваю.

– А как же. Он хочет нас сломать. Он пустил нас по препятствиям. И хочет, чтобы мы бросили всё к чертям.

– У тебя возникало такое желание? – хмуро спрашиваю.

– Меня не так легко сломать, – Стёпка косится в мою сторону и улыбается. – Но всё равно жестоко. – Улыбка немедля сползает с лица. – Он украл мой мозг. Я снова думаю о маме . Я не могу ни о чём больше думать. Знаешь… – Стёпка замолкает и сжимает губы.

– Что?

Внезапно дверь из тамбура открывается. Я чуть в штаны не наложил от страха. В предбанник входят двое мужчин в форме, судя по всему, из дорожной полиции.

– Чего не спим? – беззлобно спрашивает первый, открывая дверь в вагон.

– Бессонница, – отвечает Стёпка без тени страха. Полицейские ничего не говорят и удаляются. На секунду я проникаюсь к ним симпатией. Ведь взяли же и ушли, а могли бы придраться, документы просить.

– Помнишь тот день, когда я рассказал тебе об Андрюшке, что он застрял в двадцать третьем июле? – спрашивает Стёпка, вырывая меня из мыслей.

– Ну конечно.

– Когда мы расставались, ты уходил домой, у нас сложился такой разговорчик… Я сказал тебе, что мир вокруг несправедлив, что я стал абсолютно пустым… ну и ты мне ответил, что тоже стал пустым и готов на всё, что угодно, лишь бы спасти Андрюшку.

– Да-да, – я спешно киваю и вызываю мелкие молнии боли в затылке.

– Потом я ночью лежал и долго думал. Я же тоже стал пустым. Знаешь, вот так умирает человек, грустишь по нему, и не знаешь, то ли его душа жива после смерти, то ли нет. Мне вообще сложно судить. Я люблю логику, и она не даёт ответ на такой сложный вопрос. Но в ту ночь появился доктор Вечность. И я начал верить во что угодно. Не удивлюсь, если есть жизнь после смерти. И вот тогда у меня стали появляться плохие мысли.

– Какие? – хмуро шепчу я.

– Ну… Я например был бы не прочь шагнуть под несущийся локомотив.

– Да ты что, дурак. – Я заикаюсь, слова запинаются, о пересохшее горло. Ярко вспоминаю разговор с Серёгой, который грозил меня бросить под поезд.

– Погоди, дослушай. И когда на следующий день я отправил письмо в Сомерсет, я точно знал, что ввяжусь в любую авантюру. Догадываешься, почему?

– Догадываюсь, но лучше сам скажи.

– Ну. Я же был пустым. Мне казалось, что терять уже нечего.

– Аааа, – киваю, но думаю о другом, однако Стёпка продолжает.

– А ещё знаешь, я подумал, что это лучший способ борьбы с пустотой.

Моё лицо озаряется.

– Да! – восклицаю я. – Всё, что мы сейчас делает помогает отвлечься от мыслей о смерти. Тебе – твоей мамы. Мне – Андрюшки.

– Именно, – печально улыбается Стёпка. – Но этот гад свёл меня с мамой снова, и я снова… – друг закусывает губу и замолкает, глядя в окно. Его глаза увлажняются, я чувствую себя неловко.

– Ну не знаю даже, что тебе посоветовать, – говорю.

Стёпка внезапно прячет голову в коленях и шмыгает носом. Я вздыхаю и кладу руку ему на плечо.

– Если… вдруг вместо Андрюшки они забрали бы Серёгу, – говорю. – И ты поехал бы его спасать, я бы тоже поехал. Я бы тебя не бросил. – Не знаю, зачем я всё это говорю, но я горжусь своими словами.

И как после этого доказать Серёге, что не могу вот я останавливать Стёпку и не брать с собой. Может, впереди ждёт смертельная опасность, но как приятно будет встретить её с близким человеком.

С другой стороны, рациональной стороной рассудка понимаю: с Серым лучше не спорить. Если я защищал Андрюшку, то за Стёпку Серёга вообще порвёт, и не далёк час, когда я действительно окажусь под поездом.

– Серёгу никогда не заперли бы, – усмехается Стёпка и поднимает красные глаза. – Он слишком тупой для должности застрявшего в одном дне.

Я улыбаюсь в ответ.

– Тебя не напрягает он в нашем путешествии? – осторожно спрашиваю.

– Ну есть немного, – жмёт плечами Стёпка. – Просто, это для него уж слишком. Это мы с тобой воспитаны крутыми фильмами, готовы ко всему.

– Уж точно, – киваю.

– Но он молодец, – вдруг говорит Стёпка. – Он сильно помогает. мы с тобой можем натворить глупости, а его чрезмерное оберегание спасает нас от неправильных поступков. Если бы со мной случилось что-нибудь эдакое, Серый бы всех завалил. Он бы свою жизнь отдал, чтобы меня спасти. Он меня любит. А я его.

Хмурюсь и заявляю:

– Я понял, что я тоже очень-очень люблю Андрюшку. Просто раньше не замечал эту любовь, так что, поверь, я теперь за Андрюшку тоже порву.

Стёпка открыто улыбается и глядит на меня глазами полного обожания.

– Видишь, – говорит он. – Из всего в жизни можно вынести урок, даже из такого смертельного путешествия как это. Давай пойдём попытаемся уснуть?

– Пошли, – киваю.

И мы возвращаемся в купе. Тётя Марина спит, положив руку на кобуру, знаток своего дела. Стёпка бросает на неё лишь мимолётный взгляд и забирается наверх. Я двигаю следом.

В темноте движущегося поезда мы долго молчим, но потом Стёпка шепчет:

– Постараюсь думать о ней, как о чужой женщине.

– Правильно, – отвечаю я после долгой паузы.

– И ещё мне одна мысль пришла о докторе Вечности, но я лучше расскажу завтра. Сейчас я ещё не полностью всё додумал.

– А она может нам помочь? – спрашиваю.

– Вряд ли.

Опять молчим.

– Спокойной ночи, – шепчет Стёпка.

– Спокойной.

Боль в затылке вновь утихает. Действие таблетки доктор Руслан описал без прикрас. Я проваливаюсь в состояние глубокой беспокойной дрёмы.

Теперь мне снится Андрюшка в сарае с окровавленными губами. А я стою напротив и держу бревно. Взгляд у брата злой, испепеляющий.

– Тварь, – шепчет он. – Козёл. Я знал, что ты не приедешь.

А потом в его руке появляется молоток, и он протягивает инструмент мне.

– На! Докончи уж начатое.

Я беспокойно ворочаюсь с боку на бок и перед пробуждением вижу совсем страшный эпизод. Тётя марина на кровати в больнице. И лицо! ЛИЦО! Оно аккуратно забинтовано, наружу торчат только красные губы. Как страшно. Это напоминает Слендермена, но только я боюсь совсем не его.

Открываю глаза, когда утреннее солнце бьёт в окно.

********

Мы подъехали к Москве.

До того как поезд остановился, позавтракали химикатами. Я не произнёс ни слова и постоянно косился на Серого. Тот вёл себя обыденно, будто вчера между нами ничего не произошло. Стёпка тоже не особо бросался словами. Зато Старший часто трещал с тётей Мариной, но в основном на бессмысленные бытовые темы.

За полчаса до подъезда мы сдали постель, а за пятнадцать минут я надел куртку. Поезд остановился на Казанском вокзале. Помнится, бывал я тут как-то в восьмилетнем возрасте. Отец взял меня в командировку и встречался на Казанском с человеком по работе.

Огромный вокзал тогда запомнился мне грязным, переполненный нерусскими людьми. Может, в этой реальности всё иначе?

Как только поезд заехал под накрытие, погрузив купе во мрак, и замер на рельсах, мы втроём ринулись наружу.

– Не торопитесь, – приказала тётя Марина. – Вдруг нас там поджидает оранжевая бригада.

Однако мы всё же высыпали в пустынный коридор вагона, не собираясь выходить. Впереди светился тамбур с открытой дверью. Нам туда, но мы не рискуем. Военный здесь тётя Марина, пусть она и идёт первой.

И вдруг.

До моих ушей доносится знакомый вой. Вряд ли я, пересмотревший по нескольку раз обе части «Сайлент Хилла» перепутаю с чем-либо сигнал воздушной тревоги.

Замираю и прикладываю палец к губам.

– Стёпка, ты слышишь? – шепчу.

– Ага, – кивает тот, немного напуганный.

Нас отвлекает громкий голос Серого:

– А! Пацаны! Что случилось?!

Он вернулся в купе, и теперь мы бежим на его зов. Купе нисколько не изменилось, только вот… оно пустовало. Тётя Марина исчезла.

– Что за фигня?! – вопит Серый.

Я теряюсь, но догадка приходит уже после того, как Стёпка озвучивает мрачную истину.

– Мы снова переместились, – говорит он. – Это другой мир.

Ошарашенный взгляд Серого носится от брата к столу и обратно. Да, стол пустовал, а мы ведь оставили на нём недопитую бутылку минералки. Я вздыхаю.

– Это судьба, – говорю. – Значит, её роль была сыграна, и её удалили. Надо выходить. И теперь во все глаза наблюдать за Буратино и его командой.

Стёпка вздыхает вроде облегчённо, но на лице вновь появляется пустота. Внезапно поджав губы, он кивает головой на коридор и говорит:

– Пошлите. Мы так просто этому доктору не сдадимся!

И с этими словами решительно двигается к тамбуру. Я спешу за ним, а обалдевший Серёга замыкает шествие. Решительность друга пропадает, когда он останавливается у открытой двери. Проводница та же, но будто чуточку потрёпанная и постаревшая.

– Выходите уже быстрее, – требует она.

И мы не заставляем себя долго ждать.

Мы оказываемся на грязном перроне. Мрак, разлившийся вокруг, сковал пространство вовсе не из-за навеса. Небо затянуто столь чёрными тучами, что солнечному свету не пробиться. Казалось, что сейчас не утро, близящееся к полудню, а глубокий вечер вот-вот готовый перетечь в ночь. Фонари на платформах горят, усиливая действие холодного мрака.

А в небе продолжает витать вызывающий мороз на коже глубокий вой воздушной тревоги.

Бросаю взгляд на здание вокзала впереди и становится ещё страшнее. Оно полуразрушенное. Навесов нет потому, что их кто-то уничтожил, левое крыло вокзала погребено под обломками. Следствие воздушной атаки, думаю.

Пространство перронов внезапно заполняет голос из динамиков, и не тот безразличный тон девушек, возвещающих о прибытии новых составов, а холодный механический баритон невидимого мужчины:

– ВНИМАНИЕ! ВСЕМ МОСКВИЧАМ И ГОСТЯМ СТОЛИЦЫ! В СВЯЗИ С ОБЪЯВЛЕННЫМ ВОЕННЫМ ПОЛОЖЕНИЕМ ПЕРЕДВИГАЙТЕСЬ ПО ГОРОДУ С КРАЙНЕЙ ОСТОРОЖНОСТЬЮ! НЕ ПРИКАСАЙТЕСЬ К ПРЕДМЕТАМ, КОТОРЫЕ ВАЛЯЮТСЯ НА УЛИЦЫ И КОТОРЫЕ ВАМ НЕЗНАКОМЫ! ПОВТОРЯЮ!

И голос повторил.

Кажется, у меня мурашки бегут перед глазами от страха. На лице Стёпки бесконечная подавленность, глаза, переполненные прострацией, глядят в одну точку: куда-то на асфальт. Серый втянул голову в плечи, как перепуганный кролик.

Добро пожаловать в новую шизофреническую реальность.

– Пойдёмте, – говорю. – К выходу. Надо найти такси.

ГЛОБУС ЭФИРА

И стою, и тебе сказать боюсь,

Что с тобой мы на самом на краю!

В. Самойлов

На краю у Неба

*

Когда мы садились в Самаре, вагоны кишели людьми, в Москве из поезда вышло не более десяти человек. Ни в одном из них нельзя было увидеть туриста. На лицах светилась непонятая решимость: я приехал сюда по делу, и я буду выживать!

По грязной платформе только мы плелись словно изумлённые приезжие из Понаехаловска. Настроение на нуле, смесь изумления и страха возбуждает одиночество и желание вернуться домой.

Павильон вокзала пустовал, но народу здесь прибавилось. В основном – ребята в форме. Когда мы прошли через рамку металлоискателя, тот предупреждающе пискнул, но никто не обратил на нас внимания. Двое охранников в метре переговаривались об известных только им тревожных новостях.

Свет не горел, люстра покосилась, справа в стороне разрушенного крыла зияла дыра, ведущая прямо на улицу. Пол в той области заспали пыль, штукатурка и обломки стен.

А воздушная тревога продолжала выть, что хотелось плакать.

Выйдя из главных ворот, мы оказываемся на площади трёх вокзалов. Она сохранила прежний вид, разве что замусорена немного, а главное – всего три человека. Помнится, таксисты стоят чуть левее, поэтому я зову друзей в ту сторону.

В совокупности с воздушной тревогой плотный мрак действует совсем угнетающе. Перекрёсток, слева здания, хорошо его помню, справа – мост, впереди выход к междугородним электричкам. Обычно здесь тусуются таксисты… в моей реальности.

А здесь мост разрушен, валяется на шоссе хаотичной грудой, движение перекрыто, зато с других улиц всё же заворачивают редкие автомобили. Таксисты сохранились и в этом мире, только машин пять-шесть – не больше. А вот зазывали в свои салоны они по-прежнему бодро.

– Я возьму машину, а вы подождите меня здесь, – сказал Серый, но тут же сбился. Вдалеке звучит грохот, будто землетрясение начинается.

– Вы слышали? – шепчет Сергей.

– Скорее всего, взрыв, – хмуро озвучивает Стёпка мои мысли.

– Что же это так громко могло взорваться?

– А ты что, не слышал никогда, как здания взрывают? – усмехается Стёпка.

– Как будто ты слышал, – парирует Серый.

– Нет, но в кино видел, и грохот представляю. Лучше беги, такси заказывай.

Старший ещё несколько секунд тревожно глядит в сторону взрыва, будто ожидает увидеть в небе вертолёты, самолёты или машины похуже, а потом убегает.

– Разворачивай конверт, – сухо просит Стёпка и ёжится.

– А?

– Конверт вскрывай, какой адрес ты сейчас скажешь водиле?

– Точно! – хлопаю себя по лбу. Совсем забыл, вот болван. Достаю из внутреннего кармана конверт таинственного Арнольда и разрываю его. На секунду жуткая уверенность, что внутри чистый лист бумаги, но оппозиционеры не обманули. Вот он – адресок. А внизу небольшой текст о двери в конце восьмой галереи и двух охранниках.

– Всё есть, – говорю. – Можем ехать.

А к нам уже бежит Серый и машет руками.

Он нашёл парня лет двадцати восьми в оранжевом мать его Рено. Не мог другой цвет подобрать. Из-под потёртой шляпы водилы торчали немытые кудрявые волосы. Морщинки в уголках губ и глаз смеялись, зато взгляд мне не понравился. Подленький какой-то.

На переднее сиденье забираюсь я.

– Далеко вам надо, люди молодые! – весело прикрикивает парень.

Прежде чем назвать адрес, ощущаю неприятный запах затхлости в салоне, да и от водителя несло нечистотами, и среди его благоуханий чувствовался запах вчерашней верней пьянки.

Я называю адрес и хмуро отворачиваюсь к окну.

– Далековато, конечно! – восклицает шофёр, заводя машину. – В старое доброе время со старыми добрыми пробками плелись бы не меньше четырёх часов, сейчас домчим за минут тридцать. Устраивайтесь поудобнее!

Мы выплываем на пустынную проезжую часть. Некоторое время едем молча, из магнитолы льётся неизвестная мне группа. Ничего не имею против, очень похоже на рок, если бы не гадские для нынешней ситуации слова:

Время ошарашено носится,

Время как жвачка не тянется,

Время не растрачивают те, кто

Знают то, что временем надо платить.

Полагаю, Стёпка хмур как и я, а Серый вдруг задаёт вопрос:

– Это же с кем вы сейчас воюете?

Во дурак.

– Что значит чьих? – усмехается водитель. – Парень, да ты с Чукотки приехал? Хотя и там знают с кем мы воюем. С фашистами ж.

– Так мы ж сними уже в сороковых отвоевали ж?

Вот идиот. Я терпеливо прикрываю глаза.

– Ребят, да вы что, из другого мира?! – восклицает водитель, внимательно поглядывая на дорогу. Шутки шутками, а попал он в яблочко.

– Не обращайте внимания, – вдруг говорит Стёпка. – Это мой брат, он немного больной на голову.

– Ааааа, то-то я вижу, видок у него глуповатый! – восклицает шофёр и поглядывает в зеркало заднего обзора.

Не представляю, какое лицо сейчас у Серёги, но едва сдерживаю улыбку. Уголки губ всё же немного растягиваются.

– А чо это я? – бубнит Сергей. Ох, лишь бы он понял сценарий, а то сейчас, похоже, его самолюбие всё испортит. Но Стёпка затыкает рот брату следующей фразой:

– Они на нас снова напали. Я же тебе говорил сто раз.

– Всё верно! – кивает шофёр, поворачивая на неизвестную нам улицу. – А что же вы его одного отпустили такси ловить? Сейчас время такое, что умных-то обманывают. – С этими словами водитель как-то чересчур добро косится в мою сторону.

– А мы рядом стояли, – тут же отвечает Стёпка. – Вы лучше расскажите ему, кто с кем воюет, он любит это слушать.

Вот Стёпка. Вот молодец.

И вдруг Серый подхватывает:

– Да, я люблю! Очень люблю!

Только делает это слишком уже дурацким голосом, как будто резко превратился в мальчика-дауна. Переигрывает.

– Да что там рассказывать. третью Мировую они развязали, фрицы эти опять, – ворчит водитель. – Надо было тогда Сталину в Берлин всё-таки войти и снести их к чертям собачьим.

В салоне некоторое время висит пауза, а шофёр то и дело поглядывает в зеркало заднего обзора, да на меня иногда слишком уж любвеобильным взглядом. Может, ждёт, что мы продолжим. А мы и не знаем как.

Но Серёга продолжает подыгрывать, и очень неплохо.

– Так они ж мелкие, – говорит он. – Россия вон какая большая, а Германия совсем маленькая.

– Маленькая, да удаленькая, – ворчит водила. – Они там наплодились как кролики. Вся Россия залезет. И вооружение нехилое. Да они потом всю Европу всколыхнули. По принципу: идём на Россию, кто не с нами, тот против нас. Вот многие и подписались, чтобы на них не нападали.

– А как же Америка? Они такое потерпели? – возмутился Серый.

– А что Америка? Ей главное – не с ней воюют. Она и спряталась. Все от нас отвернулись, – продолжал глаголить водитель. – Китайцы, вроде бы друзья друзьями, а сразу на сторону оппозиции встали. Всем наша огромная территория нужна. Китай, говорят, уже тайгу забил. Вы думайте что хотите, ребятки, а я подозреваю, что Россия доживает последние дни.

– Как-то очень пессимистично звучит, – грустно отзывается Стёпка.

– Смотрите реальности в лицо, – отвечает водила и бросает короткий взгляд на моего друга в зеркало заднего обзора. – В школе, если вы ещё учитесь, вам-то небось поют, что мы победим, но европейцев, кажется, это совсем не волнует. Хотя, Москву, думаю, оставят. Оставят нас жить на клочке территории не больше Латвии, а остальное заберут. Бурятия с тайгой узкоглазым отойдёт. Может, ещё за Владивосток поборются, да там, поди, США нарисуется вдруг в друзьях, да себе всю Камчатку заберёт, правда, не знаю, что они там будут делать. Мне интересно, как наш юг делить будут. Вот это пугает. Не наделают же там массу анклавов.

– Это получается, что Китай будут самыми большими? – интересуется Стёпка.

– Вероятно. Они ж там наплодились как кролики. Мы, ребят, собственно, уже подъезжаем. Три тысячи с вас готовьте.

Три тысячи? Виду я не показываю, но ужасаюсь от названной суммы. За такие деньги можно от Саратова до Самары доехать в нашей реальности. Предполагаю, что друзья тоже возмущены, но Серый уже шелестит полами куртки. Незачем спорить с невиновным человеком.

А невиновный человек тем временем внимательно изучает в зеркале действия Сергея, а потом вновь смотрит на дорогу и продолжает словесный понос:

– Не представляю, зачем вам музей сдался. В такое-то время. Туда сейчас и не ходит, поди, никто.

– Нас там родственники ждут, – тихо отвечает Стёпка.

Забрызганное Рено съезжает к тротуару, и говорливый таксист выключает двигатель.

– Возьмите деньги, – просит Серёга, и бледная рука друга появляется в поле моего зрения.

– И зачем вам нужен этот музей. Сейчас в музеи вообще никто не ходит, – говорит водила, забирая деньги. – Пусто там… – потом он замирает и хмуро поглядывает на купюры. – Вы мне чего дали?

– Деньги, – неуверенно произносит Стёпка.

– Мне нужны настоящие! – шофёр швыряет купюры назад. – А не какие-то бумажки, сделанные под не пойми какую валюту.

Стёпка вздыхает и отчётливо слышу шёпот друга:

– Этого я больше всего и боялся.

– Я не понимаю, что здесь происходит? – бормочет Серый, собирая купюры. – Это единственные деньги, которые у нас есть.

Водитель откидывается на сиденье, хмурится и зло глядит на дорогу. Разговорчивый балагур с его лица исчез, уступая место разгневанному карлику. Недалеко от машины пару мальчишек помладше меня тащили через маленькую площадь металлическую сетку от кровати, редко поглядывая в сторону нашего автомобиля. В салоне повисла тонкая тишина, разрывающаяся лишь шёпотом динамиков, в которых играла группа Любэ.

– Меня такой расклад совсем не устраивает, – говорит таксист и поворачивается в мою сторону. – Предлагаю обмен. – Глаза водилы вдруг сверкают, губы улыбаются, я вновь вижу усмешку сумасшедшего профессора. она вновь напоминает двадцать третье июля. – Двоих из вас я отпускаю, а кого-нибудь одного вы оставляете. – Рука таксиста ложится мне на голову, и он ласково треплет волосы на макушке. – Мне нужны работнички. Уж мы-то поработаем.

У меня сердце останавливается от ужаса, и ноги сводит. Острое оружие оппозиционеров давит из внутреннего кармана на грудь. Но если я даже успею надеть смертоносную штуку, то полмашины же разнесу.

Ещё пять секунд и я обкакался бы от страха, если бы не Серый. Проблема решилась мускулами. Парень нападает на шофёра, хватает за шею и кричит всякие нехорошие слова. Если вырезать всю ту ругань, которую нам запрещают говорить родители, получится что-то типа:

– Ах ты, сволочь паршивая! Ты чего тут удумал!

Поражённый шоком я медлю лишь секунду, а потом открываю дверь машины и вываливаюсь наружу. Позади хлопают двери. Мы выходим почти одновременно. Сначала Стёпка, потом Серый, которому водила успевает врезать по носу, а потом и сам таксист. Разница в доли секунды.

Пока водитель выходит, Серёга уже оббегает машину, продолжая выплёвывать самые запредельные ругательства. Дверь таксист закрыть не успевает. Серый швыряет на неё мужчину и бьёт. Таксист начинает ругаться в ответ и пытаться ударить Серёгу.

Мы со Стёпкой отбегаем.

– Может, ему помочь? – спрашиваю я дрожащим голосом, ныряя во внутренний карман куртки.

– Погоди, он неплохо справляется, – отвечает Стёпка.

Накаченный Серёга, который не уступал по росту таксисту, и правда справлялся очень неплохо. Он мутузил мужика так, что тот не успевал даже руку вскинуть.

– Сейчас ты встанешь и пойдёшь отсюда! И чтобы я больше тебя не видел! – орёт Серый.

Таксист поднимается с мощёной мостовой и отходит на шаг. Размазывая по лицу кровь, капающую из носа, он шипит:

– Ты понимаешь, что я найду и тебя, и твоих дружков, – шипит он. – И тогда вам трындец! Мы же убьём вас.

– Пошёл вон! – орёт Сергей, и таксист отшатывается.

– Парень, отдай мне машину, иначе…

– Пошёл в жопу, я сказал!

Меня пугает кровавая усмешка на лице таксиста.

– Ну я тебя предупреждал, сивый.

С этими словами водитель рысцой уносится к полуразрушенному зданию, а мы со Стёпкой приближаемся к Серёге.

– У нас есть повод для беспокойства? – спрашивает Стёпка.

– У нас есть мало времени, – строго замечает Сергей, провожая суровым взглядом часто оглядывающегося таксиста. – Поэтому проворачивайте свою операцию быстрее.

Он так и говорит: проворачивайте. Значит, у меня есть шанс отправиться в музей со Стёпкой. Обхожу машину и сосредотачиваю взгляд на сером здании перед нами. Двухэтажная готическая конструкция с узкими окнами и обшарпанным фасадом. Во мраке дня, который почти превратился во тьму, музей выглядит совсем зловеще. А главное, у входа – никого.

– Пробирайся внутрь и делай своё дело, – говорит над ухом Сергей, и я вздрагиваю от неожиданности.

– А мы разве не идём? – хмурится Стёпка.

– Мы не идём, – сухо отвечает Серый. – Нужно стеречь машину. Вдруг этот болван вернётся. А нам нужно будет как-то добраться до вокзала.

– Но ты же можешь посторожить и один, а я… – но Стёпка не успевает договорить.

– Тёмка идёт один, – строго констатирует Серый и бросает в меня испепеляющий взгляд. Я судорожно сглатываю воздух и пожимаю плечами:

– Да Стёпка, у меня есть оружие, а у тебя – нет. Ты можешь пострадать.

– Да неужто, – усмехается друг. – С каких пор ты начал заботиться о моей безопасности?

– Это мой брат, – отвечаю и не гляжу в сторону друга. – Это моё дело. Я быстро всё сделаю и вернусь.

– Поторапливайся, – просит Серый. – Времени у нас не так уж и много.

Я киваю и делаю два шага к музею, но тут же останавливаюсь. Меня осеняет.