Buch lesen: «Пока Оно спит»

Предисловие

Сантория.

Итак, Сантория – это несуществующее государство.

Создание Сантории – это вовсе не попытка сотворить некий уникальный мир, со своей этнической группой, неподражаемой архитектурой или невиданными доныне элементами инфраструктуры. Не попытка описать модель идеального государства или создать прототип библейского Вавилона. Не попытка отразить условия жизни людей при нетипичных условиях и не попытка анализировать поведение и мотивацию конкретного среза общества.

Нет.

Идея Сантории – это поместить несуществующее содержимое в несуществующую среду. В такую среду, которая одновременно сможет дать достаточно простора для фантазии, и в то же время, не позволит фантазии уклониться слишком далеко от рациональной действительности. Таким образом, идея Сантории первостепенна по замыслу, но второстепенна в самой своей реализации.

По сути, как студия для кинофильма или поле для футбольного матча, так и Сантория представляет собой лишь литературную сцену, на которой будет разыгран литературный спектакль. Сцена эта хоть и небольшая, но располагает и достаточным реквизитом, и необходимыми декорациями для того, чтобы главные действующие лица смогли убедительно исполнить свои роли.

Справка

Сантория, официально – Санторийская федеративная республика – государство в Центральной Европе. По форме оно напоминает горизонтальный овал неправильной формы. Практически вся территория Сантории покрыта смешанным лесом, юго-западная часть увенчана горным кряжем, северо-восточная лежит на равнине. С запада на восток страну пересекает река Ситара.

Площадь Сантории – 33 141 квадратных километров.

Население – 5 342 171 человек.

Столица – Санторин, с населением 697 455 человек.

Сантория – федеративная республика, объединяющая пять самостоятельных земель, одна из которых является столичным городом. Каждый административный субъект обладает собственными внутренними законами, однако полномочия их ограничены федеральной конституцией.

Северный округ – Старая Сантория, с административным центром в городе Мэйвертон. В южной части Старой Сантории находится и столица государства.

Южный округ – Новая Сантория, центр – Санлайт.

Западный округ и его столица носят название Арстад.

Восточный округ – Каст, также с одноименным административным центром.

Сантория – это парламентская республика. Главой государства является федеральный президент, избираемый сроком на четыре года. Орган исполнительной власти – Федеральное Правительство во главе с премьер-министром. Парламент Сантории – двухпалатное Федеральное Собрание, состоящее из Национального Совета (130 депутатов), избираемого всеобщим голосованием сроком на четыре года, и Федерального Совета (36 депутатов), избираемого органами власти округов. В основе политики Сантории лежит двухпартийная система. Основные конкуренты на внутренней политической арене – Санторийская народная партия и Либеральная партия Сантории.

Высшая судебная инстанция – Верховный Суд Сантории. Смертная казнь отсутствует во всех субъектах государства.

Сантория является членом Организации Объединенных Наций и членом Шенгенского соглашения. Но объявив о постоянном нейтралитете, она не входит ни в один военно-политический блок. Также Сантория не является членом Европейского союза – за сохранение независимости экономики и национальной валюты на всенародном референдуме проголосовало 69% населения страны.

Вооруженные силы Сантории состоят из сухопутных войск и военно-воздушных сил. Общая численность армии – 34 000 человек. В Сантории действует закон о всеобщей воинской повинности, срок службы – шесть месяцев.

Климат в Сантории – умеренный, с теплым солнечным летом и мягкой зимой.

Официальный язык – санторийский.

Официальная валюта – санторийский франк, курс которого колеблется в пределах курса американского доллара.

Крупнейшая религиозная организация – Римско-католическая церковь. Примерно 60% верующих – католики; остальные в основном протестанты.

Сантория – развитая индустриально-аграрная страна с высоким уровнем жизни и высоким объемом ВВП на душу населения. Среди сильных сторон экономики – текстильная и деревообрабатывающая промышленность, отрасли машиностроения и высокоточной механики. Также, несмотря на маленькую площадь, в Сантории процветает сельское хозяйство. Важным экономическим фактором является развитая сфера туризма – зимой это горнолыжные курорты на юге страны, летом – леса в окрестностях озера Карлен на севере.

Сантория – важный мировой финансовый центр, и входит в десятку стран – крупнейших экспортеров капитала.

В Сантории высоко развит уровень культуры и образования, в каждом крупном городе обязательно имеются театры, музеи, университеты. Шедевром архитектуры классицизма является здание филармонии в Касте, модернизма – театр оперы в Мэйвертоне. В стране несколько католических храмов эпохи барокко, во многих городах Старой Сантории сохранились мелкие архитектурные памятники средневековья. Квартал «Старый Город» в Санторине, замок Арстад и многие другие исторические объекты Сантории объявлены организацией ЮНЕСКО памятниками мирового значения.

Но главным богатством Сантории являются люди, которые ее населяют. Перипетии их судеб, темные закоулки их сознаний. Их мысли и поступки, мотивы и стремления, пути и средства. Вселенная, замкнутая в каждом отдельном человеке, и драма, ради которой он живет. Счастье и горе, любовь и ненависть, добро и зло – все этого здесь в избытке. Ежедневные постановки самого колоссального аттракциона – жизни. Ее индивидуальные сценарии, такие похожие и знакомые.

Вот, собственно, и все.

Добро пожаловать!

Часть первая. Пока Оно спит

Прохладный вечер опускался на городские улицы. Весь сентябрь в Санлайте, как и во всей стране, продолжала стоять летняя погода и только под конец месяца осень наконец вступила в свои права. Усилившийся ветер уже настойчиво намекал на теплую одежду. Но несмотря на легкий озноб, Катрина намеренно решила немного увеличить путь к дому и пройти лишних двести шагов через небольшой сквер, расположенный по левой стороне улицы Виктора Гюго. Войдя в сквер, Катрина замедлила шаги и стала глубокими вдохами ловить холодный воздух, в котором уже не ощущалось томящих летних ароматов, уступивших место бодрящей осенней свежести. Пройдя шагов тридцать, она присела на скамейку, и около минуты просидела с закрытыми глазами, наслаждаясь отдаленным шумом городского вечера.

– Но меня вновь ждет тишина, – прошептала Катрина.

В подъезде своего дома ее чуть не сбил с ног мальчишка лет шести, бежавший по лестнице перепрыгивая через две ступени.

– Тише, тише! – беззлобно сказала Катрина. – С ног собьешь ведь!

– А моя мама говорит, что вы – сумасшедшая, – приветствовал ее ребенок.

– А почему твоя мама так говорит? – Катрина аккуратно тронула его за плечо, тем самым остановив, и внимательно посмотрела ему в глаза. Она знала, что это сын ее соседки этажом выше.

– Потому что… – мальчик с опозданием смутился, и хотел было продолжить путь, но Катрина крепче стиснула его плечо. – …Вы постоянно разговариваете! – выпалил он, и вновь собирался вырваться.

– Ага, – кивнула Катрина после короткого раздумья. – Передай своей маме, чтобы она лучше следила за своими ночными воплями, когда сам ты отправлен хрен знает куда. Понял?

Катрина отпустила ребенка, и тот быстро помчался вниз по лестнице.

Поднявшись на третий этаж, Катрина отперла дверь своей квартиры, вздохнула и переступила порог. Прошла на кухню и принялась выкладывать на стол купленные по дороге домой продукты.

– Знаешь, – тихим голосом заговорила Катрина, – я обожаю эти первые осенние холодные ветра. Что-то в них есть чарующее… ну, по крайней мере, в моем представлении. Что-то необъяснимое и новое они приносят с собой каждый год. Будто своей свежестью хотят утолить какую-то нашу жажду.

Она достала из шкафа небольшую кастрюлю, налила в нее воды и поставила на плиту.

– Оставила машину на работе. Хотела насладиться этим воздухом. Думала поужинать в ресторане, точнее, в какой-то забегаловке, но по дороге мне вдруг дико, прям до крика, захотелось просто отварного риса с зеленью и соевым соусом. Что может быть проще? Но ты ведь знаешь, что рис – это мой враг номер один на кухне. Поэтому, вот, – она распаковала коробку с рисом и положила один порционный пакетик в воду. – Не удивлюсь, если даже так он у меня получится сплошным белым комком. Тут что, нужны специальные способности? Хрен с ним, с этим рисом. Ножи совсем тупые, – продолжала Катрина, помолчав минуту и нарезая зелень. – Я так редко ем дома. Как будто сложно постоять у плиты полчаса, вместо того, чтобы таращиться в монитор компьютера. Сегодня об этом на работе подумала, когда мы с Линой обедали каким-то получерствым пирогом в соседней кофейне. Хотя за два года я, может быть, и готовить разучилась.

Закончив с зеленью, Катрина подошла к окну и устремила взгляд на тот самый сквер, через который недавно проходила.

– Аренду сегодня заплатила. Все нормально. Сентябрь получился на удивление хорошим. Еще бы октябрь и ноябрь так, и я расплачусь за долбаный «фольксваген». Я до сих пор не понимаю, какой черт попутал меня купить его. Я скучаю по «мазде». Наверное, я его продам, когда расплачусь за него. Он большой и неудобный. И бесит меня. Вот так. Сегодня разбирала отчеты за прошлые годы. Наша с тобой маленькая антикварная лавка понемногу, но прибавляет. Двое часов продала сегодня. Еще какая-то бабка купила, наконец, эту долбаную картину с подсолнухами. Она явно пришибленная. Первый раз приперлась ко мне два месяца назад. Говорит: «Сколько стоит»? Я говорю, что шестьдесят франков. Она отвечает, мол, дорого, если б пятьдесят, то еще можно. Я скинула до пятидесяти пяти, она сказала, что подумает. Приходит через месяц, спрашивает: «Еще пятьдесят пять?» Говорю, что да, а она мнется и башкой машет. «Нет, дорого» – говорит, и уходит. Я отвечаю: «Ладно, забирайте за пятьдесят». А она говорит, что все равно дорого. Ну, сука, думаю, пошла ты на хрен. А сегодня приходит и спрашивает: «Ну что дочка, пятьдесят еще»? Говорю: «Нет, поздно. Шестьдесят». Она давай хныкать, что в прошлый раз я за пятьдесят была готова отдать. А я ей отвечаю, что раньше думать надо было. Минут пятнадцать ныла и торговалась, но я с шестидесяти так и не сдвинулась. И что ты думаешь? Забрала. Отсчитала шестьдесят и забрала. Может мне и должно быть стыдно, но мне не стыдно. В общем, на работе пока порядок, и я, в принципе, довольна. Меньше четырех тысяч франков я не зарабатываю. Нормально? Я считаю, что да. А если верить Лине, которая все склоняет меня последовать ее примеру и продавать шмотки, то и три – это отлично. Вот и думай.

Катрина отошла от окна и приоткрыла крышку кастрюли, вода в которой уже закипала.

– Сколько там ему кипеть надо? Минут пятнадцать? Пятнадцать, – прочла она на упаковке. – Вина охота.

Она принесла из спальни откупоренную бутылку красного вина и налила себе половину бокала. Сделала небольшой глоток и поморщилась.

– Гадость. Вкусная гадость.

Вдруг она дернулась всем телом, быстро поставила бокал на стол и, побежав в прихожую, затараторила:

– Я же совсем забыла. Ты не поверишь, что я нашла сегодня. Разбирала старые бумаги на работе. И в какой-то папке… – она вернулась в кухню, роясь в своей сумочке, – да… и в какой-то папке, наверное, за позапрошлый год… нет, наверное, все-таки за одиннадцатый. Да куда же я ее засунула, мать твою… скорее за одиннадцатый, потому что на озере мы были в одиннадцатом, – Катрина продолжала судорожно рыться в сумочке, выбрасывая на стол все, что попадалось ей в руки. – Да что за издевательство, а?! – вскрикнула она, и тут же хлопнув себя ладонью по лбу, отбросила сумочку в сторону и вновь бросилась в прихожую. – Вот дура, я же ее в карман пальто сунула перед уходом. Сейчас!

Катрина вытащила из кармана пальто небольшого размера фотографию, провела по ней пальцами правой руки и медленно прошла в спальню. Она села на кровать и с нежной улыбкой устремила взгляд на фото, на котором она была запечатлена в объятиях высокого, светловолосого парня. Они стояли по пояс в некошеной траве на фоне Карленского озера.

– Твоя любимая фотография. Говорил, что на ней запечатлено истинное счастье. Хорошо там было. Я думаю съездить туда как-нибудь. Знаешь, даже в Альпах мне не так понравилось, как в Карлене, и это действительно был наш самый классный отдых. – Катрина усмехнулась. – Потом ты ее потерял, я помню, ты очень расстроился. Весь дом перерыл вверх дном, а, оказывается, забыл в магазине. Или специально выложил и вылетело из головы, кто знает. Пусть тут стоит, рядом с тобой.

Катрина придвинулась к тумбочке у изголовья кровати, на которой стояло фото того самого парня в черной рамке. Катрина попыталась поставить найденное на работе фото рядом, оперев о стену, но оно тут же соскользнуло и упало на пол.

– Что не так? – с удивленной улыбкой произнесла она. – Тогда знаешь, что сделаем? – она подняла фото и положила под подушку. – Раз так, значит, теперь эта фотография будет всегда со мной, как раньше была с тобой.

Катрина провела ладонями по лицу, после чего устремила пустой взгляд в пространство и словно выпала из реальности. В течение нескольких минут ни одна мышца не дрогнула на ее лице и для стороннего наблюдателя такая безжизненность на лице живого человека выглядела бы крайне жутко. Из этого состояния Катрину вырвал стук подпрыгивающей на кастрюле крышки.

– Черт, мой рис! – вскрикнула она и кинулась в кухню.

Поужинав, она налила себе второй бокал вина и вернулась в спальню.

– Не вкусно, – сказала она. – Не буду больше дурью страдать. Как взбредет что-то в голову. Девчонки из торгового центра зовут в бар, я отказываюсь – неохота. Мне в последнее время что-то скучно в подобных местах. Все эти разговоры, шутки и улыбки меня утомляют, и вместо расслабленности я начинаю чувствовать усталость. Не знаю, когда это началось, не помню, но затворнический образ жизни кажется мне более подходящим. По крайней мере, в настоящее время. Ты считаешь, что это неправильно, – она взглянула на фотографию и несколькими глотками выпила вино. – Лучше с книгой поваляться или фильм посмотреть.

Катрина откинулась на подушки, вино ударило ей в голову, по телу расползлась приятная усталость, а мысли немного затормозились.

– А лучше, просто ляжем спать, – сказала она спустя минуту. – Что-то я сегодня устала сильно, или вино разморило. Приму ванну и лягу спать.

Она вновь села на кровати и склонив голову, запустила руки в волосы.

– Да… – проговорила Катрина, – все неправильно. Все неправильно.

Спустя десять минут она лежала в горячей ванне и из глаз ее текли слезы. Катрина не рыдала, не всхлипывала и не вздрагивала. Слезы текли сами собой – это был беззвучный плач, к которому она уже привыкла и который не могла контролировать в минуты тишины и полного уединения. Он подкрадывался аккуратно и деликатно, отступая, когда Катрина нуждалась в концентрации или находилась в обществе, но безжалостно выходил наружу, как только чувствовал, что нет для этого преград. Никогда не было истерик или просто эмоциональных взрывов, был лишь этот беззвучный плач, который не нарушал тишины, и с которым выходили боль и тоска, накопившиеся за долгий одинокий день, чтобы на следующее утро вновь начать собираться по крупинкам. На протяжении двух лет со дня гибели мужа был лишь этот плач…

– Что я должна делать, подскажи мне как-нибудь, дай какой-то знак, я не знаю. Не знаю, что я должна делать и как должна жить дальше. Я в полной растерянности, за два года я не нашла ни намека на ответ, как я должна преодолеть эту боль. Я ведь знаю, что ты устал видеть меня в таком состоянии, что ты устал видеть мои слезы, устал видеть страдания, устал понимать, что твое отсутствие является прямым их следствием. Те, кто пережил подобное, говорят, что боль никогда и никуда не уйдет, что с ней просто нужно научиться жить, научиться прятать ее и обезболивать. И я знаю, что ты бы сказал то же самое, что ты искренне желаешь, чтобы я жила нормальной полноценной жизнью… но я не могу. Я не могу отпустить тебя, я не могу дать тебе отойти хоть на шаг, не могу представить, что ты сможешь уступить место чему-то другому. Господи, как же это эгоистично и мерзко, но я не могу. Я просто схожу с ума, просто… я просто очень хочу, чтобы ты был рядом, чтобы ты был со мной. Чтобы сейчас раздался твой голос «ты там еще не замерзла?», чтобы, когда я вышла, на тумбочке у кровати стояла чашка горячего чая, хочу заняться с тобой сексом и потом уснуть рядом с тобой. Господи, я просто до сих пор не принимаю, что этого уже никогда не случится, я действительно этого не принимаю. Может ли быть такое, милый? Может ли человек быть настолько обезумевшим? Дай мне какой-нибудь знак, я прошу тебя. Я ведь теряю себя, растворяюсь и чувствую, как жизнь проходит стороной, не воспаляя во мне никаких желаний и стремлений. Все безразлично и все не имеет значения. Я как будто четко понимаю, что все приходит и уходит, так зачем за что-то цепляться? Я читала, что этот страх рождает боль потери, что я подсознательно боюсь приобрести что-то новое из страха вновь это потерять. Но проблема в том, что, как мне кажется, я не испытываю никакого страха, я не боюсь, я просто не хочу. И знаю, что ты говоришь мне сейчас, что это неправильно, знаю, что ты сейчас киваешь головой, а из твоих глаз тоже текут слезы, когда ты слышишь эти слова. Я просто очень тебя люблю. Я люблю тебя больше этой жизни… вот и все. Кругом какая-то бесконечная суета и замкнутый круг. И счастье не купить в том мире, где даже искренняя улыбка стоит очень дорого и многим не по карману…

Проснулась Катрина не от звука будильника и не от ощущения рассвета. Она проснулась от чувства неприятного подергивания в области желудка и странного ощущения необъяснимой тревоги. Она лежала, не открывая глаз, и пыталась понять, что эту тревогу могло вызвать, вспоминала события предыдущего дня и составляла их цепочку, но никакого определенного ответа, оправдывающего чувство беспокойства, найти не могла. Попытки вновь уснуть оказались безуспешными.

Ни душ, ни чашка горячего кофе так и не сняли далекой тревоги в ее душе, более того, Катрина чувствовала, что эта тревога нарастает.

Выйдя на улицу раньше обычного, Катрина вновь ощутила такой любимый ею аромат осенней свежести и глубоко вдохнув, некоторое время держала этот воздух в легких, в надежде, что он растворится в ней и своей свежестью рассеет все страхи и беспокойства. По дороге на работу она пыталась отвлечься от назойливого чувства с помощью музыки и наушников, а открыв магазин, сразу принялась наводить порядки на витринах и под ними. Затем принялась протирать и без того блестящие картины и часы, статуэтки и посуду. Она рассчитывала, что активность сможет ее отвлечь, но не тут-то было – беспокойство не отпускало ее ни на минуту, и волнами накатывалось на ее нервы. Оно также выражалось в крайнем раздражении в обращении с покупателями, чего Катрина старалась себе не позволять. Но сегодня она не могла совладать с эмоциями и замечала, что в людях ее раздражает абсолютно все: от внешности до их вопросов, которые казались девушке бесконечно глупыми. Ближе к двум часам дня она уже подумывала, не выпить ли ей какой-нибудь успокоительной таблетки, которых она всячески избегала и сторонилась. Она чувствовала, что не может усидеть дольше двух минут, все мысли путаются и, ворвавшись в голову бессвязным вихрем, таким же вихрем ее покидают. Все валилось из рук, и она даже заметила легкую дрожь в кистях. Но больше всего Катрину пугало то, что она ничем не могла объяснить эту тревогу, и в то же время, это ощущение казалось ей невероятно знакомым и вполне логически объяснимым.

Катрина решила сходить выпить кофе в ближайшее кафе, и постаралась незаметно пройти мимо соседнего павильона, где ее приятельница Лина торговала дешевой одеждой, не стыдясь называть свой товар эксклюзивными вещами. Вообще Катрина не стремилась к подобному обществу, но Лина умела бесцеремонно игнорировать чужие желания. Также и в этот раз Лина настигла Катрину уже у входа в кафе, состроила обиженную гримасу, и упрекнула Катрину в том, что та не пригласила ее с собой. Катрина же в отличие от своей знакомой была девушкой тактичной и сказать, что хотела пообедать в одиночестве, не решилась. Лина была тридцатипятилетней женщиной с бегающими зелеными глазами, взгляд которых порой казался абсолютно несфокусированным, крашенными рыжими волосами, обладала пышными формами, и как многие знавшие ее люди между собой отмечали, формы эти компенсировали количество извилин в ее голове. То, что Лина неизменно тараторила, и что было трудно ее переслушать, Катрину обычно не смущало; сказать по правде, она просто не слушала, а воспринимала речи знакомой как звуковое сопровождение во время обеда, что не сильно отличалось от звучания радио или телевизора. Как признавалась себе Катрина, эта женщина на самом деле вызывала в ней то чувство умственного превосходства, которое, как и любому другому человеку, ей было приятно в себе поддерживать. Обычно не испытывая излишнего дискомфорта в ее обществе, сегодня Катрина, ввиду своего эмоционального состояния, была бы очень рада не видеть Лину, однако судьба распорядилась иначе.

– Два года мы не виделись и не общались. Помнишь его, такой невзрачный и незаметный был всегда. Оказывается, он открыл в Санторине какой-то бизнес, связанный с парфюмерией, и уже два года живет там, а сейчас приехал родителей навестить. Может и врет насчет бизнеса… но зачем ему врать? Тем более, мне. Короче, в сети нашел меня и написал, – тараторила Лина. – Написал, что я отлично выгляжу, что совсем за два года не изменилась, хаха, как думаешь, изменилась, хаха, или нет?

– Нет, – едва скрывая раздражение, коротко ответила Катрина.

– Хаха, не знаю даже… ну так вот, и пригласил меня на выходных встретиться где-нибудь, – тут Лина перешла на шепот и слегка наклонилась в сторону Катрины, а затем с нотой торжественности и, закатив глаза, добавила: – И я не знаю, что мне теперь делать, хаха.

Речь Лины практически всегда, чуть не ежесекундно сопровождалась гримасничаньем, закатыванием глаз и идиотским смешком, и сейчас, каждый раз слыша этот смешок, Катрина чувствовала, что кто-то словно дергает в ней туго натянутую струну. Последний же вопрос Катрина слышала уже раз в двадцатый, на который она, как обычно, ответила пожиманием плечами, и как обычно, услышала одно и то же продолжение.

– Я думаю, стоит сходить, хаха. Почему бы и нет? К тому же пару флаконов духов, я думаю, он не зажмет, а? Хаха.

– Не боишься, что муж когда-нибудь все узнает? – спросила Катрина, сделав усилие, чтобы поднять трясущейся рукой чашку с кофе. Лина это заметила, но не заострила внимания, а вновь наклонившись ближе, сказала тем же торжественным шепотом:

– А кто же ему скажет, хаха? – она резко откинулась на спинку стула. – Ты же не скажешь, а? Хаха.

Катрину передернуло от отвращения, которое она не смогла сдержать во взгляде, брошенном на собеседницу. Та, возможно, и заметила это выражение, но, опять же, пропустила мимо.

– А что такого, хаха? Это же просто чашка кофе. Хотя, может… – вновь наклон и торжественный шепот, – может и бокал вина, хаха. А может… – вновь резкий бросок тела на спинку стула, – может и не один, – и тут она дала волю заливистому хохоту.

Отсмеявшись и отпив зеленого чая из своей чашки, она продолжила, дернувшись всем телом:

– Я все-таки заставила его вчера установить этот заборчик. Этого идиота вообще тяжело заставить что-то делать, хаха, тем более делать хорошо. Это относится ко всему, что он должен делать, хаха. Так вот… у меня теперь аккуратный белый заборчик вокруг крыльца, прямо как в американских фильмах показывают, хаха.

– У многих такие заборы во всей стране, – прокомментировала сквозь зубы Катрина.

– Да, но мой лучше всех, – отчеканила Лина, и выражение ее лица приняло самодовольно бескомпромиссное выражение, от которого у Катрины чуть не свело судорогой лицо. – И пусть, хоть один ублюдок, будь то малолетний идиот или пьяный урод, пусть хоть пальцем попробуют его испортить, нарочно или случайно. Я возьму пистолет моего мужа – я знаю, где он лежит, – и пристрелю урода к хренам собачьим, я клянусь. Я имею право, – тут к ней вернулась ее привычная манера, – это ведь будет проникновение на частную собственность, хаха. Ты должна мне кое-что пообещать.

– Что? – Катрина напряглась.

– Завтра ты заедешь ко мне и посмотришь на мой забор, хаха.

– Даже не знаю, получится ли у меня, – Катрина повела головой, стараясь дать понять, что эта идея ей совсем не по нраву.

– А почему не получится? У тебя что, дела какие-то? Сидишь дома безвылазно, хаха, – Лина, говоря это, широко распахнула глаза и в данный момент действительно была похожа на идиотку.

Катрине же, после последних слов собеседницы, стоило немалого усилия сдержать себя и не швырнуть чашку горячего кофе в лицо, которое вызывало в ней сейчас безграничное отвращение.

– Мне пора, – сказала она, но Лина удержала ее за руку.

– Нет, не пущу, пока не пообещаешь приехать завтра и полюбоваться на мой заборчик.

– Лина, мне пора, отпусти… я подумаю, – Катрина еле сдерживалась, чтоб не перейти на грубость.

– Пообещай, пообещай… – заверещала Лина, состроив жалобную гримасу; левой рукой она удерживала Катрину, а открытой ладонью правой яростно забарабанила по столу, – пообещай, пообещай, пообещай…

С каждым «пообещай» кровь в висках Катрины пульсировала все сильней, и она чувствовала, что еще секунд пять и Лине будет точно не до заборчика.

– Черт, обещаю! – гневно крикнула Катрина, и любой другой человек абсолютно справедливо расценил бы такое обещание как «иди на хрен!», после чего развернулась и быстро пошла прочь. Любой другой, но не Лина, которая осталась сидеть со своим идиотским выражением лица и с распахнутыми глазами.

Когда Катрина вернулась в свой магазин ее трясло и колотило, как при лихорадке. Лицо горело, все внутри нее клокотало, и сердце было готово вырваться наружу. Она яростно бросила сумочку через витрину в сторону своего стола, но чувствуя, что этого недостаточно и не подчиняясь никакому самоконтролю, пробежала на склад, где схватила первую попавшуюся вазу и с размаху швырнула ее в стену. Грохот разбитого фарфора и звук падающих на пол осколков, немного отрезвил ее. Она стояла и тяжело дыша смотрела на то, что секунду назад было дорогой вазой и чувствовала, как состояние истерии постепенно отступает. Когда дыхание понемногу выровнялось, Катрина присела на стоявшую рядом коробку, обхватила голову руками и попыталась окончательно взять себя в руки. И вдруг она поняла. Поняла, с чем было связано ее сегодняшнее беспокойство. Это было предчувствие. Обострение интуиции, предупреждавшее ее о том, что вот-вот что-то произойдет. И отнюдь не хорошее.

Понимала Катрина это, потому что вспомнила. Вспомнила, когда и при каких обстоятельствах она уже испытывала подобное состояние, вспомнила, будто это произошло вчера. Она вспомнила день накануне гибели ее мужа. Вспомнила эту необъяснимую тревогу и панику, которая ничем не снималась и не выходила из сознания на протяжении всего того дня. Дождливого дня, в который Пьер уехал в Санторин и должен был вернуться к вечеру. Она вновь вспомнила его звонок, и как он сказал, что задержится и будет примерно к полуночи. Вновь вспомнила час ночи, и два часа ночи, и голос автоответчика на его мобильном. Вновь вспомнила голос офицера в половине третьего ночи, который прозвучал как взрыв тысячи бомб, сообщая роковое известие. Вновь вспомнила скользкую дорогу и ливень, и огни сирен на пятнадцатом километре трассы Санлайт – Санторин. Вспомнила серебристый «фольксваген», капот которого был смят в гармошку от удара о столб линии электропередач, а лобовое стекло было выбито телом водителя. Вновь вспомнила крики, душераздирающие крики, стоявшие сплошной стеной звука, а она даже не понимала, что кричит она сама…

Все это Катрина вспоминала сотни раз, вспоминала изо дня в день, переживала те события снова и снова, но сейчас вспомнила именно то назойливое и угнетающее чувство тревоги, сопровождавшее ее весь день накануне. До сегодняшнего дня с ней больше не случалось ничего подобного, и никогда прежде в ее памяти не восставали чувства, которые она испытывала перед трагедией, уступая место тому, что она чувствовала непосредственно после того, как узнала о гибели мужа. Но сейчас, со стопроцентной ясностью она понимала, что это абсолютно та же необъяснимая и неконтролируемая тревога. Но странно, что при этом Катрина не испытывала осознанного страха от предчувствия опасности. Сидя на коробке и обхватив голову руками, она удивлялась отсутствию этого страха и думала о том, что неужели подсознательно она готова к чему бы то ни было в жизни, неужели не пугала ее возможность нового потрясения? Но дело было не в этом. Где-то далеко внутри она слышала голос своего рассудка, который указывал ей на одно странное обстоятельство. Указывал на то, что на самом деле Катрине уже известно, что с ней произойдет, что она знает о том, что ее ждет в ближайшем будущем – и это уже был не голос интуиции. Это был голос разума, который просил Катрину подумать еще совсем немного. Катрина встала, чтобы заварить себе чай, в надежде на то, что он поможет ей успокоиться, но тут же села обратно. Тот же голос вдруг зазвучал как бы ближе, подавая четкие и осмысленные команды. «Нет, нет… – она будто слышала эти слова, – нет, погоди. Сядь и подумай, пожалуйста, подумай, ответ совсем близко. Ты должна найти ответ сейчас, иначе потом может быть поздно. Катрина, милая, пожалуйста, подумай, спаси себя, спаси себя…»

И она подчинилась. Следуя голосу разума, она старалась найти в себе ключ к разгадке, блуждала по лабиринтам мыслей и пыталась зацепиться за нить, которая вывела бы ее к ответу. Катрина напрягала ум и просила его проявить все свои лучшие качества, и вдруг она ясно почувствовала, что разгадка совсем рядом, что она витает в воздухе, что стоит только протянуть руку и поймать ее. И когда Катрина была уже в одной мысли от цели, раздался звонок дверного колокольчика – в павильон кто-то вошел.

От неожиданности Катрина вздрогнула и машинально встала. И в тот же момент безвозвратно потеряла нить своих размышлений. И если бы сейчас ее спросили, о чем она думала пять секунд назад, она бы ни за что не вспомнила, как бы ни напрягала собственную память. На секунду Катрина даже задумалась о том, зачем же она зашла на склад и осмотрелась по сторонам в поисках цели. Задержав взгляд на осколках разбитой вазы, она пожала плечами, выдохнула и вошла в павильон.