Ещё слышны их крики

И тут судьба преподнесла парню подарок, которого он вовсе не желал, и к которому был совершенно не готов, хоть и не признавал этого. За спиной его раздался вдруг этот знакомый тихий голос с ровной интонацией.

– Свен, ты что здесь делаешь?

Парень похолодел от ужаса. Вместо того чтобы вздрогнуть от неожиданности, он медленно повернулся, представив ее взгляду свое бледное лицо, как застигнутый врасплох преступник. Долгую секунду он не мог вернуть себе дар речи, полностью деморализованный таким поворотом событий, и душераздирающим беззвучным криком приказывал взять себя в руки.

– О, привет, Кристина, – наконец выдавил он и улыбнулся вымученной гримасой.

– Привет, – сказала девушка и, улыбнувшись, спросила с шутливой интонацией: – Следишь за мной?

«О Господи! За что?» – прокричал Свен и не смог совладать с желанием оглянуться по сторонам и нервно шаркнуть ногой.

– Нет, что ты… просто… жду кого-нибудь с сигаретой, – нашелся Свен. – Свои закончились.

Кристина непонимающе прищурилась, огонь в глазах на секунду запылал со всей яркостью, словно слова парня были дровами, которые он бросил в ее взгляд, и кивнула в сторону магазина.

– У тебя денег нет?

– Да брось, – поморщился Свен, – есть, конечно. Просто сигареты моей марки там закончились.

– То есть ты намереваешься спрашивать сигареты у прохожих до тех пор, пока кто-либо из них не угостит тебя сигаретой той марки, которую ты предпочитаешь?

«Заткнись, сука» – простонал Свен, терзаемый гармоничной интонацией ее голоса, в котором никогда не слышал недостатка или переизбытка эмоций.

– Именно так, – ответил он после глупой усмешки, и сразу пожалел о контрастном раздражении в своем голосе, которое не укрылось от девушки, наградившей его едва уловимой улыбкой скрытого торжества. – Сама что здесь делаешь? – спросил он мягче.

– Ты какой-то бледный, – ответила Кристина. – С тобой все в порядке?

– Да, вполне, – быстро ответил Свен и посмотрел поверх ее головы. – Ладно, я пойду, – он дернулся с места желая прекратить эту пытку, при этом прекрасно понимая глупость поспешного бегства.

– Стой, ты чего? – Кристина легонько схватила его за рукав рубашки. – Что с тобой? Ты сам на себя не похож.

Тронутый таким участием, Свен остановился и глубоко вздохнул.

– Да… я немного разобран, – ответил он.

Кристина пристально посмотрела ему в глаза, и кивнула.

– Слушай, я в парикмахерскую иду, тут буквально десять минут. Проводишь меня?

Польщенный таким незавуалированным проявлением расположения, Свен был не в силах отказать, хоть и чувствовал себя ненадежно в обществе Кристины за пределами ее лавки, да еще и на фоне своего нынешнего эмоционального состояния. Тем не менее, уже сейчас ему стало несколько лучше, поскольку панический приступ отступил, и на его место пришло ощущение внутреннего тепла. Тепла, в котором Свен так нуждался, и которое не очень жаловал, как наркоман, нуждающийся в дозе героина, и ненавидящий героин всей душой. Тепла, которое грело на фоне волнения от незапланированной ситуации. Ретироваться, может быть, и было правильным выходом, но и без того страдающее самолюбие уже не могло позволить Свену упасть так низко.

– Да, конечно, – ответил парень и побрел рядом с девушкой, всем своим видом демонстрируя свою «разобранность», что ему казалось оправданным способом скрыть свое волнение.

Минуту они шли молча.

– Ты не заболел? – наконец спросила девушка.

– Да ну, – устало отмахнулся Свен.

– Я тебя уже видела таким, – как бы осторожно сказала Кристина.

– Когда? – напрягся Свен. – В вечер нашего знакомства?

– Нет, вовсе нет. Тем вечером ты был как не от мира сего. А сейчас тебе просто больно, как и в тот день, несколько недель назад, когда ты поссорился с отцом.

– Может быть, – с облегчением сказал Свен, вспомнив, как уже жаловался девушке на отца-алкоголика и его постоянные завышенные требования к сыну. На самом деле то, что Свен называл завышенными требованиями со стороны Гарольда Оффера, на деле было обычными насмешками.

– То же самое? – спросила Кристина.

– В смысле?

– Ты вновь расстроен из-за отца?

– Может быть, – повторил Свен, чувствуя, что все не так плохо, если хорошо играть роль.

– Мне жаль.

– Мне тоже, – ответил парень и замолчал в надежде на новый вопрос, но продолжил, поскольку Кристина молчала: – В такие моменты мне кажется, что я его ненавижу. Что если он умрет, то в моей душе ничего не дрогнет. От таких мыслей становится еще хуже, на самом деле. Просто исчезнуть хочется.

– Как это? – Кристина подняла на него немного испуганный взгляд.

– Да вот так! – воскликнул Свен, довольный своей удачной фразой, из которой становилось ясно, что в своем великодушии он желает, чтобы исчез вовсе не отец. – Просто проснуться другим человеком. Просто оставить его в покое. Забыть о нем, о потерянной ферме, обо всем. Проснуться с чистым разумом, и начать новую жизнь. По-другому я не смогу уйти из его жизни, понимаешь? А ему так будет проще. Да и мне тоже.

– Тебе бы напиться.

– Шутишь? Благодаря его слабости я смотреть не могу на алкоголь. Сразу выворачивает. Я своими глазами увидел, что эта мерзость способна сделать из человека. Нет, это не выход.

– Жаль, – разочарованно протянула девушка.

– Что жаль?

– Хотела угостить тебя отличным вином.

– Когда? – обескуражено спросил парень.

– Завтра.

– Завтра?

Кристина с улыбкой посмотрела в его удивленное лицо и остановилась.

– У меня завтра небольшой личный праздник. Я была бы рада, если бы ты заскочил в магазин часов в восемь вечера и немного поболтал со мной.

Такое приглашение буквально вознесло Свена на седьмое небо и одновременно вселило еще большую неуверенность. Он тут же укорил себя за столь суровый приговор алкоголю, без которого эта неуверенность могла его завтра без труда победить.

– Я с удовольствием, – ответил он, хотя хотел сказать «я постараюсь».

– Отлично. Ну, мне пора, – она указала рукой в сторону парикмахерской.

И пропитанный насквозь этой омерзительной неуверенностью, наряду с омерзительным эгоизмом ложного триумфа, он смотрел в ее огненные глаза, смотрел в ее красивое округлое лицо с высокими скулами и пухлыми губами, смотрел на вьющиеся локоны ее темно-каштановых волос, на широкую грудь, выдававшуюся через обтягивающую легкую куртку синего цвета. Смотрел и сходил с ума, в самом плохом смысле этих слов.

– Ты хочешь подстричься? – спросил он.

– Только подровнять, – ответила девушка уже на ходу.

И пропитанный насквозь этой омерзительной неуверенностью наряду с омерзительным эгоизмом ложного триумфа он смотрел ей вслед, смотрел на ее легкую грациозную походку, на ее стройные ноги в черных джинсах и невысоких сапожках, на широкие, но отнюдь не отягченные лишним весом, бедра. Смотрел и был не способен сходить с ума в самом хорошем смысле этих слов.

И вновь, как удар плетью, ему вспомнилась вчерашняя сцена с отцом.

«Ты мне просто омерзителен, – рычал он, облаченный в грязную майку и вытянутые на коленях штаны. – Ты жрешь из рук этого выродка, а потом приходишь сюда и строишь из себя моего сына? Ты просто продажная тварь. Продажная тварь, как твоя мамаша, – и он приложился к полупустой бутылке вина. – Ты не Оффер. Ты Простак. Ты – Жак Простак, – повторил он одно из самых оскорбительных прозвищ, которым называл Свена с самого детства. – Жак Простак. Жак, который забьется в угол и будет трястись над своей продажной шкурой, начнись новая Жакерия. Ты не мой сын. Ты просто ничтожество».

Глава III. День девятый

2 апреля 2017

– Вот уж наградил Господь! Ты посмотри на себя, алкоголик! Ты же на животное похож. В тебе уже ничего человеческого не осталось. Да куда же я смотрела?! Куда я смотрела? Кто мне теперь ответит? Лучше бы небо меня прибрало! Как можно было не понять, что это конченый алкаш, который за бутылку мать родную продаст! Не знаю, конечно, как мать, но жену точно продаст. И продал! Променял жену на водку! Три месяца! Свинья, где ты был три месяца?! О, лучше бы меня прибрало небо! Три месяца пьянствовать! А кто могилы будет копать, свинья? Ты о людях подумал? Люди при смерти должны были сами волочиться на кладбище и копать себе могилу. Тебе не стыдно, пьянь беспросветная? Да что я говорю, какой стыд? Люди уже приползали под двери и спрашивали, где Жак, могила нужна, на днях преставлюсь. А я, красная от стыда, выдумывала всяческие небылицы про тебя, про алкоголика! О, Жак заболел, Жак в командировке, Жак на главном кладбище. А эта тварь пьянствовала три месяца с этим скотом Гильотиной! С таким же оборванцем и ничтожеством, как и сам.

Девушка, с виду моего возраста, не замолкала ни на секунду. Резкими шагами она мерила комнату, а во время самых эмоциональных реплик, останавливалась передо мной и заглядывала прямо мне в лицо. Она заламывала руки, хваталась за пышные русые волосы, мелкими кудрями обрамлявшие ее круглое красное лицо, запахивала совсем изношенный халат, который все норовил распахнуться, и производила гнетущее впечатление гневного отчаяния. Если бы все ее странные и совершенно непонятные речи не были направлены в мою сторону, я бы, наверное, испытал искреннюю жалость в отношении ее судьбы – настолько искренним (и, конечно, уже давно ставшее привычным) было ее скорбное возмущение своим нерадивым мужем. Однако же, я прекрасно понимал, что особа эта называет своим мужем именно меня! Меня – Жака Простака! И такой поворот событий приводил мой горячечный разум в полное недоумение. Голос ее звучал визгливо и практически монотонно, что приводило мои расшатанные нервы в состояние, близкое к срыву. Мне казалось, что если эти визги продлятся еще хоть минуту, я не выдержу, и сам начну кричать – бессвязно, что есть сил – только бы заглушить этот мучительный звуковой фон. Однако же, я слушал ее оскорбительные речи уже не менее пяти минут и продолжал терпеть, во многом благодаря самому содержанию этих речей. Состояние мое ухудшалось просто убийственным похмельем – меня колотило от озноба, в пересохшем рту стоял отвратительный гнилостный привкус, голова раскалывалась от тяжелой пульсирующей боли. В комнате же царил концентрированный запах перегара, как после многодневного запоя. Я никак не мог понять, как один стакан водки мог сотворить со мной такое превращение. Я мечтал о стакане воды, но никак не мог зацепиться хоть за секунду тишины, чтобы озвучить свою мечту в форме просьбы, а потому, продолжал сидеть на кровати и изнемогать от целого набора страданий, столь внезапно обрушившихся на меня.

– Тварь, просто тварь! – продолжала… моя жена? – Ты уже не человек, понимаешь? На тебя смотреть противно, алкоголик! Сколько ты уже не мылся, а? Все эти три месяца, которые провел в обнимку с бутылкой? О, Господи, за что же мне это наказание?! Хоть бы меня небеса прибрали! Семья живет впроголодь, за три месяца ни одной могилы не выкопано. Люди приползали, я краснела перед ними; они уже одной ногой в могиле, и сами себе еще могилы копали. Ничтожество! Просто пьяное конченое ничтожество. А ведь твой собутыльник уже приходил сегодня, мерзость эта уже приходила! – я содрогнулся от мысли, что Гильотина был здесь. – Нашел себе друга! Нашел друга, да?! Его трясет всего от пьянства с головы до ног! Ты какого хрена выбил стекло в его квартире?! Да если бы я знала, что ты уже сутки тут отсыхаешь, я бы сдала тебя ему с потрохами, чтобы он из тебя всю дурь выбил! Отцу скажи спасибо, что прикрывал тебя.

– Такой же алкоголик как ты! – услышал я сверху еще один женский голос, не менее визгливый и пронзительный, принадлежавший… моей теще?

Сутки! Меня затрясло так, что даже моя мучительница заметила это и на секунду осеклась. Сутки! Георг не пришел, а это означало, что Гильотина уже добрался до него. И Гильотина был здесь! Он знал, где я! Вся эта истерика, которую разыгрывала передо мной незнакомая девушка, еще не успела перебить во мне впечатления предыдущей ночи, а потому я с ужасом понял, что теряю в этом доме драгоценные минуты, подвергаю опасности свою жизнь и жизнь этих людей, кем бы они ни являлись.

– Посмотрите! Колотит! – завопила девушка и вцепилась в свои волосы. – Воды! Отец, неси воду! Мама, на помощь! Он сейчас умрет, его колотит от пьянства! Лучше бы меня небо прибрало! А ведь могила еще не выкопана. Мама! Отец! Помогите!

Через секунду в подвальную комнату буквально ввалилась мать – точная копия дочери, с разницей в двадцать лет, даже халаты у них были очень похожими, – и рухнув передо мной на колени, принялась осенять себя крестами и взывать ко всем святым, умоляя сохранить мне жизнь. Через несколько секунд появился и Бездарщина с тазом воды, которую он, разумеется, не донес до моей кровати, потому что поскользнулся на последней перекладине деревянной лестницы, и столь желанная вода оказалась на полу.

– Ах ты, скотина пьяная! – заверещала его жена, оборвав свои молитвы. – Тоже нажрался с утра пораньше?! О, Господи, за что?! Ладно, что я несу этот крест, но за что мою несчастную дочь ты наказываешь столь жестоко?! Мало нам было одного алкоголика, ты нам второго послал!

С виноватым и оробевшим видом Бездарщина поспешно схватил таз и помчался в обратном направлении, а мать с дочерью не унимались в попытках перекричать друг друга, и перемежали свои молитвы о моей жизни с оскорблениями в мой же адрес, и в адрес Бездарщины. Я же с ужасом понимал, что не могу не то, чтобы отправиться в ресторан «Жарят черти», где меня должен встретить друг Георга, а не могу даже встать с этой кровати, на которой замер в полусидящем положении, опершись на локти. Мне было настолько паршиво, что я чувствовал – стоит принять вертикальное положение, и я просто рухну на пол без сознания.

Тем временем, Бездарщина принес второй таз с водой, который его жена поспешила выхватить у него, чему – надо сказать – я порадовался. Как только таз с водой был поставлен прямо на кровать рядом со мной, я нагнулся и начал жадно пить, чувствуя, как вода продирает застоявшийся в горле колючий барьер. Напившись, я заткнул уши и окунул голову в воду, тем самым хоть на несколько секунд заглушив несмолкаемый аккомпанемент проклятий и молитв. После этой процедуры, к своему величайшему изумлению, я сразу же почувствовал себя намного лучше; да что там – несравнимо лучше. Примерно так, как чувствует себя предавшийся обильному возлиянию человек, только к вечеру следующего дня, пережив накануне все ужасы последствия веселья. Столь волшебный прилив сил (правда, еще далекий от оптимального), помог мне немного взять себя в руки и попытаться выяснить, что же здесь происходит. Я встряхнул мокрой головой и сел – спустив ноги на пол, выпрямив спину и расправив затекшие плечи. Девушка, которая называлась моей женой, в очередной раз кричала небесам, чтобы они ее прибрали, а ее мать обвиняла своего мужа в моем развращении алкоголем, когда я поднял вверх руки и резко воскликнул:

– Тихо!

К моему великому удивлению в комнате сразу же воцарилась тишина, и три пары глаз, уставившихся на меня, засветились вдруг любовью, нежностью и даже чем-то вроде восхищения, если я правильно расценил выражения этих взглядов.

– О, Жак, – подобострастно прошептала дочь.

– Кормилец наш ненаглядный, – вторил ей шепот матери. – Вернулся наш кормилец.

– Хвала небесам, теперь заживем, – сказал отец и на глаза его навернулись слезы.

Я обвел властным взглядом (ибо почувствовал, что имею право на такой взгляд) всю эту странную компанию и сказал:

– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

Моя новоявленная жена с раболепным видом села рядом со мной и прильнула к моему плечу.

– Ничего, дорогой, ничего не произошло. Ты был немного болен, но теперь все будет хорошо. Ты будешь закапывать людей, и мы вновь заживем тихой и спокойной жизнью. Правда?

– Так, постойте, – сказал я и резко встал. – Я ума не приложу, что все это значит, однако же, могу вас уверить, что пока я буду оставаться в вашем доме, всем вам будет угрожать смертельная опасность.

Все три члена семейства многозначительно переглянулись, и на несколько секунд в комнате повисло смущенное молчание, которое первой прервала мать, вызвавшись вдруг накрыть на стол по поводу моего возвращения. Бездарщина изъявил желание помочь ей, и таким образом, я остался наедине с молодой женщиной. Она продолжала сидеть на кровати, после того как я вскочил, сбросив ее голову со своего плеча, и сложив руки на коленях, взирала на меня с робкой нежностью. Внешность ее нельзя было назвать ни привлекательной, ни отталкивающей, однако же, темперамент ее отлично компенсировал эту неопределенность, и в данный момент ее кроткий вид взывал к моим нежным чувствам столь же настойчиво, как ранее ее визги взывали к моему нетерпению.

– Поймите, – обратился я к ней полушепотом, стараясь быть как можно мягче, – скорее всего, произошла какая-то сложная и труднообъяснимая ошибка. Я никак не могу быть вашим мужем.

– Жак, – отвечала она, – неужели ты совсем меня не помнишь? Это ведь я, Левый Сапог, твоя жена.

Я нетерпеливо поморщился и в попытке принять более убедительный вид, ответил:

– Мне стерли память, понимаете? Я великий ученый, который создал ужасающий препарат, способный превратить память человека в чистый лист.

Вид мой, видимо, оказался не столько убедительным, сколько заговорщицким, и девушка теперь смотрела на меня, как на сумасшедшего. Затем покачала головой, и вовсе спрятала лицо в ладонях.

– О, Господи, – всхлипнула она, – началось. Каждый раз одно и то же.

– Человек, который поручил меня заботам вашего отца уже мертв, поймите же… как вас там зовут? Сапог?

– Левый Сапог, – протянула она со слезой в голосе.

– Вы сказали, что Гильотина уже был здесь. Что он говорил вам? Вы даже не представляете, кто этот человек. Вам следует держаться от него подальше.

– Он просил денег за выбитое стекло, – тут она заплакала. – Говорил, что ты выбил у него в квартире стекло. А где я возьму ему деньги, если их нет? Нет могил – нет и денег. Ты хоть представляешь, как мы жили в течение этих трех месяцев, Жак? Мы голодали! Мы реально голодали!

– Мне очень жаль это слышать, но повторю: это какая-то ошибка. Я не могу быть виной ваших несчастий. Я работал на спецслужбы, а в течение последних трех месяцев на мне проводили опыты, – я сделал короткую паузу, поскольку Левый Сапог начала плакать еще сильнее, и добавил: – В любом случае, мне нужно идти.

Последние мои слова произвели на нее эффект взорвавшейся бомбы.

– Мама! – завопила она так, что у меня зазвенело в ушах. – Мама! Он снова хочет идти пьянствовать! Мама, что же делать?! – она вскочила, запахнула халат, вцепилась руками в волосы, и, сделав по комнате круг почета, бросилась вверх по лестнице, сотрясая пространство пронзительными воплями: – Пусть меня небо уже приберет, мама! Он опять за свое! Не успел протрезветь, и снова в бой!

– Я тебе говорила, скотина старая! – услышал я соответствующие вопли матери, адресованные ее мужу. – Говорила?! Говорила, что ты доведешь парня до алкоголизма?! Вот, любуйся своей работой! О, Господи, помоги этому несчастному могильщику обрести покой в душе! Избавь его от порока! О, небеса, не дайте мне на старость лет остаться без куска хлеба!

– Мама, встань с колен! – кричала дочь. – Сейчас не время валяться по полу! Он хочет уйти, понимаешь?! Он хочет бросить нас в голоде и холоде!

Два чувства, уже знакомых мне, вновь ярко дали о себе знать в тот момент, когда я поднимал старый плащ, который мне ранее одолжил Бездарщина. Во-первых, странное чувство того, что и моя воля, и моя логика умеют отделяться от меня; они, вроде бы, и подчинялись мне, но только тогда, когда им это было выгодно, и в любой момент могли взбунтоваться и перейти на сторону моего оппонента и начать склонять меня же в его сторону. Во-вторых, вновь я испытал острое и колючее, но совсем мимолетное ощущение, что все происходящее словно высосано из пальца; все, что меня окружало, вновь показалось мне игрушечным, хрупким и ненадежным.

Тем не менее, мне вдруг стало очень стыдно. Эта странная семья (в первую очередь, ее женская часть) все-таки сумела заставить меня чувствовать вину и самое главное! Главное, и по-настоящему страшное. Я признал себя мужем этой девушки. Алкоголиком и могильщиком! Признал в один момент, потому что так было нужно! Не мне, а им. Лишь на одну секунду в моей голове пронеслось подозрение, что люди эти подставные, еще одна часть эксперимента, просто приставленные ко мне актеры; в пользу этой теории говорило их знакомство с Гильотиной, а против нее свидетельствовало доверие Георга. В любом случае, теория эта, каковой бы она ни являлась, была отброшена мной, как абсурдная и даже смешная. При этом я не сомневался в том, что я ученый, что Гильотина уже убил Георга, и сейчас охотится за моей головой. С того момента я стал жить как бы одновременно в двух реальностях, не противясь ни одной из них. В одной реальности я был ученым, на котором последние три месяца тестировали разработанный им же препарат; в другой реальности я был могильщиком, который три последних месяца провел в запое. В одной реальности Гильотина был моим палачом, в другой реальности Гильотина был моим собутыльником.

Итак, я накинул плащ и поспешил подняться в гостиную, наполненную разжигавшими аппетит ароматами и содрогавшуюся от криков двух женщин. Увидев стол, сервированный всевозможными яствами в честь моего возвращения, я очень засомневался в правдивости трехмесячного голода, которому я якобы подверг обитателей этого дома.

– Смотри, мама! Он уходит! Мы ему последний кусок отдаем, а он вновь уходит! – визжала моя жена, под последним куском подразумевая жареного гуся, различные паштеты и закуски, копченую рыбу и салат из омаров.

– Так, тишина! Я еще никуда не ушел, – воскликнул я.

И вновь мой властный возглас заставил женщин замолчать и принять подобострастный вид. Моя теща и вовсе, поднявшись с колен, впервые на моих глазах проявила нежность в отношении супруга, заключавшуюся в крепком рукопожатии.

– Для начала, – продолжил я, – раз уж, как вы настаиваете, я живу в этом доме, я хотел бы увидеть свою одежду.

Левый Сапог схватила меня за руку и потащила в направлении одной из четырех дверей гостиной (пятая дверь находилась в самом дальнем углу и вела в мою ночную обитель), за которой, как оказалось, находилась наша с ней спальня. Трудно описать мое удивление, когда взору моему предстали ковры с доходившим до щиколоток ворсом, классическая мебель из красного и эбенового дерева, украшавшая декоративные элементы обстановки позолота, широкая кровать с высоким фигурным изголовьем, а над ней, конечно же, фотография в рамке, на которой были запечатлены я и Левый Сапог в свадебном платье. Вся эта роскошь слишком ярко контрастировала со скромностью гостиной и, тем более, с халатами моей жены и тещи, и я сразу догадался, что она не предназначена для чужих глаз; в пользу этой догадки говорили и плотно задернутые шторы, отчего в спальне царил приятный полумрак. Моя жена, тем временем, распахнула дверцу массивного шкафа, и вытащила оттуда чистое белье, джинсы, красный свитер и легкую черную куртку. Вся эта одежда, разумеется, была мне впору.

– О, Жак, как же я счастлива, когда ты рядом, – с придыханием сказала девушка, и прижалась к моей груди.

Я заметил, что мое отвратительное имя вызывает у меня еще большее отвращение, когда оно произносится ласковым голосом. Тем не менее, я нашел в себе силы, чтобы легонько погладить жену по спине. Видимо, вышло это довольно стесненно, потому что Левый Сапог поспешила схватить приготовленную одежду, и вновь потащила меня за руку, и через гостиную ввела в другое помещение, которое оказалось ванной комнатой. Здесь я еще раз удивился нашей нищете, обнаружив белоснежный фаянс, позолоту на рамах зеркал, стены и пол, отделанные, как я мог судить, плиткой из настоящего мрамора. Из наполненной ванны поднимался пар и запах ароматических добавок.

– Если хочешь, я останусь здесь, с тобой, – прошептала моя жена, и провела рукой по моему правому плечу.

Большого труда мне стоило подавить первое намерение отпрянуть в сторону. Левый Сапог не вызывала у меня отторжения, но и страсти к ней я не чувствовал (во всяком случае, в тот момент).

– Нет, не стоит, – как можно мягче ответил я.

Мне показалось, что моя реакция немного оскорбила ее, и повесив мою одежду на вешалку, она быстро вышла в гостиную.

Чувство голода не позволило мне вдоволь насладиться ванной, и наскоро помывшись и надев чистую одежду, я поспешил к столу, где вся семья торжественно ожидала моего возвращения.

– Почему внутренние помещения так разительно отличаются своей роскошью от крестьянского быта гостиной? – удивленно спросил я.

В глазах моей тещи сверкнул страх, и она сразу же набросилась с обвинениями на своего мужа, который сидел справа от нее, неловко поджавшись.

– Я говорила! – завопила она. – Я говорила?! К чему эти излишества?! А ты что?!! Глаза только заливал!

– Правый Сапог, но ведь ты же сама просила, – виновато отвечал Бездарщина.

– Я просила?!

– Да замолчите вы уже! – прикрикнул я, снова вызвав тишину.

– Милый, – прошептала Левый Сапог, – если хочешь, мы все переделаем…

– Что у вас за имена? – спрашивал я садясь за стол и морщась в непонимании. – Что за Сапоги? Что это значит?

Все трое недоуменно переглянулись.

– Все в порядке, он просто еще не совсем оправился, – ласково объяснила Левый Сапог, погладив меня по руке. – Вспомните, как в прошлый раз он не мог понять, что такое часы, минуты и секунды. Ничего страшного, все будет хорошо…

Я только покачал головой, предчувствуя, что с их именами как раз все в порядке, в отличие от моей новой (или старой – я уже совершенно ничего не понимал) жизни. К завтраку, который больше походил на обед, приступили в тишине. Я с удовольствием ел, и заметил, что стоило мне только бросить взгляд на одно из блюд, как тут же кто-либо из троих моих родственников спешил мне услужить. Скажу откровенно, такое положение вещей мне льстило. Тут я почувствовал, что с удовольствием бы выпил пару рюмок какого-либо крепкого напитка, чтобы окончательно разогнать уже едва заметные признаки похмелья. Думая, что власть моя в этом доме позволяет мне рассчитывать на удовлетворение этого желания, я его озвучил.

Синхронно на пол полетели две вилки и два ножа, брошенные руками матери и дочери, и вновь поднялся неистовый вопль.

– Мама! Ты слышала?! Этот гребаный алкаш снова хочет напиться!

– Что ты сделал с парнем, старый черт?! Во что ты превратил человека?!

– Лучше бы меня небо прибрало!

– Развратил парня! Лицом в порок окунул!

– Господи, где были мои глаза?! О, моя сломанная жизнь!

– О, ради всего святого, Господи, исцели нашего кормильца! Уничтожил его старый пропащий алкоголик!

До меня быстро дошло, что на вопросе алкоголя в этом доме лучше не останавливаться для своего же блага. К тому же куда большую важность для меня сейчас представлял другой вопрос: как мне выбраться из этого дома и попасть в ресторан «Жарят черти». Просто встать и уйти я уже не мог, потому что чувствовал стыд перед своей семьей. Итак, в очередной раз прикрикнув на разошедшихся женщин, и заставив их замолчать, я спросил у Бездарщины, что он знает о человеке, который вчера привез меня домой, и что он знает о Гильотине. По нерешительному выражению, которое приняло его лицо, я понял, что известно ему достаточно, но начать рассказывать он либо стесняется, либо боится. Сапоги в это время вернулись к трапезе и сосредоточенно ковыряли в своих тарелках, словно разговор их больше не касался.

– Что, черт возьми, не так?! Я дождусь ответов на свои вопросы?! – гневно воскликнул я.

– Не кипятись, сынок, – в конце концов заговорил Бездарщина. – Просто дело приняло опасный поворот, понимаешь? С тех пор, как ты попал под влияние Гильотины и начал проводить дни и ночи в его порочном обществе, предаваясь безудержному пьянству, прошло три месяца. Три долгих месяца. А неделю назад мы получили письмо с подписью самого короля с предупреждением, что если в течение десяти дней ты не вернешься к своим прямым обязанностям, то будешь отправлен в отставку. Разумеется, это было бы для нас катастрофой. Тогда, собственно, я и догадался обратиться за помощью к своему старому другу – агенту Моргу. В течение трех дней он разыскивал тебя по всему городу и наконец нашел в квартире палача, совершенно невменяемого и настроенного крайне недружелюбно. Собственно, Гильотина уже и сам был рад от тебя избавиться, но ты был уже настолько плох, что он просто не решался выставить тебя на улицу. А потому, они с Георгом придумали разыграть небольшой спектакль. Для убедительности, Георг даже сделал тебе поддельный пропуск. Ну, а так как ранее – во времена предыдущих запоев – ты уже был замечен в связях с инопланетянами и в секретной переписке с франкистской Испанией, то новый миф о твоем секретном предназначении выглядел работоспособным. Таковым он и оказался.

Закончив говорить, Бездарщина виновато улыбнулся и по примеру женщин устремил взгляд в свою тарелку. Выслушав его речь как бред сумасшедшего, я лишь снисходительно улыбнулся и покачал головой.

– Какой еще король, будь я проклят?! Что это за сказки?

– Пока ты бухал, милый, в Сантории восстановили монархию. Ныне глава государства – король Гарольд I Огненный, – объяснила моя жена.

– Как это? – я был немало ошеломлен такой новостью, и не допускал мысли, что такими вещами принято шутить. – На каком основании? Кто его короновал?

– Мы сами провозгласили Санторию королевством, и сами короновали нашего монарха. Так лучше для страны… тем более, после того как на Санторию начали оказывать давление в связи с изобретением мощного медицинского препарата, способного излечивать от всех болезней, – отвечал Бездарщина. – В общем, этот самый Гарольд, ранее занимавший незначительный пост на задворках правительства, спонсировал исследования, и в благодарность его избрали законным монархом. Оно и к лучшему, потому что стране нужна сильная рука.

– О Господи, – прошептал я и потер виски, вновь чувствуя зарождающийся ураган в голове. – И что это за препарат?

– Не знаю, – ответил мужчина.

– Я слыхала, – заговорила его жена, – что смертельно больной человек после терапии этим препаратом излечивается в девяноста восьми процентах случаев. Есть один побочный эффект – он полностью стирает память, но это даже к лучшему. Излечившийся человек, избежавший неминуемой кончины, просто начинает жизнь с чистого листа.

Когда я услышал это пояснение, огненный вихрь в моей голове вновь уже был готов свалить меня с ног, вновь я понял, что нахожусь вплотную перед чертой, за которой меня ждет чистое безумие. Стоит заметить, что, несмотря на все со мной происходящее, к тому моменту я был вовсе не склонен считать себя безумцем. Скорее, люди, с которыми мне приходилось иметь дело, вызывали у меня серьезные подозрения относительно их адекватности. Как настоящий психопат, я видел себя единственным нормальным человеком в мире, который погряз в общем сумасшествии.