Камень, расколотый надвое.
Потекли мгновения – тенями в углах, затихающим собачьим брехом за окнами, яркостью звезд в зените… Шевельнулись складки плаща – и одно короткое движение руки архимага остановило рерию. Мелкие белые зубы впились в нижнюю губу – до синевы: не мешай.
Казалось, прошла вечность, прежде чем в комнате возникло первое движение. Рука архимага разжалась; перстень со звоном упал в тарелку. Сжимая и разжимая кулак, Дзендар встал и направился к двери. Уже выходя, словно вспомнив что-то, обернулся.
– Я буду тут, – поспешно сказал Феликс. – Страшный ты, да. Очень. Кофе захвати хорошего.
И еще одна вечность прошла, прежде чем из уст архимага выпало короткое слово:
– Ладно.
– … и, будучи недовольным указом короля, положением дел в стране и наглостью и беспринципностью архимага, начал искать ответы на те вопросы, которые не мог отвергнуть. То, что шло из его сердца, было стократ опаснее самого страшного оружия. Юный послушник Ордена Слез, неофициально исполняющего обязанности капитула магов при дворе, восстал против самой природы человечности. В архивах, куда он проникал силой своего ордена или с помощью тайных навыков, он искал подтверждение страшной теории, что зародилась в его смятенном разуме. Его вылазки в тайные хранилища не остались без внимания, но к тому времени, как было принято решение ограничить доступ… ты слушаешь меня, Феликс?
– Слушаю.
– Послушник скрылся. Найти его след не удалось; доподлинно известно, что беглеца видели в соседних городах, а позднее – на Белом Берегу. По-видимому, ему удалось докопаться до сути своей цели; во всяком случае, нападения на хранилища прекратились, но с тех пор, по свидетельствам чародеев Черносеребряной Земли, эфир всей страны начал переживать необратимые изменения. По словам знаменитого Тонья де Кампо, более всего ситуация напоминает реакцию организма на химически агрессивное инородное тело… знаем, знаем, он в коллегии дознания служил два десятка лет, все старые привычки не идут из души. Феликс, ты слушаешь?
– Слушаю. Кофе хороший.
– Здесь больше ничего, только упоминание «Черных Святцев» четырнадцатой эпохи. Но я и так знаю, что там написано. Этого послушника звали Чайван Сотт. Он исследовал человеческие пороки. Феликс, он был первым, кто понял и принял то, как на самом деле устроен человек. У меня есть две его статьи… лучше их не читать. Дитя греха, средоточие мерзостей – вот что, по мнению сего мужа, есть двуногое разумное прямоходящее. Эфир… он решил бороться с этим. Теперь понимаешь? Он здесь, с нами. Он в этом перстне. О нет, он не просто заковал себя в камень. Он решил превратить себя в идеал. Великие боги… я представляю, как это больно, когда рушатся оковы! Сначала сдается плоть, осыпается порошком ненужная кровь, из груди вываливается окаменевшее сердце… Последним сдается мозг, но и ему суждено быть выброшенным на помойку. Хочешь стать совершенством, Феликс? Тело… а потом дух. Душа полосуется скальпелем, ты кричишь, вот отсечено равнодушие к чужим страданиям – вот оно, истекает твоей сущностью, оно было тобой, оно часть тебя, оно мертво, больше не твое, никогда не станет тобой – как ампутированная рука. Вот валятся отрезанные ненависть, раздражительность, гнев, себялюбие, похоть… торжество идеала, жалкий огрызок души… совершенный, абсолютный огрызок!
Голос архимага оборвался. В полутьме послышалось бульканье, звякнул стакан. Тихо потрескивали свежие свечи в головах бронзовой змеи. Шевельнулись складки плаща – Феликс поболтал в жестяной кружке остывший кофе.
– Мир не принял его, да? – спросил он. И криво усмехнулся, словно уже услышал ответ.
– Он по-своему прав, – сквозь зубы произнес чародей. – Но… с тех пор он живет в образе перстня. Об этом колечке всего одно упоминание… и я нашел его через голову… сам понимаешь. Если наверху узнают, мне не жить. В общем, каждые двенадцать лет это совершенство во всех отношениях просыпается и отправляется вершить добрые дела: таков его уговор с мирозданием. Выбирает один из человеческих пороков… и начинается веселье. До сих пор проделки Чайвана Сотта удавалось скрыть – удастся и в этот раз. Меньше всего я хочу, чтобы эта грязь затопила Утрант. Не спрашивай: я знаю, о чем ты. Я уничтожу этот перстень – не беспокойся, я все сделаю аккуратно. Идеально, чтоб его.