Buch lesen: «Трудно быть богом (сборник)»

ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ

«То были дни, когда я познал, что значит: страдать; что значит: стыдиться; что значит: отчаяться».

Пьер Абеляр

«Должен вас предупредить вот о чем. Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?»

Эрнест Хемингуэй

Пролог

Ложа Анкиного арбалета была выточена из черной пластмассы, а тетива была из хромистой стали и натягивалась одним движением бесшумно скользящего рычага. Антон новшеств не признавал: у него было доброе боевое устройство в стиле маршала Тоца, короля Пица Первого, окованное черной медью, с колесиком, на которое наматывался шнур из воловьих жил. Что касается Пашки, то он взял пневматический карабин. Арбалеты он считал детством человечества, так как был ленив и неспособен к столярному ремеслу.

Они причалили к северному берегу, где из желтого песчаного обрыва торчали корявые корни мачтовых сосен. Анка бросила рулевое весло и оглянулась. Солнце уже поднялось над лесом, и все было голубое, зеленое и желтое – голубой туман над озером, темно-зеленые сосны и желтый берег на той стороне. И небо над всем этим было ясное, белесовато-синее.

– Ничего там нет, – сказал Пашка.

Ребята сидели, перегнувшись через борт, и глядели в воду.

– Громадная щука, – уверенно сказал Антон.

– С вот такими плавниками? – спросил Пашка.

Антон промолчал. Анка тоже посмотрела в воду, но увидела только собственное отражение.

– Искупаться бы, – сказал Пашка, запуская руку по локоть в воду. – Холодная, – сообщил он.

Антон перебрался на нос и спрыгнул на берег. Лодка закачалась. Антон взялся за борт и выжидательно посмотрел на Пашку. Тогда Пашка поднялся, заложил весло за шею, как коромысло, и, извиваясь нижней частью туловища, пропел:

 
Старый шкипер Вицлипуцли!
Ты, приятель, не заснул?
Берегись, к тебе несутся
Стаи жареных акул!
 

Антон молча рванул лодку.

– Эй-эй! – закричал Пашка, хватаясь за борта.

– Почему жареных? – спросила Анка.

– Не знаю, – ответил Пашка. Они выбрались из лодки. – А верно, здорово? Стаи жареных акул!

Они потащили лодку на берег. Ноги проваливались во влажный песок, где было полным-полно высохших иголок и сосновых шишек. Лодка была тяжелая и скользкая, но они выволокли ее до самой кормы и остановились, тяжело дыша.

– Ногу отдавил, – сказал Пашка и принялся поправлять красную повязку на голове. Он внимательно следил за тем, чтобы узел повязки был точно над правым ухом, как у носатых ируканских пиратов. – Жизнь не дорога́, о-хэй! – заявил он.

Анка сосредоточенно сосала палец.

– Занозила? – спросил Антон.

– Нет. Содрала. У кого-то из вас такие когти…

– Ну-ка, покажи.

Она показала.

– Да, – сказал Антон. – Травма. Ну, что будем делать?

– На плечо – и вдоль берега, – предложил Пашка.

– Стоило тогда вылезать из лодки, – сказал Антон.

– На лодке и курица может, – объяснил Пашка. – А по берегу: тростники – раз, обрывы – два, омуты – три. С налимами. И сомы есть.

– Стаи жареных сомов, – сказал Антон.

– А ты в омут нырял?

– Ну, нырял.

– Я не видел. Не довелось как-то увидеть.

– Мало ли чего ты не видел.

Анка повернулась к ним спиной, подняла арбалет и выстрелила в сосну шагах в двадцати. Посыпалась кора.

– Здорово, – сказал Пашка и сейчас же выстрелил из карабина. Он целился в Анкину стрелу, но промазал. – Дыхание не задержал, – объяснил он.

– А если бы задержал? – спросил Антон. Он смотрел на Анку.

Анка сильным движением оттянула рычаг тетивы. Мускулы у нее были отличные – Антон с удовольствием смотрел, как прокатился под смуглой кожей твердый шарик бицепса.

Анка очень тщательно прицелилась и выстрелила еще раз. Вторая стрела с треском воткнулась в ствол немного ниже первой.

– Зря мы это делаем, – сказала Анка, опуская арбалет.

– Что? – спросил Антон.

– Дерево портим, вот что. Один малек вчера стрелял в дерево из лука, так я его заставила зубами стрелы выдергивать.

– Пашка, – сказал Антон. – Сбегал бы, у тебя зубы хорошие.

– У меня зуб со свистом, – ответил Пашка.

– Ладно, – сказала Анка. – Давайте что-нибудь делать.

– Неохота мне лазить по обрывам, – сказал Антон.

– Мне тоже неохота. Пошли прямо.

– Куда? – спросил Пашка.

– Куда глаза глядят.

– Ну? – сказал Антон.

– Значит, в сайву, – сказал Пашка. – Тошка, пошли на Забытое Шоссе. Помнишь?

– Еще бы!

– Знаешь, Анечка… – начал Пашка.

– Я тебе не Анечка, – резко сказала Анка. Она терпеть не могла, когда ее называли не Анка, а как-нибудь еще.

Антон это хорошо запомнил. Он быстро сказал:

– Забытое Шоссе. По нему не ездят. И на карте его нет. И куда идет, совершенно неизвестно.

– А вы там были?

– Были. Но не успели исследовать.

– Дорога из ниоткуда в никуда, – изрек оправившийся Пашка.

– Это здорово! – сказала Анка. Глаза у нее стали как черные щелки. – Пошли. К вечеру дойдем?

– Ну что ты! До двенадцати дойдем.

Они полезли вверх по обрыву. На краю обрыва Пашка обернулся. Внизу было синее озеро с желтоватыми проплешинами отмелей, лодка на песке и большие расходящиеся круги на спокойной маслянистой воде у берега – вероятно, это плеснула та самая щука. И Пашка ощутил обычный неопределенный восторг, как всегда, когда они с Тошкой удирали из интерната и впереди был день полной независимости с неразведанными местами, с земляникой, с горячими безлюдными лугами, с серыми ящерицами, с ледяной водой в неожиданных родниках. И, как всегда, ему захотелось заорать и высоко подпрыгнуть, и он немедленно сделал это, и Антон, смеясь, поглядел на него, и он увидел в глазах Антона совершенное понимание. А Анка вложила два пальца в рот и лихо свистнула, и они вошли в лес.

Лес был сосновый и редкий, ноги скользили по опавшей хвое. Косые солнечные лучи падали между прямых стволов, и земля была вся в золотых пятнах. Пахло смолой, озером и земляникой; где-то в небе верещали невидимые пичужки.

Анка шла впереди, держа арбалет под мышкой, и время от времени нагибалась за кровавыми, будто лакированными, ягодами земляники. Антон шел следом с добрым боевым устройством маршала Тоца на плече. Колчан с добрыми боевыми стрелами тяжко похлопывал его по заду. Он шел и поглядывал на Анкину шею – загорелую, почти черную, с выступающими позвонками. Иногда он озирался, ища Пашку, но Пашки не было видно, только по временам то справа, то слева вспыхивала на солнце его красная повязка. Антон представил себе, как Пашка бесшумно скользит между соснами с карабином наготове, вытянув вперед хищное худое лицо с облупленным носом. Пашка крался по сайве, а сайва не шутит. Сайва, приятель, спросит – и надо успеть ответить, подумал Антон и пригнулся было, но впереди была Анка, и она могла оглянуться. Получилось бы нелепо.

Анка оглянулась и спросила:

– Вы ушли тихо?

Антон пожал плечами.

– Кто же уходит громко?

– Я, кажется, все-таки нашумела, – озабоченно сказала Анка. – Я уронила таз – и вдруг в коридоре шаги. Наверное, Дева Катя – она сегодня в дежурных. Пришлось прыгать в клумбу. Как ты думаешь, Тошка, что за цветы растут на этой клумбе?

Антон сморщил лоб.

– У тебя под окном? Не знаю. А что?

– Очень упорные цветы. «Не гнет их ветер, не валит буря». В них прыгают несколько лет, а им хоть бы что.

– Интересно, – сказал Антон глубокомысленно. Он вспомнил, что под его окном тоже клумба с цветами, которые «не гнет ветер и не валит буря». Но он никогда не обращал на это внимания.

Анка остановилась, подождала его и протянула горсть земляники. Антон аккуратно взял три ягоды.

– Бери еще, – сказала Анка.

– Спасибо, – сказал Антон. – Я люблю собирать по одной. А Дева Катя вообще ничего, верно?

– Это кому как, – сказала Анка. – Когда человеку каждый вечер заявляют, что у него ноги то в грязи, то в пыли…

Она замолчала. Было удивительно хорошо идти с нею по лесу плечом к плечу вдвоем, касаясь голыми локтями, и поглядывать на нее – какая она красивая, ловкая и необычно доброжелательная и какие у нее большие серые глаза с черными ресницами.

– Да, – сказал Антон, протягивая руку, чтобы снять блеснувшую на солнце паутину. – Уж у нее-то ноги не пыльные. Если тебя через лужи носят на руках, тогда, понимаешь, не запылишься…

– Кто это ее носит?

– Генрих с метеостанции. Знаешь, здоровый такой, с белыми волосами.

– Правда?

– А чего такого? Каждый малек знает, что они влюблены.

Они опять замолчали. Антон глянул на Анку. Глаза у Анки были как черные щелочки.

– А когда это было? – спросила она.

– Да было в одну лунную ночь, – ответил Антон без всякой охоты. – Только ты смотри не разболтай.

Анка усмехнулась.

– Никто тебя за язык не тянул, Тошка, – сказала она. – Хочешь земляники?

Антон машинально сгреб ягоды с испачканной ладошки и сунул в рот. Не люблю болтунов, подумал он. Терпеть не могу трепачей. Он вдруг нашел аргумент.

– Тебя тоже когда-нибудь будут таскать на руках. Тебе приятно будет, если начнут об этом болтать?

– Откуда ты взял, что я собираюсь болтать? – рассеянно сказала Анка. – Я вообще не люблю болтунов.

– Слушай, что ты задумала?

– Ничего особенного. – Анка пожала плечами. Немного погодя она доверительно сообщила: – Знаешь, мне ужасно надоело каждый божий вечер дважды мыть ноги.

Бедная Дева Катя, подумал Антон. Это тебе не сайва.

Они вышли на тропинку. Тропинка вела вниз, и лес становился все темнее и темнее. Здесь буйно росли папоротник и высокая сырая трава. Стволы сосен были покрыты мхом и белой пеной лишайников. Но сайва не шутит. Хриплый голос, в котором не было ничего человеческого, неожиданно проревел:

– Стой! Бросай оружие – ты, благородный дон, и ты, дона!

Когда сайва спрашивает, надо успеть ответить. Точным движением Антон сшиб Анку в папоротники налево, а сам прыгнул в папоротники направо, покатился и залег за гнилым пнем. Хриплое эхо еще отдавалось в стволах сосен, а тропинка была уже пуста. Наступила тишина.

Антон, завалившись на бок, вертел колесико, натягивая тетиву. Хлопнул выстрел, на Антона посыпался какой-то мусор. Хриплый нечеловеческий голос сообщил:

– Дон поражен в пятку!

Антон застонал и подтянул ногу.

– Да не в эту, в правую, – поправил голос.

Было слышно, как Пашка хихикает. Антон осторожно выглянул из-за пня, но ничего не было видно в сумеречной зеленой каше.

В этот момент раздался пронзительный свист и шум, как будто упало дерево.

– Уау!.. – сдавленно заорал Пашка. – Пощады! Пощады! Не убивайте меня!

Антон сразу вскочил. Навстречу ему из папоротников, пятясь, вылез Пашка. Руки его были подняты над головой. Голос Анки спросил:

– Тошка, ты видишь его?

– Как на ладони, – одобрительно отозвался Антон. – Не поворачиваться! – крикнул он Пашке. – Руки за голову!

Пашка покорно заложил руки за голову и объявил:

– Я ничего не скажу.

– Что полагается с ним делать, Тошка? – спросила Анка.

– Сейчас увидишь, – сказал Антон и удобно уселся на пень, положив арбалет на колени. – Имя! – рявкнул он голосом Гексы Ируканского.

Пашка изобразил спиной презрение и неповиновение. Антон выстрелил. Тяжелая стрела с треском вонзилась в ветку над Пашкиной головой.

– Ого! – сказал голос Анки.

– Меня зовут Бон Саранча, – неохотно признался Пашка. – «И здесь он, по-видимому, ляжет – один из тех, что были с ним».

– Известный насильник и убийца, – пояснил Антон. – Но он никогда ничего не делает даром. Кто послал тебя?

– Меня послал дон Сатарина Беспощадный, – соврал Пашка.

Антон презрительно сказал:

– Вот эта рука оборвала нить зловонной жизни дона Сатарины два года назад в Урочище Тяжелых Мечей.

– Давай я всажу в него стрелу? – предложила Анка.

– Я совершенно забыл, – поспешно сказал Пашка. – В действительности меня послал Арата Красивый. Он обещал мне сто золотых за ваши головы.

Антон хлопнул себя по коленям.

– Вот брехун! – вскричал он. – Да разве станет Арата связываться с таким негодяем, как ты!

– Можно, я все-таки всажу в него стрелу? – кровожадно спросила Анка.

Антон демонически захохотал.

– Между прочим, – сказал Пашка, – у тебя отстрелена правая пятка. Пора бы тебе истечь кровью.

– Дудки! – возразил Антон. – Во-первых, я все время жую кору белого дерева, а во-вторых, две прекрасные варварки уже перевязали мне раны.

Папоротники зашевелились, и Анка вышла на тропинку. На щеке ее была царапина, колени были вымазаны в земле и зелени.

– Пора бросить его в болото, – объявила она. – Когда враг не сдается, его уничтожают.

Пашка опустил руки.

– Вообще-то ты играешь не по правилам, – сказал он Антону. – У тебя все время получается, что Гекса хороший человек.

– Много ты знаешь! – сказал Антон и тоже вышел на тропинку. – Сайва не шутит, грязный наемник.

Анка вернула Пашке карабин.

– Вы что, всегда так палите друг в друга? – спросила она с завистью.

– А как же! – удивился Пашка. – Что, нам кричать: «Кх-кх! Пу-пу!» – что ли? В игре нужен элемент риска!

Антон небрежно сказал:

– Например, мы часто играем в Вильгельма Телля.

– По очереди, – подхватил Пашка. – Сегодня я стою с яблоком, а завтра он.

Анка оглядела их.

– Вот как? – медленно сказала она. – Интересно было бы посмотреть.

– Мы бы с удовольствием, – ехидно сказал Антон. – Яблока вот нет.

Пашка широко ухмылялся. Тогда Анка сорвала у него с головы пиратскую повязку и быстро свернула из нее длинный кулек.

– Яблоко – это условность, – сказала она. – Вот отличная мишень. Сыграем в Вильгельма Телля.

Антон взял красный кулек и внимательно осмотрел его. Он взглянул на Анку – глаза у нее были как щелочки. А Пашка развлекался – ему было весело. Антон протянул ему кулек.

– «В тридцати шагах промаха в карту не дам, – ровным голосом сказал он. – Разумеется, из знакомых пистолетов».

– «Право? – сказала Анка и обратилась к Пашке: – А ты, мой друг, попадешь ли в карту на тридцати шагах?»

Пашка пристраивал колпак на голове.

– «Когда-нибудь мы попробуем, – сказал он, скаля зубы. – В свое время я стрелял не худо».

Антон повернулся и пошел по тропинке, вслух считая шаги:

– Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…

Пашка что-то сказал – Антон не расслышал, и Анка громко рассмеялась. Как-то слишком громко.

– Тридцать, – сказал Антон и повернулся.

На тридцати шагах Пашка выглядел совсем маленьким. Красный треугольник кулька торчал у него на голове, как шутовской колпак. Пашка ухмылялся. Он все еще играл. Антон нагнулся и стал неторопливо натягивать тетиву.

– Благословляю тебя, отец мой Вильгельм! – крикнул Пашка. – И благодарю тебя за все, что бы ни случилось.

Антон наложил стрелу и выпрямился. Пашка и Анка смотрели на него. Они стояли рядом. Тропинка была как темный сырой коридор между высоких зеленых стен. Антон поднял арбалет. Боевое устройство маршала Тоца стало необычайно тяжелым. Руки дрожат, подумал Антон. Плохо. Зря. Он вспомнил, как зимой они с Пашкой целый час кидали снежки в чугунную шишку на столбе ограды. Кидали с двадцати шагов, с пятнадцати и с десяти – и никак не могли попасть. А потом, когда уже надоело и они уходили, Пашка небрежно, не глядя бросил последний снежок и попал. Антон изо всех сил вдавил приклад в плечо. Анка стоит слишком близко, подумал он. Он хотел крикнуть ей, чтобы она отошла, но понял, что это было бы глупо. Выше. Еще выше… Еще… Его вдруг охватила уверенность, что, если он даже повернется к ним спиной, фунтовая стрела все равно вонзится точно в Пашкину переносицу, между веселыми зелеными глазами. Он открыл глаза и посмотрел на Пашку. Пашка больше не ухмылялся. А Анка медленно-медленно поднимала руку с растопыренными пальцами, и лицо у нее было напряженное и очень взрослое. Тогда Антон поднял арбалет еще выше и нажал на спусковой крючок. Он не видел, куда ушла стрела.

– Промазал, – сказал он очень громко.

Переступая на негнущихся ногах, он двинулся по тропинке. Пашка вытер красным кульком лицо, встряхнув, развернул его и стал повязывать голову. Анка нагнулась и подобрала свой арбалет. Если она этой штукой трахнет меня по голове, подумал Антон, я ей скажу спасибо. Но Анка даже не взглянула на него.

Она повернулась к Пашке и спросила:

– Пошли?

– Сейчас, – сказал Пашка.

Он посмотрел на Антона и молча постучал себя согнутым пальцем по лбу.

– А ты уже испугался, – сказал Антон.

Пашка еще раз постучал себя пальцем по лбу и пошел за Анкой. Антон плелся следом и старался подавить в себе сомнения.

А что я, собственно, сделал, вяло думал он. Чего они надулись? Ну Пашка ладно, он испугался. Только еще неизвестно, кто больше трусил – Вильгельм-папа или Телль-сын. Но Анка-то чего? Надо думать, перепугалась за Пашку. А что мне было делать? Вот тащусь за ними, как родственник. Взять и уйти. Поверну сейчас налево, там хорошее болото. Может, сову поймаю. Но он даже не замедлил шага. Это значит навсегда, подумал он. Он читал, что так бывает очень часто.

Они вышли на заброшенную дорогу даже раньше, чем думали. Солнце стояло высоко, было жарко. За шиворотом кололись хвойные иголки. Дорога была бетонная, из двух рядов серо-рыжих растрескавшихся плит. В стыках между плитами росла густая сухая трава. На обочинах было полно пыльного репейника. Над дорогой с гудением пролетали бронзовки, и одна нахально стукнула Антона прямо в лоб. Было тихо и томно.

– Глядите! – сказал Пашка.

Над серединой дороги на ржавой проволоке, протянутой поперек, висел круглый жестяной диск, покрытый облупившейся краской. Судя по всему, там был изображен желтый прямоугольник на красном фоне.

– Что это? – без особого интереса спросила Анка.

– Автомобильный знак, – сказал Пашка. – «Въезд запрещен».

– «Кирпич», – пояснил Антон.

– А зачем он? – спросила Анка.

– Значит, вон туда ехать нельзя, – сказал Пашка.

– А зачем тогда дорога?

Пашка пожал плечами.

– Это же очень старое шоссе, – сказал он.

– Анизотропное шоссе, – заявил Антон. Анка стояла к нему спиной. – Движение только в одну сторону.

– Мудры были предки, – задумчиво сказал Пашка. – Этак едешь-едешь километров двести, вдруг – хлоп! – «кирпич». И ехать дальше нельзя, и спросить не у кого.

– Представляешь, что там может быть за этим знаком! – сказала Анка. Она огляделась. Кругом на много километров был безлюдный лес, и не у кого было спросить, что там может быть за этим знаком. – А вдруг это вовсе и не «кирпич»? – сказала она. – Краска-то вся облупилась…

Тогда Антон тщательно прицелился и выстрелил. Было бы здорово, если бы стрела перебила проволоку и знак упал бы прямо к ногам Анки. Но стрела попала в верхнюю часть знака, пробила ржавую жесть, и вниз посыпалась только высохшая краска.

– Дурак, – сказала Анка, не оборачиваясь.

Это было первое слово, с которым она обратилась к Антону после игры в Вильгельма Телля. Антон криво улыбнулся.

– «And enterprises of great pitch and moment, – произнес он, – with this regard their current turn away and loose the name of action».¹

Верный Пашка закричал:

– Ребята, здесь прошла машина! Уже после грозы! Вон трава примята! И вот…

Везет Пашке, подумал Антон. Он стал разглядывать следы на дороге и тоже увидел примятую траву и черную полосу от протекторов в том месте, где автомобиль затормозил перед выбоиной в бетоне.

– Ага! – сказал Пашка. – Он выскочил из-под знака!

Это было ясно каждому, но Антон возразил:

– Ничего подобного, он ехал с той стороны.

Пашка поднял на него изумленные глаза.

– Ты что, ослеп?

– Он ехал с той стороны, – упрямо повторил Антон. – Пошли по следу.

– Ерунду ты городишь! – возмутился Пашка. – Во-первых, никакой порядочный водитель не поедет под «кирпич». Во-вторых, смотри: вот выбоина, вот тормозной след… Так откуда он ехал?

– Что мне твои порядочные! Я сам непорядочный, и я пойду под знак.

Пашка взбеленился.

– Иди куда хочешь! – сказал он, слегка заикаясь. – Недоумок. Совсем обалдел от жары!

Антон повернулся и, глядя прямо перед собой, пошел под знак. Ему хотелось только одного: чтобы впереди оказался какой-нибудь взорванный мост и чтобы нужно было прорваться на ту сторону. Какое мне дело до этого порядочного! – думал он. Пусть идут, куда хотят… со своим Пашенькой. Он вспомнил, как Анка срезала Павла, когда тот назвал ее Анечкой, и ему стало немного легче. Он оглянулся.

Пашку он увидел сразу: Бон Саранча, согнувшись в три погибели, шел по следу таинственной машины. Ржавый диск над дорогой тихонько покачивался, и сквозь дырку мелькало синее небо. А на обочине сидела Анка, уперев локти в голые колени и положив подбородок на сжатые кулаки.

…Они возвращались уже в сумерках. Ребята гребли, а Анка сидела на руле. Над черным лесом поднималась красная луна, неистово вопили лягушки.

– Так здорово все было задумано, – сказала Анка грустно. – Эх, вы!..

Ребята промолчали. Затем Пашка вполголоса спросил:

– Тошка, что там было, под знаком?

– Взорванный мост, – ответил Антон. – И скелет фашиста, прикованный цепями к пулемету. – Он подумал и добавил: – Пулемет весь врос в землю…

– Н-да, – сказал Пашка. – Бывает. А я там одному машину помог починить.