Buch lesen: «Должен жить»

Фантастическая повесть

Сокращенный вариант

КОММЕНТАРИЙ Б.Н.СТРУГАЦКОГО

– Не могли бы Вы немного рассказать, как появился сокращенный вариант «Стажеров» под названием «Должен жить»? Кто предложил идею такой публикации? Нравится ли Вам, как текст оформлен иллюстрациями Макарова?

– Ничего интересного в этой истории нет. СТАЖЕРЫ были к этому времени уже сданы в Молодую Гвардию, а тут подвернулась возможность публикации в очередном томе «Мира Приключений». Не помню уже, кто там был тогда составителем, он и предложил. Только попросил сократить. Ну, мы и сократили. Пришлось также малость подшлифовать. Иллюстрации Макарова мне вообще никогда не нравились. «Должен жить» – не исключение.

май 2005

ПРОЛОГ

Подкатил громадный красно-белый автобус. Отлетающих пригласили садиться.

– Что ж, ступайте, – сказал Дауге.

Быков проворчал:

– Успеем, Пока они все усядутся…

Он исподлобья смотрел, как пассажиры один за другим неторопливо поднимаются в автобус. Пассажиров было человек сто.

– Это минут на пятнадцать, не меньше, – солидно заметил Гриша.

Быков строго посмотрел на него:

– Застегни рубашку.

– Пап, жарко, – сказал Гриша.

– Застегни рубашку! – повторил Быков-старший. – Не ходи расхлюстанный.

– Не бери пример с меня, – сказал Юрковский, – Мне можно, а тебе еще нельзя.

Дауге взглянул на него и отвел глаза. Не хотелось смотреть на Юрковского – на его уверенное рыхловатое лицо с брюзгливо отвисшей нижней губой, на тяжелый портфель с монограммой, на роскошный костюм из редкостного стереосинтетика. Лучше уж было глядеть в высокое прозрачное небо, чистое, синее, без единого облачка, даже без птиц – над аэродромом их разгоняли ультразвуковыми сиренами.

Быков– младший под внимательным взглядом отца застегивал воротник.

Юрковский томно объявил:

– В стратоплане спрошу бутылочку «Ессентуков» и выкушаю…

Быков– старший с подозрением спросил:

– Печенка?

– Почему же обязательно печенка? Мне просто жарко. И пора бы тебе знать, что «Ессентуки» от приступов не помогают.

– Ты, по крайней мере, взял свои пилюли?

– Что ты к нему пристал? – сказал Дауге.

Все посмотрели на него. Дауге опустил глаза и проговорил сквозь зубы:

– Так ты не забудь, Владимир. Пакет Арнаутову нужно передать сразу же, как только вы прибудете на Сырт.

– Если Арнаутов на Марсе.

– Да, конечно. Я только прошу тебя не забыть.

– Я ему напомню, – сказал Быков.

Они замолчали. Очередь у автобуса уменьшалась.

– Знаете что, идите вы, пожалуйста, – попросил Дауге.

– Да, пора идти, – согласился Быков. – Он подошел к Дауге и обнял его. – Не печалься, Иоганныч. До свидания. Не печалься.

Он крепко сжал Дауге длинными, костистыми руками. Дауге слабо оттолкнул его:

– Спокойной плазмы!

Он пожал руку Юрковскому. Юрковский часто заморгал, он хотел что-то сказать, но только облизнул губы. Он нагнулся, поднял с травы свой великолепный портфель, повертел его и снова положил на траву. Дауге не глядел на него. Юрковский снова поднял портфель.

– Ах, да не кисни ты, Григорий! – страдающим голосом сказал он.

– Постараюсь, – сухо ответил Дауге.

В стороне Быков негромко наставлял сына:

– Пока я в рейсе, будь поближе к маме. Никаких там подводных забав.

– Ладно, пап.

– Никаких рекордов.

– Хорошо, пап. Ты не беспокойся.

– Меньше думай о рекордах, больше думай о маме.

– Да ладно, пап.

Дауге сказал тихо:

– Я пойду.

Он повернулся и побрел к зданию аэровокзала. Юрковский смотрел ему вслед. Дауге был маленький, сгорбленный, очень старый.

– До свидания, дядя Володя, – сказал Гриша.

– До свидания, малыш, – отозвался Юрковский. Он все смотрел вслед Дауге. – Ты его навещай, что ли. Просто так, зайди, выпей чайку, и всё. Он ведь тебя любит, я знаю.

Гриша кивнул. Юрковский подставил ему щеку, похлопал по плечу и вслед за Быковым пошел к автобусу. Он тяжело поднялся по ступенькам, сел в кресло рядом с Быковым и сказал:

– Хорошо было бы, если бы рейс отменили!

Быков с изумлением воззрился на него:

– Какой рейс, наш?

– Да, наш. Дауге было бы легче. Или чтобы нас всех забраковали медики.

Быков засопел, но промолчал. Когда автобус тронулся, Юрковский пробормотал:

– Он даже не захотел меня обнять. И правильно сделал. Незачем нам лететь без него. Нехорошо. Нечестно.

– Перестань! – попросил Быков.

Дауге поднялся по гранитным ступеням аэровокзала и оглянулся. Красное пятнышко автобуса ползло уже где-то возле самого горизонта. Там, в розоватом мареве, виднелись конические силуэты лайнеров вертикального взлета.

Гриша сказал:

– Куда вас отвезти, дядя Гриша? В институт?

– Можно и в институт, – ответил Дауге.

«Никуда мне не хочется, – подумал он. – Совсем никуда не хочется. Тяжело как! Вот не думал, что будет так тяжело. Ведь не случилось ничего нового или неожиданного. Все давно известно и продумано. И заблаговременно пережито потихоньку, потому что кому хочется выглядеть слабым? И все очень справедливо и честно. Пятьдесят два года от роду. Четыре лучевых удара. Поношенное сердце. Никуда не годные нервы. Кровь и та не своя. Поэтому бракуют, никуда не берут. А Володьку Юрковского вот берут. „А тебе, говорят,, Григорий Иоганнович, довольно есть, что дают, и спать, где положат. Пора тебе молодых поучить“. А чему их учить? – Дауге покосился на Гришу. – Вон он какой, здоровенный и зубастый! Смелости его учить? Или здоровью? А больше ничего и не нужно. Вот и остаешься один. Да сотня статей, которые устарели. Да несколько книг, которые быстро стареют. Да слава, которая стареет еще быстрее».

Он повернулся и вошел в гулкий прохладный вестибюль. Гриша Быков шагал рядом. Рубаха у него была расстегнута.

Вестибюль был полон негромких разговоров и шуршания газет. На большом, в полстены, вогнутом экране демонстрировался какой-то фильм – несколько человек, утонув в креслах, смотрели на экран, придерживая возле уха блестящие коробочки фонодемонстраторов. Толстый иностранец восточного типа топтался возле буфета-автомата.

У входа в бар Дауге вдруг остановился.

– Зайдем выпьем, тезка, – сказал он.

Гриша посмотрел на него с удивлением и жалостью.

– Зачем, дядя Гриша? Не надо.

– Ты полагаешь, не надо? – задумчиво спросил Дауге.

– Конечно. Ни к чему это, честное слово.

Дауге, склонив голову набок, прищурившись, взглянул на него.

– Уж не воображаешь ли ты, – ядовито произнес он, – что я раскис оттого, что меня вывели в тираж? Что я жить не могу без этих самых таинственных бездн и пространств? Плевать я хотел на эти бездны! А вот что я один остался… Понимаешь, один! Первый раз в жизни один!

Гриша неловко оглянулся. Толстый иностранец смотрел на них. Дауге говорил тихо, но Грише казалось, что его слышит весь зал.

– Почему я остался один? За что? Почему именно меня… Ведь я не самый старый, тезка, Михаил старше, и твой отец тоже…

– Дядя Миша тоже идет в последний рейс, – робко сказал Гриша.

– Да, – горько проговорил Дауге – Миша наш состарился… Ну, пойдем выпьем.

Они вошли в бар. В баре было пусто только за столиком у окна сидела какая-то женщина. Она сидела над пустым бокалом, положив подбородок на сплетенные пальцы, и смотрела в окно на бетонное поле аэродрома.

Дауге остановился и тяжело оперся на ближайший столик. Он не видел ее лет двадцать, но сразу узнал. В горле у него стало сухо и горько.

– Что с вами, дядя Гриша? – встревоженно спросил Быков-младший.

Дауге выпрямился.

– Это моя жена, – сказал он спокойно. – Пойдем.

«Какая еще жена?» – подумал Гриша с испугом.

– Может быть, мне пойти подождать в машине?

– Чепуха, чепуха… – пробормотал Дауге. – Пойдем.

Они подошли к столику.

– Здравствуй, Маша, – сказал Дауге.

Женщина подняла голову. Глаза ее расширились. Она медленно откинулась на спинку стула.

Ты… не улетел? – спросила она.

– Нет.

– Ты летишь после?

– Нет, я остаюсь.

Она продолжала глядеть на него широко раскрытыми глазами. Ресницы у нее были сильно накрашены. Под глазами сеть морщинок. И много морщинок на шее.

– Что значит – остаешься? – недоверчиво спросила она.

Он взялся за спинку стула.

– Можно нам посидеть с тобой? – спросил он. – Это Гриша Быков. Сын Быкова.

Тогда она улыбнулась Грише той самой привычно-обещающей ослепительной улыбкой, которую так ненавидел Дауге.

– Очень рада, – сказала она. – Садитесь, мальчики.

Гриша и Дауге сели.

– Меня зовут Мария Сергеевна, – продолжала она, разглядывая Гришу. – Я сестра Владимира Сергеевича Юрковского. (Гриша опустил глаза и слегка поклонился.) Я знаю вашего отца. Я многим ему обязана, Григорий… Алексеевич.

Гриша молчал. Ему было неловко. Он ничего не понимал. Дауге сказал напряженным голосом:

– Что ты будешь пить, Маша?.

– Джеймо.

– Это очень крепко? – спросил Дауге. – Впрочем, все равно. Гриша, принеси, пожалуйста, два джеймо.

Он смотрел на нее, на гладкие загорелые руки, на открытые гладкие загорелые плечи, на легкое светлое платье с чуть-чуть слишком глубоким вырезом. Она изумительно сохранилась для своих лет. И даже косы остались совершенно те же – тяжелые, толстые косы, каких давно уже никто не носит, бронзовые, без единого седого волоса, уложенные вокруг головы. Он усмехнулся, медленно расстегнул плотный теплый плащ и стащил плотный теплый шлем с наушниками. У нее дрогнуло лицо, когда она увидела его голый череп с редкой серебристой щетиной возле ушей. Он снова усмехнулся.

– Вот мы и встретились, – сказал он. – ты почему здесь? Ждешь кого-нибудь?

– Нет, я никого не жду.

Она посмотрела в окно, и он вдруг понял.

– Ты провожала? – тихо сказал он.

Она кивнула.

– Кого? Неужели нас?

– Да.

У него остановилось сердце.

– Меня? – спросил он.

Подошел Гриша и поставил на столик два потных ледяных бокала.

– Нет, – ответила она.

– Володьку? – сказал он с горечью.

– Да.

Гриша тихонько ушел.

– Какой милый мальчик! – сказала она. – Сколько ему лет?

– Семнадцать.

– Неужели семнадцать? Вот забавно! Ты знаешь, он совсем не похож на Быкова. Даже не рыжий.

– Да, время идет, – сказал Дауге. – Вот я уже и не летаю.

– Почему?

– Здоровье.

Она быстро взглянула на него.

– Да, ты неважно выглядишь. Скажи… – Она помолчала. – Быков тоже скоро перестанет летать?

– Что? – спросил он с удивлением.

– Я не люблю, когда Володя уходит в рейс без Быкова, – сказала она, глядя в окно. И опять помолчала. – Я очень боюсь за него. Ты ведь знаешь его…

– При чем здесь Быков? – спросил Дауге неприязненно.

– С Быковым безопасно… – ответила она просто. – Ну, а как твои дела, Григорий? Как-то странно, ты – и вдруг не летаешь.

– Буду работать в институте, – сказал Дауге.

– «Работать»! – Она покачала головой. – «Работать»… Посмотри, на кого ты похож.

– Зато ты совсем не изменилась. Замужем?

– С какой стати? – возразила она.

– Я тоже холостяком остался.

– Неудивительно.

– Почему?

– Ты не годишься в мужья.

Дауге неловко засмеялся:

– Не нужно нападать на меня. Я просто хотел поговорить.

– Раньше ты умел говорить интересно.

– А что, тебе уже скучно? Мы говорим всего пять минут.

– Нет, почему же, – вежливо сказала она. – Я с удовольствием слушаю тебя.

Они замолчали. Дауге мешал соломинкой в бокале.

– А Володю я провожаю всегда, – проговорила она. – У меня есть друзья в Управлении. И я всегда знаю, когда вы улетаете и откуда. – Она вынула соломинку из бокала, смяла ее и бросила в пепельницу. – Он единственный близкий мне человек в вашем сумасшедшем мире. Он меня терпеть не может, но все равно. – Она подняла бокал и отпила несколько глотков. – Сумасшедший мир. Дурацкое время, – сказала она устало. – Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа!… Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали! А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее. Может быть, ты понимаешь, Григорий?

– Понимаю, – сказал Дауге.

– Ты всегда понимал. Ты всегда понимал мир, в котором живешь. И ты, и Володька, и этот скучный Быков. Иногда я думаю, что вы все очень ограниченные люди. Вы просто не способны задать вопрос: «Зачем?» – Она отпила из бокала. – Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам! Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь так, как мне хочется?

Дауге очень хорошо представил себе этот разговор Марии Юрковской с пятнадцатилетними пареньками и девчонками из районной школы. «Где уж тебе понять, – подумал он. – Где тебе понять, как неделями, месяцами с отчаянием бьешься в глухую стену, исписываешь горы бумаги, исхаживаешь десятки километров по кабинету или по пустыне, и кажется, что решения нет и что ты безмозглый, слепой червяк. И ты не веришь, что так уже было неоднократно. Потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь калитку в стене, и еще одна глухая стена позади, и ты снова бог, и Вселенная снова у тебя на ладони. Впрочем, это даже не нужно понимать. Это нужно чувствовать».

Он сказал:

– Они тоже хотят прожить жизнь так, как им хочется. Но вам хочется разного.

Она резко возразила:

– А что, если права я?

– Нет, – сказал Дауге, – правы они. Они не задают вопроса «зачем».

– А может быть, они просто не могут широко мыслить?

Дауге усмехнулся. «Что ты знаешь о широте мысли?» – подумал он.

– Ты пьешь холодную воду в жаркий день, – сказал он терпеливо. – И ты не спрашиваешь «зачем?» Ты просто пьешь, и тебе хорошо…

Она прервала его:

– Да, мне хорошо. Дайте мне пить мою холодную воду, а они пусть пьют свою!

– Пусть, – спокойно согласился Дауге. Он с удивлением и радостью чувствовал, как уходит куда-то противная, гнетущая тоска. – Мы ведь не об этом говорили. Тебя интересует, кто прав. Так вот. Человек – это уже не животное. Природа дала ему разум. Разум этот должен развиваться. А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь. Ты всю жизнь посвятила этому. И есть еще очень много людей на планете, которые гасят свой разум. Они называются мещанами.

– Спасибо.

– Я не хотел тебя обидеть. Но мне показалось, что ты хочешь обидеть нас. Широта взглядов… Какая у вас может быть широта взглядов?

Она допила свой бокал.

– Ты очень красиво говоришь сегодня, – она недобро усмехнулась, – все так мило объясняешь! Тогда, будь добр, объясни мне, пожалуйста, еще одну вещь. Всю жизнь ты работал, развивал свой разум, перешагивал через простые мирские удовольствия.

– Я не перешагивал через мирские удовольствия…

– Не будем спорить. С моей точки зрения, ты перешагивал. А я всю жизнь гасила разум. Я занималась тем, что всю жизнь лелеяла свои низменные инстинкты. И кто же из нас счастливее теперь?

– Конечно, я! – сказал Дауге.

Она оглядела его уничтожающим взглядом и засмеялась:

– Нет, я! В худшем случае мы оба одинаково несчастны. Бездарная кукушка – так меня, кажется, называет Володя? – или трудолюбивый муравей – конец один: старость, одиночество, пустота. Я ничего не приобрела, а ты все потерял. В чем же разница?

– Спроси у Гриши Быкова, – спокойно сказал Дауге.

– О, эти! – Она пренебрежительно махнула рукой. – Я знаю, что скажут они. Нет, меня интересует, что скажешь ты! И не сейчас, когда солнце и люди вокруг, а ночью, когда бессонница, и твои осточертевшие талмуды, и ненужные камни с ненужных планет, и молчащий телефон, и ничего-ничего впереди!

– Да, это бывает, – произнес Дауге. – Это бывает со всеми.

Он вдруг представил себе все это: и молчащий телефон, и ничего впереди, но только не талмуды и камни, а флаконы с косметикой, мертвый блеск золотых украшений и беспощадное зеркало. «Я свинья, – с раскаянием подумал он. – Самоуверенная и равнодушная свинья! Ведь она просит о помощи!»

– Ты разрешишь мне прийти к тебе сегодня? – спросил он.

– Нет. – Она поднялась. – У меня сегодня гости.

Дауге отодвинул нетронутый бокал и тоже поднялся. Она взяла его под руку, и они вышли в вестибюль. Дауге изо всех сил старался не хромать.

– Куда ты сейчас?

Она остановилась перед зеркалом и поправила волосы, которые совершенно не нужно было поправлять.

– Куда? – переспросила она. – Куда-нибудь. Мне еще не пятьдесят, и мой мир принадлежит пока мне.

Они спустились по белой лестнице на залитую солнцем площадь.

– Я мог бы тебя подвезти, – предложил Дауге.

– Спасибо, у меня своя машина.

Он неторопливо натянул шлем, проверил, не дует ли в уши, и сверху донизу застегнул плащ.

– Прощай, старичок! – сказала она.

– Прощай, – проговорил он, ласково улыбаясь. – Извини, если я говорил жестоко… Ты мне очень помогла сегодня.

Она непонимающе взглянула на него, пожала плечами, улыбнулась и пошла к своей машине.

Дауге смотрел, как она идет, покачивая бедрами, удивительно стройная, гордая и жалкая. У нее была великолепная походка, и она была все-таки еще хороша, изумительно хороша. Ее провожали глазами. Дауге подумал с тоскливой злобой: «Вот и вся ее жизнь. Затянуть телеса в дорогое и красивое и привлекать взоры. И много их, и живучи же они!»

Когда он подошел к машине, Гриша Быков сидел, упершись коленями в рулевую дугу, и читал толстую книгу. Приемник в машине был включен на полную мощность. Гриша очень любил сильный звук. Дауге залез в машину, выключил приемник и некоторое время сидел молча. Гриша отложил книгу и завел мотор.

Дауге сказал, глядя перед собой:

– Жизнь дает человеку три радости, тезка: друга, любовь и работу. Каждая из этих радостей отдельно стоит немного. Но как редко они собираются вместе!

– Без любви, конечно, обойтись можно, – вдумчиво возразил Быков-младший.

Дауге мельком взглянул на него:

– Да, можно. Но это значит, что одной радостью будет меньше, а их всего три.

Гриша промолчал. Ему казалось нечестным ввязываться в спор, безнадежный для противника.

– В институт, – сказал Дауге. – И постарайся успеть к часу. На фабрику к себе не опоздаешь?

Машина выехала на шоссе.

– Дядя Гриша, вам не дует? – спросил Гриша Быков.

Дауге поежился.

– Да, брат. Поднимем-ка стекла.

МИРЗА-ЧАРЛЕ. ЮРА БОРОДИН

Администратор гостиницы – маленькая жизнерадостная женщина очень сочувствовала Юре Бородину. Она ничем не могла помочь. Регулярного пассажирского сообщения с системой Сатурна еще не существовало. Не существовало еще даже регулярного грузового сообщения. Грузовики-автоматы отправлялись туда два-три раза в год, а пилотируемые корабли – и того реже. Администратор дважды посылала запрос электронному диспетчеру, перелистала какой-то толстый справочник, несколько раз звонила кому-то, но все было напрасно. Наверное, у Юры был очень несчастный вид, потому что в конце концов она сказала с жалостью:

– Не надо так огорчаться, голубчик. Очень уж далекая планета! И зачем вам надо так далеко?

– Я от ребят отстал! – расстроенно сказал Юра. – Спасибо вам большое. Я пойду. Может быть, еще где-нибудь…

Он повернулся и пошел к выходу, опустив голову, глядя на стертый пластмассовый пол под ногами.

– Постойте, голубчик! – окликнула его администратор.

Юра сейчас же повернулся и пошел обратно.

– Понимаете, голубчик, – проговорила нерешительно женщина, – случаются иногда специальные рейсы.

– Правда? – с надеждой спросил Юра.

– Да. Но сведения о них к нам в гостиницу не поступают.

– А меня могут взять в специальный рейс?

– Не знаю, голубчик. Я даже не знаю, где об этом можно узнать. Возможно, у начальника ракетодрома?

Юра молчал.

– Попробуем начальника ракетодрома, – решительно сказала она. Она сняла трубку и набрала номер. – Валя? – спросила она. – Зоя? Слушай, Зоечка, это Круглова говорит. Когда твой сегодня принимает?… Ага. Понимаю… Нет, просто один молодой человек… Да. Ну хорошо, спасибо. Извини, пожалуйста.

Экран видеофона во время разговора оставался слепым, и Юра счел это за плохое предзнаменование. «Плохо дело», – подумал он.

– Так вот, голубчик, дело обстоит следующим образом: начальник сильно занят и попасть к нему можно будет только после шести. Я напишу вам адрес и телефон… – Она торопливо писала на гостиничном бланке. – Вот. Часов в шесть позвоните туда или прямо зайдите. Это здесь рядом.

Юра взял листок и обрадованно поблагодарил.

– А где вы остановились?

– Понимаете, я пока еще нигде не остановился, – сказал Юра. – Я и не хочу останавливаться. Мне нужно улететь сегодня.

– А, ну счастливого пути, голубчик! Спокойной плазмы, как говорят наши межпланетники.

Юра еще раз поблагодарил и пошел к выходу.

Прямо перед гостиницей проходила широкая дорога, посыпанная крупным красным песком. На песке виднелись следы множества ног и рубчатые отпечатки протекторов. По сторонам дороги тянулись бетонированные арыки, вдоль арыков густо росли акации. Справа, над зелеными купами деревьев, поднимались в жаркое белесое небо белые здания. Слева нестерпимо блестел на солнце исполинский стеклянный купол. С аэродрома только и видно было, что этот купол и золотой шпиль гостиницы. Юра спросил, что это такое, и ему ответили, что это СЭУК – Система Электронного Управления и Контроля, электронный мозг ракетодрома Мирза-Чарле. Где-то там должен быть начальник ракетодрома.

Юра взглянул на часы. Было начало первого. Что же делать? Осмотреть город? Пообедать? Он спустился на дорогу, поколебался немного и, вздохнув, свернул налево.

Он шел по самому краю арыка, стараясь не выходить на солнце, мимо ярко раскрашенных автоматов с газированной водой и соками, мимо пустых скамеек и шезлонгов, мимо маленьких белых коттеджей, спрятанных в тени акаций, мимо обширных бетонированных площадок, уставленных пустыми атомокарами. Над одной из этих площадок почему-то не было тента, и от блестящих отполированных машин поднимался дрожащий горячий воздух. Было очень жалко смотреть на эти машины, может быть уже не первый час стоявшие под беспощадным солнцем.

Улица была пуста. Магазины, кинотеатры, кафе были закрыты. «Сьеста», – подумал Юра. Было невыносимо жарко. Юра остановился у автомата и выпил стакан горячего апельсинового сока. Подняв брови, он подошел к следующему автомату и выпил стакан горячего черного чая. «Да, – подумал он, – сьеста. Хорошо бы забраться в холодильник».

Обедать не хотелось. Юра свернул в тенистый переулок и совершенно неожиданно вышел к большому прозрачному озеру, вокруг которого росли араукарии и пирамидальные тополя. При виде такой массы прохладной воды Юра даже застонал от наслаждения и двинулся к берегу почти бегом, на ходу стягивая через голову сорочку. Искупавшись, он вылез на берег, лег животом на песок и огляделся.

На той стороне несколько молодых людей и девушек, выскакивая из воды по пояс, перебрасывались огромным блестящим мячом. Посередине озера ныряли с надувной лодки. Шагах в двадцати в тени араукарии сидел, скрестив по-турецки ноги, грузный мужчина в белой чалме, черных очках и ярко-красных трусах и читал книгу. Книгу он держал в правой руке прямо перед лицом, а левую руку упирал в бок. Рядом с ним лежали четыре бутылки из-под лимонада. Юра лег лицом на сорочку и закрыл глаза.

Кто– то похлопал его по плечу холодной ладонью и сказал:

– Сгоришь, эй, паренек!

Юра поднял голову. Перед ним сидел на корточках коричневый молодой человек великолепного сложения. Он глядел на Юру сверху вниз веселыми синими глазами.

– Сгоришь, – повторил он. – Перейди в тень.

Юра сел.

– Да, я, кажется, задремал немного, – сказал он смущенно.

– Приезжий? – спросил незнакомец.

– Приезжий. Как вы узнали?

Незнакомец засмеялся:

– Все местные сейчас скрываются в помещениях с кондиционированным воздухом.

Они поднялись и отошли в тень араукарии.

– А вы тоже не местный? – спросил Юра.

– Да, пожалуй, что и не местный.

– Интересный город – Мирза-Чарле, – сказал Юра. – Никого сейчас на улицах. Словно здесь сьеста, правда?

– Сьеста… – согласился незнакомец. – Между прочим, откуда ты, прелестное дитя?.

– Из Вязьмы.

– И зачем, если не секрет?

– Почему же секрет? Мне нужно на Рею. – Юра взглянул на незнакомца и пояснил: – Рея – это один из спутников Сатурна.

– Ах, вот как! – сказал незнакомец. – Интересно. И что тебе надо на Рее?

– Там новое строительство. А я вакуум-сварщик. Нас было одиннадцать человек, и я отстал от группы, потому что… ну, в общем, по семейным обстоятельствам. Теперь не знаю, как туда добраться. Вот в шесть часов иду к начальнику ракетодрома… Вы тоже летите куда-нибудь?

– Да, – ответил незнакомец. – Так ты идешь к Майкову?

– К Майкову? Я иду к начальнику ракетодрома. Не знаю, как его фамилия. Может быть, Майков.

Незнакомец с интересом его рассматривал.

– Как тебя зовут?

– Юра… Юрий Бородин.

– А меня – Иван… Так вот что, Юрий Бородин, – незнакомец сокрушенно покачал головой, – боюсь, что к Майкову тебе не попасть. Дело в том, что начальник ракетодрома товарищ Майков, как мне доподлинно известно, вылетел в Москву… – он посмотрел на часы, – двенадцать минут назад.

Это был удар. Юра сразу сник.

– Как же так? – пробормотал он. – Мне же сказали…

– Ну-ну, – сказал Иван, – не нужно огорчаться. Всякий начальник, улетая в Москву, оставляет заместителя.

– Правда! – воскликнул Юра, воспрянув духом. – Вы меня извините, я должен немедленно пойти и позвонить.

Он вскочил и стал натягивать брюки.

– Позвони. Телефон в этом переулке, сразу за углом.

– Я сейчас вернусь, – пообещал Юра и побежал к телефону.

Когда он вернулся, Иван ходил на руках вокруг араукарии. Увидев Юру, он встал на ноги и отряхнул с ладоней песок.

– Ну что? – спросил он.

– Опять неудача! – огорчился Юра. – Начальник действительно улетел, а его заместитель сможет принять меня только завтра вечером.

– Завтра?

– Да, завтра после семи.

Иван задумчиво уставился куда-то на вершины пирамидальных тополей.

– Завтра, – повторил он. – Да, это слишком поздно.

– Придется все-таки ночевать в гостинице, – вздохнул Юра. – Надо будет взять номер.

– Пошли еще раз искупаемся, – предложил Иван.

Они сплавали на середину озера и поныряли с надувной лодки.

Когда они плыли назад, Иван спросил:

– Между прочим, кто тебя рекомендовал на Рею?

– Нас рекомендовал наш завод. Вязьменский завод пластконструкций. Как лучших сварщиков.

Они вышли из воды и снова растянулись на песке.

– А если ты не доберешься до Реи, – спросил Иван, – что тогда?

– Ну что вы, – сказал Юра, – я обязательно доберусь до Реи. Это ж будет очень нехорошо перед ребятами, если я не доберусь. Нас было сто пятьдесят добровольцев, а выбрали только одиннадцать. Как же я могу не добраться? Надо добраться!

Некоторое время они молчали. Затем Иван вскочил и стал одеваться.

– Мне пора, – сказал он, натягивая клетчатую ковбойку. – До свидания, Юрий Бородин.

– До свидания, – несколько обиженно ответил Юра. – Может, еще раз искупаемся?

– Нет-нет, я тороплюсь.

Они пожали друг другу руку.

– Послушай, Юра… – начал Иван и замолчал.

– Да?

– Насчет Реи. – Иван опять замолчал, глядя в сторону. (Юра ждал.) – Так вот, насчет Реи. Зайди-ка ты, брат, сегодня часов этак в семь вечера в гостиницу, в триста шестой номер.

– И что?

– Что из этого получится, я не знаю. В этом номере ты увидишь человека, очень свирепого на вид. Попробуй убедить его, что тебе очень нужно на Рею.

– А кто это такой? – спросил Юра.

– До свидания, – сказал Иван. – Не забудь, номер триста шесть, после семи.

Он повернулся и быстро пошел по тропинке.

– Номер триста шесть, – озадаченно повторил Юра. – После семи.

Ровно в семь часов вечера Юра поднялся в холл гостиницы и подошел к администратору. Она встретила его приветливой улыбкой.

– Добрый вечер, – сказал Юра. – К начальнику мне попасть не удалось – он улетел в Москву.

– Я знаю. Мне позвонили, едва вы ушли, голубчик. Но вы можете обратиться к его помощнику, не правда ли?

– Возможно, так и придется сделать. Скажите, пожалуйста, как пройти в триста шестой номер?

– Поднимитесь в лифте, третий этаж, направо.

– Спасибо, – поблагодарил Юра и направился к лифту.

Он поднялся на третий этаж и сразу нашел дверь номера триста шесть. Перед дверью он остановился и в первый раз подумал, как, что и, главное, кому он скажет. Ему вспомнились слова Ивана о свирепом на вид человеке. Он старательно пригладил волосы и осмотрел себя. Потом он постучал.

– Войдите! – произнес за дверью низкий, хрипловатый голос.

Юра вошел.

В комнате за круглым столом, накрытым белой скатертью, сидели два пожилых человека. Юра остолбенел: он узнал их обоих, и это было настолько неожиданно, что на мгновение ему показалось, что он ошибся дверью. Лицом к нему, уперев в него маленькие недобрые глаза, сидел известный Быков, капитан прославленного «Тахмасиба», угрюмый и рыжий – точно такой же, как на стереофото над столом Юриного старшего брата. Лицо другого человека, небрежно развалившегося в легком плетеном кресле, породистое, длинное, с брезгливой складкой около полных губ, было тоже удивительно знакомо. Юра никак не мог вспомнить имени этого человека, но был совершенно уверен, что видел его когда-то и, может быть, даже несколько раз. На столе стояла длинная темная бутылка и один бокал.

– Что вам? – глуховато спросил Быков. – Это триста шестой номер? – неуверенно спросил Юра.

– Да-а, – бархатно и раскатисто ответил человек с породистым лицом. – Вам кого, юноша?

Да ведь это Юрковский, вспомнил Юра. Планетолог с Венеры. Про них есть кино…

– Я… я не знаю… – проговорил он. – Понимаете, мне нужно на Рею. Сегодня один товарищ…

– Фамилия? – спросил Быков.

– Чья? – не понял Юра.

– Ваша фамилия!

– Бородин. Юрий Михайлович Бородин.

– Специальность?

– Вакуум-сварщик.

– Документы.

Впервые в своей жизни Юра полез за документами. Быков выжидательно глядел на него. Юрковский лениво потянулся к бутылке и налил себе вина.

– Вот, пожалуйста, – сказал Юра.

Он положил рекомендацию завода на стол и снова отступил на несколько шагов.

Быков достал из нагрудного кармана огромные старомодные очки и, приставив их к глазам, очень внимательно и, как показалось Юре, дважды прочитал документ, после чего передал его Юрковскому.

– Как случилось, что вы отстали от своей группы?

– Я… Понимаете, по семейным обстоятельствам…

– Подробнее, юноша, – пророкотал Юрковский.

Он читал рекомендацию, держа ее в вытянутой руке и отхлебывая из бокала.

– У меня внезапно заболела мама, – сказал Юра. – Приступ аппендицита. Я никак не мог уехать. Брат в экспедиции. Отец на полюсе сейчас. Я не мог…

– Ваша мама знает, что вы вызвались добровольцем в Космос? – спросил Быков.

– Да, конечно.

– Она согласилась?

– Д-да…

– Невеста есть?

Юра помотал головой. Юрковский аккуратно сложил рекомендацию и положил ее на край стола.

– Скажите, юноша, – произнес он, – а почему вас… э-э… не заменили?