Buch lesen: «Евангелие от Дарвина. Эволюция доверия»

От автора

Чего можно ждать от книги с таким названием? Вынужден разочаровать всех неверующих в теорию Дарвина – впрочем, так же, как и всех верующих в нее. Гениальному труду Чарльза Дарвина в книге посвящено всего несколько страниц. Однако понадобилось проштудировать сотни первоисточников, основательно пройтись по истории религиозных течений и идеологий, чтобы прийти к выводу о том, что без теории Дарвина любые представления о естественных правах и свободах человека повисают в воздухе.

В этом смысле учение Дарвина следует почитать как идеологическую основу для либерального гуманизма. Впрочем, если вам ближе позиция Ноя Харари, который считает, что это «новая религия «законов природы», то тогда следует признать, что Руссо, Гроций и Монтескье были предвестниками, и только пришедший за ними Чарльз Дарвин принес в мир евангелие (благую весть) для свободных людей, а его «Происхождение видов» стало святым писанием религий «законов природы» и предвестником наступающей эры союза либерализма и демократии.

Из самых лучших побуждений умнейшие люди – философы и экономисты – сплетали иллюзию, которая со временем стала нашей реальностью. В этом иллюзорном мире страны соревнуются между собой в росте ВВП, а их граждане ходят на работу, зарабатывают деньги и тратят их, не подозревая о том, что мировая экономика подобна матрице – она погружает всех в индивидуалистические капсулы с тем только, чтобы, натянув на глаза очки вымышленной реальности, использовать каждого, как батарейку. Если все так пойдет и дальше, то повсеместная победа либеральной демократии вполне может стать гуманной эвтаназией для человечества.

К слову, читатель может сам убедится в правоте или ошибочности этого и других утверждений автора, поскольку в книге нет безапелляционных истин, а все утверждения выводятся на основе логики и здравого смысла из общедоступных сведений. А делать выводы, принимать что-то или отрицать вам, читатель.

Благодарю Игоря Чичинова за редактуру и корректуру книги, без мудрых замечаний которого у читателей, возможно, было бы значительно больше поводов для смеха.

Хочу выразить благодарность всем читателям, в особенности тем, кто решится поделиться своими впечатлениями от книги. Предупреждаю заранее, что хорошо отношусь к заслуженной критике, еще лучше – к незаслуженной похвале.

Часть I. Свобода или деньги?

Глава 1. Конец истории

В конце ХХ века Фрэнсис Фукуяма¹ пообещал, что повсеместная победа либеральной демократии приведет историю к концу. К счастью для нас, он не имел в виду нечто похожее на глобальное вымирание от ядерной зимы или зомби-апокалипсис. Конец истории по Фукуяме – это «конечная точка социокультурной эволюции человечества, формирование окончательной формы правительства» и, как следствие, конец событийной истории. И это вроде бы совсем не так плохо, поскольку под событиями истории подразумеваются войны и революции.

Тогда – в 1992 году, практически на следующий день после распада СССР, сомневаться в окончательной победе либерализма было как-то не к лицу. Социалистический лагерь пал к ногам Запада без единого выстрела. Как было не убедить себя во всепоглощающей правоте либеральных идей, одним фактом своего существования способных повергнуть могучего Голиафа в коммунистических доспехах?

«Человечество приближается к концу тысячелетия, и кризисы-близнецы авторитаризма и социалистического централизованного планирования оставили на ринге соревнования потенциально универсальных идеологий только одного участника: либеральную демократию, учение о личной свободе и суверенитете народа»².

По истечении тридцати лет картина стала уже не такой лучезарной. Военные конфликты отчего-то не прекратились, глобальные экономические кризисы-близнецы плавно перетекают один в другой, а на ринге мирового противостояния идеологий вновь стало тесно. Экономический успех, а как-то так случилось, что размер ВВП и рост национальной экономики стали главными мерилами всего, в том числе и состоятельности идеологии, благоволит уже не США, а гибкому во всех отношениях Китаю.

Обратите внимание, что Фукуяма не приводит среди причин поражения социалистической идеологии участие каких-либо конкурирующих сил. С его точки зрения, в крушении СССР виноваты лишь внутренние причины, в особенности недостатки социалистической плановой экономики.

И здесь с ним трудно согласиться: хоть успехи капиталистического хозяйствования напрямую и не привели к фатальным последствиям для социализма, тем не менее, капитализм, как вполне успешная экономическая модель, нацеленная на потребителя, создавал серьезное психологическое давление на советских граждан заметным отличием качества жизни на Западе.

И хотя в прошлом успехи первой страны социализма серьезно превосходили достижения своих капиталистических оппонентов (чего стоит только период индустриализации на фоне мирового экономического кризиса и Великой депрессии в США), тем не менее, на более длительной дистанции пролетарский энтузиазм уступил первенство свободной конкуренции.

С другой стороны, заметьте, как все далеко зашло: Фукуяма говорит об идеологии, а в уме сводит дебет с кредитом. Это, конечно, не фига в кармане, но это определенно подход. Эффективность идеологии – это теперь не какое-то умозрительное благо от той или иной идейной установки, а вполне конкретное преимущество, которое, как оказывалось, можно посчитать в твердой валюте.

Вместе с тем вывод о том, что только капитализм открывает двери к процветанию, при кажущейся убедительности не так бесспорен. Чего только стоят регулярные экономические кризисы, каждый из которых грозит стать последним?

Да, правительства и центральные банки ЕС и США отработали финансовые механизмы, смягчающие падения национальных экономик. Тем не менее, всегда остается шанс упасть в очередной раз не так удачно, как в предыдущий, и сломать шейку бедра престарелой рыночной концепции.

Двухходовка из накачки финансового рынка ликвидностью с последующей ее откачкой небезупречна. В определенных неординарных условиях брандспойта из бумажек с водяными знаками может попросту не хватить на то, чтобы затушить очередной финансовый пожар.

Когда действия финансовых властей начинают всё более походить на работу реанимационной бригады по спасению доведенного до последней стадии наркомана, то в чудодейственную силу искусственного дыхания уже верится с трудом.

И что тогда? Кто-нибудь знает? Взрыв финансовых пузырей? Может быть, гиперинфляция? Или стагфляция? И что тогда произойдет в обществе, основная панацея для которого рост потребления? Что будет с таким обществом в условиях длительного падения экономики?

С другой стороны, до тех пор, пока не случилось непоправимое, уязвимость капитализма можно считать чисто гипотетической. В любом случае, установка на алчность работает в человеческом обществе намного эффективнее, чем трудовой энтузиазм и бескорыстный коллективный труд на общее благо. По крайней мере, в этом легко себя убедить, чтобы хоть как-то объяснить внезапное крушение СССР.

Значит ли это, что Фукуяма прав, и стоит надеяться на предлагаемый конец истории? Напомню, что основными движущими силами истории, по его мнению, являются стремление к свободе и жажда признания. Как ни странно, в его утверждении таится явный парадокс.

Смотрите сами. Если стремление к свободе и признанию являются основными движущими силами истории, с одной стороны, а с другой – основой либеральной идеологии и демократической формы правления, то каким образом их окончательная победа может привести историю к концу? То есть может ли одна и та же сила быть разрушительной, а затем внезапно стать консолидирующей и умиротворяющей?

Это как если бы в мчащемся на всех парах поезде машинист радостно сообщил пассажирам по переговорному устройству, что на самом деле ехать больше некуда, поэтому устройство, до этого служившее двигателем, вот-вот превратится в тормоз, и все, наконец, выйдут на конечной остановке под названием «Демократический рай».

Как ни крути, но стремления к свободе и признанию, по мнению Фукуямы (а к его мнению, надо полагать, присоединится и все прогрессивное человечество), являлись движущими силами истории на протяжении тысячелетий. Люди брались за оружие, когда их свободы были чрезмерно попраны, а сами они и их вклад в общее феодальное или капиталистическое хозяйство не получали должного признания. Аристократические правления не могли удовлетворить стремления к признанию каждого, что раз за разом приводило к возобновлению борьбы, которая, наконец, привела к государственному устройству, основанному на всеобщем признании прав граждан. То есть – к демократии!

И что, силы из поколения в поколение толкавшие людей на кровопролитие, стали вдруг созидательными? Создались такие условия, при которых стремление к свободе и чувство собственного достоинства будут удовлетворены полностью и окончательно на веки вечные?

Лично я готов в это поверить, но часто ли в истории меч становился орудием созидания, а автомат с гранатой – строительными инструментами? Да, извлеченный из гранаты тротил может использоваться для прокладки тоннелей, но так ли всё обстоит с основными движущими силами истории?

Вообще, сравнивать тротил с либерализмом – это кощунство! Да и сама постановка вопроса кажется абсурдной. Ведь речь идет (аж ладошки вспотели) о свободе и демократии! Как либеральные свободы могут нести в себе элементы разрушения?

Однако, если исторический процесс – это борьба, а стремления к свободе и признанию являются движущими силами этой борьбы, то может ли какое-то правление, пусть даже такое замечательное, как демократия, окончательно удовлетворить свободолюбивого и гордого человека? Или все же демократия, как и любая другая существовавшая до нее общественная конструкция, несет в себе внутренний посыл к разрушению, особенно учитывая то, что её питают те же движущие силы истории, что и прежде?

Или что-то здесь не сходится?

Мы можем взглянуть на промежуток истории, последовавший за крахом СССР, когда «на ринге соревнования потенциально универсальных идеологий» уже не наблюдалось сколь-нибудь заметного влияния социализма и миром безраздельно правила «либеральная демократия, учение о личной свободе и суверенитете народа». Причем правила миром лучшая из ее представительниц, благополучно процветающая под звездно-полосатым стягом.

Сейчас Фукуяма говорит, что нападение на Ирак было ошибкой. То есть несущая всем и каждому идею мира и добра либеральная демократия ошиблась, когда развязала войну? А как же «учение о личной свободе и суверенитете народа»?

Когда какой-нибудь тиран вроде Саддама Хусейна нападает на соседнее государство – это очень плохо, но вполне понятно, поскольку у тиранов не в почете стремление к свободе и суверенитет. Но когда столь приверженная либеральным идеям страна, как США, покушается на суверенитет страны, находящийся от нее в тысячах километров – это не просто плохо. Это ужасно, поскольку вступает в жестокое противоречие с географией и собственным «учением о личной свободе и суверенитете народа».

Разве иракский народ чем-то хуже американского или отчего-то не достоин права на суверенитет? Если суверенитет и свобода – это естественные права, то, следовательно, принадлежат народам всех стран вне зависимости от их географического местоположения! Если право на суверенитет и свободу – это естественное право, то, следовательно, им априори должны обладать народы всех стран вне зависимости от их географического местоположения! Разве нет?

Либеральные права носят универсальный характер, и когда либеральные демократии их попирают, то тем самым они покушаются не только на чужой суверенитет, но и на собственные принципы.

Если президент демократического суверенного государства, выбранный в результате свободного волеизъявления народа, отказывает в праве на суверенитет какому-то народу, то, может быть, закралась маленькая ошибка в самом учении? Или ошибся Фукуяма, запутавшись в определениях? Или все мы находимся в плену иллюзий, и мир намного сложнее, чем нас пытаются убедить?

Посудите сами. На протяжении тысячелетий в Европе безраздельно правили монархические династии. Их правление скрепляла христианская религия. Легитимность королей черпалась в Библии. Согласен с этим кто-то или нет, но если спросить у христианина: «Что есть Бог?» – он почти наверняка ответит: «Бог есть любовь».

Так разве любовь хуже свободы? И почему правление, основанное на идеях любви, менее человечно, чем правление, основанное на идее свободы? Или даже поставим вопрос иначе. Стремление к свободе победило стремление к любви! И что, после этого нас ждет вечный мир, полный добра, благоденствия и той самой любви?

Если бы мы задали все эти вопросы любому европейцу времен расцвета Бурбонов, то он был бы так же абсолютно уверен в своих ответах, как и его праправнук. Но вряд ли бы они поладили.

Безусловно, все это лишь свидетельствует о прогрессе европейской цивилизации, но чтобы выбраться из того тупика, в который загнал себя (и нас заодно) Фукуяма, попробуем ответить на ряд вопросов:

1. Действительно ли стремление к свободе и жажда признания являются основными движущими силами истории? Может быть, это совсем не так, и тогда парадокс моментально самоликвидируется?

2. Какова природа этих сил? Существовали эти устремления всегда? Являются частью человеческого естества, либо возникновение их – это продукт развития человечества? И если стремление к свободе и признанию – это продукт развития сознания, то могут ли они так измениться, что перестанут нести в себе элементы вечного разрушения?

3. Если все же эти силы были разрушительными на протяжении истории, то могут ли быть созданы такие условия, при которых их направленность меняет знак на противоположный? И тогда, может быть, демократия и есть та самая идеальная форма правления?

Несмотря на то, что этот список вопросов представляет собой некий план, заранее заготовленных ответов у меня нет. Есть лишь желание разрешить парадокс Фукуямы, поскольку свобода и демократия звучат очень приятно уху, и не хотелось бы лишаться определенных иллюзий, с ними связанных.

В движении к истине постараемся не забывать главную теория всего живого – величайшее творение Чарльза Дарвина о естественном отборе. Кому-то может показаться это занудством или унизительным для высшей формы и вершины эволюции. Но задумайтесь: вряд ли случайно то, что движущей силой эволюции является естественный отбор, а движущими силами истории являются стремление к реализации естественных прав человека на свободу и «признание достоинства, присущего всем членам человеческой семьи»³.

Глава 2. Свобода и достоинство

Если вглядываться в реальную историю, то там, в глубине веков, не всегда удается разглядеть борьбу за свободу и собственное достоинство. Разве что борьбу элит за власть над народами и господство над территориями можно приравнять к борьбе за признание, а голодные бунты и восстания рабов – за стремление к свободе.

В действительности для свободы и собственного достоинства в древности было не так много места. Даже в полисах Греции – образце античной демократии – право на свободу и достоинство полагалось только взрослым мужчинам, обладающим гражданством и владеющим приличным частным хозяйством – «ойкосом» (домом). Все остальные, проживающие с ним – жены, дети, вольноотпущенники и рабы – такими правами не обладали.

Почему все они терпели несвободу и унижение? Какие есть оправдания у того, кто имеет по праву рождения весь набор естественных прав на свободу и не борется с произволом?

Пожалуй, все намного проще: каждый знал, что таков порядок вещей. А восстать в одиночку против сложившегося порядка – это не просто безрассудно, это самоубийство.

В менее просвещенные времена абсолютных монархий про свободу и собственное достоинство вспоминали еще реже. Дворянин, конечно же, мог вызвать на дуэль за оскорбление чести и достоинства другого дворянина, но этим, как правило, его стремление к защите собственных прав ограничивалось. Что касается простолюдинов, то если они и брались за вилы и топоры, то по большей части по причине невыносимого голода и нужды (к обычной нужде и недоеданию они были привычны).

Вряд ли кому-то удастся, даже при большом желании, привести в пример хоть несколько случаев, когда народ бунтовал из-за чего-то похожего на свободу. При этом, конечно, можно предположить, что и свобода, и признание никуда не девались, а до поры до времени были глубоко запрятаны в недрах подсознания по вине страшной нужды и мракобесия.

Накануне революции 1789 года Франция была абсолютной монархией. Среди причин той революции называют экономический кризис, безработицу, неурожай из-за крайне суровой зимы и града в июле 1788 года, вызвавших дефицит и дороговизну хлеба, расстройство финансов и неэффективное управление страной. Все эти экономические предпосылки, приведшие к большему, чем обычно, голоду и нужде, вывели народ на площади.

Вполне возможно, что главной причиной революции все же было не столько вышеперечисленное, сколько попрание человеческого достоинства и либеральных свобод. Такой вывод напрашивается хотя бы в связи с тем, что 26 августа того же года Учредительное собрание «Декларацией прав человека и гражданина» даровало народу не хлеб, а свободу, равенство и братство (фр. Liberté, Égalité, Fraternité), в то время как экономический кризис, безработица и нужда только усугублялись.

Юваль Ной Харари в книге «Sapiens. Краткая история человечества» пишет: «В 1789 году французы чуть ли не за ночь переключились с мифа о божественном праве королей на другой миф – о власти, принадлежащей народу»⁴.

Если так, то «декларация прав человека и гражданина» вдохновила народ настолько, что довольно продолжительное время стала анестезией от нужды и голода, и тогда свобода и достоинство на самом деле и есть основные движущие силы истории.

Однако, если это так, то против кого тогда был направлен террор, свободно отделявший посредством изобретения «гуманного» доктора Гильотена до шестидесяти французских голов в день? Причем не только от аристократических тел! Или с чего этот свободный и гордый народ спустя всего десять лет после революции провозгласил Наполеона первым консулом, после чего и этого французам показалось мало, и они восторженно приветствовали Бонапарта уже на императорском троне?

Можно, конечно, предположить, что граждан обманули, воспользовавшись их наивностью, но тогда нужно говорить не о наивности, а о растерянности, поскольку история XIX века вплоть до 1871 года – это метания французского народа от республики к монархии и обратно. В итоге французам понадобилось почти сто лет, чтобы определиться окончательно в своей приверженности демократии.

Выходит, что идея о власти народа хоть и проникла в некоторые головы за одну ночь, но понадобилось гильотинировать тысячи и сложить на полях сражений еще сотни тысяч, чтобы в оставшихся на плечах не восторжествовал дух Liberté, Égalité, Fraternité. Почему так долго и так много крови, если свобода и достоинство являются естественными и присущими каждому человеку от рождения?

Если смотреть из XXI века, кажется невозможным, чтобы люди не стремились к свободе и собственному достоинству. Впрочем, нам также не понять, как можно обходиться без интернета, википедии и социальных сетей. Однако этим технологическим «чудесам» от роду всего несколько десятков лет.

Мерить все со своей колокольни – довольно поверхностный подход. Это все равно, как если бы мы вместе с Фукуямой, оказавшись вдруг воспитанниками в школе сумо, с недоумением смотрели на всех прочих, кто тратит свою жизнь впустую, не мечтая наесть самый большой в мире живот и сладострастно выпихивать им соперников за пределы татами.

Если свобода и достоинство являются естественными и неотделимыми от человеческой природы, то это значит, по всей видимости, что они возникли вместе с самим видом Homo sapiens. Тогда, если мы согласимся с тем, что человек относится к миру живой природы, то должны сопоставить стремления к свободе и признанию с основополагающими представлениями теории Дарвина о движущих силах эволюции. Связь здесь должна быть прямая: если стремления к свободе и признанию помогали нашим предкам выживать, то мы должны тут же согласиться с Фукуямой.

Человек разумный (лат. Homo sapiens) произошел от человекообразной обезьяны, а самыми близкими его родственниками из ныне живущих являются два вида шимпанзе (обыкновенный и бонобо). Как выживали наши предки, можно лишь предполагать, зато, наблюдая за поведением ближайших родственников, можно попробовать сделать некоторые обобщения.

Во-первых, и бонобо, и шимпанзе – животные коллективные, то есть они живут стаями. Члену стаи, решившему получить свободу и независимость, вряд ли кто-то из сородичей станет препятствовать. Однако, если бы ему удалось выжить отдельно от стаи, то современные ученые беспрерывно находили бы в лесах бонобо-одиночек и шимпанзе-индивидуалистов.

Между тем и Homo sapiens, и все его родственники – существа довольно слабые, особенно в юном возрасте, и оттого чрезвычайно зависимы от родителей и сородичей. Единственный шанс дожить до полового созревания и оставить потомство – это держаться коллектива. Так было всегда со всеми нашими хвостатыми родственниками, а это наводит на мысль, что и с людьми вряд ли было иначе, по крайней мере, до самого последнего времени.

Что касается стремления к признанию, то бонобо в борьбе за власть не замечены. Во главе сообщества у них стоит самка. Агрессивные столкновения между представителями одного пола редки, а статус самца зависит от статуса его матери. За самок бонобо борьбу не ведут, а вместо этого живут большими дружными «шведскими» семьями.

Скорее всего, сходство нашего вида с бонобо не совсем полное, иначе мы, скорее всего, так же, как и они, продолжали бы жить большими дружными семьями в «уютных» пещерах. А люди все-таки построили пирамиды, запустили ракеты в космос и до исступления убивают друг друга в конфликтах и революциях. По мнению Фукуямы, источник всех этих «достижений» таится в нашей особой тяге к свободе и самоутверждению.

Если бы стремление к свободе и самоутверждению являлись главными устремлениями нашего вида, то вряд ли бы Homo sapiens удалось так долго продержаться в статусе социальных существ. А если так, то центростремительные силы в нас как-то уравновешиваются не менее мощными центробежными силами.

По всей видимости, такой же неотъемлемой частью человеческой природы является желание проявлять заботу, быть нужным, полезным, как и тяга к тому, чтобы заботились о нас. Если переходить на язык теории Дарвина, то забота о своем потомстве является естественной чертой любого вида. Без сомнения, и нашего тоже.

Зависимость детей от родителей, каждого от всех и сплоченность в стае, общине или племени помогали выживать нашим предкам на протяжении сотен тысяч лет. Все это время стремление к свободе если и было частью природы наших предков, то не мешало им жить в сплоченности одним племенем.

Если взять за основу логику Чарльза Дарвина о том, что наследуются только полезные для выживания признаки, и если предположить, что стремление к независимости изначально было естественной частью нашей природы, тогда наши предки могли бы выживать индивидуально. Но поскольку антропологи этого не могут подтвердить, следовательно, никакого гена свободы в нашем ДНК нет.

Однако не будем делать скоропалительных выводов. Наука динамично развивается, и если сегодня таких данных нет, то это не значит, что завтра не обнаружатся неопровержимые доказательства того, что отдельная наиболее эволюционировавшая ветвь наших предков жила по законам индивидуализма, встречаясь лишь изредка для того, чтобы померяться личным достоинством или провести конкурс на самый красивый хвост.

В этом плане любопытно наблюдение Эриха Фромма, которым он делится в некогда нашумевшей книге «Бегство от свободы»: «Мы обнаруживаем, что с эпохи Возрождения и до наших дней люди преисполнены пылким стремлением к славе. Это стремление, которое кажется столь естественным, было совсем нехарактерно для человека средневекового общества»⁵.

Но ведь стремление к славе – это одно из проявлений человеческого стремления к признанию. Наряду с жаждой власти жажда славы – это естественное стремление любого нормального и ненормального современного человека. Жажда славы и успеха сопутствуют в жизни почти каждого свободного человека, но, оказывается, возникла она только в эпоху Возрождения.

Как же люди жили раньше без нее? Разве это вообще возможно?

Могу предположить, что жажда славы бессмысленна для человека, все интересы которого сосредоточены в ограниченной группе, такой как семья, община или деревня. Как только человек осознает себя частью чего-то большего – народа, страны или мира, – возникает незнакомое и тревожное ощущение собственной неизвестности (ничтожности) и одиночества оттого, что никто ничего не знает о нем. Не знает о том, какой он замечательно уникальный человек, о том, как он мечтает осчастливить всех ратной победой, одарить частичкой своей любви в виде стиха, песни, картины, грандиозной постройки или мудрой книги, которая откроет всем глаза на мир и сделает, наконец, их жизнь счастливой.

Стремление к славе и осознание своего одиночества, по всей видимости, неразрывно связано со стремлением к свободе и ее обретением. Пока ребенку комфортно в семье и он не видит никого за пределами этого круга, то не ищет иного одобрения и славы, кроме как у мамы, папы и других близких родственников, так же, как не пытается бороться за свободу от родительского ига.

Расширение круга интересов, возможностей и желаний за пределы близкого круга в эпоху бурного развития торговли, морских путешествий, раздвигающихся границ мира, возможно, и послужило толчком к пробуждению вольного духа свободы, идущего в комплекте к ощущению одиночества.

Чтобы никого не обижать, будем считать, что нельзя однозначно судить о том, являются свобода и достоинство врожденными, как считает Фукуяма, или продуктом мифа, возникшим «чуть ли не за ночь», как считает Юваль Ной Харари.

Скорее всего, истина где-то посредине, и в каждом человеке уживается и конформизм, и индивидуализм, и стремление к подчинению правилам, и стремление к свободе. Не исключено, что в зависимости от внешних условий то или иное свойство может преобладать в человеке, а когда он видит вокруг себя подтверждение тому, что именно это и есть хорошо, то с еще большой силой подчиняется всеобщему настроению.

Из этого можно сделать предположение, что не только стремление к подчинению правилам, но и стремление к свободе есть продукт не только внутренних убеждений, но и во многом социальный, зависящий от культурной среды и устоявшихся общественных настроений. В первом случае, оба устремления – и стремление к свободе, и конформизм – это свободный выбор индивидуума, а во втором – это во многом несвободный выбор, происходящий из навязанных обществом установок.

Если для конформизма здесь нет никакого внутреннего противоречия, то для индивидуализма и либерализма есть. Согласитесь, если стремление к свободе отдельного человека является следствием несвободного выбора, то в этом есть что-то… недосказанное.

Если сводить исторический процесс к народным возмущениям, бунтам, войнам и, исходя из этого, искать среди мотивов, двигающих людские массы к революционным потрясениям, стремление к свободе и достоинству, то лучше всего это вписывается в марксистко-ленинскую картину мира. Напомню, по Марксу, основной движущей силой истории является классовая борьба – по сути, борьба за свободу от тирании и признание права свободно распоряжаться результатами своего труда.

Не будем слишком придирчивы к Фукуяме и не станем безапелляционно требовать переименовать марксизм-ленинизм в марксизм-фукуямизм. Констатируем лишь то, что исторический процесс, по всей видимости, несколько многообразнее и не лезет в то прокрустово ложе, в которое его пытались втиснуть оба великих теоретика.

Кратко. Наряду со стремлением к свободе человеку не менее естественно единение с другими людьми. С точки зрения эволюции, для человеческого вида стремление к свободе отнюдь не способствовало выживанию в отличие от стремления к сплоченности. Не исключено, что свобода в том виде, в котором мы воспринимаем ее сейчас, является продуктом развития цивилизации.