Buch lesen: «Записки на дежурствах»

Глава 1

Привет, мой читатель:)

Все то, что ты увидишь ниже-созревало уже много лет, но исключительно в моей голове, до текстов дело не доходило.

Я часто рассказывала что-то из своей практики самым разным людям-и люди слушали с удовольствием. Ни раз и ни два, а очень много раз и по меньшей мере-десять лет самые разные слушатели говорили мне «напиши!»

Ну вот потому наконец и пишу:)

Вашему вниманию будет представленно некоторое количество историй разных лет- от эпохи студенчества до дня сегодняшнего.

Какие-то из них произошли со мной лично, какие-то из биографий моих друзей и коллег.

Среди них есть веселые и грустные, философские и трагические.

А общее у них то, что все они случались в реальности и все они- про акушерство.

Приятного чтения:)

Про то, как становятся акушерками.

Часть первая.

Первое, что я помню о выборе профессии-это желание быть волшебницей. Ну а дальше уже акушеркой, да.

Но обо всем по порядку.

О том, что на свете бывают акушерки, я узнала в три года.

Моя мама вдруг решила получить вторую профессию. Первая у нее уже была (и я уже была), но мама-человек увлекающийся. Выбор пал на акушерство. Учебу ее я не помню, а вот подготовку к экзаменам запомнила хорошо: мне хотелось играть, а маме-читать про кесарево сечение. И тогда мама взяла большую сумку на кнопках, положила в нее моего пупса и сказала, что мы будем играть в операцию -доставать ребеночка из животика. Игра мне очень понравилась и стала любимой на несколько месяцев. Мама читала конспекты и перелистывала учебник Бодяжиной (все посвященные в курсе, это такой «акушерский букварь»), а я заглядывала ей через плечо. Картинки с непонятным я пропускала, а вот про детишек было интересно. Своих пупсов я училась пеленать по инструкции из этого учебника.

Экзамен мама успешно сдала, а вот работать не стала- осознала, что все же профессия ей не близкая.

А учебники дома остались.

И пригодились мне в мои двенадцать лет, когда вопросы анатомии и физиологии в моей голове множились, а школьный учебник биологии отвечал на них поверхностно.

Тогда мама вновь выдала мне тот самый, свой, учебник акушерства и сказала:

«Читай. Что не поймешь-спрашивай!»

Ну я и прочитала.

К концу учебника вопросов с выбором профессии уже не оставалось: я точно знала, чем именно буду заниматься всю оставшуюся жизнь.

В школе, где я училась, потолок образования был установлен в девять классов.

Поскольку я точно знала, чего хочу, то получив аттестат за девятый класс, без колебаний пошла подавать документы в акушерский колледж.

Но в приемной комиссии колледжа меня ожидало разочарование: именно в том году в очередной раз сократили прием после девятого класса!

Нет, он был. Но-закончился в пятницу.

А на календаре был понедельник.

После одиннадцатого -да пожалуйста!

А после девятого-все…

Это была трагедия. Ну почему именно в этом году?!

Но так или иначе-заламывать руки было неконструктивно, а надо было что-то решать.

Вариантов было два: одиннадцатый класс или любой другой колледж на выбор, где еще был прием после девятого.

Любой другой… да ну. Я и думать ни о чем не могла, не то, чтобы нести документы в какое-то иное место.

Оставалась школа.

Школ в нашем районе было всего две: та, которую я уже окончила, девятилетка, и вторая, с физико-математическим уклоном.

Мои отношения с математикой были вежливо-нейтральными: я не стремилась к ней, а она- избегала попадания в мою голову. Если геометрия в моем сознании еще имела логику и смысл, то алгебра на мой взгляд, не имела ни того, ни другого. Взять бессмысленный набор букв и цифр, делать с ними невесть что целую страницу, чтобы на выходе получить не менее бессмысленный набор других букв и цифр?

Нет, физико-математическая школа для меня отпадала в полуфинале.

Мы с мамой решили расширить зону поиска и посмотреть по соседним районам.

А в соседнем районе неожиданно мелькнула надежда.

Самая обычная школа решила открыть весьма необычный по тем временам класс-экстернат, и я решила попробовать. Группа педагогов-энтузиастов во главе с директором, пересмотрев программу 10 и 11 классов, пришли к выводу: все тоже самое можно рассказать значительно быстрее, если несколько изменить систему подачи материала, не повторять одно и тоже неделями и выкинуть предметы второстепенные, вроде физкультуры и музыки.

В результате уроки там шли не по 45 минут, а парами, как в институтах. Вместо опросов мы регулярно писали промежуточные тесты, сочинения и рефераты. И темп работы был такой, что этих шести месяцев своей жизни я почти что не помню. Я приходила с учебы, по-моему, непосредственно в кровать, а утро начиналось с домашних заданий, после чего почти сразу нужно было ехать на уроки. Нас начинало сорок два человека, а до выпуска дотянули всего десять. Но оно того стоило!

Ближе к экзаменам мы узнали, что в той или иной форме тестирование будет по КАЖДОМУ предмету, а для того, чтобы убедиться в качестве такого вида обучения -на каждом экзамене будет комиссия из РОНО.

Но нас (как и учителей) уже давно охватил азарт, и эта новость только подлила масла в огонь.

Мы чувствовали себя спортсменами на беговой дорожке и останавливаться уже не собирались -только побеждать!

К ежедневным урокам добавились беседы по душам. Никаких психологов тогда не было, и учителя просто по-человечески и опираясь на свой жизненный опыт, давали нам советы о том, как не теряться, не нервничать, и не обращая внимания на комиссию ,просто делать то, что мы обычно и делали на уроках. Потому что мы, разумеется, все знали и сбить с толку нас могли разве что переживания.

Победа была сокрушительной. Комиссия признала , что все было честно и мы на самом деле учились, после чего мы гордо получили свои аттестаты 22 апреля.

Получив заветные корочки, я бросилась подавать документы в колледж, приемная комиссия уже работала. Помимо аттестата требовался паспорт со страничкой о прописке.

А паспорт тогда давали в 16 лет, день рождения у меня в мае и на момент поступления паспорта еще просто физически не было.

Я принесла справку о прописке и свидетельство о рождении, чем вызвала легкое замешательство в приемной комиссии. Но правила допускали справку как временный вариант в ряде случаев, аттестат был за одиннадцатый класс, стояли в нем сплошь пятерки и четверки, и придраться было не к чему.

Мне даже не экзамены с таким аттестатом полагались, а собеседование.

Директор колледжа, лично проводивший это самое собеседование, смотрел на мой аттестат задумчиво и пытался сопоставить увиденное с основами арифметики. Складывалось у него не все: документ выдан в апреле…но ведь в школе учатся до конца мая?

И паспорта опять же нет…

–Почему Вы так рано получили аттестат?

–Я окончила два класса за полгода, -скромно пояснила я.

Очень хотелось учиться у вас и совсем не было сил терпеть…

В ответ на удивленно-вопросительный взгляд директора я рассказала про кесарево сечение сумке и процитировала особо впечатлившие меня фрагменты из Бодяжиной, которую перечитывала регулярно все эти годы.

Глаза директора заблестели слезой вдохновения, и он торжественно произнес:

–Учитесь, деточка!

И на этом с собеседованием было покончено.

Меня зачислили в группу первой, официально экзамены еще даже не начинались.

И я с нетерпением стала ожидать сентября.

Про то, как становятся акушерками.

Часть вторая.

И вот началась учеба.

Я была на два года младше своих одногруппниц, у которых были фигуры, макияж и поклонники, выглядела рядом с ними первоклассницей на балу выпускников (152 см роста на 41 кг веса) и вид в целом имела блаженный:

Акушерство же !

Преподаватели меня жалели и вытаскивали в первые ряды, чтобы мне хоть что-то было видно.

На практических занятиях именно меня таскали на носилках, как самую легкую, отрабатывали на мне приемы реанимации, как на самой любопытной, и опускали для меня пониже муляжи, потому что до стандартного расположения я не доставала физически.

Сокурсницы любили меня за возможность списать любую медицинскую лекцию: девчонки были на пару лет старше, у них бурлила личная жизнь и они не всегда успевали посещать учебу.

А у меня личной жизни в тот момент не было, зато был разборчивый почерк, и я с огромным удовольствием конспектировала все профильные предметы, выделяя разноцветными ручками и маркерами разные абзацы и заголовки (до сих пор рука не поднимается выбросить!). Характер у меня был не вредный и довольно легкий, и результатами своего труда я с удовольствием делилась.

В обмен на это девчонки помогали мне в том, чего я терпеть не могла. Например, бегали за меня кроссы на лыжах и сдавали зачеты по истории религии и философии.

Надо сказать, что эти предметы не нравились никому из нас. И все дело было в преподавателе.

Его не интересовало не только то, что он рассказывал, а вся окружающая реальность в целом, мне кажется, была ему безразлична. На его сером лице, расположенном чуть выше неизменного серого костюма, никогда не было никакого выражения. Мне казалось, что он весь был нарисован простым карандашом с плохим нажимом, и при том- художник не слишком старался.

Так, набросал схематично.

Вполне возможно, что в тот момент он уже просто достиг полного Дзена.

Материал по истории религии он читал с ритмом метронома, пользуясь в качестве пособия «справочником атеиста».

Достоверно доказано, что нас он между собой не различал…или-различал, но не предавал этому никакого значения.

Поэтому одна и та же студентка могла запросто сдать зачеты за нескольких других, преподаватель флегматично выставлял оценку напротив названной ему фамилии и отпускал отвечающую с Миром.

Были у нас несколько человек, которые обладали феноменальной механической памятью и могли учить, не вдумываясь, вообще что угодно и в любых объемах.

Вот они и отдувались за всех нас.

К счастью, предметы, читаемые этим просветленным человеком, заканчивались где-то в первом полугодии и больше не путались в расписании.

Зато были анатомия и фармакология, терапия и сестринское дело, да и много чего еще, не менее интересного.

Мы постепенно знакомились друг с другом и с учебным процессом, создавая крепкие дружеские связи и цепочки взаимовыручки.

Мы привыкали носить белые халаты и уже не хихикали друг над другом в колпаках и масках.

Уже не вызывали нездорового ажиотажа пластмассовые (а иногда и настоящие) кости в кабинете анатомии-их строение нужно было просто выучить.

Как и текст гимна на латыни.

И за множеством таких дел наступил конец весны и приблизилась первая «почти-акушерская» практика.

Настоящей акушерской она, разумеется, еще не была, но нам предстоял почти что месяц в родильных домах в качестве санитарок с сестринским уклоном.

О сестринской практике (которая была немного раньше) написана отдельная глава, поэтому останавливаться на ней не буду.

Она заняла всю вторую половину зимы и весну, поэтому теперь мы уже умели многое.

Во всяком случае, делать уколы, ставить клизмы, градусники и капельницы, заполнять многочисленные журналы на отделениях и не вытирать носы руками в стерильных перчатках научились уж точно.

И вот таких уверенных в себе новоиспеченных профессионалов поделили на небольшие группы, тщательно проинструктировали о том, как себя вести и наконец-то первый раз привели в Настоящий Родильный Дом.

Разумеется, в тот первый раз нам не предполагалось доверять ничего серьезного, да что там серьезного… вообще не предполагалось ничего доверять.

Нас привели смотреть и знакомиться, проникаться атмосферой и может быть, если повезет, сходить посмотреть на роды.

В наглаженных халатах, колпаках, масках и бахилах, мы стояли тесной группкой в коридоре роддома и ждали…

Перешептывались о том, что видим вокруг и строили предположения, повезет ли нам увидеть что-нибудь еще. Везло не всем группам. Некоторые так и уходили, постояв в коридоре-роды такое дело, под заказ не случаются.

Вот и сейчас их не предвиделось.

Зато оказалось, что предвидится плановое кесарево сечение и есть вероятность, что нас пустят посмотреть. Узнав об этом, мы возбужденно начали вспоминать все то, что видели в учебном фильме про кесарево, а также -правила мытья рук и поведения в операционной и с нетерпением ждали решения о нашем допуске.

И в этот момент к нашей живописной компании подошел один из докторов.

Он поздоровался с нашим куратором, быстро, но внимательно глянул на нас и, отведя нашу Светлану Ивановну в сторону, начал о чем-то темпераментно с ней говорить, показывая рукой в нашем направлении.

Мы замерли: речь явно шла о нашей судьбе!

Кто же он такой, интересно?

И тут доктор вернулся обратно к нам, и отодвинув девчонок , показал пальцем на меня: вот ты!

Идем со мной!

А? ЧТО? ПОЧЕМУ Я?

Но Светлана Ивановна уже кивала мне: иди-иди!

И я пошла.

Позже оказалось, что доктор этот-анестезиолог.

На вид ему было лет 50 (а на самом деле -62), движения резкие, точные и быстрые, лицо серьезное и даже суровое, но в голубых прищуренных глазах -чертики смешинок.

А повел меня доктор как раз на то самое плановое кесарево сечение.

Потом, много лет спустя, я спросила его: почему именно я?

Не знаю, говорит… я посмотрел на вас на всех и понял, что у тебя там самое осмысленное выражение лица и именно ты тут-на своем месте.

Но это было потом.

А тогда я впервые зашла в святая-святых: акушерскую операционную.

«Свое» первое кесарево я помню смутно.

Главная мысль была «не смей падать в обморок, тут все и без тебя заняты!» Помогло.

Не помню, кстати, кто родился.

Я стояла там, где работает анестезиолог -у головы пациентки, и мне было видно абсолютно все.

Каждый этап операции доктор тихонечко мне проговаривал, и даже доверял мерить давление и подавать ему заранее набранные шприцы.

Ухх, как же это было круто!

Выйдя из операционной, я гордо смотрела на девчонок.

Их в результате тоже туда повели, но стояли они с другой стороны, довольно далеко, и видели все только в общих чертах.

Все конечно кинулись меня расспрашивать: ну что? ну как?! Но не успела я начать рассказ, как меня взял за плечо «мой» доктор: на следующую операцию пойдешь?

Если да, то давай…пошли учиться мыться!

И я пошла.

Конечно же, войдя в операционную второй раз за день, я уже чувствовала себя суперпрофессионалом.

И на вопрос доктора «все ли тебе было понятно в прошлый раз?», уверенно ляпнула «конечно, это несложно!»

И получила ответ: ну тогда делай!

Я прикусила язык, сделала вывод и попросила показать и объяснить еще разок.

Доктор подобрел и сообщил: если мне интересно осваивать что-то за рамками моих учебных заданий-да на здоровье! На него можно рассчитывать, он научит.

Только надо иметь ввиду: смелость и уверенность в себе он только приветствует, а вот самоуверенность -искореняет безжалостно. Просьба не путать.

Урок я усвоила.

И в тот свой второй раз даже интубировала пациентку.

Это когда трубочку для наркоза уже спящему после укола человеку вводят в трахею, чтобы за него начал дышать аппарат. Да, разумеется, делала я это вместе с ним, в четыре руки. Но все же… Все же это был всего лишь конец первого курса и уровень « шприцы и градусники».

Так что это было сильно.

И с этого момента началась наша с ним дружба и его кураторство, которое длилось до конца моей учебы и даже немного после.

Мы совпали, как идеальный пазл: мне хотелось учиться, а ему-учить.

Я ездила за ним по всем его дежурствам (два роддома и онкологический диспансер), стоило ему только намекнуть, что сегодня -можно.

Сидела дома у телефона (какие тогда мобильники!) и ждала этой отмашки…

И ехала. Чаще всего -в ночь или выходной, потому что днем была учеба в колледже.

Иногда я ехала учиться прямо после ночного дежурства, уже не успевая заехать домой.

На лекциях не спала только потому, что именно после живых ночных погружений в жизнь стационара лекции переставали быть теорией, а органично дополняли мою личную практику.

Уставала я нереально, спала в транспорте даже стоя, но не ездить к нему было невозможно: даже сотой доли того, что он давал мне тогда, не могли дать все преподаватели, вместе взятые.

Он целиком отдавался тому, что делал и заражал этим меня.

Он учил мои руки и ставил на место мою голову.

Он никогда не делил персонал на средний и врачебный

(а только на умных и не очень…и вот с тех пор и я также).

Он учил меня разговаривать с пациентами так, что таяли самые суровые и недовольные.

И научил пить коньяк, когда на моих руках впервые в моей жизни умер человек.

Он был рядом со мной до последнего, пока не ушел.

Ушел также решительно и быстро, как жил – от инфаркта.

Ему всегда хотелось, чтобы быстро -сама мысль о том, чтобы быть кому-то в тягость и было бы нельзя куда-то бежать и кого-то спасать, ему была невыносима.

Так и вышло.

Имена (в отличие от самих героев) в этой книге чаще всего вымышленные.

Но об этом человеке нужно знать и помнить.

С безмерной благодарностью

к первому моему Гуру в медицине,

а также с любовью к замечательному Человеку:

Вадиму Николаевичу Орлову.

Без Вас я никогда не стала бы собой.

Глава 2

Кое-что про акушерский колледж

и про нас в нем.

Диплом я получила давно. Страшно сказать-в другом веке!

Тогда студенты-медики еще учились на живых людях и впоследствии из них (чаще всего) получались специалисты своего дела.

Разумеется, настоящих больных нам показывали не сразу-это нужно было сначала заслужить, идеально выполняя манипуляции на муляжах.

Никаких современных, реалистично-компьютерных приспособлений для практических занятий мир еще не знал, а вместо них были, можно сказать, пластиковые игрушки- различные отдельные фрагменты человеческого тела.

Эти запчасти людей были настолько уставшими от жизни и затертыми, что единственным желанием видевших их впервые было похоронить это безобразие с почестями.

Но поскольку многие поколения медсестер и акушерок учились на них базовым манипуляциям, эти легендарные предметы заслужили отдельного описания.

Пластиковая Рука с резиновой трубочкой, изображавшей вену. Отдельная, независимая ни от какого туловища, верхняя человеческая конечность, предназначенная для отработки навыков внутривенных инъекций и капельниц.

В трубочку, расположенную под прикрытием рассохшегося поролона, полагалось попадать иглой и, если ты попал куда нужно-жидкость вытекала наружу с другой стороны. Задумка, в целом, неплохая.

Но так как поролон был исколот многочисленными предшественниками до полного изнеможения, трубочка торчала из развороченной поролоновой массы прямо сверху и все это вместе здорово напоминало картинку из учебника медицины катастроф.

Очевидно, что тренировка на таком «муляже» к практике не приближала никак-поэтому, изучив теорию, находить и пунктировать вены мы учились друг на друге.

Следы таких «практик» выглядели как чудовищные гематомы, переливающиеся всеми оттенками синего, фиолетового и зелено/желтого-навык попадать, куда следует, приходил далеко не сразу.

А когда одна девочка в разгар этой практики крепко уснула в автобусе и была сдана милицейскому патрулю на конечной – то исключительно студенческий билет с названием учебного заведения уберег ее от обвинения в употреблении наркотиков.

Помимо Пластиковой Руки была еще Пластиковая Жопа, которая олицетворяла собой сразу два направления практики: внутримышечные инъекции и клизма. Технические особенности муляжа «Жопа» (резиновые вставки в ягодицах -для инъекций, и отверстие, без которого грустно любому живому существу-для клизмы) должны были научить нас попадать шприцом и кружкой Эсмарха, куда следует-но увы. Состояние Жопы было еще более плачевным, чем состояние Руки. И хоть на балансе колледжа она все еще числилась, одного взгляда хватало, чтобы понимать: Жопе пришла полная (пардон) … жопа. Для отработки обозначенных навыков она также совсем не годилась.

Ну и еще был Вася: бессмысленная кукла в человеческий рост, которую теоретически можно было купать (но было негде), кормить (но было нечем), укладывать на носилки (а смысл? он пустой и легкий) и накладывать ему всевозможные повязки и шины (самые простые, которые и так умел накладывать любой школьник).

Более сложные накладывать было невозможно, потому что Вася не гнулся нигде и никак. Даже в детстве с пупсами, изображающими младенцев, игры получались куда более реалистичными.

Но учиться было все равно необходимо, и мы приспосабливались к реальности, как могли. Про инъекции я уже рассказала, вот и остальные задачи решались также: повязками и шинами мы украшали друг друга, клизмы ставили дома родственникам, а укладывали на носилки, переворачивали на них и носили обычно меня, как самую мелкую и легкую.

«Доклиническая практика» (а именно так назывались эти коллективные игры в доктора) происходила на территории колледжа, и только сдав по ней экзамен, можно было получить допуск на настоящую практику в Стационар.

В Стационаре же только нас таких и ждали, ага.

Люди там работали, зачастую «один за всех и еще вон за него» и совсем не мечтали получить под руки бестолковых нас.

Поэтому настоящих больных нам конечно же показывали, одновременно показывая всем своим замороченным видом, что под ногами лучше не крутиться, вопросов особо не задавать и вообще-исчезать как можно скорее.

Многих это вполне устраивало: пришли, немного поделали заготовки перевязочного материала в сестринской (обязательный момент для любого практиканта) и иди себе домой, отпустили же!

Но были и энтузиасты, например- я и две мои подруги.

Наша троица в колледже вообще была знаменита.

Учиться мы пришли не просто так, а действительно по призванию, со всеми вытекающими: нам было все интересно, хотелось побольше практики, и как можно больше-«настоящего/медицинского».

А еще мы все время задавали вопросы.

Всем. Везде. Про все.

Преподаватели реагировали по-разному: кто-то доброжелательно, кто-то с недоумением, а кто-то и со страхом (ведь всегда был риск, что мы спросим что-то такое, чего они и вовсе не знали).

Троица наша была колоритна сама по себе.

Сошлись мы еще на первом курсе, как-то рефлекторно увидев друг в друге «своих» и больше уже не расставались.

Фетиса. Точнее – Феоктиста Васильевна.

Именно так к ней и хотелось обращаться.

Она обладала даром задавать особо заковыристые вопросы с серьезностью доктора наук, и внешностью восточной фотомодели, со взглядом наследной принцессы в изгнании. Все это вместе ставило собеседников в тупик, а учитывая специфическое (всегда в опасной грани от сарказма) чувство юмора- так и вовсе выбивало из колеи уверенности в себе даже бывалых.

Но это конечно было чисто внешнее впечатление.

На самом же деле она была очень внимательной и старательной, с отличным аналитическим умом, четкими руками и каким-то невероятным энтузиазмом во всех сферах бытия. А еще-очень доброй. Правда, последний пункт в глаза совсем не бросался.

Евгения. Или Женечка, Женя. Уютная и теплая, совершенно не конфликтная, блондинка с огромными голубыми глазами всегда восхищенного ребенка и мудростью многодетной матери в свои 17 лет. С ней всегда было очень легко, причем специально она для этого ничего и не делала-просто такой была и все.

Если бы Женька родилась несколько раньше, то стала бы идеальным прототипом Сестры Милосердия.

Это когда от одного взгляда Сестрички становится легче, а от прикосновения руки-уходит боль.

Ну и я. На два года младше подруг (как так вышло- на то есть отдельная история), с четвертого класса мечтающая быть акушеркой и только акушеркой и прущая напролом к своей цели, как танк по шоссе.

Чувство юмора у меня, разумеется, тоже было и в этом я немногим уступала Фетисе, но внешне я была мельче и как-то беззащитнее, чем беззастенчиво и пользовалась.

И если надо было выпросить допуск к чему-то такому, к чему нас допускать не планировали, обычно посылали меня-мало кто отказывал целеустремленному ребенку.

Но если все же отказывали-на сцену выходили Женя с Фетисой.

Женечка уговаривала нежно, приводя подходящие к случаю доводы и обнимая собеседника своим обаянием.

Ну а Фетиса обычно стояла чуть позади нее, в качестве аргумента используя ласковый взгляд наемного убийцы и многозначительное красноречивое молчание.

Своего, короче, мы добивались в ста процентах случаев из ста-проще было не связываться.

Тем более, что желания и цели наши были вполне благородные: знания и практика.

Больше, чем полагалось и непременно-медицинские, а не мытье окон и дверей, лишь бы занять нас хоть чем-нибудь.

Таким образом мы, например, добились возможности выходить на суточные дежурства.

Нам очень этого хотелось, потому что было понятно: только так можно хоть чему-нибудь действительно научиться, а не просто болтаться под ногами у персонала.

Но существующие тогда правила однозначно рекомендовали: практические занятия проводятся исключительно в будние дни, с утра и до обеда.

Объяснялось это тем, что наши кураторы тоже люди и работают пятидневку, а отвечать за нас без них никто не собирался.

Нам же это казалось жутко несправедливым, и мы боролись с этим обстоятельством, как могли.

Прилежно проходя положенную практику и не отказываясь никогда ни от какой работы на отделении, проявляя дополнительную инициативу и схватывая на лету все то, что нам давали попробовать, мы незаметно обросли довольно серьезной группой поддержки.

Преподаватели, куратор курса, старшая медсестра отделения-многие готовы были за нас поручиться.

И мы сочинили пронзительный текст, описывающий наш огромный интерес к практической медицине, а также суровые препятствия к реализации наших стремлений в виде существующих правил.

Обращение наше было омыто слезами подписано всеми, кому мы его показали, отнесено директору и зарегистрировано секретарем-короче все, как полагается!

И вот, проделав все это, мы приступили к ожиданию результата. А чтобы директор нечаянно не подумал, что это был разовый крик души, мы регулярно посещали приемную лично.

Подозреваю, что однажды он начал видеть нас во сне, и тогда махнул рукой: черт с вами, можно!

Издал отдельное, специальное дополнение к основному приказу, и мы втроем, наконец, получили доступ к Настоящим Ночным Дежурствам.

Вот о них как раз и пойдет дальше речь.

«Третья истребительная,

вторая травма»

Именно так, «третья истребительная», в народе называлась Городская больница номер три, впоследствии ставшая Елизаветинской.

Название красноречиво отражало суть: выздоравливали там исключительно самые мотивированные и стойкие, прочие же предпочитали просто не попадать.

И дело даже не в том, что там были плохие врачи-да нет, как и везде, врачи там были разные.

Дело было скорее в общей убогости медицинских учреждений на тот момент: хронической нехватке лекарственных препаратов, устаревшем оборудовании (там, где оно вообще было), принципиальном отсутствии элементарных расходников, не говоря уже о чем-то более серьезном. Всему, что чудом оказывалось в наличии, мы старались продлить жизнь, как могли. Перчатки, например, полагалось после использования стирать, сушить на батарее, пересыпать тальком и укладывая в железные биксы плотными рулончиками в ветоши, сдавать на стерилизацию. После третьего-четвертого раза они рассыпались в труху непосредственно на руках, и важно было этот момент отследить еще на этапе заворачивания в ветошь. Подозрительные экземпляры, разумеется, не выбрасывались, но уже и не стерилизовались, а бережно разрезанные, превращались в хозяйственные резинки и украшали потом пачки направлений.

Мы попали на второе отделение сочетанной травмы.

Эххх, веселое было место! Кто и когда, как правило, получает травмы? Молодые да смелые, познающие сочетание различных видов алкогольной продукции (а иногда и сопутствующих сильнодействующих товаров) с различными видами бытовых приборов и транспортных средств.

Конечно, был и определенный процент бабушек с переломами шейки бедра, но как-то большая часть- именно молодые да задорные парни.

Даже лежа на многонедельных вытяжках с привязанными к конечностям гирями, в самых немыслимых для жизни позах или загипсованные так, что снаружи оставалось не больше одной четвертой от всего пациента, они не теряли присутствия духа, а мелькание на отделении молодых девчонок вдохновляло их на красноречивые повествования о своих приключениях.

Были там и «шел-упал-не помню дальше», и романтики, сорвавшиеся с крыш или балконов, и серьезные дяденьки после огнестрелов, и случайные жертвы ДТП, и бомжи, упавшие в канализационные люки -историй было множество!

Но некоторые из пациентов запомнились особенно и даже благодаря нам-пересеклись.