Buch lesen: «За год до смерти я встретил тебя»
© Ao Morita, text, 2021
© Amemura, illustrations, 2021
Original Japanese edition published in 2021 by Poplar Publishing Co., Ltd. Russian language translation rights arranged with Poplar Publishing Co., Ltd. through The English Agency (Japan) Ltd and New River Literary Ltd. All rights reserved
© ООО «РОСМЭН», 2024
Любовь с обратным отсчетом
Я поднял глаза и увидел стекающие по окну капли. Вроде рисовал в тихой палате, но совершенно пропустил мимо ушей, как начался дождь. А ведь хотелось, чтобы хоть в день выписки прояснилось… Я тихо вздохнул и снова уткнулся в рисунок.
Перехватил поудобнее карандаш и продолжил заполнять легкими штрихами лист в разложенном на столике альбоме.
В тесной и унылой палате я рисовал птицу, которая, распахнув широкие крылья, свободно летела по небу.
Меня уже неделю обследовали в стационаре, но вот наконец и этот срок подошел к концу. А еще сегодня заканчивались весенние каникулы1.
Завтра я стану одиннадцатиклассником. Наверное, можно сказать, что мне повезло. Не факт, что с двенадцатым классом2 тоже повезет.
Я снова вздохнул и бросил взгляд на прикроватные часы. Оставалось всего десять минут – мама с сестрой обещали заехать. Надо скорее заканчивать. Десять минут спустя рисунок наконец был готов.
Я посмотрел на птицу и кивнул.
– Баллов на восемьдесят шесть, – решил побаловать я сам себя.
В последнее время постоянно ставлю себе оценки. Пока лежал в больнице, много чего нарисовал, но птица получила самый высокий балл.
Пока я довольно разглядывал результат, в палату постучали. И прежде чем я успел ответить, дверь распахнулась.
– Привет! Мы за тобой! – На пороге появилась моя младшая сестра Нацуми.
– Акито, как ты себя чувствуешь? Собрал вещи? – с тревогой спросила мама, которая вошла вслед за Нацуми.
– Чувствую нормально, вещи собрал, готов выходить.
Я подхватил два бумажных пакета: один – со сменной одеждой, второй – плотно набитый мангой и альбомами. Так плотно, что я переживал, не порвется ли.
– Давайте заедем суши поесть? Акито, ты же любишь суши?
– Мне все равно, – буркнул я.
– Суши! Суши! – обрадовалась Нацуми. Это прозвучало так неловко, что я даже улыбнулся.
И в этот миг, когда мы уже шли к лифту, мы встретили девушку.
По пижаме я догадался, что она тоже пациентка. Девушка шагала по коридору красивой походкой, и за спиной развевались блестящие черные волосы. На фоне бледной кожи особенно выделялись ясные блестящие глаза, и я невольно на них засмотрелся. Девушка будто всматривалась куда-то в даль.
Наши взгляды встретились, когда мы поравнялись друг с другом. Всего на миг, но время будто замедлило ход. И короткие секунды показались мне минутами – как если бы мы уже давно смотрели друг на друга. Какое необычное чувство.
Едва я моргнул, время вновь потекло как прежде, а девушка уже прошла мимо. Произошло что-то очень странное.
Девушка уходила все дальше с альбомом под мышкой, а я обернулся и проводил ее взглядом. Тут она присела в кресло у окна в комнате отдыха. Разложила альбом и принялась рисовать.
– Акито! Лифт! – позвала меня Нацуми, которая убежала вперед.
– Ага, иду, – откликнулся я.
Перед тем как двинуться с места, обернулся еще раз и увидел, что девушка сонно зевает.
В основном в больнице лежали старики. Я и не знал, что тут есть моя ровесница. Интересно, а она здесь по какому поводу?
И что рисует?
Пока мама везла нас домой, я только и думал что о девушке, которую даже не знал по имени.
Сам не знаю почему – меня ведь не так чтобы потрясла эта встреча, – но с того самого дня я каждый раз, как рисовал, вспоминал о ней.
* * *
В последнее время я все чаще рассеянно гляжу в окно. Не на что-то конкретное. Просто: как ветер колышет траву и деревья, как привольно кружат по небу птицы. В такие минуты забываю обо всех тревогах. И мне нравится мирное течение времени.
– Хаясака! Хватит ворон считать, у нас урок!
– Простите…
Я перевел взгляд обратно на доску. Точно, я и забыл про математику. Учитель Ямасаки буравил меня взглядом. Меня это, правда, совершенно не трогало. У меня нет будущего. И математика мне не пригодится.
Я подпер щеку рукой и опять уставился в окно. Снаружи опадали невесомые лепестки сакуры.
– Акито, он сейчас на тебя опять наорет.
– Ага, знаю.
Это меня предупредила подруга детства, Эри Фудзимото, она сидела за партой по правую руку. Очаровательно улыбнувшись и взмахнув хвостиками, она отвернулась обратно к доске.
Эри прилежно записывала все в тетрадь. Убористые ряды цифр казались каким-то кодом. А листы передо мной, наоборот, белели пустотой. Разве что на прошлой странице я начеркал портретик Эри в профиль, чтобы убить время. Так себе картиночка получилась, я ее оценил в 67 баллов.
Не могу сказать, что влюблен в это хобби без памяти, но мне с детства нравилось рисовать. За этим занятием я забываю все плохое не хуже, чем когда таращусь в окно. Молча накладываю штрих за штрихом, и душа отрешается от всего. Время утекает, и моргнуть не успеешь, как урок уже закончился. Учебная тетрадь превратилась в альбом для набросков.
– Что ж, на сегодня все. В следующем месяце проведем тестирование, так что внимательно повторяйте сегодняшний материал! – велел нам Ямасаки, и как раз прозвенел звонок, отмеряющий конец сегодняшних занятий.
До этого безмолвный, класс тут же загудел. Кто-то бросился в рекреацию, кто-то остался сидеть за партой и болтать. Обсуждали, что будет на тестировании, куда пойти погулять. Меня не заботили ни тесты, ни экзамены.
– Акито, сегодня опять не пойдешь в кружок? – с тревогой уточнила Эри.
– Ага, я сразу домой.
– Понятно…
– До завтра!
Я забросил сумку на плечо и хотел уже уйти, как вдруг подруга снова меня окликнула:
– Акито!
Я остановился.
– Мне кажется, с тобой в последнее время что-то не то. Если у тебя какие-то проблемы, ты только скажи, я все выслушаю! – Она смотрела на меня очень грустно.
– Спасибо. Все нормально. Удачно позаниматься в секции.
Кажется, Эри хотела сказать что-то еще, но я не стал слушать. Она ходила на баскетбол, а я на рисование. То есть последние пару месяцев как раз не ходил.
– Ой! Акито, ты что, домой? А кружок? – Это меня поймал на выходе Сёта Мураи. Тоже друг детства, но сейчас нас разнесло по параллельным классам. Мы с Эри дружим с самой началки, а с Сётой – и вовсе с детского сада. Я сам ни рыба ни мясо, а Сёта – вечно аккуратно подстриженный, бодрый, и девчонки его обожают. Еще и в футбол играет чуть ли не лучше всех в школе.
– Я домой. Что-то так лениво. Не хочу в кружок.
– Да? Эри говорит, на тебе лица нет в последнее время. Что-то случилось?
– Да нет… ничего. Пока!
Кажется, Сёта тоже хотел еще что-то сказать, но я отвернулся и ушел.
У меня слишком большая проблема. Если бы мне чем-то помогли их советы, я бы обязательно спросил, как мне быть. Но моей беде никакими советами не поможешь. Что они могут? Разве что пожалеть меня. Поэтому я никому не собирался говорить, даже лучшим друзьям.
Я дошел до остановки и сел ждать автобус.
Поднял глаза к небесам – по ним не проплывало ни облачка. Но ясное небо меня ни капли не радовало. Даже наоборот: лучше бы тучи сгустились.
Постепенно на остановке собрались другие ребята из школы, и стало шумно. Они все ржали, как придурки, а я тихо бесился.
Один воскликнул:
– Ой, заткнись и сдохни!
Тут я невольно обернулся. Двенадцатиклассники друг друга подкалывали.
Я хотел им крикнуть, чтобы не разбрасывались такими пожеланиями, но прикусил язык.
Я ведь и сам когда-то делал точно так же. Когда ругался с друзьями, когда бил боссов в играх. Может, так часто желал кому-то смерти, что мне же и прилетело.
Когда подъехал автобус, я занял самое спокойное место в передней части салона. Назад, понятное дело, забились старшеклассники и галдели. Поэтому я, когда получалось, садился сразу за водителем. Сегодня повезло, и я бессмысленно уставился в окно. Мимо проплывали знакомые пейзажи – такие же, как всегда.
Я вышел девять остановок спустя, а еще через десять минут дошел до родного дома. Очередной день пролетел. Сколько мне еще осталось времени? Я как преступник, который ждет, когда ему объявят о дне смертной казни. Знает, что осталось недолго, но никто не называет точную дату. Это очень раздражает.
«Вам остался примерно год. Может быть, успеете окончить школу. Точнее определить невозможно».
Врач объявил вердикт два месяца назад, зимой десятого класса. И у меня в голове завертелось только восемь букв: «Отчаяние».
Вообще-то мне никогда по жизни особенно не везло. Я бы даже сказал, что часто не везло.
Например, в начальной школе мне единственному в столовой досталась булочка с иголкой.
А в средней школе я пошел на концерт любимого исполнителя, который проводили на открытом стадионе, и почему-то из всей толпы птица нагадила на голову именно мне.
А на вступительных экзаменах в старшие классы всем раздали нормальные задания, и только мне – чистые листы. Таких невезений у меня целый вагон. Когда я тяну омикудзи3, мне всегда достается или «неудача», или «великая неудача». И в мобильных играх с элементом лотереи мне с завидной регулярностью выпадает всякое фуфло.
Даже в той игрушке с пиратом в бочке у меня он все время выпрыгивает на первом же ходу. Сколько раз я глядел пластиковому бородачу в единственный глаз и читал в нем немой упрек.
Но зимой десятого класса мое невезение достигло высшего предела. Со мной случилось худшее из несчастий.
До сих пор я просто пожимал плечами и успокаивал себя: «Да не смертельно». Но в этот раз такая отговорка уже не работала.
Я в очередной раз вытянул несчастливый билет.
* * *
Все произошло в морозный февральский день.
Я возвращался домой из школы на велосипеде, и тут у меня бешено заколотилось сердце и стало трудно дышать. Я тут же остановился, сел на корточки возле велика. Мимо проходила какая-то тетенька, выгуливала собаку. Она ко мне подошла, растерла спину. Собака лаяла, и вокруг нас собрались другие прохожие:
– Мальчик, ты в порядке?
– Может, скорую вызвать?
Я отмахнулся, сказав, что все в норме, кое-как поднялся сам и поднял велосипед, ушел от них.
Добрел до ближайшего скверика и присел отдохнуть на лавочку, чуть успокоился. Но не знал, что в таких случаях вообще делать, поэтому рассказал родителям, что случилось, и мы на всякий случай поехали в больницу.
Сдали анализы, и в сердце обнаружили опухоль. Это крайне редкое заболевание, и при таком течении болезни и расположении новообразования хирургу сложно его вырезать, а больше поделать ничего нельзя.
Всего полгода назад, когда бабушке диагностировали рак, я сказал родителям, чтобы они не скрывали от меня, если вдруг мне будут прогнозировать короткую жизнь. Они тогда колебались, стоит говорить бабушке или нет, и я решил вот так.
В тот момент я искренне считал, что лучше знать. Не просто внезапно умереть, а заранее подготовиться и набраться решимости. Честно, так и думал. Но теперь жалел. Хотел бы не знать и чтобы мне ничего не говорили. Только поздно.
Родители не колеблясь позвали меня в смотровую, и доктор Кикути тихо объявил, сколько мне осталось жить.
Поначалу я не понял, что он сказал. Мне понадобилось время, чтобы осознать, что он это мне. Казалось, я смотрю какое-то кино.
Никто бы на моем месте не поверил, что жить осталось всего год. Ни сердце не болело, ни дыхание с тех пор ни разу не сбивалось. Я даже представить не мог, что через год умру.
Я вообще считал, что о смерти пора будет задумываться еще только через много-много лет. До сих пор не могу поверить, что пришлось с ней столкнуться лицом к лицу в мои шестнадцать. Доктор Кикути объяснил, что, когда врачи отмеряют пациентам где-то год жизни, это значит, что кто-то проживет и подольше, но кто-то – и того меньше. Короче говоря, я могу умереть в любой момент.
Когда-то доктору Кикути уже попадался пациент с таким же диагнозом. Старик, которому дали месяц жизни. А он протянул еще два года. Доктор подбодрил меня, что и такое тоже случается. Но не обнадежил словами, будто отдельные пациенты выздоравливают.
* * *
– Акито, привет! – крикнула мама, когда заметила, что я вернулся, хотя я старался не шуметь.
– Привет, – пробурчал я в ответ. О болезни знали только родители. Сестре-семикласснице не сказали. Когда я умру, у семьи останется Нацуми. Так что родители переживут.
– Акито, я математику не поняла, объяснишь? – попросила сестра, бесцеремонно влетая в комнату, едва я поднялся к себе и бросил сумку.
– Ага, сейчас.
Дома я старался делать вид, что все как обычно. Родители пытались надо мной хлопотать, спрашивали: может, я хочу куда-нибудь съездить. Но я всякий раз отвечал, что не особо. Мне бы пожить обычной жизнью.
Когда закончили с сестрой, я включил комп. В последнее время я пытался отыскать способы умереть поспокойнее.
Лучше уж самому выбрать смерть, чем ждать, пока она будет незаметно подкрадываться. Я оба месяца об этом думал и в конце концов пришел к однозначному выводу. Но мне не хватало смелости. Каждый раз думал: «Ну все, сегодня точно». Но потом: «Нет, все-таки завтра». Времени прошло уже много. Видимо, сердце все-таки остановится раньше, чем я решусь.
Я выключил компьютер и развалился в постели в позе морской звезды. Какое-то время бессмысленно глядел в потолок. Что же я такой несчастливый? Я, наверное, самый несчастный старшеклассник на свете. Никак не мог отделаться от этой мысли. Уныние накрывало меня, едва выдавалась свободная минута.
Пересел за стол и открыл альбом. Вытащил специальные карандаши для набросков, которые выпросил на днях, и продолжил начатый рисунок.
Из тьмы на листе выглядывала луна, а под ней текла речка. Надо отдать должное, призрачное отражение на воде мне особенно удалось. Только еще немного нужно поработать над контрастом. Я заштриховал лист, и остались только финальные детали.
Этого пейзажа я никогда не видел в жизни: набросал из головы. В комнате было тихо, только карандаш шелестел по бумаге. Словами не передать, как мне нравился этот звук. Душа сразу успокаивалась. Без всего я мог бы сейчас прожить, кроме рисования.
Вдруг мне вспомнилось одно лицо, и рука неподвижно застыла. Перед глазами мелькнула та самая девушка, которую я случайно встретил в больнице. Может, и она сейчас рисует в тоскливом одиночестве? Я отложил карандаш, поднял глаза в потолок и глубоко вздохнул.
* * *
На следующий день я опять поехал в школу на автобусе. В классе Эри пожелала мне доброго утра, и я коротко ответил ей тем же.
Начался первый урок, и я снова рассеянно глядел в окно. Когда надоело смотреть – переключился на наброски в тетради. Что рисовать, я никогда не решал заранее. Черкал, что в голову взбредет.
Сегодня вот подумалось о фотоаппарате, зеркальном и однообъективном. У меня отец увлекается фотографией, и я часто видел его технику. Я тщательно вспоминал детали и кропотливо переносил их на бумагу. Когда дорисовал, закончился и урок. Еще шесть раз по столько – и можно на автобус и домой. Как и каждый день.
– Акито, ты все-таки так круто рисуешь. Может, в университет тоже пойдешь на художника? – предложила Эри, заглядывая на перемене в мою тетрадь.
– Я вообще в универ не пойду. А ты?
– Не пойдешь?.. А я не знаю пока.
– Ну да. Еще только одиннадцатый, самое время хорошенько подумать.
– Ага.
Я не просто не пойду. У меня даже такой возможности не будет. Но я не стал этого говорить, и разговор сошел на нет.
День прошел спокойно, без происшествий. Сколько мне еще жить, я не знаю. Остается только ждать, когда наступит тот самый день.
Сегодня меня записали на анализы, поэтому сразу после уроков я сел на автобус и покатил в больницу. Подождал в коридоре, пока не назовут мое имя, а дальше прошел в кабинет.
Когда сделали все, что полагается, меня снова отправили в коридор, и там я устроился на стуле. И вдруг взгляд упал на девушку, которая прошла мимо.
Черные волосы до плеч. Бледное красивое лицо. Тонкая, как карандаш. Мимо прошагала девушка в бледно-розовой пижаме с альбомом, прямо как в тот самый день.
Я ее знал. Только не по имени, и понятия не имел, сколько ей лет и почему она оказалась в больнице. Но видел ее уже во второй раз.
Я и думать не думал, что девушка, о которой я вспоминал всякий раз, как садился за карандаш, все еще в больнице. Мы только на миг встретились взглядами, поэтому вряд ли она меня помнит. Я оплатил счет и устремился за ней.
Почему-то я не сомневался, что она в комнате отдыха на четвертом этаже, и без колебаний нажал нужную кнопку в лифте. Я медленно поднимался, и сердце билось все чаще. Только явно не от болезни. Двери лифта плавно разъехались, и я направился к комнате отдыха.
Девушка действительно оказалась именно там – в ослепительно-белом зале, выходящем на солнечную сторону. Сидела в кресле у окна и сосредоточенно рисовала. Я так разволновался, что не сразу нашел в себе силы сдвинуться с места. Она меня не замечала и увлеченно водила по бумаге карандашом.
Оставить человека в покое или все-таки заговорить? На некоторое время я застыл в нерешительности, но потом шагнул к девушке.
– Извини… – проблеял я так тихо, что она даже не обернулась. Я попробовал еще раз: – Извини… А что ты рисуешь?
Второй раз получилось нормально. Девушка подняла голову и заморгала огромными удивленными глазами. Я думал, мы ровесники, но, кажется, она чуть помладше, а выражение на поднятом в мою сторону лице вообще казалось очень детским.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга, но потом она вновь сосредоточила внимание на рисунке, и карандаш опять зачеркал по бумаге. Кажется, она предпочла не обратить на меня внимания. Вообще, оно и неудивительно. С ее точки зрения, я придурок, который зачем-то пристает к больной девочке.
Я растерялся, как мне дальше быть, и остался стоять как столб на том же самом месте.
Когда я уже почти решился снова с ней заговорить, девушка меня опередила:
– Да ты садись.
Она указала на кресло напротив, а на меня даже не посмотрела. Голосок прелестный.
Я послушно сел. Однако между нами снова воцарилась тишина.
– Что рисуешь? – неловко спросил я, чтобы прервать молчание.
– Скоро закончу, помолчи пока что, – попросила она меня, как маленького несмышленыша.
Минут десять мы сидели в тишине, и наконец девушка, не отрывая глаз от бумаги, кивнула:
– Готово.
– Готово?
– Ага, готово, – еще тише подтвердила она.
– Можно посмотреть?
– Пожалуйста.
Она протянула мне альбом, и я увидел, что же там такое. Красиво, как на фотографии, глаз не оторвать. Удивительно, как ей удалось добиться такого эффекта цветными карандашами.
Через голубое небо перекинулась радуга, свободно парило несколько голубей. Пышно цвела лужайка, за которой протекала речка.
– Как красиво. Это где такой пейзаж?
Я так спросил, потому что он меня очень тронул. Если такое место в самом деле существует, я бы хотел там побывать.
– Не уверена. Может, есть такое место, может, нет, – к моему удивлению, уклончиво ответила она. – Сам ты как думаешь: где это?
– Не знаю, но как будто в раю.
Легко готов поверить, что если бы кто-то взялся написать картину с райской натуры, то так бы и вышло. Идеальное попадание в образ.
– Рай?.. А что, неплохая догадка. Но не совсем.
– И какой же правильный ответ?
– Небеса.
– Небеса?.. – переспросил я, и девушка кивнула. И добавила:
– Я рисовала без натуры.
Нет, ну вообще и на небеса похоже. Хотя я там не бывал, сказать ничего не могу.
– Нарисовано очень здорово, но почему такая тема? – спросил я, не уточняя, что лично для меня ее рисунок – очень зловещее предзнаменование.
Она не ответила, только молча смотрела в альбом.
Меня смущала тишина, поэтому в поисках темы для разговора я перелистнул на страницу назад. Предыдущая работа тоже пестрела яркими красками, но я невольно охнул.
Под голубым небом во все стороны разливалось море, из которого поднималась радуга. В центре композиции – лестница. Радужная лестница, уходящая в небо. У ее подножия стояла девочка в белом платье. Еще чуть-чуть – и взойдет на первую ступеньку. Как будто она отправлялась на небеса. Таинственно.
– Эта девочка – я, – пробормотала моя новая знакомая, задумчиво глядя на рисунок. Подняла на меня ничего не выражающий взгляд.
– Да? Как будто… идешь навстречу смерти. – Я попытался пошутить, но девушка кивнула:
– Так и есть.
Она сказала это так серьезно, что я не нашелся с ответом.
– Я скоро умру.
– А?
Наверное, я ослышался. На миг мне показалось, что она сказала: «Скоро умру».
– Повтори, пожалуйста.
– Я скоро умру, – произнесла она то же самое. – Поэтому пытаюсь представить себе, как оно там, на небесах, и рисую, что вижу.
Ни мускула не дрогнуло на ее лице. Я снова вгляделся в ее работу.
Получается, девочка на рисунке поднимется по лестнице в то самое место, которое на моих глазах появилось на следующем листе.
Я растерял все слова и только смотрел в альбом. Так странно, что она решила поделиться с незнакомым парнем таким страшным секретом. Хотя, может, она так дразнится? Хоть бы дразнилась…
– Я болею. Очень редкой болезнью, она встречается у одного на несколько сотен тысяч. С детства практически живу в больнице, – объяснила она совершенно буднично, забрала у меня альбом и снова взялась за цветной карандаш. Хотя сказала, что закончила, но, видимо, захотела еще кое-что поправить. – Врачи говорят, мне осталось всего полгода.
Она не отрывалась при этом от работы, и казалось даже, что говорит не о себе, а о ком-то другом. При этом так спокойно, что я не чувствовал, будто она это серьезно. Но вроде и лгать ей незачем, и о том, что она в больнице уже давно, я тоже знал наверняка.
– Правда всего полгода?
– Ага, – ответила она, не отрываясь от рисунка. – А ты почему в больнице? Пришел кого-то проведать?
– Угу… Вроде того.
– Мм, понятно.
Я не смог. Не смог так же запросто сказать, что тяжело болен и мне осталось около года. Почему она такая спокойная? Как будто не боится умереть.
– Тебе не страшно?
– Что именно? – ответила она вопросом на вопрос. Хотя наверняка понимала, о чем это я. И все же мне не показалось, что она таким образом храбрится.
– Ты знаешь, что скоро умрешь, но, кажется, совсем не боишься.
– Так я и правда особо не боюсь. Мне уже давно сказали, когда это произойдет. Я скорее даже жду не дождусь. По-моему, на небесах не так скучно, как в больнице. И красиво там, и воздух свежее, – на одном дыхании проговорила она, но пальцы девушки застыли, и она внимательно вгляделась в то, что нарисовала. Я совершенно не понимал, что за эмоции прячутся под равнодушным лицом.
Она медленно закрыла альбом и поднялась. Бросила взгляд на часы, которые висели в комнате отдыха.
– Мне пора в палату.
Видимо, или ждала кого-то в гости, или ее навещал врач. Я тоже поднялся и проводил ее взглядом. Если честно, я бы еще немного поговорил.
– Ты всегда тут рисуешь? – спросил я с надеждой. Вдруг мы снова встретимся?
– Или тут, или в палате. Когда людно, стараюсь у себя.
– Понятно. Можно еще как-нибудь посмотреть? – Я изо всех сил старался придумать предлог.
На несколько секунд девушка задумалась, но потом улыбнулась:
– Можно. Ну, пока!
И она убежала, зажав под мышкой альбом. Я спустился на лифте в холл и вышел из больницы.
В автобусе до дома я всю дорогу думал о ней. Неужели ей правда осталось всего полгода?
Это даже меньше, чем мне, а ей хоть бы хны. Обычный человек, узнав, что скоро умрет, расклеится и отчается, как я, на все махнет рукой. Или я чего-то не понимаю?
Она приняла смерть. Видимо, у нас совершенно разное мышление. Я боялся конца, она же – ждала с нетерпением. Уже только по этому понятно, какая она чудачка, – хотя, может, и нет. И такой красивый рисунок! У нее не просто уверенная рука, нет: ее работа пронизана неуловимым очарованием. Мне захотелось больше узнать о ее творчестве, но не только: и о ней самой тоже.
Пока шел от автобуса до дома, сообразил, что у меня напрочь вылетело из головы спросить, как ее зовут и сколько ей лет. Чем болеет, тоже интересно, но такое лучше не спрашивать. Я все равно не пойму, а она вряд ли захочет говорить.
Я вздохнул и поднял глаза к небу. Оно уже порыжело, и на лицо падали яркие лучи заходящего солнца.
Сколько еще я увижу прекрасных закатов? Я продолжил путь, охваченный сентиментальностью. Кажется, сегодня у меня бы вышел красивый рисунок.
Дома я тут же поднялся к себе. Сел за стол и открыл альбом на чистой странице. Карандаш свободно полетел по бумаге. Я передавал краски того заката простым карандашом.
– Акито? Ты дома? – крикнула из коридора мама, но я не ответил и продолжил работать.
То наклонял карандаш, сгущая тени, то поднимал его перпендикулярно листу, накладывая тонкие штрихи. Где-то через час закончил.
Получилось тускловато – простым карандашом все-таки сложно выразить закат. Но я остался доволен. Опять похвалил себя за хорошую работу: 82 балла.
Закрыл альбом и уставился в потолок, обклеенный обоями. Он показался мне гигантским холстом.
Я медленно прикрыл веки. Поверх черного холста проявилось лицо той самой безымянной девушки, которая так красиво рисует. Надо будет обязательно снова ее найти. Я себе пообещал так и сделать, а потом открыл глаза.
– Акито, мама ужин приготовила, просит через пять минут спускаться! – позвала Нацуми, которая зашла в комнату, по своему обыкновению не постучавшись.
– Ага, хорошо, – отозвался я, и сестра тут же убежала.
Через пять минут я спустился по лестнице.
Когда оказался в столовой, мама из кухни крикнула:
– Простите, бифштекс не прожарился, еще пять минуток!
– Ну во-о-от, а я уже голодная, – заканючила Нацуми.
На диване отец читал вечернюю газету и грустно улыбнулся.
Мне казалось, я смотрю сериал про жизнь счастливой семьи. Сколько еще он продлится? Разобьется ли их счастье, когда меня не станет? Будут ли родители плакать обо мне?
Вот о чем я размышлял, глядя на Нацуми, которая уже даже взяла в руки палочки.
* * *
Май пролетел, и я глазом не успел моргнуть, как начался июнь. Зелень в школьном дворе загустела, и чувствовалось, что наступает лето. В следующем мае меня на свете уже не будет. Я прощаюсь с весенними цветами и видами. Окрашенный грустью, даже самый будничный пейзаж наполнялся для меня очарованием и прелестью.
Я брел к остановке, любуясь пышной зеленью. Скоро подъедет тот же автобус, на котором я ездил всегда. Как обычно, он пришел по расписанию, и я сел на привычное место. В школу я ездил издалека, садился на ближайшей к дому остановке, поэтому поначалу салон пустовал. Но чем ближе к школе – тем больше прибавлялось народу и тем громче гудели голоса.
До того как у меня обнаружили болезнь сердца, я добирался до школы на велосипеде. Дорога занимала полчаса, и в одном месте приходилось подниматься в гору, притом в такую крутую, что этот склон называли сердцевыпрыгивательным. И никак его не объедешь.
Я не хотел изменять привычке, но родители настояли, чтобы я пересел на автобус. А он всегда следовал одним и тем же маршрутом, который мне быстро надоел.
– О, Акито! Утречка! – окликнула Эри, догоняя меня на велосипеде.
Я брел в школу, глядя себе под ноги. Когда мы поравнялись, она спешилась и пошла рядом.
– И тебе.
Я лишь на миг посмотрел на нее, а потом опять уткнулся взглядом в землю. До того как поставили диагноз, мы с Эри каждый день катили в школу вместе. Сёта приезжал раньше нас, потому что ходил на утренние тренировки футбольной секции.
– Хорошая сегодня погода!
– Угу…
– Сегодня тест по математике. Готовился?
– Нет…
– А…
В последнее время никак иначе мы не разговаривали. Она что-нибудь говорила, я односложно отвечал. Думаю, поэтому она и считала, что я стал какой-то странный. Раньше мы общались живее. И не то чтобы мне было неохота с ней говорить, просто становилось горько. Я хотел, чтобы между нами выросла стена.
Я в нее влюбился еще в начальной школе. Мы учились вместе с первого класса, и вплоть до десятого я думал только о ней. Но теперь чувство прошло. Почему? Само собой разумеется, из-за болезни. Потому что какой смысл теперь любить Эри?
Все пары, в том числе супружеские, рано или поздно распадаются. Ничего вечного на свете нет. Я и так это понимал. Весь вопрос в том, когда наступит конец. Обычные люди этого не знают, поэтому могут заводить отношения и жениться. Но у меня все иначе. Я знаю, когда все закончится. Поэтому не имею права никого любить. Даже если бы мы начали встречаться, я не принесу ей счастья. Только боль.
К тому же я знаю, что Сёта ее тоже любит.
Так что я решил отступиться ради ее же собственного блага.
– Акито, у тебя все еще освобождение от физкультуры? – спросила Эри, когда мы расселись по партам. На ежегодной перетасовке учеников нас забросило в один класс, и даже более того: нас посадили друг от друга по соседству, хотя я бы и предпочел оказаться подальше.
– Угу… Освобождение.
– Ага. Болит коленка?
– Да, побаливает.
Я соврал, что не хожу на физру из-за травмы. И велосипед поэтому же забросил. Эри с Сётой мне поверили.
Классному руководителю и физкультурнику рассказал как есть про больное сердце, и они отнеслись с пониманием. Я их попросил ничего не говорить одноклассникам. А вот чего я не сообщил, так это сколько мне осталось жить. Не хотел, чтобы жалели. Хватит с меня и родителей.
Доктор Кикути сказал, что умеренные нагрузки мне не повредят, но я совершенно не хотел заниматься, поэтому на физкультуре всегда сидел в сторонке. А сегодня тем более: в программе стоял бег на длинную дистанцию. Я его и до болезни с удовольствием бы прогулял.
– У Акито освобождение! Блин, тоже, что ли, коленкой стукнуться?
– Завидую! – вздыхали одноклассники.
Я только усмехался в ответ.
Сел в тенек и смотрел, как они бегают. Все строили ужасно несчастные лица – то ли от жары, то ли от влажности. Неподалеку бегали на короткую дистанцию девчонки. Я сам не заметил, как начал следить за Эри. А ведь твердо решил ее забыть. Бесплодная любовь – только время на ветер.
День опять пролетел незаметно. На уроках я, как обычно, рисовал. Учиться не хотелось, хоть ты тресни. На математике я, понятное дело, почти ничего не решил. Да и какая разница. Все равно скоро умирать.
Когда занятия закончились, я набил сумку учебниками и собрался на выход, но вдруг меня окликнула Эри:
– Акито, пройдемся вместе немного?
– Я не против, но тебе же на секцию.
– Я сегодня не пойду, – улыбнулась она от уха до уха.
Подруга шла впереди, и хвостики на голове подпрыгивали в такт ее походке. От Эри веяло каким-то легким, сладким запахом.
Она провожала меня до остановки, а велосипед вела рядом. Сумку сунула в корзину.
– Ну как тест?
– Ничего не решил. В половине хоть что-то накорябал, а к остальному даже не притрагивался.
– Мм…
Разговор тут же иссяк, и какое-то время висела тишина. До остановки мы пока не дошли, и ситуация начала меня смущать.
