Buch lesen: «Сашкино лето, или Четыре неудачных операции доктора Снегирева»

Книга первая.

Сестрица бессмысленность

или

операция первая.

Часть первая.

Ординатор.

Глава 1.

Вместо пролога.

Олег Чичурин жил умеренной жизнью хронического холостяка. Было ему за тридцать, но он не нашел сил и желания рвануть на вольные хлеба. В ухоженной, с картинки срисованной, квартире, с матерью и отцом было удобно и спокойно.

– Олеженька, ты знаешь учителя из соседнего подъезда? – спросила мама с порога.

Мама отдала жизнь врачебному делу, он, следуя ее стопам, подал документы в медицинский.

– Конечно.

Старый мужичок, учивший уму – разуму подрастающую молодежь, которой ум – разум казался излишеством.

– Дочка у него…

– Дочку не помню. Скажи, в чем дело?

– Ты бы сам сходил, переговорил, – в голосе слышалась тревога.

– Мам, устал, как собака. До утра не потерпит?

– Не потерпит, – спокойная и нетребовательная, она проявила напор. – Семен Александрович ждет с обеда. Несколько раз приходил. А ты трубку не брал.

– У меня был прием, – сухо ответил Олег. Что творилось в душе, не мог представить и предсказать самый близкий человек.

Не успел договорить, как в незакрытую дверь постучали, и ввалился сам учитель.

Одного взгляда хватило понять – дело серьезное. До крайности расстроенный, с ввалившимися от горя глазами.

Лето галдело за окном на все лады, обещая беззаботную жизнь, но, обмануло. Нина, так звали дочь, была поздним и единственным ребенком. Родители души в ней не чаяли, и было за что. Она окончила школу, получив золотую медаль, и собиралась поступать в институт. Да и красивой была – волосы темные, длинные, глаза на круглом, улыбчивом лице – светлые, бездонные, наивные.

– Семен Андреевич, – засуетился Олег, чувствуя его боль, – ты ж не стой на пороге, присаживайся, рассказывай, – усталость как рукой сняло, пробудив рабочее, несуетное напряжение.

– Да, ты прости меня, Олег, – опустил глаза отец, – не удобно как-то. Просто, так вышло…

– Брось, Семен Андреевич, рассказывай.

– Знаешь, ничего, вроде, и не произошло. На море ездили. Нине скоро в другой город ехать, ей бы отдохнуть. Выпускные экзамены, подготовительные. Сам понимаешь, устала… – он тяжело вздохнул. – Поскользнулась на камнях, упала. Ободрала коленку…

– Семен Андреевич, Нина где?

– Нина? – он был погружен в себя, и вопрос сразу не понял. Задумался. – Дома… Дома лежит. Врач участковый димексид¹ прописала, компрессы ставить. Мы их ставим, – заверил учитель, словно от убежденности зависело исцеление.

– Пойдем?

– Да-да.

Олег не сомневался в серьезности произошедшего. Учитель был воспитанным человеком, боявшимся причинять беспокойство. Потому приход – явление неординарное.

Пока спускались – лифт не работал, Семен Андреевич, проглатывая окончания, торопливо рассказывал:

– Посмеялись и все. Разве от такого что-то страшное бывает? – спросил, заглядывая в глаза, ожидая поддержки, ждал, Олег будет убеждать в обратном. – Хотели смазать йодом, а потом побежала купаться – забылось. А к вечеру в колене боль появилась. Пришлось срочно уезжать, на ночевку не остались. Ночью Нина намучалась, ногу не знала, как положить. Несколько раз я вставал, проведывал, жене не сказали… Нина не любит маме ничего рассказывать, все больше мне. Утром, вроде, отпустило. Побежала гулять, пол дня на ногах провела… – Семен Андреевич лепетал, растеряв академическую уверенность, превратился в испуганного старика, – … а теперь у нее температура тридцать девять и нога сильно распухла. Шевелить не может. Стонет, бедненькая, – учитель всхлипнул, незаметно, будто носом шмыгнул.

Они вышли в пыльную духоту летнего вечера, разбавляемым редким дыханием моря. Учитель быстрым шагом засеменил к соседнему подъезду.

– Семен Андреевич, подождите, – окликнул Чичурин старого учителя, на мгновение замешкавшись.

Тот недоуменно посмотрел на врача.

– Я ведь – невропатолог, – оправдываясь, сказал Олег. – У меня друг неподалеку живет. Хирург. Семен Андреевич, если не возражаете.

– А это удобно?

– Профессия врача, как и милиционера, – философски резюмировал Чичурин, – неудобная. Хочешь – не хочешь, а всегда на работе… – и когда гудки прервались голосом, спросил, – Саша, а чем ты сейчас занимаешься?

– На море шашлыки жарю. Чего и тебе желаю. Присоединяйся.

Олег живо представил картину: море, медленно и величаво накатывающееся на берег. Костер у кромки воды, гитара… Компания отменная. Купание нагишом под визг и писк девушек, брызги фонтаном… Лепота…

– Саша, а ты бы не мог подъехать?

В трубке булькнуло. Будто Саша поперхнулся. Срывать человека в такой момент – не по-товарищески.

Учитель взял Олега за руку.

– Олег, Олег, не надо…

Чичурин отмахнулся.

– Через полчаса Саша приедет.

– Олег, а как фамилия доктора?

– Снегирев.

– Снегирев? – переспросил учитель и как-то странно отвел глаза.

А доктор Снегирев, печально обведя глазами горизонт, где блестели первые звезды, и отсвет города из-за холмов казался закатной зарей, заторопился в дорогу.

– Ребята, через час – полтора приеду, – соврал он. Дорога должна занять столько.

– Саша, ты куда? – его спутница отделилась от щебенящей стайки девушек.

Он неопределенно махнул рукой.

– Скоро буду.

Наскоро собрался, закинул в багажник «автобусика» пустой акваланг. Осветил на мгновение пляж, шаря ярким светом фар разворачивающейся машины…

Снегирев любил дорогу. Она была частой собеседницей в тяжелые раздумья. И любил дивный полевой край, в котором вырос, прикипая душой. Любая поездка вызывала щемящее чувство радости и светлой грусти. И прерывая отдых, он был отчасти благодарен Чичурину за возможность почувствовать радость дороги и наслаждения скоростью.

Чичурин терпеливо дожидался Сашку во дворе. И когда свет фар ворвался в обойденный вниманием фонарей, закоулок, поднялся на встречу.

Снегирев бодрой походкой спортсмена – перебродившая годами хмельная кровь с молоком – рванул по длинной тропинке через двор к лавочке.

Олег знал Сашку с первого курса академии, где они познакомились, хоть до этого прожили в одном городе. Это был худой полуголодный юнец с умными глазами и мечтами о великой врачебной карьере. Но, реальность оказалась сильнее мечты, а десять лет размеренной, скомканной в суточные дежурства, жизни из крепко скроенного юноши сделали сбитого, ленивого мужика, напрочь забывшего о таланте и довольствующегося регалиями второго сорта. Что-то наляписто – надменное, гусарское подмечалось в его облике, если, разумеется, эпитет годен к особенной профессии хирурга. Он был упорным с изрядной долей упрямства, мешавшему в жизни, но смелым, бесстрашным и самоуверенным в работе. И самоуверенность его не подводила.

Олег не мог представить его без шумных компаний с веселым застольем, на сумасшедшей скорости гонявшего на машине, в любую погоду цепляющего на плечи акваланг и уходящего самостоятельно на глубину, напрочь отринув элементарные правила безопасности. Сашка превосходно танцевал, горланил под гитару и, что прискорбно, мог позволить себе выпить когда угодно – был бы повод! А частенько, особенно в одиночку, набирался под завязку от скуки, и тогда от гитарного звона рыдал не сумевший уснуть, целый подъезд. И утихомирить никто не брался. Все-таки – врач, и на консультацию к нему бегали не только соседи.

– Если б ты знал, откуда сорвал меня, – без тени горечи и обиды сказал Снегирев.

– Пил? – чувствительный нос уловил запах перегара.

– А! – легкомысленно отмахнулся друг, – чуть-чуть, – и пальцами показал сколько. – Завидно?

Олег не ответил.

Девушка лежала на диване, укрывшись несмотря на духоту, одеялом. Озноб колотил ее, лоб – покрыт испариной.

Саша беглым взором резанул по комнате. На стене – видавший виды красный ковер, обойки, просившиеся на покой. Ремонт запоздал на двадцать лет. Учительская работа – святая, а зарплата – нищенская. А когда семейная чета – учительская, все что можно сделать – навести порядок и поддерживать чистоту, стирая с огромных книжных полок, пыль.

Видно, отразилось это в глазах Снегирева: глядевший на него Семен Андреевич, под колючим взором сник, и еще раз убедился в правильности его оценки участковым врачом.

– Сколько дней температура?

– Три… – жалобно и приниженно проскулил учитель. Будто пойманный за непотребщиной.

– Олежек, – обернулся к стоящему за спиной другу, и неопределенно указал пальцем в сторону, – скорую.

– Но, – попробовала тихонечко возмутиться жена Семена Андреевича.

– Никаких «но», – отрезал Снегирев.

– Участковая сказала…

– Участковой здесь нет. Да и я, наверное, пойду, – Саша развернулся и шагнул к выходу.

Он был обидчив и человеческое горе не оценивал, а мерил индивидуальным, особенным мерилом. Олег это знал. И, несмотря на дружбу, от этой сцены стало противно. Хирургом Снегирев был отменным, но и скотиной порядочной. Особенно в поведении. Казалось, ничто его не могло задеть.

– Саша, – веско, словно толкнул в грудь, остановил его Чичурин.

– С госпитализацией вы опоздали ровно на три дня! – без интонации произнес он, поднятые пальцы трусились перед лицами испуганных родителей. – Олег, на пару слов!? – Едва вышли в коридор, наклонился к уху, горячо и гневно зашептал, – Олег, срочно – это не просто срочно. Это – сейчас же. В гнойную и – прокалывать сустав. Дренаж… Капельницы! Не знаю, что там за участковая, но удавить ее можно! Как гниду! – он обернулся и заметил, как чета учителей застыла в дверном проеме. С недоверием, надеждой и испугом глядели пожилые люди на молодых врачей. Одного из них Семен Андреевич учил физике и математике в школе. Жаль, не пригодились знания. Олег прекрасно разбирался в предметах, даже выигрывал школьные олимпиады.

Снегирев замолчал, выжидающе поглядывая на хозяев.

– Доктор, мы все слышали. Это правда?

Саша поиграл желваками.

– Олег, я подожду в коридоре. Заодно «скорую» вызову. Подготовь девочку, – добавил, стараясь сдержать гневное, неожиданно взявшееся, раздражение.

Саша, как и все опытные врачи, знал, куда звонить, чтоб машина приехала быстрее. И пренебрегать знаниями не стал. Ситуация требовала.

В рану на ноге у Нины попала инфекция, и, безошибочно определил Снегирев, развилось гнойное воспаление сустава. Заполненный гноем, он стал причиной боли. И сильнейшим источником заражения. Предупредить болезнь было проще, чем расхлебывать последствия. А последствия могли быть не просто серьезными… Бороться с воспалением в суставе сложно. И дело не в специализации и квалификации.

На дворе распустила волосы ночь. Спустила косы с темных домов, пока тяжелые космы не упали на землю, ослепляя мраком. Снегирев взглянул на мобильник. Час. Час, как он вошел в квартиру. А казалось – минуты.

«Наверно, уже и шашлыки подошли… – не к месту, с тоской подумал он. Закрывая глаза. Возник желанный образ: косой разрез палатки, сложенные друг на друга баллоны акваланга. – Странно, почему не звонят? Забыли?» И снова переключился на насущные проблемы. Врач в Снегиреве был сильнее, чем, как говорил Есенин: «Московский озорной гуляка».

Спустился Олег. «Скорая» в пути. Мгновения, когда делать нечего. Нечего, и висит неловкое молчание. Каждый думал об одном, каждый – по-разному. Олег размышлял о грубости, Саша – о глупости.

– Чего ты завелся? Нагрубил хорошим людям.

– Я? Хорошие люди сами себе нагрубили. Точнее, наср…ли! И по башке размазали! Вонь стоит! – вскипел Сашка, таким жаром повеяло от него, что Олег не ожидал… – Чего нагрубил? Да они были у меня! – добавил спокойно. Совладав с собой. – Когда в плановой дежурил! Аккурат, дней шесть назад! Уже тогда воспаление началось. Направление выписал, список лекарств! Ложитесь, гости дорогие, колено прокалывать будем.

– И что?

– Да, ничего! Покивали головой, а сами – бочком – бочком… И поминай, как звали. Ты видел, какой сепсис у девочки? – спросил Саша, перескочив на насущное.

– Видел.

– И что?

– И ничего! От того, что ты гавкал, а не говорил, ничего не изменится.

– Да я б волком завыл, если б у них после этого глаза открылись! Олег, ты что, бл..дь, не понимаешь? – воскликнул Снегирев и вплотную подошел к другу. Его руки подрагивали в немом крике, обращенном в небо. – Да она на тот свет – через пять дней! – Снегирев сквернословил страшно. Чичурин же давно исключил даже простые ругательства из лексикона. Потому и скривился. И от слов, сказанных сгоряча, тоже.

– Типун тебе на язык.

– Да хоть два, перетерплю, если буду не прав.

Во двор, поскрипывая сочленения и работяще тарахтя мотором, вкатился УАЗик. Из открытой двери выглянула русая голова водителя.

– Ребята, вы «скорую» вызывали?

– Мы.

– Случилось-то что?

– Бери носилки, пошли, – распорядился Снегирев и застыл в недоумении, когда водитель и усом не повел. – Ты чего замер? – нагловато спросил он.

– Я врача слушать привык.

– Так я врач! Давай бегом!

Из машины появился фельдшер и сестра.

– Снегирев, ты что ли? Ты же не здесь живешь! Чего бузишь?

– Ребята, не до разговоров…

Чичурин так и не перекусил. Поехал вместе с бригадой в больницу. Снегирев потянулся сзади на крепко сбитом «автобусике». Домчали быстро, на резвых конях. Девушку подняли в отделение. Минуя приемный покой. Оставляя родителей заполнять бумаги. Шелест бумаг, разбавленный приглушенными голосами, мягким призраком потек по пустынному коридору.

Длинный полутемный переход напоминал картину из американского триллера. Не было лишь мерцающей, готовой погаснуть, лампы в дальнем конце. Выкатили носилки из грузового лифта. Олег взял девушку, растрясенную в машине, за руку. Кожа была горячая и сухая. После слов Снегирева, Чичурин оценивал происходящее серьезнее. Нина очнулась от забытья, непонимающе озиралась по сторонам. Когда с губ сорвался стон, он легонько сжал ладонь.

– Потерпи, – было страшно жаль красивую, донельзя истощенную скоротечной болезнью, девушку. И ни с того, ни с сего разболелась душа за Семена Андреевича и его супругу. А тут еще Снегирев со злыми пророчествами. И больно кольнул в груди страх – Саша прекрасный диагностом. Ошибаться не умеет. Если не знал, воздерживался от предположений. А если говорил, то под каждым словом готов был подписаться.

– Чичурин! – вдруг окликнули сзади. – Ты ж только ушел?! – из процедурной на звук высунулся дежурный врач. Хоть это и запрещалось, он, грешным делом, покуривал там.

Огромное, во всю стену, окно распахивалось настежь, открывая вид на широкую, освещенную улицу, отдаленную прибольничным парком. Вид – красивейший. Раскидистые старые клены подхватывали руками – ветками небо, не давая ему рухнуть, а гирлянды фонарей разбивались калейдоскопом красок на мохнатых лапах. Усевшись на широченный подоконник, можно сидеть с сигареткой и попивать кофе.

– Тебя Снегирев ищет, – вместо ответа, сказал Олег.

– О! – удивился тот. – И он здесь? Ему же до смены еще два дня бухать! – что Сашка закладывает за воротник, секретом не было. – Привезли кого-то? – наконец, задался нужный вопрос. – Укладывай в шестую. Свободная.

Из темноты коридора забубнил голос и следом появился Снегирев.

– Какая палата? – он приподнял одеяло, обнажил согнутую, распухшую ногу. Сустав раздулся, вырос вдвое от нормального, контуры сгладились, и в полумраке коридора виделась краснота кожи, опасно перебравшаяся на голень и бедро.

– Ни хрена себе! – присвистнул дежурный, и спросил тихо, чтоб никто не слышал, – Вы на какой помойке ее нашли? Саша, опять ты отличился?

– Нет, сегодня – Чичурин.

– Так он, вроде, по помойкам не лазает.

– А я, значит, лажу?

– Выходит, так.

– Соседка моя, – пояснил Олег, прерывая бесполезный спор.

– Сейчас займемся.

Когда посеревшие от переживания родители поднялись, Олег и Саша уже вышли из отделения и дежурили у широченной металлической двери, перекрывающей вход. Чичурин в задумчивости застыл у окна, поглядывая на спокойно спящий город, а Снегирев развалился в неудобном кресле для посетителей. Вытянул длинные ноги, и, втянув голову в плечи, делал вид, что спит.

– Олежек, Олежек, – взмолилась мать, – расскажи, как там Нина.

Семен Андреевич замер. Он постарел лет на двадцать. Раньше выглядел подтянуто, моложаво, с озорным блеском в глазах. Теперь превратился в разбитого старика.

Чичурин виновато отвел глаза, бросая взгляд на оживившегося Снегирева, который облокотившись на подлокотники, чуть привстал.

– Плохо! – подал голос хирург. – Если повезет, то сустав вскрывать не придется, ограничимся дренажем колена. Дней десять полежит под капельницами, а там – смотреть будем.

Женщина ахнула, отступила на шаг, будто получила пощечину. Семен Андреевич подхватил ее под руки и гневно взглянул на врача. Словно говорил: «Молодой человек, не надо быть настолько жестоким!»

«А что я должен сказать? – зло подумал в ответ Снегирев – Сказать, нужна ампутация выше колена? Девочке, которая еще и жить не начала? Которая собралась поступать в институт, вкусить прекрасные студенческие годы? … Нет, не успеет Кирилл. В такую жару инфекция распространяется быстрее, чем ее успеваешь локализовать. Я ведь просил их, умолял госпитализироваться. Торопил. Разве что на коленях не ползал. Не убедил! И, что?! Все – напрасно!…»

Саша, прикрывая глаза, как в живую представлял операцию. Конечность у Нины согнута. Сустав занимает положение, увеличивая собственную емкость. Наполнился жидкостью. Гнойным экссудатом² с примесью фибрина³ и бактерий. Местная анестезия, и тонкая игла прокалывает колено. Вставляется дренаж. Промывается сустав. Рекомендации времен царя Гороха. Через какое-то время пойдет жидкость с хлопьями. Будет ли адекватное дренирование? Если синовиальная оболочка⁴ нарушилась, а ведь вполне могла, нога ведь несколько дней неподвижна, дело плохо – трубка дренирует сама себя. Поможет ли дренирование сустава и введение антисептических жидкостей? Вряд ли. Скорее, воспаление захватило сумку сустава и околосуставные мягкие ткани. Там развиваются флегмона⁵ и абсцессы⁶. Необходима срочная артротомия⁷. Иссекается сустав широкими разрезами, вскрывается… А если уже пошло омертвение связочного аппарата? Хрящей? Кости? Резекция⁸ сустава? А ведь пошло! Пошло! Ведь налицо грозные симптомы: околосуставные изменения в мягких тканях, боковые движения в колене…

Снегирев до боли стиснул челюсть, сдерживая стон. Захотелось вскочить, подлететь к этой псевдо – интеллигентной пары, открыть глотку и залить матом. Гневным, пролетарским. А еще и от души врезать! Что же вы натворили?

… Люди рассыпались по-маленькому, выстеленному плитами из мраморной крошки, пяточку, отстраняясь друг от друга. Пожилая пара отошла в дальний темный угол, где учитель пытался успокоить супругу. Снегирев вскочил и медленно расхаживал взад-вперед, на четко очерченном куске, шагами вымеряя размеры каждого квадрата, на которые смотрел, внимательно изучая. Олег созерцал город. Только теперь в его выражении появилась грусть, такая же, как и он, несмотря на молодость, седая.

Глава 2.

Главный врач, заведующий и ординатор.

Игорь Маратович, ведущий хирург отделения, быстрой, но неторопливой походкой шел по опустевшему коридору. Время позднее. За окнами смеркалось, хотя летние дни тянутся бесконечно. Пришлось задержаться, запутавшись в паутине рутинных дел. Но, настроение было приподнятое. Не произошло ничего хорошего. И ничего плохого. А в его работе – это несомненный плюс.

Через дверной проем соседнего кабинета просачивался рассеянный пучок света. Странно. Заведующий, врач старой, Советской закалки, Кирилл Афанасьевич, владелец редкого сейчас имени, задержался на работе. Такое случалось редко. Он предпочитал прийти раньше, если необходимо, но уйти, как и все – вовремя. Тщательно придерживался режима, потому и сохранил по сей день отменное здоровье.

Постучал.

– Заходи, Игорь, – услышал через дверь.

За столом, с аккуратно разложенными папками, бумажками с нацарапанными каракулями, и прочей бюрократической мелочью, сидел, забаррикадировавшись, хозяин. Сдвинув очки на лоб, которые использовал для чтения, жестом пригласил присаживаться.

– Хорошо, что зашел, Игорь. Я собирался тебя позвать.

– Что-то случилось, Кирилл Афанасьевич?

Врач задумчиво поглядел на подчиненного.

– Устал я, Игорь, – нехотя согласился заведующий. И тут же добавил. – Не сегодня. Вообще, устал. Больные меня не раздражают, не волнуют. Постарел я, что ли? А? … Игорь, посмотри моего больного?! – попросил неожиданно он.

Игорь сильно удивился. Такого не случалось. Но виду не показал.

– Посмотрю, конечно…

– Вот, спасибо… У меня шарики не работают. Вроде оперировать надо, а вроде – и нет.

– Конечно, надо…

– Холодный я стал, – сказал Кирилл Афанасьевич, говоря, скорее, для себя. – Нельзя подходить к столу холодным. Понимаешь? Что-то кончилось во мне, Игорь… – он грустно закивал головой, и смотрел на хирурга с извиняющейся улыбкой. – Но, я без этого не могу… Без нашей нервотрепки, выздоровлений, огорчений…

– Темните вы, Кирилл Афанасьевич… – улыбнулся Маратович, чувствуя подоплеку. – Что придумали?

– Ну, придумал. Главврачом мне предлагают. Тебе отделение отдам!

– А не пожалеете? – спросил Игорь, зная – жалеть не придется. – Бумажки-то засасывают.

– Ну, так надумал. Уж лучше я буду честным чиновником. Игорь, я себя прежним помню… Как по деревням мотался. Орловская область… Не объять! А роды я принимал черт знает в каких условиях. Знаешь, лучше я буду честным чиновником. Дураков, как ты, от еще больших оберегать, – он тихо рассмеялся. И надолго замолчал, покусывая дужку очков. – Одно беспокоит… Кого ты вместо себя оставишь? По наследству не только плановую хирургию принимать придется, но и экстренную. А быть заведующим – ой, не сахар. И операции тянуть… Нет, не потянешь…

– Снегирева можно.

Кирилл Афанасьевич фыркнул.

– Ты не подумай, что я к нему плохо отношусь. Нет-нет. Но, ведущим хирургом отделения?!

– Кирилл Афанасьевич, Снегирев – талантливый хирург.

– Увы, да! – вздохнул заведующий.

– Почему, увы?

– У него, следует признать, огромный потенциал. Мозги – профессорские, руки – кандидатские. Должность – врачебная. Умению диагностировать можно завидовать и белой, и черной завистью. И ведь, не пользуется даром, стервец. Потому и не хочу брать ведущим хирургом. При всех плюсах есть огромный минус – амбиции у твоего Снегирева как у академика. А это никогда до добра не доводило. Тем более, поговаривают, выпить он не дурак, – видя, как Игорь Маратович опускает глаза, добавил, – вот-вот. И хватается за операции, которые еще осилить не умеет. Потому и процент смертности…

– Так ведь, неоперабельных берет, от которых другие отказались. Прежде чем взяться, литературы вагон перелистает. Проконсультируется. На ходу обучается.

– Это его единственное оправдание… Хорошо, Игорь. Я подумаю… Думаешь, справится с двумя отделениями?

– Ну, Кирилл Афанасьевич. В экстренной я только числюсь ведущим, сами знаете. А заправляет он. А в плановой – поддержу.

– Хорошо, Игорь, я серьезно подумаю. Только… Думаешь, он это ради науки, ради больного делает? Или чтоб себя потешить, миру всему что-то доказать?

– Не знаю, – пожал плечами Игорь Маратович.

– Вот и я не знаю… Потому и сомневаюсь.

– Древние говорили: «Сомнение предательству подобно».

– Правы были древние. Только они вот что еще говорили: «Есть сомнения – сомнений нет!»

– Ну, – развел руками хирург, – в таком случае, вам решать. Раз вы творчество древних лучше меня знаете.

– Заговорил я тебя, Игорь? Заговорил. Иди, иди.

– Стой! – неожиданно воскликнул он, и Маратович замер.

Обернулся.

– Что ты думаешь на счет Курицина?

Хирург живо представил тезку Снегирева. Живой, торопливый, активный… Но, очень молодой. И, грамотный врач. Жадный до обучения.

– А не слишком молод?

– В том-то и дело. Но, краснодипломник, что не спросишь – на зубок.

– Это и пугает.

– Отчего же?

– Когда все знаешь, думать не получается. Случись что в учебнике не прописано, вот тебе и паника.

– Верно… Но, из хорошей семьи, – перехватывая недоуменный взгляд, продолжил, – я, Игорь, вот что думаю: для хирурга воспитание большую роль играет. Если родители, а дай Бог – бабка с дедом – интеллигенты, так они и людей любить научат. А в профессии хирурга любовь к людям не последнюю роль играет. Снегирев – без роду, без племени. Одинок. А одиночество человека озлобляет. Кто одинок, только о себе думает. А Курицин – педант. Выдержан. Голос на пациента не повысит. Бранного слова от него не услышишь. Не опаздывает, ко всем мероприятиям заранее готовится. Надежный, что ли? – подбирая нужное слово, задумался заведующий.

– А как ассистирует?

– Для его возраста – хорошо. Сравниваю с твоим любимцем, Снегиревым, земля и небо. Я когда оперирую, все на Снегирева ненароком поглядываю. А в глазах того – всегда усмешка. Будто не ассистирует, а экзамен принимает. Хотя, признаюсь честно, нареканий нет. Но, и надежности в нем не чувствуешь. Кажется, позови с операции на море убежать, еще халат на пол не упадет, а он уже по лестнице скакать будет, – пошутил пожилой врач. Доля правды в словах была. – Будто школяр на перемене.

– Что верно, то верно, – согласился Игорь Маратович. – Только вот это в нем мне и нравится. Живой он, но… очень умный. Справится, Кирилл Афанасьевич… Интуиция, что ли? Не по учебникам, по разумению живет. А Курицин бумажную истину в жизнь тянет. И знаете, Курицин в медицину влюблен по молодости лет, а у Снегирева любовь до самой старости продлится. Единственно настоящая.

– Ладно, – подвел итог заведующий. – Раз единого мнения нет, ты, Игорь, к обоим присмотрись. И я присмотрюсь.

Игорь Маратович, задумчиво покручивая ключи на пальце, застыл в коридоре, мыслями разбегаясь и, прыгая в будущее, пронзая его. И думал он не о новом назначении, а осилит ли свое молодой и амбициозный Снегирев. Или, поднявшись на высокий пьедестал, рухнет, сильно расшибившись. Власть ничтожных делает ничтожнее, а великих – величественнее. Игорь Маратович так и не понял за десять лет совместной работы, каков Сашка Снегирев.

«Дела рутинные подождут, – подумал заведующий, принимая решение. – Сколько не разгребай, насыпаются новые. В экстренную загляну. Снегирев дежурит, посмотрю. Не зря ли рекомендовал… Сомнения предательству равны… – процитировал сам себя».

Спустился двумя этажами ниже по темной лестнице. Привычка. Каждая ступенька знакома. Каждая выщерблина чувствуется ногой, как родная.

В ординаторской свет не горел.

– Вот, негодники, – беззлобно возмутился Игорь Маратович. – Ведь вчера только разнос от главврача получили, что спят на дежурстве.

Открыл дверь. Шагнул.

– Снегирев, ну сколько раз просить не шуметь, – услышал он сонный голос операционной сестры.

– Та-а-а-ак…

– Ой! – испуганно послышалось со стороны кушетки. – Это вы, Игорь Маратович?

– Нет, тень отца Гамлета.

– Простите, я…

– А Саша где?

– К «своей» девочке пошел в гнойную… – уже спокойнее ответил голос.

– Та-а-а-ак… – протянул заведующий, стараясь нагнать страху на персонал, гнева не испытывая.

Нину после госпитализации и длиннющих манипуляций, определили в палату. Она вторые сутки стоически выносила боль, и заплакала один раз, когда ее перекладывали с носилок на кровать. Больше не жаловалась, только в глазах, когда приходила в себя, стояли слезы.

Саша Снегирев, спустя два дня от указанных событий, приняв смену, сразу появился у нее, хотя отделения гнойной хирургии никоим образом не касался. И после несколько раз в течение дня заглядывал проведать. Родителей чурался, как и они его. Однажды столкнувшись в коридоре, сухо кивнул и прошел мимо.

После выкачки гноя и промывки сустава Нине стало легче, боли поулеглись, но высокая температура держалась. Сам Снегирев не верил в благоприятный исход. Грозные симптомы не проходили, и желание помочь девочке ограничивались слабыми возможностями обычного врача.

Игорь Маратович столкнулся со Снегиревым в дверях отделения.

– Ох! – вздрогнул от неожиданности Саша, выдернутый из тяжелой задумчивости появлением начальства. – А ты чего, Игорь Маратович, здесь делаешь?

– Я? Я-то, как раз, могу быть где угодно, а вот вы, Александр Борисович, по-моему, на сутках. Чего вот ты здесь делаешь? Отделения перепутал?!

– Увы, нет.

– Опять ты разболтался, Снегирев. Без нагоняя, как без пряника!

– Да, я и пряники не очень, Игорь… Маратович, – признался по-свойски тот.

– О-о-ох, Снегирев! Очень уж самостоятельным стал! Не можешь, как все?! Приказ на дежурствах не спать знаешь? – хирург кивнул. – А у Снегирева смена спит! Самого Снегирева – в помине нет!

Повисло молчание. Игорь Маратович непонятно сорвался. Оттого, что перехвалил? На должность, которую сам несколько лет занимал, предложил? Ответственность лишнюю, ненужную, и, главное, неоправданную, взял?

Саша не знал, что сказать.

– И что там за история с оживлением? Опять за старое? Лекарств, поди, уйму, перевел! Главврач на составляющие изойдется! Был приказ прекратить оживления?

Тут возмутился Снегирев.

– А вы со мной так не разговаривайте! Что значит: «Хирургам не спать по ночам?» А если больных нет? Бог миловал, никого не привезли, тяжелых нет. Почему ночью не спать? Ждать? Хорошо, сейчас я шатаюсь неизвестно где. А утром был на операции… – он замолчал, подбирая слова, чтоб дальше не подогревать спор, готовый перерасти в перебранку. – И оживлять, конечно, буду. Как можно дать приказ не оживлять? Тут и говорить нечего. Если один из ста домой уйдет, и то игра стоит свеч.

– До чего же ты мыслишь узко! Как бы сказал главврач: «не по-государственному».

– Так ведь «по-государственному» не всем дано!

– Саша, – чуть ли не взмолился Игорь, понимая, почему Кирилл Афанасьевич не желал видеть Снегирева ведущим хирургом. Он упрямством и гонором кого угодно с ума свести мог. – Но ведь и тут правде есть!

– Какая?

– Лекарства дефицитные переводишь – толку – ноль!

– Не ноль! – упрямо насупился хирург.

– Около того… – ответить оказалось нечего. Процент успешных оживлений и в самом деле, был невысокий. С такими оживлениями не всякие клиники справлялись.

– А вот приспичит использовать, хватятся, а… Снегирев на прошлой неделе трупы оживлял! И что делать? Морг пополнять? … – видя, как словами своими окончательно ввел в тоску хирурга, похлопал по плечу. – Понятно – главный – самодур, – легко согласился он. Зная новость, о которой будет молчать до последнего. – Он не врач, администратор. Снабжение – проблема администратора. Оживлять – не оживлять, когда не знаешь, что дальше будет – философская. А философию за уши притянуть до уровня реальности – наша с тобой проблема. И пока ты ее решать не научился.

Снегирев вернулся в ординаторскую удрученным. «Хошь – не хошь, а Маратыч прав». Саша понимал, что берется за невыполнимые задачи, ни технически, ни по уровню опыта. Наивно полагая, врач – не только, кто облегчает боль, но и побеждает смерть. Наивно настолько, что мысль пряталась под грудой цинизма, которым пропитался каждый поступок.