Buch lesen: «Бедная Лиза»

Schriftart:

* * *

Основано на реальных событиях

Вступление

Старший следователь Волин

На протяжении многих десятилетий сотрудники силовых органов были отдельной, наводящей страх и трепет кастой – сначала в СССР, а потом и в суверенной России. Если органам нужен был какой-то человек, ему отсылалась официальная повестка, по которой тот немедленно должен был явиться в соответствующее заведение и безропотно принять там свой жребий, который часто зависел не от реальной вины человека, а от идейных установок государства или просто от настроения конкретного офицера. Так было много лет, но внезапно этот порядок пресекся самым неожиданным и удивительным образом.

С недавних пор среди работников ФСБ, прокуратуры и Следственного комитета распространилась странная мода не отсылать повестки, а лично звонить клиенту по телефону и, представившись, вкрадчиво спрашивать: «Как вы думаете, почему мы вам звоним?» И если недоумевающий обыватель отвечает, что он не знает, ему обычно задается следующий вопрос, который может звучать примерно так: «Точно не знаете? А если подумать? Или вы считаете, что ФСБ (прокуратуре, Следственному комитету) больше нечем заняться, как с вами разговоры разговаривать?»

Впрочем, клиент нынче пошел необыкновенно ушлый, и в ответ на такие вопросы все чаще посылает почтенных служителей закона по такому адресу, куда не доходил даже пресловутый Макар со своими телятами. После чего, как правило, грозные сотрудники силовых органов отправляются в указанном направлении и бесследно исчезают в нетях. И это не удивительно, потому что на самом деле никакие они не силовики, а всего лишь банальные жулики, надеющиеся слупить с глупого обывателя рубль-другой себе на бедность.

Разумеется, настоящие следователи не будут звонить подозреваемому, чтобы уведомить его заранее о своем к нему интересе, потому что такой подозреваемый, если рыльце у него на самом деле в пушку, не преминет начать заметать следы, а то и вовсе скроется за границей или, выражаясь языком уважаемых спецслужб, сдристнет за кордон. И хотя в связи со сложной геополитической ситуацией сдристывать за кордон стало сейчас гораздо сложнее, но, согласитесь, все равно нет никакого резона заранее предупреждать человека о том, что компетентные органы взяли его на карандаш и собираются в соответствии с законом сделать с ним такое, чего он им потом век не забудет и за что будет благодарен до конца жизни, и даже, может быть, и дальше.

Однако у старшего следователя СК Ореста Витальевича Волина были свои резоны, чтобы не звонить заместителю заведующего отделом финансово-экономического департамента министерства здравоохранения Михаилу Ивановичу Голочуеву по телефону и тем более – не посылать ему повесток: Волин решил посетить его прямо в его квартире в доме на улице Зорге. Номер дома, а уж тем более, номер квартиры, старший следователь предпочел бы не называть, потому что, конечно, много найдется желающих проникнуть в квартиру скромного чиновника, чтобы выяснить, что там вообще имеется и как организована жизнь такого человека. Разумеется, все это с самыми чистыми намерениями.

В свое время один известный блогер, узнав, что житель Московской области выиграл в лотерею 492 миллиона рублей, написал буквально следующее: «Фамилию указывать не надо, только микрорайон. Соседи сами вычислят счастливчика, найдут, поздравят и порадуются совместно с героем».

Вот и с чиновниками у нас примерно так же, думал Волин, пешком поднимаясь по лестнице к квартире Голочуева. Чем скромнее чиновник, тем интереснее может быть его бэкграунд или говоря по-русски, прошлая жизнь. Как гласит народная пословица, человек интересен своим будущим, а чиновник – своим прошлым. И, в первую очередь, конечно, интересен он правоохранительным органам, которые и вообще славятся своей чуткостью по отношению к гражданам.

Скажем честно, Михаил Иванович Голочуев к своим тридцати восьми годам уже имел некоторое прошлое. До 2022 года он работал в департаменте здравоохранения Смоленской области, в отделе… впрочем, неважно, в каком именно отделе он работал, достаточно сказать, что работал он с госзаказами и материальным обеспечением медицинских учреждений.

* * *

– У нас здесь, конечно, не Москва, – доверительно объяснял Волину коллега из Следственного управления СК по Смоленской области, быстроглазый майор юстиции с киношной фамилией Шарапов, – но даже в нашей сонной провинции есть что прибрать к рукам, особенно – по части здравоохранения. И коррупционные механизмы иной раз используются на удивление простые и понятные. Вот, например, доверили вам право выбирать фирму, которая будет поставлять оборудование для больниц и поликлиник по всей области. Представляете, какое это дело?

– Миллионное, – кивнул Орест Витальевич.

– Миллиардное, – поправил Шарапов. – Это в рублях. Но и в долларах тоже выходит неплохо. Какой был бюджет Федерального фонда медицинского страхования на 2022 год – знаете?

Волин не знал.

– Почти три триллиона рублей. Ну, понятно, что деньги эти поделили по областям, и что не все пошло на закупки, но даже и то, что досталось нашей области – такой кусок, что подавиться можно. Если, конечно, не знаешь, как правильно жевать.

На этом патетическом месте Шарапов неожиданно отвлекся и посмотрел на часы.

– Слушай, майор, – сказал он, как-то очень естественно переходя на «ты», – не хочешь пообедать? У нас тут в трех минутах закусочная, там такая шаурма, пальчики оближешь!

Волин не возражал. Это в двадцать лет можно с утра до ночи не есть, а когда ты близишься к сорока, самое время подумать о здоровье. А для здоровья первое дело – это, безусловно, регулярное и своевременное питание.

Закусочная, которая, по словам Шарапова, славилась своей шаурмой на весь Смоленск, представляла собой длинный чистенький павильон с белыми пластиковыми квадратными столами, расставленными вдоль стен, и такими же стульями.

– Все есть для души, – говорил Шарапов, первым заходя в заведение, – донер, шаурма, гриль, не говоря уже про всякие салаты. Пиво, опять же, по вполне щадящим ценам, почти что магазинным.

– А с чем у них шаурма? – несколько опасливо осведомился Волин, изучая вывешенный на стенке прейскурант. – А то, знаешь, не люблю пироги с котятами.

Шарапов в ужасе округлил глаза.

– Обижаешь, майор, никаких котят, у нас тут, как в Китае, чистая собачатина.

И хотя сказано было, конечно, в шутку, но Волина эта шутка все-таки немного покоробила. Если ты любишь животных, кулинарные шутки в их адрес воспринимаются несколько болезненно. Шарапов, надо отдать ему должное, это сразу понял и попытался сменить тему. У вас, сказал, в Москве, работники СК, поди, обедают и ужинают в ресторанах, а мы здесь по-простому, по-человечески.

Волин этот пассаж комментировать никак не стал: если они тут, в Смоленске, думают, что их коллеги в Москве не шаурмой закусывают, а пьют кровь из задержанных, их все равно не переубедишь.

– Так что у вас там по поставкам? – спросил он, аккуратно откусывая кусок шаурмы и держа ее строго над тарелкой, чтобы содержимое не посыпалось на стол.

– А по поставкам у нас вот что, – отвечал Шарапов, лихо оттяпывая четверть своей порции и запивая ее холодным бутылочным пивом. – Самое громкое дело по медицинской части случилось в России в 2009 году. Тогда было закуплено 170 томографов на общую сумму семь с половиной миллиардов. При этом прибыль посредников доходила до пятидесяти пяти миллионов с одного томографа. Представляешь размах?

– Погоди, погоди, – остановил его Волин, – чего-то у тебя тут не сходится. 55 миллионов умножить на 170, это будет… – он быстро прикинул в уме: – это будет 9 миллиардов 350 миллионов рублей. А всего денег на покупку было выделено семь с половиной миллиардов. Откуда же взялась такая прибыль?

Шарапов хитро улыбнулся:

– Правильный вопрос задаешь, майор. Как уже было сказано, прибыль доходила до пятидесяти пяти миллионов с томографа. Но это не значит, что с каждого томографа посредник получал такие деньги. С каких-то побольше, с каких-то – поменьше. Но в целом, видимо, посреднику досталось не меньше двух третей от всей суммы. А это ни много ни мало пять миллиардов рублей. По тогдашнему курсу – держись, не падай, – 165 миллионов долларов. Сто шестьдесят пять миллионов, майор! Игра стоит свеч. И это при том, что закупать приходится не только томографы, но и еще много чего. Короче говоря, это такие деньги, за которые каждый первый душу может отдать. И отдает. Конечно, чиновник, который решает, кому именно государство перечислит деньги, тоже внакладе не останется. Так что вся эта медицина – чистая мафия, хоть сейчас бери любого и сажай без суда и следствия.

И он откусил от шаурмы еще кусок. Волин некоторое время сидел молча, как будто что-то обдумывал.

– Ну, мафия – это все лирика и Голливуд, а для уголовного дела нужны фактические основания, – сказал он наконец. – Как вышло, что вы взялись за Голочуева?

– Были основания, – загадочно отвечал Шарапов. – Дело завели еще в двадцать первом году. И, надо сказать, вели с пониманием, с толком, с расстановкой. Раскрыли коррупционную схему, в которой участвовал со всеми положенными распилами и откатами голочуевский отдел, посадили на скамью подсудимых зама Михал Иваныча и еще одного работника отдела, который во всей этой малине играл не последнюю роль.

– А Голочуев? – Волин смотрел на коллегу очень внимательно.

– Ты не поверишь, – с каким-то даже восхищением отвечал Шарапов, – оказался чист, как стеклышко. И вообще ничего не знал о преступных махинациях.

Старший следователь, конечно, не поверил. Не может такого быть, сказал. Это что же выходит, глава отдела не знал, что у него в отделе творится?

– Выходит, не знал, – кивнул Шарапов. – И даже не догадывался. Уж мы крутили, вертели – ничего. И остальные фигуранты молчат о нем, как воды в рот набрали. Хотя, ты же понимаешь, работали с ними очень плотно. В общем, в конце концов, голочуевских чиновников мы довели до суда, а производство по самому Голочуеву пришлось закрыть.

– А не поторопились вы? – прищурился Волин.

Смоленский коллега точно так же прищурился в ответ.

– Что, думаешь, заинтересовали нас?

– Я такого не говорил, – поднял руки Волин.

– И напрасно, – ухмыльнулся Шарапов.

Орест Витальевич поднял брови. Выходит, все-таки заинтересовали?

– Точно, – кивнул майор, – заинтересовали. Только не нас.

– А кого?

– А я почем знаю? Просто в какой-то момент сверху поступило указание отпустить голочуевскую душу на покаяние.

– С какого конкретно верха? – уточнил Волин.

Майор развел руками: им не докладывали, просто, так сказать, поставили перед фактом. К тому же и Голочуев из Смоленска уехал, в Москву пошел, на повышение. В общем, дело положили под сукно и совсем было про него забыли, но тут…

– Что? – Волин перестал жевать.

Тут, по словам Шарапова, случилось сразу несколько неожиданных событий. Во-первых, в марте 2023 года их губернатор заявил о досрочном прекращении полномочий. На освободившееся место, как легко догадаться, назначили врио губернатора.

– А новая метла, сам понимаешь, по новому метет, – заметил майор, утирая губы бумажной салфеткой. – Тем более, что врио этот – не просто врио, а так сказать, наш коллега… Кстати, анекдот советский про коллегу слышал?

– Нет, – покачал головой Волин.

– Хороший анекдот, жизненный, – засмеялся Шарапов. – Слушай. Над речкой мост, на мосту стоит милиционер. Под мостом по реке плывет говно. Увидело говно милиционера и кричит: «Здорово, коллега!» Мент обиделся: «Какой я тебе коллега?» А говно ему и отвечает: «А как же? Мы ведь с тобой оба из внутренних органов!»

И майор снова засмеялся. Волин только головой покачал: вольные у вас тут нравы, в Смоленске.

– Эх, до Бога высоко, до царя далеко, – заметил Шарапов. – Это у вас там в Москве большой брат не спит, а мы тут сами себе большие братья.

– Так ты начал про врио губернатора рассказывать, – напомнил ему Орест Витальевич.

Да, про врио. Врио этот оказался человек непростой. В 2005 году закончил Академию экономической безопасности МВД, защитил там кандидатскую диссертацию. На этом не остановился, изучал право в Финансовом университете при правительстве Российской федерации. Занимал разные правильные посты и с каждым годом рос выше и дальше. В общем, в губернаторы пришел человек компетентный, объединяющий в себе силовую и финансовую линии.

– Главное дело, что государству сейчас кровь из носу деньги нужны, – толковал Шарапов, открывая вторую бутылку пива. – Все эта хрень с санкциями и остальное прочее, сам понимаешь, бюджет страны не красит. Вот мы и взялись за всякие старые, недорасследованные дела, которые сулят финансовую перспективу. Может, для отдельно взятого коррупционера миллиард – деньги не такие большие, у него этих миллиардов наверняка куры не клюют. Другое дело – государство. Одного коррупционера разбуружуинили, второго, третьего – глядишь, на годовой бюджет страны и набежало.

Усмехнувшись собственной шутке, майор продолжил рассказ. Помимо смены областного руководства, случилось и еще одно важное событие, а именно: зама Голочуевского, фамилия ему Коротайский, нашли в СИЗО мертвым.

– Как – мертвым? – спросил Волин.

– Сильно мертвым, – веско отвечал майор, перегибаясь к собеседнику через столик и понижая голос. – Очень-очень мертвым.

– Да я не о том, – отмахнулся старший следователь. – В каком виде его нашли: убийство, самоубийство, следы насилия на теле – как?

Шарапов откинулся на стуле и смотрел теперь на собеседника, слегка улыбаясь. Волин почувствовал легкое раздражение – провинциалы с их комплексом неполноценности в сочетании с манией величия могут довести до белого каления самого терпеливого человека. Ничего, спросим еще раз: в чем именно была причина смерти?

– Темное дело, – не без удовольствия отвечал Шарапов. – По виду вроде как самоубийство, пописал себя острым предметом, который неизвестно как в камеру попал.

– А на самом деле?

– А на самом деле – черт его знает. Ну, чего, в самом деле, ему самоубиваться? Статья экономическая, срок не так, чтобы сильно большой. Амнистия, опять же, грядет. А если даже и не попадал покойник под амнистию, все равно – отсиди полсрока и на УДО подавай. А он – самоубился. Где логика? Чего, спрашиваю, испугался человек?

Волин думал не больше пары секунд.

– Намекаешь, что в связи с повторным возбуждением дела Коротайский мог проговориться? И кому-то, например, Голочуеву, это показалось опасным?

Майор вздохнул: все может быть. Так или иначе, дело вышло за рамки их компетенции, и им понадобилась помощь Главного следственного управления СК. И именно поэтому сидел теперь Шарапов перед светлыми очами майора Волина, надеясь, что совместными усилиями они-таки выведут на чистую воду все коррупционные аферы господина Голочуева и аффилированных с ним структур.

– Но ты, Орест Витальевич, имей в виду одну вещь, – Шарапов подвинулся к Волину и понизил голос. – Налим – рыба скользкая, а Голочуев – в два раза против него увертливее. И вот еще что.

Он вытащил из кармана и положил на стол DVD-диск в прозрачной плоской коробочке. Волин посмотрел на коллегу вопросительно.

– Это запись нашей местной телепрограммы «Частное расследование», – объяснил тот. – Борзые журналюги, носом землю роют. Там как раз и про Коротайского покойного, и про Голочуева, и про всю эту гнилую историю в доступной и сжатой форме. Конечно, как обычно у телевизионщиков, глупостей хватает, но есть и важные вещи. Посмотри на досуге, не пожалеешь…

* * *

Весь этот разговор вспоминал сейчас старший следователь Волин, нажимая звонок рядом с дверью скромного коричневого оттенка – за такими в советские времена предпочитали жить пенсионеры и служащие.

С полминуты, наверное, было тихо, потом из-за двери раздалось сакраментальное: «Кто там?»

Волин понимал, что его сейчас разглядывают через видеофон, и, хотя он был не в форме, а в штатском, не стал морочить клиенту голову и представляться соседом снизу или еще каким-нибудь почтальоном печкиным. Во-первых, это было бы незаконно, во-вторых, он ведь не арестовывать Голочуева пришел, а пока что мирно пообщаться.

– Следственный комитет, – сообщил он двери внушительным тоном. – Старший следователь Волин.

И достал из кармана служебную корочку.

Дверь немного помолчала, а потом как-то задумчиво приоткрылась. На пороге стоял субтильного сложения человек в сером свитере, голову его украшала ранняя лысина, из-за очков в толстой оправе посверкивали смирные глазки.

Сразу видно чиновника, подумал про себя Волин. Времена, когда государственные служащие смотрели поверх голов, разговаривали со всеми через губу и всячески демонстрировали свое величие, давно прошли. Нынче даже олигархи ходят… ну, не то, чтобы в полуприседе, а совершенно как простые смертные ходят, и взгляд у них при этом не снисходительный, как когда-то, а скорее настороженный, так что даже трудно догадаться, что это – вчерашние боги-олимпийцы, которых уже завтра могут лишить всех миллиардов и отправить работать губернаторами куда-нибудь в Магадан.

– Добрый день, – вежливо сказал старший следователь. – Могу я поговорить с Михаилом Ивановичем Голочуевым?

Он, конечно, знал, как выглядит Голочуев, однако это была устоявшаяся форма начала разговора силовых ведомств с проштрафившимся гражданином. Один только раз за всю его службу на этот вопрос клиент отвечал: «Не можете», захлопнул дверь перед носом и попытался сбежать – правда, безуспешно. Впрочем, это было еще в двухтысячные, которые переняли от лихих девяностых некоторую экстравагантность в поведении. Во всех остальных случаях результат был стопроцентный.

– Безусловно, можете, – любезно отвечал чиновник, но прежде, чем пустить следователя в квартиру, попросил показать удостоверение. – А то, знаете, много их сейчас развелось, следователей, по телефону звонят посреди ночи, спрашивают, зачем они мне звонят. Как будто я знаю, зачем…

– Ну, это не настоящие следователи, – успокоил его Волин, разворачивая удостоверение. – Это, скорее, жулики. Аферисты.

– И вы, конечно, с ними нещадно боретесь? – полюбопытствовал Голочуев, пропуская следователя в квартиру.

– Истребляем, как саранчу, – отвечал Волин, отметив про себя, что чиновник-то склонен к сарказму и троллингу, и, похоже, органов не особенно боится.

Это был плохой знак. Во-первых, потому, что те, у кого рыло в пуху, обычно все-таки побаиваются органов. Во-вторых, с теми, кто боится, работать легче. А если он и не виновен, и не боится, как прикажете такого колоть? И, главное, зачем? Впрочем, старший следователь способен и ошибаться, и уверенность чиновника может происходить не от осознания своей невиновности, а от совсем других причин – например, потому, что у него хорошая крыша. И если речь, действительно, идет о таких суммах, о которых говорил смоленский майор Шарапов, то крыша может быть очень и очень серьезной.

Пока чиновник запирал дверь, майор как бы по рассеянности ткнулся в одну комнату, в другую, и только потом хозяин проводил его в гостиную. Квартира была вполне обычная, ну, может, комнаты чуть больше стандартной советской застройки, что называется, «улучшенная планировка». Никакой чрезмерной роскоши, никаких признаков богатства, бронзы, фарфора и прочего в том же роде не видать… Стандартный LED-телевизор, большой диван, стол из красного дерева, высокий книжный шкаф – все вполне достойно, но в то же время без лишних понтов.

– Квартира у вас хорошая, – тем не менее, похвалил Орест Витальевич.

По тонким чиновничьим губам змеей скользнула улыбка.

– Хорошая, – согласился Михаил Иванович. – Жаль только, не моя, а служебная: вся обстановка от предыдущих жильцов осталась, даже картина на стене. А у вас какая квартира, позвольте узнать?

Волин даже крякнул от неожиданности. Судя по реакциям чиновника, Голочуев либо дурак, либо отморозок. Однако же на дурака он не походил, да и не держат на таких богатых должностях дураков, потому что они не только засыпятся сами, но и засыпят всех добрых людей вокруг. Следовательно, был наш дорогой Михаил Иванович отморозком.

Тут надо заметить, что современное понятие отморозка несколько отличается от того, что вкладывали в него в лихие девяностые.

Раньше это был просто бычара с пистолетом, спортсмен в анамнезе, а в перспективе – жмурик или рядовой лагерный сиделец. Теперь же отморозком считается умный, ловкий, оборотистый и при этом ни бога, ни черта не боящийся человек. Прежние отморозки одинаково были готовы и убить, и умереть. Нынешние умирать не собираются ни при каких обстоятельствах. Это вроде нового поколения террористов-смертников. Террористы старой школы взрывали бомбу в людном месте, и сами взрывались с этой бомбой. Игра шла жестокая, но по-своему честная – человек убивал за свои убеждения, но и сам за них умирал тоже. Нынешние же бомбу взорвут, а сами при этом успеют убежать и скрыться с деньгами, которые они получили за взрыв и которыми должны были пользоваться их наследники.

Сегодняшние отморозки – универсалы: они, если надо, и застрелить могут, но предпочитают построить ловкую интригу – так, что враг, хоть и остается живым, но чувствует себя при этом совершенно беспомощно. Ты думаешь, что это ты за отморозком охотишься, а на самом деле он охотится за тобой, и может так все дело повернуть, что это тебя, следователя, обвинят в нарушении законов, инспирируют против тебя служебное расследование, снимут погоны, да и вообще, чем черт не шутит, отправят на скамью подсудимых.

Судя по косвенным признакам, именно с таким человеком пересекся сейчас Волин, и это надо было иметь в виду и ни на секунду об этом не забывать.

На вопрос о квартире старший следователь отвечать не стал: как говорят в таких случаях, вопросы здесь задает он. Еще раз внимательно осмотрел гостиную, на этот раз – демонстративно, не скрываясь, и сказал:

– Вы уж простите, Михал Иваныч, что я вас побеспокоил. Вы, наверное, удивляетесь, чего это Следственный комитет ходит по квартирам, вместо того, чтобы повестку прислать?

– Нет, не удивляюсь, – отвечал хозяин. – Догадываюсь, что вы по поводу моего покойного зама пришли поговорить.

Волин восхитился: вдаль смотрит господин Голочуев, ничего от него не скроешь. Понятно, что тут повестка или другая какая официальная бумага была бы ни к селу и не к городу. Ну, умер человек – и умер, а при чем тут, к примеру сказать, Михал Иваныч?

– Совершенно верно, не при чем, – с охотою согласился чиновник. – И вообще, одно дело – повестка, и совсем другое – доверительный разговор.

Волин кивнул: вот и он так считает. А вообще говоря, перед тем, как перейти к самой сути разговора, старший следователь хотел бы поблагодарить Михаила Ивановича за неформальный подход к делу.

– Не стоит благодарности, – улыбнулся чиновник, мельком глянув на недорогие наручные часы. – Так что у вас за разговор?

Разговор вышел долгим, однако, к удивлению Волина, так ни к чему и не привел. Голочуев отвечал быстро, четко, но скользким оказался не как налим даже, а как тефлоновая сковородка, и зацепиться тут, действительно, было не за что. Старший следователь глядел в ясное, прозрачное и эффективное лицо чиновника и думал, что труднее всего иметь дело не с налетчиками и убийцами, а с вот такими вот государственными мужами, умудренными своей службой до такой степени, что им уже и Следственный комитет – не внутренний орган, а, может, они и Федеральной службы безопасности не очень-то боятся.

Мысль о Федеральной службе безопасности напомнила Волину о генерале КГБ Воронцове, что, в сою очередь, навело его на кое-какие здравые соображения.

* * *

Именно по причине вышеуказанных соображений после разговора с Голочуевым Волин на службу не поехал, а двинул сразу к Воронцову, как он делал всегда в особенно сложных случаях.

– Черт знает, что творится в подлунном мире, – сердито сказал старший следователь, плюхаясь в кресло напротив генерала. – Не чиновники пошли, а какие-то рептилоиды. Извилины загнуты у них совершенно не по-людски, замаешься разгибать.

Старый историк, сидевший перед ним, заложив ногу на ногу, усмехнулся: не в чиновниках дело, товарищ майор, просто сейчас все поколение такое – рептилоидное.

– Сергей Сергеевич, так вы сами говорили, что нынешнее поколение – идиоты, – заметил Волин. – А этот развалился передо мной в кресле, и хоть ему из пушки в лоб шмаляй. То есть не боится вообще, и это при том, что я, между прочим, учреждение серьезное, карательное.

Генерал покачал головой: он не говорил, что нынешние – идиоты. Он говорил, что мозги у них устроены иначе, и многого из того, что понимали их родители, они понять не могут. Зато уж если что-то понимают, то понимают очень хорошо. Это во-первых. А во-вторых, на тысячу идиотов всегда найдется один гений. И не всегда он – законопослушный человек. Взять хоть профессора Мориарти: уж на что был сукин сын, а чуть не утопил Шерлока Холмса в Рейхенбахском водопаде. Как говорили в прежние годы – не забудем, не простим.

Волин внимательно поглядел на Воронцова, не понимая, шутит он так или, может, разыгралась у генерала старческая деменция? Но генерал смотрел совершенно невозмутимо, и лицо его было неподвижным, как у древнеримской статуи.

– Как говорили древние, эрра́рэ хума́нум эст, – продолжал Сергей Сергеевич, – человеку свойственно ошибаться. И твой чиновник, будь он даже криминальным гением вроде Мориарти, тоже наверняка где-то ошибался.

– Наверняка ошибался, – кивнул старший следователь, – вот только материальных свидетельств его ошибок, или, проще говоря, улик, которые свидетельствуют о преступлениях, у нас не имеется.

Генерал закряхтел: не ангел же он с крыльями, какие-никакие следы должны остаться. Например, недвижимость.

– В Смоленске он все продал, больше там ничего нет, – отвечал Волин. – В Москве на улице Зорге имеется неплохая квартира, как раз в ней я был. Но квартира эта служебная, в ней даже обстановка нашему Голочуеву не принадлежит.

– А жена? – спросил Сергей Сергеевич. – Жена у него есть?

– Жена есть, зовут Елизавета Петровна. Не поверите, бесприданница. Ничего за ней не числится: ни квартиры, ни машины, ни даже счета в банке нормального нет.

– Да уж, почти как у Карамзина выходит – бедная Лиза, – хмыкнул генерал. – Только что в пруду пока что не утопилась. С другой стороны, это понятно. Это в прежние времена всё имеющееся на жен записывали, да цацки им покупали за миллионы. Сейчас народ стал осторожнее. Ни брильянтов, ни квартир женам не покупает.

Волин посмотрел на генерала с интересом: и почему же такая дискриминация?

– Потому что в прежние времена люди ценили брак, – отвечал Воронцов со знанием дела. – Это было таинство, освященное парткомом и церковью. Теперь парткомов нет, церковь тоже прежний авторитет растеряла, так что люди расходятся гораздо чаще. Да и жены сделались совсем отмороженные. С ними разводятся, как с приличными людьми, а они средства бывшему мужу возвращать не хотят, все себе оставляют. Однако, Бог с ней, с бедной Елизаветой Петровной. Неужели же у самого Голочуева совсем ничего нет?

– Говорю вам: ничего! Ни дач, ни квартир, ни домов, ни машин, никакой недвижимости за рубежом – ничего. Только счет в банке – шесть миллионов рублей.

– Неплохой счет, – заметил генерал, пожевав губами.

– Сергей Сергеевич, я вас умоляю, для чиновника его уровня – говорить не о чем. Это же не советские шесть миллионов, а нынешние. Тем более, они чистые, получены за продажу квартиры в Смоленске. А в случае Голочуева речь должна идти о миллиардах – и тогда вопрос: куда он их подевал?

– Мог, например, скупать драгоценности, золото…

– И где их хранить? Дома?

– Ну, скажем, на съемной квартире.

– На съемной квартире хранить что-то, если ты там постоянно не живешь, опасно. В любой момент могут нагрянуть хозяева с проверкой. Не говоря уже о том, что квартиру, которая стоит пустой, могут просто вызвонить и ограбить домушники.

– Это верно, – кивнул Воронцов, – верно… И если нет у него сообщника, которому бы он доверил такие деньги, а такого сообщника у него, конечно, нет, слишком велик соблазн… Так вот, если нет сообщника, остается один вариант – вкладываться в произведения искусства.

– Какого еще искусства? – не понял Волин.

– Любого, – отвечал генерал. – Но в первую очередь, конечно, изобразительного. Так сейчас все делают. Это раньше золотые часы вагонами скупали, а сейчас искусство – лучший вариант. И все, от последнего чиновника и до первого олигарха именно в нем начали деньги прятать. Вот сам подумай. Висит, скажем, на стене непонятная каляка. То есть все думают, что это каляка, а это на самом деле какой-нибудь Малевич рисовал, и цена этой каляке – миллион евро. И за руку особенно не схватишь: в случае чего скажет, что купил в парке «Музеон» за десять тысяч рублей. Это если по картинам. Но и разновсякий антиквариат тоже неплохо идет. Бронза там, фарфор и прочее тому подобное. Какая-нибудь дворцовая ваза эпохи Мин в хорошей сохранности может стоить миллионы долларов.

– Не было у него в квартире ни фарфора, ни бронзы, – нетерпеливо заговорил Волин, – и ваз никаких тоже не было.

– А картины? – не отставал генерал.

– Что – картины?

– Картины на стенах висели?

Волин открыл было рот, но внезапно задумался.

– Картины были, – сказал он. – Точнее, одна картина.

– Ты ее, конечно, сфотографировал? – спросил Воронцов.

Старший следователь поморщился: да там вообще не о чем говорить, какой-то нонейм, не Рубенс с Рафаэлем точно.

Генерал сердито откашлялся:

– Где там Рубенс, а где не Рубенс, не тебе решать. Просто скажи: сфотографировал или нет?

Но Волин картину не фотографировал. Во-первых, он пришел не с обыском, а неофициально. А во-вторых, это не Голочуева картина, он сам сказал, что вся обстановка – казенная.

– А что на картине? – поинтересовался генерал.

Волин почесал висок, вспоминая. Картина, как уже говорилось, не бог весть какая интересная. Мальчик какой-то лет десяти в матроске и с игрушечным ружьем в руках…

– И все? – сурово спросил Воронцов.

– А чего вам еще? – развел руками Волин. – Таитянок и отрезанные уши Ван Гога?

Сергей Сергеевич хмыкнул. Ладно, сказал, что, кроме указанного, есть у него по Голочуеву? Да, собственно, ничего больше и не было, только покойный зам и вот еще…

Волин вытащил из кармана пиджака и положил перед генералом диск с записью программы «Частное расследование». Генерал повертел диск в руках.

– Ладно, – сказал, – ладно. Сейчас уже поздно, так что дуй домой. А я посмотрю это все, пошевелю извилинами, может, позвоню кое-кому. А как только станет что-то ясно, тут же тебя и наберу.