Buch lesen: «Принц, его свита и Я»

Глава 1

Я о многом сожалела, пока была слепа. Зря я надела цветные линзы, которые обещали придать глазам «бирюзовый оттенок», а сделали их красными, как у кролика. И на серебристую кофточку не стоило тратиться. Возможно, я всё та же неудачница и мне вообще не надо было идти на вечеринку. Ведь покорение Вовы К. не стоило потраченных усилий. И обернулось такими потерями…

Слепота – это не просто «когда ты не видишь». Одноклассники потом спрашивали, как это – быть слепым. Ну, так. Ты заточен внутри собственного тела. Будто поломан. Как телевизор без изображения. Понимаешь, что зрение было самой главной твоей настройкой. Без него ты просто набор хаотично включающихся остальных четырёх чувств. Они, как ни стараются, не могут показать тебе мир. От этого кажется, что всюду кроется какой-то подвох. Но это если красиво говорить. А если по существу… Я была слепа всего три дня. Да и то не полностью, размытые очертания предметов я различала – будто окружающий туман местами был более плотным. Что-то шевелилось перед глазами. Я могла отличить «человека» от «тумбы», даже если они одного размера.

Когда я ложилась спать накануне, зрение было немного нечётким, но я решила, что это из-за того, что долго смотрела в монитор. Однако, открыв утром глаза, я увидела лишь пульсирующую черноту. Я решила, что ещё слишком рано, тёрла глаза, моргала. И только когда не нашла взглядом светящиеся цифры электронных часов, стала звать маму.

Ковид в разные игры играет, это лотерея. Со мной он явно смухлевал: два дня не проявлял себя ничем, кроме небольшой температуры. Даже обоняние не пропало. Не было ни насморка, ни кашля. А на третий день я открыла глаза, а кругом темно. Я сказала прибежавшей маме:

– У меня что-то с глазами.

Она спросила:

– Сколько пальцев я тебе показываю?

И я ответила:

– Мам, я не вижу даже тебя.

Она прерывисто втянула воздух, но сразу же взяла себя в руки.

– Так… Так. Звоню в скорую. – Она уже пикала клавишами телефона. Потом мама дважды продиктовала адрес диспетчеру и, меряя комнату шагами, слушала его едва различимый голос в трубке. И вставляла время от времени раздражённо: – А я откуда знаю!.. Нет, просто ничего не видит!.. Поторопитесь!

Потом она села на кровать, взяла меня за руку и попросила:

– Только спокойно!

– Да я спокойная.

– Вот и хорошо.

Загрохали дверцы шкафов. Что-то свалилось на пол, наверное, коробка с ботинками с верхней полки.

– Ма, что ты делаешь?

– Сумку собираю, конечно.

Все остальные органы чувств обострились сразу же, пытались помочь глазам, подменить их. Я почувствовала, что две приехавшие докторши пахнут по-разному! Ощутила, что носилки, на которых они меня спустили во двор, жёстче сидения в машине. Различила почти неслышный звон ампулы, от которой отломили колпачок.

– Ты как? – постоянно спрашивали меня по дороге, и я честно отвечала:

– Я ничего не вижу.

– Но в остальном как?

– Никак. Нормально.

В больнице каталка оказалась жутко скрипучей. У одного доктора густой, внушающий уважение голос. Второй только что покурил. Мне светили в глаза (я узнала об этом только потому, что предупредили), а меня саму просвечивали на томографе; его звук был чем-то средним между уханьем филина и шумом водопада. Потом мы ждали где-то – молча, моя голова лежала у мамы на коленях. В те минуты не было ужаса ожидания, я не кусала ногти и не молилась. Кажется, я вообще ни о чём не думала. Тупила. Может, это был шок. Так что, когда доктор сказал деловито: «Дня за три, я думаю, зрение вернётся», – я не испытала облегчения. Потому что ещё даже не успела испугаться.

– У неё кровоизлияние в стекловидном теле обоих глаз, – продолжал врач, – попросту говоря, инфаркт глаза, но лёгкий. Девочке крупно повезло. Коагулянты и капельницы должны с этим справиться.

Я осознала, наконец, чего удалось избежать. Докатило: а ведь это могло быть навсегда? Навсегда – остаться – без зрения.

Но за три дня, пока я ничего не видела, я успела прожить целую жизнь. Чёртову слепую жизнь. Поесть и сходить в туалет самостоятельно – это, оказывается, был праздник, который я могла позволить себе каждый день и который не ценила. Когда прозрею, буду славить каждый приём пищи. Буду целовать книги и экран телефона за то, что могу читать. Улыбаться людям просто потому, что вижу их.

Первый день тянулся бесконечно. Три капельницы по полчаса – вот и все развлечения. Принюхивалась к запахам из столовой: вот это – капуста, а это – тушёнка.

Мама почти не отходила от меня, кормила с ложечки, совала то ложку, то салфетку, то градусник. Старалась быть весёлой. Я боялась, что моя болезнь брякнет по ней так, что её саму госпитализировать придётся, но она ничего, держалась, не плакала. Съездила домой, привезла мне одежду (от шока половину нужного не положила). На обратной дороге она купила мне чипсы с перцем. Мама клала мне в рот кусочки, и как же громко они хрустели на зубах! Я услышала, что и она хрумкает под шумок.

– Мам, ты тоже, что ли, ешь? Тебе не стыдно объедать слепого ребёнка? – пошутила я.

– А откуда ты знаешь, что я ем? Ты же не… – начала она.

– Хрустит, вообще-то. У меня теперь знаешь какой слух? Я слышу даже, как ты сейчас облизываешь палец.

– Серьёзно?

– Абсолютно.

Вдруг над головой грянул тот самый густой, вызывающий уважение голос:

– Вы совсем с ума сошли? Вы что делаете?

– А что мы делаем? – искренне удивилась я.

– Ладно, девочка не знает, что от глутамата и соли поднимется глазное давление! Но мама тоже хороша. Такая инфантильность!..

Мы с мамой пристыженно молчали. Ну да, товарищ доктор, моя мать не идеальна. Она, как вы верно заметили, бывает инфантильной.

Тревога пришла на второй день. Первый я провела вроде как в суете, хотя всё время лежала, а наутро началась пытка: лучше мне или ещё нет? Я без конца прищуривалась и напрягала глаза, но с ужасом понимала: улучшений нет, вообще никаких. Редкие всполохи на чёрном фоне. Руку свою не вижу. Весь день я гоняла: а может, врачи ошиблись? А если они сказали, что всё поправимо, просто чтобы меня подбодрить? Я стала часто спрашивать, сколько прошло времени. Оно шло слишком медленно. Я не захотела обед. Я вертелась на постели, как червяк. Меня раздражала болтовня соседок-малолеток. В какой-то момент полились слёзы; я размазывала их, удивляясь тому, что раньше не замечала, какие они горячие. Мама позвала врача, и он хмыкнул:

– Ты чего хочешь? Ещё только день прошёл. Лечение идёт успешно.

И при этом он как-то так отрегулировал этот свой густой голос, что я успокоилась. И мне даже стало стыдно. Но это продолжалось буквально пять минут. Доктор ушёл, и меня снова стала наполнять тревога. Что значит «всё будет хорошо», если я вообще ничего не вижу?! И снова страшные мысли полезли в голову. Да, без зрения мозг может нарисовать такие картинки от себя, что только держись! Он распоясывается.

В общем, когда пришли мои одноклассницы Катя и Юля, я была не в лучшей форме. Сперва я услышала, как они тихо переговариваются в коридоре. Слов было не разобрать, но голоса встревоженные. Потом скрипнула дверь, раздалось тихое шуршание, топот их ног.

– Привет, Алекса! – сказала Катя громко, как глухой.

– Мы пришли тебя проведать! – добавила Юля.

– Привет…

«Господи, сделай так, чтобы девочки не начали задавать маме всякие вопросы про её работу. Сделай так, чтобы мама не называла меня при них Шурой. Пусть она меня не опозорит». И мама не подвела. Сказала: «Пойду куплю себе кофе в автомате» – и ушла.

Меньше всего мне нужно, чтобы одноклассники раскусили, какая она на самом деле.

Я подумывала поинтересоваться, как там Вова К., но не хотелось, чтобы девочки решили, что я за ним бегаю. Это он за мной пусть бегает. Вместо этого я спросила:

– А что это шуршит?

– Шарики. Правда красивые? – спросила Катя. И паузу, которая повисла после этого в воздухе, можно было потрогать руками. Клянусь, я услышала, как Юля толкнула её в бок.

– Уверена, что красивые, – дипломатично сказала я, хотя зачем мне шарики, которых я не вижу?

– И все ребята тебе на открытке пожелания написали. Чтобы поправлялась. И Вова К. тоже…

Я, между прочим, из-за него ослепла. А он мне – открытку подписал? И тут меня прорвало:

– Вы серьёзно? Вы издеваетесь, что ли? Как я должна её читать?!

Я почуяла запах кофе. Это мама вернулась. Стоит, видимо, в дверях с круглыми глазами и молчит.

Одноклассницы тоже молчали. Я не должна была так…

– Вы извините, девчонки, – сказала я, – ковид сильно бьёт по нервной системе. Я из-за него сейчас нервная.

– Да ты что! Не извиняйся! – затараторила Юля. – Ты просто знай, что одноклассники переживают за тебя и ждут, когда ты вернёшься…

* * *

На той злополучной вечеринке Вова К., по всем расчётам, должен был подпасть под мои чары. И я была на высоте. Просто всё провалилось, так бывает.

Родители Вовы арендовали кафе и напечатали в типографии пригласительные билеты: «Приходи на мою вечеринку поиграть в «Кальмара»!» И раздавал он их не всем. Я, хоть в классе и новенькая, билет получила. Немного работы над собой, и вот результат: самый популярный мальчик пригласил меня на день рождения. На празднике он должен был, по моим планам, похвалить мой прикид и предложить свою дружбу.

Чтобы у Вовы К. не осталось шансов выкрутиться, я приобрела на маркетплейсе цветные линзы (выбрала, конечно, те, что со скидкой 90 %). Потом, вместо того, чтобы спать, я штудировала платформу уценённых товаров. Просеивала тонны шлака в поисках одной жемчужины. И она нашлась. Я наткнулась на объявление: «Продам серебристую кофточку Prada на молнии за символическую цену». Чтобы найти на сайте одно такое объявление, нужно прочесть тысячу. «Готова купить!» – сразу же написала я. Утром владелица ответила: «Да, приходите», – и я успела заскочить к ней перед школой. Жила она через два дома, и уже скоро я стояла в её прихожей.

– Почему вы отдаёте такую классную кофточку? – спросила я, примеряя это чудо. Она села идеально!

Женщина пожала плечами:

– Дочке купила, но ей что-то в ней не понравилось.

Вот так вот. Просто «не понравилось». Есть на свете настолько заевшиеся принцессы, что им лень сдать в магазин не подошедшие дорогущие вещи. Я протянула женщине 300 рублей. Для неё – «символическая» сумма, для меня – состояние.

Я таскала эту кофточку в рюкзаке весь учебный день, думая, какое неизгладимое впечатление она произведёт вечером на Вову К. Придя домой, я спрятала её в подъезде, в почтовом ящике под номером 105. Это мой тайник. Маме не нужно знать про мои обновки. В этой квартире никто не живёт, а замок на ящике легко отгибается пальцем.

Вечеринка была назначена на пять. В четыре я сказала: «Мам, я на день рождения». Она ответила: «Угу», – не отрываясь от монитора; смотрела турецкий сериал.

На первом этаже я осмотрелась – никого; достала из почтового ящика кофточку, стала стаскивать через голову рубашку в клеточку. Вдруг лифт зашумел, спускаясь вниз. А я, как назло, застряла в рубашке, она ни туда ни сюда. Но я смогла и стащить её (оторвав пуговицы), и натянуть свою Prada, а сверху и куртку. И даже нацепить на лицо выражение «стою тут, ничего не делаю». В фильмах бывают такие сцены: герой успел потушить пожар в комнате, припрятать трупы и принять непринуждённую позу за секунду до того, как к нему вошли.

Когда из лифта вышли соседи сверху, я приветствовала их вежливым «здрасьте», комкая в руках рубаху. Мне не впервой переодеваться в подъезде на скорость. Это моя новая суперспособность. А вот надевать линзы в таких условиях мне ещё не доводилось. Никогда не доводилось. Но, оказалось, ничего сложного: снять защитную плёнку, подцепить пальцем из ячейки маленький мокрый кружочек и залепить себе смело прямо в глаз. Я посмотрелась в зеркальце: глаза стали не то чтобы бирюзовые, но да, скорее голубые, чем серые.

До кафе я дошла пешком. Почти не волновалась. Катя прислала по дороге СМС: «Ты где?» И сразу же: «Я скажу, чтоб вот это без тебя не начинали, пока не сфотографируешься!» – и фото: целая армия из жёлтых и красных суши, выложенных в форме треугольника.

Перед входом я сделала пару глубоких вдохов и, помня об осанке и лёгкой улыбке, вошла в зал. Я думала, они будут за столом, но никто не сидел. На высоких столиках стояли тарелки, графины с разноцветными напитками, а одноклассники толпились вокруг. Фуршет, значит. Что ж, тоже хорошо. Не придётся сражаться за место возле Вовы К. за столом, можно будет настигнуть его везде и в любую минуту.

По залу расхаживал мужчина в неоново-розовой робе с капюшоном и сплошной чёрной маске на всё лицо. На одноклассниках были такие же маски, только они сдвинули их на затылок.

– Следующий конкурс: «Морская фигура, замри!» И пусть проигравшие пеняют на себя, – голосом робота объявил розовый в микрофон.

Юля протянула мне маску:

– Зацени. Я взяла тебе символ «квадрат». Главные же там вроде были квадраты?

Как здорово, что я совсем недавно посмотрела этот сериал!

– Алекса, где тебя носит? Давай скорей! – Катя потащила меня к столу с суши. – Легко, думаешь, было их сберечь?

Одноклассники столпились вокруг стола, фотографировались с нами и сосредоточенно поглощали суши прямо руками. «Алекса! Давай к нам в команду, когда будут перетягивать канат!», «Айда со мной на конкурс с шариками!» – предлагали мне.

– Наденьте маски, или покинете игру! – наигранно мрачно сказал аниматор. Мы все не без сожаления надели – в чёрном пластике было много мелких отверстий, так что всё в них видно – и стали подтягиваться к нему. На одних масках красовались круги, на других – треугольники.

В этой суматохе одинаковых чёрных лиц я потеряла Вову К. Но его светлые волосы с другими не спутаешь. Я подошла и протянула ему свёрток. С презентом я выкрутилась легко: нашла в бабушкином шкафу иллюстрированную книгу «Моби Дик», вообще новую, и просто завернула её в подарочную бумагу. А что, книга всегда уместна, к тому же это классика.

Зря, получается, я надевала линзы: лица-то всё равно не видно. Но девчонки хоть похвалили мою Prada.

Потом мы играли в «Морская фигура, замри!» под команды аниматора. Тем, кто не успевал застыть, он замогильным голосом говорил: такой-то выбывает! Мы с Володей вылетели первыми и стали наблюдать, как одноклассники борются за свою «жизнь».

Вова был в голубой рубашке, которая не только напоминала униформу игроков из «Кальмара», но и красиво сочеталась с его светлыми волосами.

Когда я только пришла в их класс, сразу заметила эту шевелюру и, ещё даже не разглядев лица, решила: вот кто тут главный сердцеед. И я не ошиблась. Вова К. явно волнует своих одноклассниц. Дело не только в волосах, от него самого исходит что-то такое. Мама сказала бы, сильная энергетика.

Не просто же так он вручил мне приглашение? Да ещё и смотрел при этом в глаза. Всё уже на мази. Мне всего-то нужно – додавить его сегодня.

– Володя, не нальёшь мне сока? – попросила я.

Но тут суровый аниматор в розовом приказал нам приступить к следующему испытанию – перетягиванию каната.

Вова встал со мной в одну команду – я чувствовала на затылке его дыхание, – и мы принялись вчетвером тащить верёвку, тужась и пыхтя, пока соперники не повалились на пол. Потом мы играли в «Сосчитай шарики» и во что-то типа классиков, только это называлось «Стеклянный мост». Вечеринка получилась хоть куда, но Вове совершенно некогда было обращать на меня внимание. Ничего, решила я, возьму своё во время дискотеки; я хорошо танцую, не зря же я ходила в танцевальную студию три года.

Но когда я зашла в туалет и приподняла маску, чтобы осмотреть лицо, из зеркала на меня смотрели два красных глаза. Чёртовы уценённые линзы оказались слишком ядовитыми, или я не помыла руки, когда их надевала, но глаза были не просто воспалёнными, а кроваво-красными. Линзы я выкинула в ведро, но, как ни плескала в лицо водой, краснота не прошла.

Я не стала искушать судьбу и понеслась в гардероб. Написала СМС Кате: «Заболеваю, пришлось свалить». Забрала куртку и пошла домой.

От прогулки легче не стало. Я переоделась в подъезде в порванную рубашку, а дома, проскользнув мимо мамы, сразу закрылась в комнате. И, только очутившись на кровати, поняла, что и правда заболеваю. Ломило лоб, руки и ноги.

Утром я проснулась с температурой, на которую смогла списать маме красные глаза, и осталась дома. Вова К. прислал мне: «Как здоровье?» – и фотки с вечеринки, на которых у всех были одинаковые чёрные лица. Я хотела написать что-то игривое в ответ, но мне стало и правда очень фигово.

А ещё через день, проснувшись, я поняла, что ничего не вижу. Так я и очутилась в больнице.

Глава 2

Меня зовут Алекса Голицына, и мне четырнадцать. В прошлой жизни меня звали Шура. Саша. Но та жизнь закончилась несколько месяцев назад. И я об этом совсем не жалею. Я сама решила строить себе новую.

В июне мы с мамой переехали в пустую бабушкину квартиру (не хочу говорить, по какой причине она пустует, мне это тяжело). Мама тоже начала новую жизнь – разошлась с папой. Но, в отличие от меня, она не действует, а хандрит. Хотя речь сейчас не о маме. Пока я почти ничего не видела и ворочалась на койке, я думала в основном о себе. Не потому, что эгоистка такая. Может, эта слепота – повод не грустить, а вспомнить, чего я достигла за последние месяцы. Проанализировать, правильно ли складывается эта моя новая жизнь. Сделать работу над ошибками.

Понятно, что если кто-то решил расстаться с прошлым, то оно было, мягко говоря, не очень. И я не исключение. Своё прошлое я вообще стараюсь забыть. Я его тщательно скрываю. От одноклассников, учителей. «Прошлое» – это лишь последний год, но столько всего произошло за это время!

Нет, до восьмого-то класса всё было нормально. Мы жили в Кингисеппе, потому что папа служил там в воинской части. Почти у всех моих одноклассников отцы служили там. Я не знаю, была ли я популярной. Я была «средняя» и не задумывалась, что могу быть какой-то не такой. Не приходилось. Мы с одноклассниками гурьбой бежали на обед, зимой кидались снежками, ходили друг к другу в гости – как сейчас говорят, «без звонка». За косы меня – да, дёргали. Но не больше, чем остальных.

Но потом папу перевели служить в город Сосновый Бор. И я провела в их школе целый год. Долгий треклятый год. В Сосновом Бору всё резко поменялось. Новое, съёмное жильё. Новые одноклассники. И с ними всё пошло не так в первый же день. Когда всех после линейки рассадили за парты, учительница сказала:

– Ребята, познакомьтесь с новенькой, – и показала на меня: – Пройди к доске, пожалуйста.

Я (которой мама, как обычно на первое сентября, заплела косы с бантами) встала у доски и стала произносить подготовленную накануне речь:

– Я Шура. Точнее, Александра. Я приехала к вам из города Кингисеппа. Дело в том, что мой папа недавно получил звание капитана…

Я хотела сказать ещё о многом. О том, что папа не просто так перевёлся, а с перспективой получить штабную должность в Петербурге буквально через год-два. Что я мечтаю стать актрисой, ходила в танцевальную студию и надеюсь завести тут новых друзей. Но тут я заметила, что все смотрят на меня с лицами «когда ты уже закончишь?», и замолчала.

– Ладно, садись куда-нибудь, – сказала учительница, и я пошла по рядам.

Несколько девочек сидели за партой в одиночестве, но стоило мне притормозить рядом с кем-нибудь, как они, сердито зыркнув, говорили: «Тут занято», «Сядь куда-нибудь ещё». Наконец, учительнице надоело, что я телепаюсь по классу, и она ткнула пальцем в одну:

– Так. Александра сядет с тобой.

Девочка неохотно подвинулась.

Ну, я и не надеялась, что все прямо вот полюбят меня с первого взгляда.

И то, что на перемене со мной никто не заговорил, – ну, бывает. Первый день же. Правда, раз девочки всё же подошли и, улыбаясь, спросили, от кого у меня кофточка. Я, обрадовавшись, что привлекла их внимание, честно призналась: от двоюродной сестры, бабушкиной внучки от её второй дочери… Одна сказала:

– Оно и видно, что от бабушки. – И все засмеялись.

– А у вас в Кингисеппе все банты носят? – такой был второй вопрос.

Ответ им не требовался, они сразу отвернулись. Я видела потом, как одна, показывая на меня пальцем, что-то шептала другой, и они смеялись. Я поняла уже, что банты здесь только у меня одной. Но ещё долго не могла осознать, что такие мелочи, как кофта и бант, делают меня какой-то не такой.

А потом пошло-поехало. Нет, не могу сказать, что надо мной там прямо вот издевались. Ногами не пинали, в лицо не плевали, волосы не выдирали. Полностью игнорировать – такого тоже не было. Нет абсолютно точного слова, чтобы описать, как ко мне относились одноклассники-сосновоборцы…

Но однажды я решила пресечь такое отношение раз и навсегда. И даже вроде как неплохо получилось. Но я так и не поняла самого главного: почему они так? за что? Я действительно не смекаю до конца. Сейчас, в больнице, я, разумеется, выгляжу не очень: старая футболка, кое-как заплетённая коса, глаза красные. Но просто поверьте: я вполне симпатичная, не середнячок, а выше. Никакие дефекты внешности мне не предъявляли, уродкой никто не обзывал. Семья – обычная. Была. Папа – военный, мама – домохозяйка. Успеваемость – хорошистка, самое то. И вот так сходу они стали меня презирать из-за кофточки? Я правда не понимаю. Одноклассники ведь даже не дали мне шанса поговорить с ними.

Я не ною и не давлю на жалость. Просто сейчас я валяюсь на больничной койке, времени поразмышлять – вагон, вот в голову и лезут воспоминания.

* * *

– Ма, мне нужно, чтобы ты привезла кое-что… И это… Может, дома переночуешь?

На самом деле мне ничего не нужно. Я просто решила сбагрить маму домой хотя бы на время. Кто тут устал, так это она. Она нечасто выходит из квартиры, а тут – целыми днями надо быть в больнице. Так что я составила в уме список «жизненно необходимых» вещей.

– А если я тебе понадоблюсь?

– Это больница. Уж кто-нибудь даст слепому ребёнку стакан воды!

После её ухода ко мне вкатили капельницу, других дел до вечера не намечалось.

– А вы можете отвести меня в коридор? – спросила я медсестру. Голос её мне показался добрым. – И посадить где-нибудь на лавочке? Хочу сменить обстановку. А кто-нибудь потом доведёт до палаты.

Кое-как, с её страховкой, я сползла с кровати, натянула на ощупь кофту, и мы отправились в путь. Я двигалась медленно, ощупывала ступнёй землю, прежде чем поставить ногу, и, как слепая лошадь в потоке машин, опасливо замирала, заслышав катящиеся каталки-капельницы. Но сестра не ворчала. Мы брели уже довольно долго, когда я, наконец, почувствовала обалденный тонкий аромат.

– Тут растёт цветок? Какой он?

– Да не знаю. Куст. Листья как у магнолии, только не магнолия. Бутоны как у розы, только не роза.

– А скамеечка рядом есть?

– Есть.

– Бросайте меня здесь!

Она оставила меня рядом с этой магнолией-не-магнолией. Койка уже порядком надоела. Буду сидеть, вдыхать этот запах и думать всякие мысли, раз читать не могу. Мимо меня время от времени проплывали, словно едва различимые облака, медсёстры в белом.

* * *

В прошлой жизни я была очень наивной. Я ведь действительно хотела понять, что со мной не так! Думала – соображу, если буду анализировать, за что именно одноклассники меня обидели. Не могут же меня не любить совсем-совсем ни за что! Но потом однажды я поняла: это бесполезно.

На открытом уроке в начале сентября классная задала вопрос:

– Какой фильм у вас самый любимый?

Я сидела на первой парте, поэтому и отвечала первой. Недолго думая, я сказала правду:

– Мне очень нравится фильм «Мэри Поппинс, до свидания!».

Я готова была и отстоять свою точку зрения. Когда классная спросила, что именно привлекает меня в этой картине, я сказала, что мне нравится и книга, по которой он снят, и прекрасная игра актёров. Я могла бы ещё что-то добавить, но спиной уже чувствовала: я говорю что-то не то. Никто не смеялся в полный голос, в спину не летела жёваная бумага, но им мой ответ не понравился. Но почему? Отличный же фильм. Действительно хороший. В результате я стушевалась и сказала:

– Пожалуй, у меня всё.

– Тогда дадим слово следующему.

И понеслась! Мои одноклассники стали называть фильмы, о которых я ни сном ни духом. Одно я понимала: все они иностранные, все они для взрослых и сняты недавно, и там любовь и криминал. Мне вот такое папа смотреть не разрешает. А если мне говорят: «Ты это пока не смотри», – я и не смотрю. У нас в семье это как-то нормально. Дело не только в послушании. Мне действительно нравятся фильмы для детей.

Немного ясности вносила учительница, которая говорила одноклассникам: «Это не фильм, а сериал!», «Твой фильм для аудитории 18+. Почему тебе родители разрешают его смотреть?». Но они всё равно обсуждали хорроры, триллеры, фэнтези, а я сидела как оплёванная на первой парте, боясь обернуться. Я чувствовала вину перед «Мэри Поппинс»: я начала её стесняться.

Потом на перемене одноклассники направились гурьбой в столовую, и я тоже, на некотором расстоянии. Одна из девочек поманила меня пальцем: ты, иди к нам! Ну вот, возможно, налаживается контакт.

– Напомни, как тебя зовут? – спросила она.

Шедший рядом мальчик опередил меня.

– Мэри Поппинс её зовут! – подсказал он, гыкая.

Я только хотела возразить, что меня зовут Саша, как девочка заговорщицки спросила меня:

– А знаешь что?..

– Что? – спросила я, склонившись к ней.

– А ничего, Мэри Поппинс. До свиданья! – И она оттолкнула меня. Не чтобы уронить, а чтобы обидеть.

Как же они смеялись! В столовой я села, конечно, отдельно.

Я помню всех сосновоборских одноклассников по именам, но не хочу их произносить. Я переименовала их в буквы. Так вот, эта девочка была – Икс (Х).

* * *

Я нащупала в кармане кофты открытку, которую принесли Катя и Юля. Это я сперва бухтела: «Зачем вы её подписали?» – а потом стала держать поближе к телу. Поглаживая скользкие, едва различимые выпуклости на бумаге, я испытывала невероятную радость и одновременно жгучий стыд за то, что вспылила.

Я вдруг осознала, что прежде, ну, в прошлой жизни, ни разу не получила открытки. Только от бабушек и тётушек, но не от одноклассников! И, что примечательно, тогда мне и в голову бы не пришло такого ждать.

В прошлом году я заболела в те же даты, только не ковидом, а простудой. Неделю не появлялась в школе – лёжа в кровати, изнывала от соплей. И не то чтобы о визитах с шариками, а даже о простой эсэмэске не мечтала. И когда вернулась после недельного отсутствия, меня не приветствовали ни радостными возгласами, ни даже заинтересованными взглядами. Да попросту никто и не заметил. Только Х., белокурая злыдня, обернулась со своей парты и сказала:

– А, ты вернулась. Я думала, твоего папу-прапора опять куда-то перевели.

– Он не прапорщик, он капитан… – стала я объяснять, но она уже отвернулась.

Так что эта открытка, на самом деле, огромное достижение. Точнее, для Шуры это было бы чем-то из области фантастики, а для Алексы – будет норма. Ну подумаешь, с Вовой К. вышла осечка! Мне зато шарики принесли. Ша-ри-ки. Милые, милые девчонки.

Ковид этот поганый… Сижу тут, беспомощная, куксюсь. А ведь всё так хорошо, меня ждут в школе. У меня всё теперь по-новому. А всё равно себя жалко. Господи, что у меня в голове? Это даже не каша. И хорошо, и плохо. Слёзы всё-таки потекли. Приехали! Надеюсь, никто меня сейчас не видит. Я стала тереть глаза. В кармане, как назло, кроме открытки, ничего.

И вдруг голос прямо над ухом сказал:

– Что-то случилось?

Вот чёрт! Это, значит, он рядом сидит и любуется, как я хлюпаю? Давно ли он подошёл, интересно? Да что там слёзы, у меня уже и сопли пошли. Вообще прелестно!

– Нет. Ничего. Это… спасибо.

– А тебе врача не надо?

– Не надо.

– А то смотри!..

Голос мальчишеский. Участливый. Не басистый, не писклявый. Не знаю, как правильно сказать. Может, бархатистый. Приятный, в общем, голос. А у меня сопли в кулаке. Шёл бы он уже, не хочу позориться.

– На́ вот салфетку. – Мне в руку ткнулась мягкая бумажка. Я схватила её, стала отирать глаза. Потом скомкала и сунула в карман, но не нашла его с первой попытки. Так и продолжала сжимать салфетку в руке.

– Глаза лечишь, да? Видишь плохо?

– Почти совсем не вижу. – Тут я спохватилась: – Но это пока. Из-за ковида. Скоро, сказали, всё нормально будет.

– Зачем же тогда плакать?

– Я и не плачу.

– Вот и хорошо. – Он сказал это без иронии.

Хватит уже о моих слезах. Я сменила тему:

– А как ты понял, что я не вижу?

– Это как бы глазное отделение. – Он помолчал и добавил: – И ещё у тебя кофта наизнанку.

Я поняла, что он улыбается. И тут я засмеялась. Нервы совсем никакие. И он тоже засмеялся. Потом сказал:

– У тебя ещё тут осталось.

К щеке прикоснулась салфетка. Он осторожно провёл ею под глазом. Я почувствовала на коже и салфетку, и его палец. Незнакомый мальчик, которого я не вижу, потрогал меня за лицо. Меня это поразило. Он прикоснулся совсем легонько, но при этом, не знаю, как сказать, уверенно. И сразу же щека отозвалась, потеплела. Может быть, если бы я видела его, такого эффекта не вышло бы, но тут я растерялась. Было неожиданно. Неловко. И очень приятно. Только покраснеть мне не хватает!

– А ты тоже глаза лечишь? – спросила я как можно непринуждённее.

– Нет. Я в травматологии. У вас тут просто тихо, народу мало. Я здесь иногда тусуюсь.

– Поранился?

Он помолчал, прежде чем ответить.

– Колено разбил.

– Упал?

И снова пауза. Ой, может, я лишнего хватанула?

– Ага, играл в футбол.

– Извини.

Может, мне не надо было спрашивать?

Я изнывала от того, что кофта моя наизнанку, что лицо заплаканное и наверняка красное. Ещё и пургу несу. Наверное, решил, что я дура.

– Не, это ты извини. Я затупил. Знаю, что ты не видишь, но при этом думаю: неужели непонятно, что у меня колено забинтовано?

Я слегка сощурилась, надеясь, что это незаметно, и вгляделась. Но каких-то определённых очертаний не уловила. Понятно, что человек, но внешность не разглядеть, даже цвет волос и глаз. Смутная фигура без особых примет и даже черт. Волосы, кажется, светлые.

– Не вижу. Но сочувствую. Поправляйся.

– Да ничего страшного. Меня тоже вылечат.

Мне хотелось поговорить с ним ещё, пусть даже я в таком виде. Он какой-то очень… уравновешенный. Говорит спокойно, не спеша. Солидно даже. И тут меня ожгло: может, он вообще взрослый? С чего я взяла, что мальчик? Он будто прочёл мои мысли и сказал нарочитым басом:

– Позвольте представиться: Макс. Повреждение передней крестообразной связки и смещение мениска. Учусь в девятом «Б».

Я почувствовала, как его ладонь прикоснулась к моей. Это он мне руку хочет шутливо пожать. Рука под стать хозяину – твёрдая, уверенная. И снова его прикосновение отозвалось во мне неловкостью и теплом.