Buch lesen: «Ненавижу и… хочу»
Глава первая
Алексей
В клубе шумно и ярко, но алкоголь в бокале только раззадоривает. Хочется больше и больше. Я с удовольствием смотрю на стройных гибких девчонок на барной стойке и лениво выбираю, которая из них подойдет для продолжения банкета.
Рыженькая? Или с короткой стрижкой? В последнее время меня прут короткие прически, и чем дольше я смотрю на танцующую блондинку со стильной стрижкой, тем больше хочу ее трахнуть. Она потрясающе двигается.
– Вон, смотри, какая! – Вадик показывает на клетку, в которой извивается еще одна девочка гоу-гоу.
Хороша, с этим бесполезно спорить: подтянутая полная грудь, чуть подкачанные губки и шикарные, почти до талии, волосы. Но я морщусь: она брюнетка. Ненавижу брюнеток. Едва смотрю на какую-нибудь темноволосую бабу, так сразу вспоминаю ее. И тянет не то проблеваться, не то догнать, сжать волосы в кулак и как следует тряхнуть суку, чтобы заглянуть в глаза и увидеть страх передо мной.
Это как саднящая заноза. Абсцесс, только, мать его, в груди. Мозгоправ бы назвал это комплексом, травмой или каким-нибудь модным гештальтом, а я просто хочу, чтобы сучка страдала, одна мысль о том, что она нежится где-то на пляже и радостно сосет какому-нибудь олигарху, выводит меня из себя.
Делаю большой глоток коктейля и отпускает.
– С кем Темыч? – спрашивает друг.
– С бабушкой.
– Надолго?
– До послезавтра.
– Завалимся к тебе?
– Не, – морщусь, – снимем номер. Я не таскаю баб туда, где живет сын, ты прекрасно знаешь.
– Да я не в претензии, просто уточняю, – пожимает плечами друг. – Ну, давай, за успех.
Мы снова пьем. Сегодня действительно отличный повод: мы выиграли суды, что длились несколько лет, добились разблокировки счетов и получили все деньги, что по праву принадлежат нам. Я так долго ждал момента, когда смогу вернуться в привычную жизнь, что готов нервно смеяться, не веря, что победил.
Да, порой если ты сильно мешаешь конкурентам, в ход могут идти самые разные методы. Не всегда законные и порядочные. Но сегодня я праздную победу, и отныне ни одна мразота не сможет встать у меня на пути. Теперь это не просто вопрос самолюбия или достатка, это вопрос благополучия сына, которому больше не на кого надеяться, кроме меня; достойной старости матери, которая осталась совсем одна.
И мои анестетики. Сигареты. Алкоголь. Трах на одну ночь. Все, что отключает от мыслей о суке, из-за которой я чуть не сдох следом за отцом. Которая разрушила мою жизнь до самого фундамента, плюнула в душу и сбежала.
А ведь мы познакомились точно так же, в клубе – вдруг доходит до меня. Я помню эту ночь, очень хорошо помню, а если закрою глаза, то картинка станет яркой, словно кто-то включил кино.
Она сидела за стойкой, в коротком белом платье с открытой спиной. Худенькая, изящная, скучающая. С шикарными волосами – они бросились мне в глаза практически сразу. Не накрученными идеальными кудрями и не лоснящимися от вылитой химии прядями. О, нет, ее волосы жили отдельной жизнью, когда она двигалась в танце. И непослушно падали на лицо, когда она смешно склонялась чтобы отпить из бокала, куда бармен от щедрот налил ром-колы едва ли не с горкой.
Я увидел ее и захотел, но почему-то сразу понял, что сегодня девчонка со мной не поедет. Ее не впечатлят ни машина, ни «Моэт», ни пентхаус в высотке. Она из тех, что ходят в клубы потанцевать. Но я все же подошел.
– Привет.
– Привет, – вздохнула она.
– Скучаешь?
– Нет. Прости.
– Не понравился?
И сам замер в ожидании ответа.
– Не знакомлюсь.
– Почему?
– Надоело, – пожала плечами. – Сейчас мы представимся, потом потанцуем, выпьем, ты предложишь поехать к тебе, я откажусь, и дальше все зависит от степени твоего воспитания. Или назовешь меня динамо и психанешь, или скажешь что-то вроде «окей, без обид» – и найдешь себе новую жертву.
– А если нет?
– Что нет? – Она оторвалась от бокала и с интересом на меня посмотрела.
Ага! Я нащупал ниточку! И тут же принялся за нее тянуть.
– Давай я попробую тебя удивить еще на этапе знакомства? И не предложу ехать ко мне… сегодня.
Ее щеки заливает румянец, а мне кажется, что я надрался – так ведет. Хотя на самом деле я за рулем и не выпил ни капли.
– Ну, давай.
– Тебя как зовут?
– Лиза…
– А мое имя ты попробуешь угадать. Давай так: я выбираю место для свидания и веду тебя туда, ты внимательно все подмечаешь и пытаешься отгадать, как меня зовут.
– Не поняла…
– Ну что тут не понимать? Завтра вечером встретимся и сходим на одно мероприятие. В нем содержится подсказка о том, как меня зовут. Угадаешь – исполню любое желание.
– Любое?
– Даже если попросишь навсегда исчезнуть из поля зрения.
Она закусила губу, сомневаясь, но в глазах, офигенных серых глазах, уже горел огонек любопытства.
– Не бойся, это публичное приличное место. Если не понравится, уйдешь. Но это вряд ли.
– Идет! – просияла она.
– Тогда завтра в половину седьмого на углу малой Никольской, со стороны головного «Сбера», окей?
– Хорошо. А ты случайно не Николай?
– Почему Николай?
– Ну… Никольская.
Я рассмеялся, и Лиза с удовольствием присоединилась.
– Не угадала. Завтра узнаешь.
– Погоди! – крикнула она мне вслед, когда я уже уходил. – Как мне хоть одеться?
Я уже представлял, как она будет раздеваться, если честно. Поэтому просто махнул рукой.
– Как оделась бы на первое свидание в приличное публичное место. Лиза…
Мне понравилось ее имя. Лиза… Елизавета.
– Эй, Леха, ты где? – Вадик пихает меня в плечо. – Текилу будем?
– Будем. Тащи текилу и девчонок. И пожрать закажи. Ну и девкам сладкой хуйни.
– Приказ понял, шеф!
Пока Вадик где-то шляется, мой взгляд вновь возвращается к длинноволосой брюнетке в клетке. И я с отвращением понимаю, что думаю о том, чтобы ее трахнуть. Только это все равно что расковырять больной зуб. Удовольствие на границе с болью, какой-то мазохизм.
Почему я сегодня о ней думаю? Я ведь как алкоголик, зачеркивал дни, когда удавалось не вспоминать об этой сучке по имени Лиза. Триста шестьдесят пять точек в календаре. Потом еще триста шестьдесят пять. А потом сто семьдесят две.
И это я всем рассказываю, что забыл ее и в гробу видел мысли о Лизе. Конечно, забыл. Запер на замок воспоминания и оставил только фантазии о том, как я беру ее за горло и сжимаю, пока стерва не затыкается, не начинает скрести когтями по моей руке и умолять, чтобы я ее отпустил. Такие мысли пугают, но еще больше пугает, что со временем злость не утихает. Она смешана с обидой, с ненавистью, с ноющими шрамами – и физическими, и теми, что не видно.
Я повел ее на «Анну Каренину» и весь антракт, а потом и прогулку до дома веселился, как Лизка пытается угадать мое имя.
– Лев?
– Нет.
– Сергей?
– Нет.
– Погоди… Алексей?!
– Почти…
– Что значит почти?!
– Потому что надо угадать еще и фамилию.
– Алексей Каренин? Серьезно?
Пришлось показать ей паспорт, потому что Лиза никак не хотела мне верить. И даже после этого она то и дело косилась, словно считала, что это может быть глупой шуткой.
– А сестры Ани у тебя нет?
– Нет, к сожалению, здесь судьба не стала издеваться. У меня брат, Глеб. Так что, достаточно оригинально для второго свидания? – спросил я.
– А я ведь выиграла желание, да? – лукаво спросила моя хулиганка.
– Выиграла. Чего ты хочешь?
– Давай сходим еще раз? Я половину пропустила, пытаясь угадать, как тебя зовут!
Она весело рассмеялась. Сверху валил первый снег. Я посмотрел в серые дымчатые глаза и влюбился. В нее, в студентку третьего курса педагогического института, в Лизу Иванову, уже через полгода ставшую Елизаветой Карениной.
Возвращается Вадик с бутылкой текилы и двумя стаканами, а следом за ним семенит довольная официантка – наверняка перепали чаевые. Она быстро разливает напиток, сервирует лайм и соль, обещая совсем скоро разобраться и с остальным заказом.
– Ну что, Лех, ловим девчонок? Давай уже рожай, которую, пока всех, кто симпатичнее крокодила, не разобрали.
Здесь он конечно лукавит: здесь не бывает страшненьких. И динамщиц тоже. За кругленькую сумму любая «гоу-гоу» превратится в «гоу-гоу с нами».
Я открываю было рот, чтобы сказать про блонду, и вдруг слышу:
– Лех… это че, Лизон?
Если бы рюмка в моей руке оказалась чуть тоньше, наверняка бы не выдержала. Я сжал ее с такой силой, что едва не смял вместе с собственной душой, скрутившейся в бараний рог. Сука! Нет!
Смотрю туда, куда ткнул друг и сначала приходит облегчение: обознался. Потом, следом за ним, слепая ярость. Она обрезала волосы, собрала их в косу и старательно косит под простушку, ловко складывая на гигантский поднос тарелки с объедками.
Одной части меня невыносимо хреново, а вторая ликует: хотя бы эта тварь не на пляже нежится под солнцем, а въебывает обслугой.
А потом она поднимает голову и смотрит куда-то в сторону сцены. Я рисую взглядом знакомый тонкий профиль и понимаю, что алкоголь, смешанный с ненавистью, превращается в коктейль, против которого бессилен разум.
Я думал, что выбросил ее из головы, но я ошибался. Эта мерзавка все еще живет внутри меня. И раз уж судьба подтолкнула ее ко мне навстречу…
Следующий раунд будет мой.
– Слушай, – говорю я, – ты, вроде, давно Лизку хотел, да?
Вадик нервно дергает глазом.
– Лех, ты че, я бы никогда…
– Расслабься.
Стопка текилы залетает, как родная.
– Хотел?
– Ну, было. Она красотка.
– Тогда тебе, мой друг, невероятно повезло. Забей на этих шлюх. Скоро Новый год. Подарим Лизку групповой секс без обязательств. Вряд ли для нее это в новинку.
Лиза
Кажется, я сейчас умру. Спина болит так, словно меня сбил автобус. Шея в постоянном напряжении, а руки дрожат от тяжелых подносов. Второй день на новой работе оказался адским. Я не ждала, что буду всю смену бегать с легкими бокалами, но уж точно не ожидала, что уже к середине ночи превращусь в комок усталости, боли и нервов.
Ноги словно ступают не по полу, а по битому стеклу. И ужасно болит голова. Я пью третью таблетку за смену, и это почти лимит, четыре – суточная доза. Но они спасают ненадолго, от грохочущей музыки, запахов кальянов и мигающего света хочется спрятаться как можно дальше. Увы, такая роскошь мне недоступна.
Впрочем, стоит благодарить судьбу, что работа вообще есть. В последнее время общепит и клубы чувствуют себя неважно. Я успела поработать посудомойкой в ресторане, горничной в гостинице, и вот теперь тружусь официанткой в дурацком коротеньком платье и заячьих пошлых ушках. Не могу даже сосчитать, сколько раз за ночь меня ухватили за задницу, а сколько попытались усадить на колени.
Стоит нечеловеческих усилий сдерживаться, напоминать себе, что я – просто робот, запрограммированный носить тарелки, а внутри ничего не замирает от панического ледяного ужаса, когда очередной нетрезвый клиент предлагает деньги за ночь или просто внаглую тащит на диван.
Мне очень нужны деньги. И я должна работать. Оплатить коммуналку, найти себе немного еды, а потом думать, как жить дальше. Черт, было бы проще, если бы у меня был диплом, но он сгорел вместе с машиной мужа, и с тех пор у меня не было ни времени, ни сил восстановить. Да я и не знаю, возможно ли это. И кто возьмет на работу выпускницу, которая пять лет после выпуска не работала вообще?
Нужно задержаться здесь. Иначе только в уборщицы офисов. Почему-то эта мысль пугает больше всего, я не хочу мыть офисы и магазины. Здесь неплохо платят, а еще оставляют щедрые чаевые. И кормят, что в последнее время стало очень актуально.
Да, Лиза, ты докатилась. Носишь еду в платье с пушистым хвостом на заднице, радуешься пельменям и мечтаешь о чашке хорошего кофе. Господи, все бы отдала за капучино! Нежный, мягкий, с молочной пенкой и легкой коричной присыпкой… раньше я пила их литрами, не замечая, как улетают деньги с карточки, а сейчас если бы кто-то повелел написать письмо Деду Морозу, я бы попросила чашку кофе и марципановую конфету.
Голод – одна из самых унизительных вещей, с которыми я столкнулась за этот год. Можно пережить старые разваливающиеся зимние ботинки, отсутствие дома света и отсутствие в холодльнике еды, но чувство облегчения и робкой радости от того, что тебе дают целую тарелку разогретых пельменей, вынести практически невозможно.
Я считаю часы до конца смены. Мысль о том, что, вернувшись домой, я отключусь, едва успев раздеться – единственное, что спасает.
– Елизавета, – строго говорит администратор, когда я подхожу, – а ну-ка, идем.
В душе появляется смутное беспокойство. Что случилось? Этот вопрос я и задаю.
– Случилось. Клиент утверждает, что ты украла у него кошелек.
Руки как-то резко слабеют, и я отстраненно радуюсь, что не держу сейчас поднос, иначе вся посуда покатилась бы по полу.
– Это неправда! Я ничего не брала!
– А вот сейчас и проверим. Показывай сумку и карманы.
Что ж, похоже, я соврала. Вот ЭТО унизительнее голода. Я никогда бы не взяла чужое. Девчонки частенько обманывают подвыпивших клиентов, зажимая сдачу или накидывая в чеке пару лишних позиций, а я даже на это не могу решиться. Даже если знаю, что дома меня из еды ждут чай и пачка овсянки.
Мы заходим в комнату для персонала, и я снимаю с вешалки сумку и куртку.
– Я ничего не брала. Я вообще не заходила сюда с тех пор, как…
Администратор, женщина средних лет с непривычным именем Айжан, не обращая внимания на мои слова, роется в сумке. А когда извлекает оттуда черный мужской кошелек, мне кажется, словно земля уходит из-под ног.
– А это что?
– Я…
– Елизавета, я спрашиваю, что это?!
– Я не знаю, Айжан! Я впервые его вижу, это не я!
Должно быть, кто-то из девчонок испугался, что поймают и быстро сунул мне в сумку. Но как доказать?
– Давайте посмотрим камеры! Я ничего не брала, я даже не знаю, чей он!
Начальница неторопливо открывает кошелек, но он совершенно пуст, только карточки виднеются в специальном отделе. Женщина поднимает на меня глаза, и я читаю в них все: злость, разочарование, обвинение и… что-то еще.
– Что? – онемевшими губами спрашиваю я.
– Лиза, верни деньги по-хорошему.
– Какие деньги, Айжан?! Я! Ничего! Не! Брала!
– Кошелек клиента в твоей сумке. В кошельке были деньги, ровно двадцать семь тысяч рублей. Сейчас здесь пусто. Давай не будем вызывать полицию. Верни деньги, с клиентом я разберусь сама. И пойдешь отсюда на все четыре стороны по-хорошему.
Двадцать семь тысяч… еще год назад они казались копейками. Я могла купить туфли в три раза дороже просто потому что понравились ремешки или отдать такие же деньги в спа-салоне. Сейчас чтобы их заработать мне разве что придется пойти в проститутки. Или продать почку, и тогда останутся деньги на коммуналку, кстати.
– Я не брала. Я клянусь, я не брала! Айжан, ну где бы я их спрятала?!
– Ладно. Не хочешь по-хорошему, я вызываю полицию.
Первый шок чуть проходит, и я заставляю себя успокоиться.
– Да. Да. Вызови. Пусть смотрят камеры, я ничего не брала!
– Клиенту скажи, – огрызается Айжан.
– Скажу! Где он? Пусть скажет, когда именно я подходила и как умудрилась украсть бумажник, посмотрим по камерам!
Я направляюсь к выходу из подсобки, чтобы вернуться в зал и разыскать обворованного наверняка бухого идиота, не уследившего за бумажником и даже не запомнившего официантку. Но начальница преграждает мне путь.
– Дудки, милая. Никуда ты не пойдешь. Будешь сидеть здесь, пока не приедут менты, ясно? А если клиент захочет пообщаться, тогда зайдет. Не хватало мне еще воровки! Это не сельский клуб, это элитное заведение!
– Но…
– СЯДЬ, СУКА!
Я испуганно сажусь на скамейку. Сейчас Айжан выглядит ненормальной. Ее ноздри широко раздуваются от гнева, а глаза мечут молнии. Кажется, она в шаге от того, чтобы меня ударить, и я невольно чувствую, как сжимаюсь в ожидании боли. Ненавижу! Ненавижу!
– Только попробуй что-нибудь выкинуть, Каренина, я тебя сама под поезд брошу, ясно?! Позорище. Лимита.
Она с грохотом захлопывает дверь, и я остаюсь в темноте, нет сил даже включить в подсобке свет. Руки мелко дрожат, а к горлу подкатывает тошнота. Я лишилась работы… это не подлежит сомнению. И если не докажу, что не брала проклятый бумажник, то отправлюсь в тюрьму.
– Господи, когда все это закончится, – шепотом спрашиваю я, хоть и знаю, что ответа не будет, – неужели меня мало за Лешку наказали…
Нельзя сейчас плакать, и я упрямо вытираю слезы. Я не слабая, я не воровка, я сейчас спокойно все объясню полиции, клиенту. Мы вместе посмотрим камеры, найдем того, кто спер бумажник и подкинул его мне, а потом я пойду домой и забуду все, как страшный сон. Всю жизнь как кошмар, непрекращающийся.
Время течет невыносимо медленно. У меня нет часов, а смартфон остался в сумке, которую почему-то забрала с собой Айжан. Кажется, будто я сижу здесь несколько часов, и вскоре приходит паническая мысль: а если обо мне забыли? Разобрались в инциденте и ушли, а меня так и оставили в закрытой кладовке. В темноте.
Я знаю, что будет дальше. Еще какое-то время у меня получится сохранять спокойствие, а потом накроет паникой. Я уже чувствую, как из темноты она тянет ко мне холодные скользкие лапы. Иногда помогает думать об Артемке. Я вспоминаю его темную головку, склонившуюся над рисунком, высунутый от усердия язык и тихое сопение.
А Лешка смеялся и говорил:
– Лизка, весь в тебя. Ты не замечала, что вы совершенно одинаково вытаскиваете язык, когда думаете? Они у вас даже одинаковой формы. Никогда не думал, что языки могут быть одинаковыми.
Его это так забавляло, что он постоянно ловил нас на задумчивости и по-дурацки хихикал.
Это опасный путь. Я могу как вытащить себя за косичку из болота, так и оступиться, вспомнить о том, чтобы было после, и провалиться еще глубже. Захлебнуться в собственной тоске.
Слышу шаги и поднимаюсь. Щелкает замок, а вместе с ним «тук-тук» – мое сердце в последний раз с силой ударяется в грудную клетку и замирает. Наверное, так заключенный ожидает приговора. Надеется, что произойдет чудо, и приговор станет оправдательным, но в глубине души знает, что к нему идет палач.
– Мы посмотрели камеры, – холодно говорит Айжан. – Там четко видно, как ты хватаешь бумажник со стола и прячешь в карман фартука.
– Этого не может быть! Я не брала! Покажите запись, я хочу увидеть ее!
– В полиции посмотришь. У тебя будет много времени подумать о том, каким ничтожеством можно стать. Надеюсь, они закроют тебя на годик-другой в колонии.
Меня бьет мелкая дрожь. Я знаю, что Айжан зла и специально меня доводит, но часть меня до безумия боится оказаться в тюрьме, пусть и на время разбирательств.
– Так нельзя… я ничего не сделала… Покажите записи! И… и дайте поговорить с тем человеком! Я не буду больше слушать ваши оскорбления. Я сама все объясню! Дайте мне с ним поговорить!
– Ладно, – после долгой паузы кивает Айжан. – Поговоришь. А потом навсегда скроешься с моих глаз, и сама будешь выпутываться. Сядешь ты или продашь почку, меня не ебет, ясно?
– Да, – глухо отвечаю я.
Моя надежда только в том, что клиент окажется адекватным. И поверит, что я не брала его бумажник. Но камеры… неужели Айжан соврала? Там не могло быть меня! Может, перепутали девушек? Если мне удастся посмотреть запись, я смогу понять, кто стащил кошелек.
Администратор уходит, а я слышу новые шаги. Более тяжелые, какие-то тревожные. Хотя к этому моменту я уже в состоянии полуобморока. Я ужасно хочу пить, еще сильнее – есть. Готова отдать душу за возможность прилечь, а в висках пульсирует боль.
Когда вспыхивает свет, я жмурюсь и не могу рассмотреть вошедшего. Глаза, привыкшие к темноте, слезятся и болят. Но когда первый шок проходит, в первое мгновение я думаю, что сошла с ума. Что усталость сыграла со мной злую шутку.
Потом ноги подкашиваются, и я сажусь на скамейку.
– Леша…
– Здравствуй, Лиза. Неожиданная встреча, правда?
– Что это значит? Что ты здесь делаешь?
Боже, что я несу?! Лопочу какую-то ерунду, а сама жадно всматриваюсь в знакомые черты. Он почти не изменился… только вернулся к спорту и сменил теплый взгляд на холодное отвращение. Но все еще красивый. При взгляде на него я все еще чувствую, как внутри все сжимается. В нем – черты моего сына, в нем – моя душа, от которой ничего не осталось.
– Ты стащила мой бумажник.
– Нет. Я даже не знала, что ты здесь, я не подходила к тебе.
– И все же бумажник нашли в твоей сумке. А денег там не было.
– Чего ты добиваешься?
– Того, чтобы ты заплатила.
Мы все еще о деньгах?
– У меня нет двадцати семи тысяч.
Я не собираюсь этого добавлять, но слова сами вырываются тихим шепотом:
– У меня ничего нет.
Он подходит ближе. Накрывает сначала запахом, незнакомым – сменил духи. Потом теплом от близости. А потом прикосновением к подбородку, вынуждает поднять голову. Смотреть ему в глаза невыносимо. Я ни разу не отважилась.
– Ошибаешься, Лиза. Кое-что у тебя все же есть.
Губы немеют, а голос куда-то пропадает. Он так близко, и от близости кружится голова. Кажется, я вот-вот проснусь, потому что все мои сны о нем заканчиваются так же, но… это не сон. Это он передо мной, призрак прошлого, демон с холодными жестокими глазами. Я влюбилась совсем не в этого Лешу, но я его таким сделала.
И не жалею об этом.
– Что тебе нужно? Отпусти меня…
– Отпущу. И даже не стану писать заявление. Только ты кое-что сделаешь. Как по мне, это хорошая услуга почти за тридцатку, которую ты сперла.
– Я не…
Он прижимает к моим губам ладонь. От прикосновения по телу идет дрожь, и я даже не могу сказать, страх это или что-то другое, давно похороненное.
– Сейчас ты оденешься и вместе со мной выйдешь из этого гадюшника. Мы сядем в машину, поедем в отель, где ты будешь очень хорошей и послушной девочкой. А когда мы с тобой наиграемся, исчезнешь навсегда, как ты умеешь.
– Мы… Леш, я не понимаю…
– Что тут понимать? – грубо обрывает бывший муж. – Мы с Вадиком хотим тебя трахнуть. Он всегда смотрел на тебя, как кот на сметану, а передо мной у тебя еще пени по супружескому долгу накапали. Одна ночь – и до свидания. Ну, или поехали в КПЗ, потом в колонию.
– Леша…
Я не могу поверить в то, что слышу это от него. Между парнем, в которого я влюбилась по уши, и мужчиной, что сейчас смотрит и оценивает меня, как товар, нет ничего общего. Только внешность, только имя. А душа не его.
– Так же нельзя.
– Почему?
Он жадно рассматривает меня, взглядом скользит по вырезу платья и голым коленкам. Я с горечью думаю, что этот взгляд совсем не отличается от тех, которыми награждали нас богатые клиенты с ощущением вседозволенности. Только ему сейчас действительно дозволено все.
– А если я скажу, что согласна на полицию?
Он может и не отвечать, я знаю, что будет. Сейчас Алексей Каренин – очень богатый человек, способный и доказать мою вину и устроить поездку в не столь отдаленные места. Я очень плохо знаю законы, понятия не имею, сажают ли за такую кражу, но не сомневаюсь, что Леша бросит все силы, чтобы отомстить.
Мы оба знаем, что дело не во внезапно вспыхнувшем желании. И не в злости за потерянные деньги, если они вообще были. Он хочет, чтобы я испытала тот же ужас, почувствовала себя разбитой. Я не ждала милости и прощения от бывшего мужа, но точно не была готова к его ненависти.
– Леш… я тебя прошу, отпусти меня… не мучай.
Себя не мучай. Меня. Я не имею права просить, наверное, не заслужила, но, черт возьми, я хочу дышать! Хочу помнить несколько лет, когда была счастлива, а не часы, когда умирала последняя надежда на то, что однажды все будет хорошо.
Как Леша сам говорил.
«Все, Лизон, будет хорошо. Это инсайдерская информация».
– Я тебя, Лиза, тоже о многом просил. И ребенок просил. Ты нам что сказала? Помнишь?
– Да…
– Вот и все. Так что? Мы рассчитываем на твою компанию, или звонить ребятам в форме? Ты только учитывай: гарантию, что тебя там не трахнут, я дать не могу. Что ты так смотришь? Неужели ни разу со своим хахалем не звала друга? Давай, детка, это лучше, чем посвятить следующую пятилетку пошиву рукавичек.
Я поднимаю взгляд на бывшего мужа, уже не надеясь рассмотреть в нем осколки некогда счастливой любви.
– Скажи… ты все еще принципиален, как раньше? Держишь слово, которое дал?
– Допустим.
– Если я соглашусь… сделать то, что ты хочешь. Ты можешь пообещать, что не сделаешь мне больно?
– За кого ты меня держишь? – усмехается он. – Я сделаю тебе очень хорошо, Лиза.
Мне кажется, я лечу в темную пропасть. Растворяюсь в аду, который сама создала.
– Пообещай. Я так хочу.
– Хорошо. Я обещаю. Сегодня ночью тебе никто не навредит. А после мы больше не встретимся.
Алексей
Я не даю ей шанса сбежать: выхожу, чтобы собралась, и жду за дверью. Администраторша с интересом на нас косится, когда мы выходим, но молчит. Интересно, ей хоть немного стыдно? Она, по сути, подставила свою же сотрудницу по прихоти клиента и за хорошую оплату. Можно придумать тысячу отговорок, что Айжан меня знает и уверена, что я не причиню Лизе вред, но… черт, я ведь собираюсь причинить.
В ее глазах страх смешанный с недоверием. Такой жутко пьянящий коктейль. Я впитываю ее эмоции, но облегчения не чувствую, сейчас моя ненависть к ней растет по экспоненте. Смотрю на ее лицо и вижу черты сына, который до сих пор иногда спрашивает о маме. Слышу ее голос, и в голове без спроса появляются обрывки разговоров из прошлого.
На секунду, когда Лиза попросила не делать ей больно, внутри что-то болезненно сжалось. Как всегда сжималось, когда она болела или расстраивалась. Такой себе условный рефлекс: спрятать, защитить и нагло пользоваться благодарностью.
Потом отпустило. Не делать ей больно… а она, блядь, не делала? Не она сбежала, когда я лежал в реанимации? Не она сбежала, бросив ребенка, которому клялась, что мама всегда будет рядом? Не она потом постила в инстаграме тупые фоточки с моря в обнимку с новым ебарем?
О, нет, милая, я не стану делать тебе больно, но свое получу.
Я хочу вытравить ее из воспоминаний. Заменить те, в которых Лиза была любимой женщиной на те, в которых она – шлюха, прыгающая на двух членах по очереди. Хочу чтобы в ЕЕ воспоминаниях из влюбленного долбоеба я превратился в мразь, при виде которой переходят на другую сторону улицы.
Может, она уедет. Ее близость к сыну мне совсем не нравится. Думаю, наутро обсудим возможность переезда этой суки куда подальше. Если согласится – получит что-нибудь существенное, заартачится – у меня есть ресурсы и огромное желание, чтобы выселить ее к чертям.
Но сначала я ее трахну. Потому что хочу. Потому что проклятое желание не выжечь ничем, оно все еще внутри меня. Это проклятье, только вот я понятия не имею, кто и за что меня им наградил.
Она выходит из подсобки, в тонкой короткой куртке, совсем не подходящей холодной промозглой осени, плавно переходящей в зиму. Совсем не похожа на любовницу олигарха. Он что, выпер ее, ничего не оставив?
Зато смотрит, стерва, так, словно все еще надеется, что я рассмеюсь, скажу, что пошутил и подвезу до дома. Меня бесит ее наигранная трогательность. А вот страх в глубине серых глаз заводит. Мы оба знаем, что вскоре он сменится поволокой удовольствия. Я знаю ее тело, я знаю, как заставить его реагировать.
– Идем, – говорю и беру Лизу за запястье.
Не могу за руку. Поэтому тащу за собой, как купленную в магазине большую куклу – за что удобнее держаться.
Мы выходим на улицу, где дождь со снегом валят без остановки. Я сразу же сворачиваю в один из переулков, не хочу идти по проспекту.
– А машина? – тихо спрашивает она. – Ты сказал, мы поедем…
– Вадим нашел отель неподалеку. Тебе там понравится.
Она не поспевает за мной, и приходится ускорить шаг. Лиза… маленькая глупая Лиза, зачем ты вернулась? С каждой секундой пламя внутри меня становится еще более неуправляемым. Я уже не уверен, что буду с тобой нежным. Моя маленькая глупая Лиза… что ты с нами сделала?
Запястье в моей руке хрупкой, а кожа – теплая. Кажется, она еще сильнее похудела. Или я просто так давно ее не видел?
– Леш… – слышу ее осторожный грустный голос.
– Что?
– Как… как Темка?
Что-то подобное, наверное, чувствует человек, которого взяли за горло. Невозможность сделать вдох вкупе с яростным отчаянным желанием в последние минуты жизни сделать палачу как можно больнее.
– Чтобы я от тебя больше не слышал его имени.
– Леш… ну скажи, пожалуйста. Я скучаю…
Останавливаюсь, выпуская ее запястье из стального захвата. Подхожу вплотную. Несколько секунд она смотрит мне в глаза, но все же не выдерживает – опускает голову. Стыдно, суке. У нее нет никакого права спрашивать о сыне. Она с ним даже не попрощалась.
– Как чувствует себя ребенок, которого бросила мать? Сама догадаться не можешь? Для этого нужна степень по квантовой физике, мать твою? Забудь о существовании ребенка. Ты ему никто. Ты позорно сбежала, когда он едва не лишился отца. И сейчас спрашиваешь, как он?
Я протягиваю руку, чтобы сжать на затылке ее волосы.
– Не смей при мне говорить об Артеме. Я совершенно серьезно. Если еще раз от тебя о нем услышу, то быстро забуду все обещания и проведу тебя через такой ад, что мало не покажется. Ты меня поняла?
Молчит. Я смотрю на сжавшуюся еще совсем молоденькую девчонку перед собой, и изо всех сил пытаюсь задавить чувство жалости к ней.
– Ты меня поняла, я спрашиваю?
– Да. Поняла.
– Тогда шевелись. Погода мерзкая.
Я не признаюсь в том, что не стал сажать ее в машину, чтобы не погружаться в новый виток воспоминаний. Машина, плюс Лиза, плюс ночной город… это все равно что выстрелить себе в ногу.
Отель крошечный, из числа тех, что облюбованы туристами. Но сейчас он почти пуст: до Нового года еще прилично, а осенняя приятная погода давно закончилась. Я здесь не бывал, но Вадик в свое время, скрываясь от жены, частенько снимал номера во всех местах нерезиновой.
Нас встречает приветливая девушка за стойкой. Если она и удивлена, когда я называю имя Вадима, то не подает вида.
– Да, у господина Комаровского забронирован двухкомнатный люкс с видом на проспект. Пожалуйста, ваши документы.
Лиза медлит: ей не хочется светить документами, но я незаметно подталкиваю ее под руку. И наши паспорта ложатся на стойку. Так же, как однажды легли на стол в ЗАГСе. Если девушка за стойкой не полезет дальше, в штампы, то, наверное, подумает, что мы муж и жена. А может, ей плевать. И наше появление здесь имеет значение – до болезненной дрожи – только для меня и Лизы.
– Господин Каренин, – она кладет ключ-карту на стойку. – Госпожа Каренина. Добро пожаловать. Вам нужно помочь с багажом?
– Нет, спасибо, мы налегке и на одну ночь. До свидания.
Я сгребаю со стойки все: оба паспорта, ключ, распечатку бронирования.
– Приятного отдыха, – улыбается девушка. – Надеюсь, у нас вам понравится.
Вот за это спасибо. Я тоже надеюсь, что мне все понравится.
– Верни мне документы, – в лифте просит Лиза.
– Верну, когда закончим.
– Даже не знала, что ты такая скотина.
