Buch lesen: «Единственная дочь»

Schriftart:

* * *

Посвящается моей маме

Я всегда была хорошей актрисой: подонок видел во мне таинственную соблазнительницу, покровитель – простушку с невинными глазами. И то и другое я испробовала на охраннике – бесполезно.

А я была так близко к спасению. Двери супермаркета уже открылись, когда его широкая рука схватила меня за плечо. Главная дорога находилась всего в пятнадцати шагах. Тихая улица, обсаженная с обеих сторон уже пожелтевшими деревьями.

Его рука сжалась сильнее.

Он привел меня в свой офис. Тесная цементная коробка без окон, куда едва поместились старый шкаф-регистратор для хранения документов, стол с компьютером и принтер. Он достал из моей сумки булочку, сыр и яблоко и выложил на стол между нами. При виде этой добычи мне стало стыдно, но я старалась не отводить глаз. Он сказал, что никуда меня не отпустит, пока я не покажу ему удостоверение личности. К счастью, у меня не было с собой кошелька. Кому нужен кошелек, когда у тебя нет денег?

Я испробовала абсолютно все и расплакалась, когда репертуар иссяк. Это было не лучшее мое представление; я не могла оторвать взгляда от хлеба. Желудок сводило. Еще никогда я не испытывала такого голода.

Я слышу, как он разговаривает с полицией за запертой дверью. Смотрю на пробковую доску над столом. На ней прикреплен график дежурств охранников вместе с памяткой по операциям с кредитками, на которой внизу нарисован смайлик, и несколько фотографий с корпоратива.

Я никогда не хотела работать в супермаркете. Я вообще никогда не хотела работать в каком-то конкретном месте, но неожиданно мне стало завидно до боли.

– Простите, что беспокою вас по такому пустяку. Эта маленькая дрянь отказывается предъявлять удостоверение личности.

Интересно, знает ли он, что я все слышу.

– Хорошо, сейчас разберемся, – отвечает другой голос.

Дверь открывается, и в комнату входят двое полицейских. Женщина и мужчина, оба примерно моего возраста. Женщина собрала темные волосы в симпатичный хвостик. Парень бледный и худой. Сразу видно, что говнюк. Они садятся с другой стороны стола.

– Меня зовут констебль Томпсон, а это констебль Сирс. Насколько мы понимаем, тебя поймали на воровстве в этом магазине, – говорит мужчина-полицейский, даже не пытаясь скрыть скуку в голосе.

– Нет, вообще-то не так, – возражаю я, стараясь подражать своей благовоспитанной мачехе. – Я направлялась к кассе, когда он схватил меня. У этого мужчины проблемы с женщинами.

Они с сомнением смотрят на меня, окидывая взглядом грязную одежду и сальные волосы. Интересно, пахнет ли от меня. Мое опухшее лицо в синяках тоже свидетельствует не в мою пользу. Наверное, из-за него-то меня и схватили в первую очередь.

– Он оскорблял меня, когда привел сюда, – я понижаю голос, – называл дрянью и шлюхой. Омерзительно. Мой отец – адвокат, и он подаст иск о неправомерных действиях, когда я расскажу ему, что здесь произошло сегодня.

Они переглядываются, и я тут же понимаю, что они не купились на это. Нужно было плакать.

– Послушай, милая, все будет хорошо. Просто назови нам свое имя и адрес. Вечером ты уже будешь дома, – говорит женщина-полицейский.

Она моего возраста, но обращается ко мне, как к ребенку.

– Другой вариант – мы сейчас тебя оформим и отвезем в участок. Тебе придется ждать в камере, пока мы не выясним, кто ты такая. Будет намного проще, если ты назовешь нам свое имя.

Они пытаются запугать меня, и это работает, но совсем по другой причине. Как только у них окажутся мои отпечатки, им потребуется не много времени, чтобы установить мою личность. И они выяснят, что я сделала.

– Мне так хотелось есть, – бормочу я, и мой голос дрожит по-настоящему.

Все решает этот взгляд – нечто среднее между жалостью и отвращением. Словно я ничто, просто еще одна бездомная, с которой им приходится возиться. Воспоминания медленно проявляются в моем сознании, и я понимаю, что точно знаю, как выпутаться из этой ситуации.

Сила того, что я собираюсь сказать, огромна. Она обжигает мое тело, как глоток водки, снимает напряжение в горле и посылает покалывание в кончики пальцев. Я больше не чувствую себя беспомощной; я знаю, что могу справиться с этим. Перевожу взгляд сначала на нее, потом на него, наслаждаясь моментом. Смотрю внимательно, чтобы запечатлеть мгновение, когда их лица изменятся.

– Меня зовут Ребекка Винтер. Одиннадцать лет назад меня похитили.

1
2014 год

Я сижу в кабинете для допроса, плотно укутавшись в свою куртку. Здесь холодно. Я жду почти час, но не волнуюсь. Представляю, какой переполох стоит по другую сторону зеркала. Они, наверное, звонят в отдел по розыску пропавших без вести, рассматривают фотографии Ребекки и скрупулезно сравнивают ее со мной. Этого должно быть достаточно, чтобы убедить их; сходство поразительное.

Я увидела это несколько месяцев назад, лежа в теплых объятиях Питера. С похмелья я обычно становилась плаксивой и до вечера пряталась у себя в комнате, слушая грустную музыку. С ним было по-другому. Мы просыпались в полдень и весь день сидели на диване, ели пиццу и курили, пока нам не становилось лучше. Это было в то время, когда я думала, что деньги родителей не имеют значения и все, что мне нужно, – только любовь.

Мы смотрели какое-то тупое шоу под названием «В розыске». Там рассказывали о череде страшных преступлений в доме для престарелых «Голден-Вэлли» в Мельбурне, и я принялась искать пульт управления. Расчлененные старушки наверняка испортят настроение. Я как раз собиралась переключить канал, когда началась следующая история и на экране появилась женская фотография. С моим носом, моими глазами, моими медными волосами. Даже с моими веснушками.

– Ребекка Винтер закончила вечернюю смену в «Макдоналдсе» в Мануке, южном районе Канберры, 17 января 2003 года, – говорил мужской драматичный голос за кадром, – но пропала где-то между автобусной остановкой и домом, с тех пор ее больше не видели.

– Черт побери, это ты? – спросил Питер.

Появились родители девушки, они сказали, что их дочь числится без вести пропавшей уже более десяти лет, но у них все еще есть надежда. Казалось, мать вот-вот расплачется. Еще одна фотография: Ребекка Винтер в ярко-зеленом платье обнимает одной рукой белокурую девушку-подростка. Одно нелепое мгновение я пыталась вспомнить, было ли у меня когда-то такое платье.

Семейный портрет: родители на тридцать лет моложе, два улыбающихся брата и Ребекка в центре. Идиллия. Не хватает только белого штакетника на заднем плане.

– Твою мать, думаешь, это твоя сестра-близнец, с которой тебя разлучили давным-давно, или как?

– Ага, конечно!

Мы начали шутить о грязных фантазиях Питера с участием близнецов, и вскоре он забыл о фотографии. В голове у Питера ничего долго не задерживается.

Я пытаюсь вспомнить все детали того шоу. Она из Канберры, подросток, пропала в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет. В каком-то смысле мне повезло, что одна сторона моего лица припухла и в синяках. Это скрывает едва заметные различия между нами. К тому моменту, когда синяки сойдут, я уже буду здорова и далеко отсюда. Мне только нужно выиграть время, чтобы выбраться из участка и доехать до аэропорта. Размышляю, что буду делать потом. Позвоню отцу? Я не разговаривала с ним с тех пор, как сбежала. Пару раз снимала трубку телефона-автомата, даже набирала номер его мобильного. Но затем в голове отдавался металлический стук провалившейся в прорезь монеты, и я клала трубку. Он все равно не захочет говорить со мной.

Дверь открывается, в комнату заглядывает женщина-полицейский и улыбается мне:

– Осталось совсем недолго. Принести тебе что-нибудь поесть?

– Да, пожалуйста.

Легкое смущение в ее голосе, она смотрит на меня и потом быстро отводит глаза.

Они попались.

Она приносит мне картонную коробку с горячей лапшой из соседней забегаловки. Лапша вся в масле и немного разваренная, но еще никогда я так не наслаждалась едой. Наконец в комнату заходит следователь. Кладет папку на стол и выдвигает стул. Он выглядит грубо, с толстой шеей и маленькими глазками. По тому, как он садится, я могу определить, что мой единственный шанс – это сыграть на его самолюбии. Он словно пытается занять как можно больше места, рука лежит на спинке соседнего стула, ноги широко расставлены. Он улыбается через стол.

– Я сожалею, что все так долго.

– Ничего, – тихо отвечаю я, широко раскрыв глаза. Я немного поворачиваю лицо, чтобы он видел профиль с синяками.

– Скоро мы отвезем тебя в больницу, хорошо?

– Я не ранена. Я просто хочу домой.

– Так положено. Мы звонили твоим родителям, но пока никто не отвечает.

Представляю, как телефон трезвонит в пустой квартире Ребекки Винтер. Вероятно, это к лучшему; родители только все усложнят. Следователь принимает мое молчание за разочарование.

– Не беспокойся, я уверен, мы скоро свяжемся с ними. Они должны приехать сюда и подтвердить твою личность. Потом вы сможете вместе отправиться домой.

Только этого не хватало – чтобы меня уличили в обмане перед толпой копов. Уверенность начинает меня покидать. Нужно срочно что-то предпринять.

Я бормочу себе в колени:

– Больше всего хочу вернуться домой.

– Я знаю. Осталось недолго, – говорит он утешающим голосом, словно гладит по голове. – Понравилось? – кивает на пустую коробку из-под лапши.

– Очень вкусно. Вообще, все очень милы со мной, – отвечаю я, продолжая разыгрывать робкую жертву.

Он открывает желтую папку. Это дело Ребекки Винтер. Пришло время допроса. Мои глаза сканируют первую страницу.

– Назови свое имя.

– Ребекка. – Я опускаю глаза.

– И где же ты была все это время, Ребекка? – спрашивает он, наклоняясь, чтобы расслышать ответ.

– Я не знаю, – шепчу я. – Мне было очень страшно.

– Там был кто-то еще? С тобой?

– Нет. Только я.

Он наклоняется ближе, пока его лицо не оказывается в нескольких сантиметрах от моего.

– Вы спасли меня, – говорю я, глядя ему прямо в глаза. – Спасибо.

Я вижу, как его плечи расправляются. Канберра в каких-то трех часах езды. Мне просто нужно чуть поднажать. Сейчас, когда почувствовал себя важной птицей, он не сможет сказать нет. Это мой единственный шанс выбраться отсюда.

– Пожалуйста, отпустите меня домой?

– Нам действительно нужно допросить тебя и отвезти в больницу для осмотра. Это важно.

– Мы можем сделать это в Канберре?

Я начинаю плакать. Мужчины ненавидят, когда женщины плачут. Они почему-то чувствуют себя неловко.

– Скоро тебя отвезут в Канберру, но сначала нам нужно соблюсти процедуру, хорошо?

– Но вы ведь босс здесь, верно? Если вы скажете, что я могу идти, они должны послушаться вас. Я просто хочу увидеть свою маму.

– Ладно, – отвечает он, поднимаясь со стула. – Не плачь. Посмотрим, что я могу сделать.

Он возвращается и сообщает, что все уладил. Меня отвезут в Канберру те двое полицейских, а потом мною займется следователь, который вел дело Ребекки Винтер. Я киваю и улыбаюсь, глядя на него, как на своего нового героя.

Я никогда не доберусь до Канберры. С аэропортом было бы проще, но я уверена, что все равно смогу как-нибудь от них улизнуть. Теперь, когда они считают меня жертвой, это будет не сложно.

Когда мы выходим из кабинета для допроса, все поворачиваются, чтобы взглянуть на меня. Одна женщина прижимает телефонную трубку к уху.

– Она здесь. Я сейчас спрошу. – Она прикладывает трубку к груди и смотрит на следователя. – Это миссис Винтер – мы наконец-то связались с ней. Она хочет поговорить с Ребеккой. Можно?

– Конечно, – отвечает следователь, улыбаясь мне.

Женщина протягивает мне трубку. Я оглядываюсь по сторонам. Все склонили голову, но я знаю, что они слушают. Я беру телефон и прикладываю к уху.

– Алло?

– Бекки, это ты?

Я открываю рот – нужно что-то сказать, но я не знаю что. Она продолжает:

– О, милая, слава богу. Поверить не могу. С тобой все хорошо? Они говорят, что ты цела и невредима, но я не верю. Я так тебя люблю. Ты в порядке?

– Со мной все хорошо.

– Оставайся на месте. Мы с отцом заберем тебя.

Черт.

– Мы как раз выезжаем, – почти шепчу я. Не хочу, чтобы она заметила, что у меня чужой голос.

– Нет, пожалуйста, никуда не уходи. Оставайся там, где ты в безопасности.

– Так я быстрее доберусь. Все уже улажено.

Я слышу, как она сглатывает, тяжело и громко.

– Мы доберемся очень быстро. – Ее голос звучит сдавленно.

– Мне нужно идти, – говорю я. Потом, глядя на все эти навостренные уши, добавляю: – Пока, мам.

Я возвращаю телефон и слышу, как она всхлипывает.

Последний отблеск солнечных лучей погас, и небо стало тускло-серого цвета. Мы едем около часа, и разговор иссяк. Я чувствую, что у копов язык чешется спросить, где я находилась все это время, но они сдерживаются.

И это настоящее везенье, потому что они наверняка лучше меня представляют, где Ребекка Винтер могла провести последнее десятилетие.

По радио тихо мурлычет Пол Келли. Капли дождя стучат по крыше автомобиля и скатываются по оконным стеклам. Меня клонит в сон.

– Может, включить печку? – спрашивает Томсон, оглядывая мою куртку.

– Я в порядке, – отвечаю я.

Дело в том, что я не могу снять куртку, хотя мне становится жарко. У меня родимое пятно чуть ниже локтя. Кофейного цвета, размером с монету в двадцать центов. В детстве я его ненавидела. Моя мама всегда говорила, что так выглядит след от поцелуя ангела. Это одно из моих немногих воспоминаний о ней. Взрослея, я даже начала любить его, может, потому, что оно напоминало мне о ней, а может, потому, что было частью меня. Но пятно не было частью Бек. Сомневаюсь, что кто-то из этих идиотов настолько внимательно просмотрел документы по делу пропавшей девушки, чтобы заметить нет в пункте родимые пятна, но рисковать не стоило.

Я пытаюсь заставить себя спланировать побег. Но вместо этого думаю о матери Ребекки. Как она сказала мне «Я люблю тебя». Не так, как мой отец говорил это на людях или когда старался заставить меня слушаться. Ее слова были такими настоящими, глубокими, словно шли из глубины души. Эта женщина, навстречу которой мы мчимся, действительно любит меня. Или ту, за которую меня принимает. Интересно, что она сейчас делает. Звонит друзьям, чтобы рассказать новость, готовит для меня постельное белье, спешит в супермаркет за едой, беспокоится, что не сможет заснуть, потому что так взволнованна? Представляю, что случится, когда они позвонят ей и сообщат, что потеряли меня по дороге. Этих двоих полицейских, вероятно, ждут проблемы. Тут я не возражаю, но что будет с ней? Как же свежезастланная постель, которая ждет меня? Еда в холодильнике. Вся эта любовь. Все пропадет даром.

– Мне нужно в туалет, – говорю я, заметив указатель площадки для отдыха.

– Хорошо, милая. Уверена, что не хочешь подождать до автозаправки?

– Нет. – Мне надоело быть вежливой с ними.

Машина сворачивает на грязную дорогу и останавливается перед кирпичным туалетом. Рядом стоят старый гриль и два столика для пикника, а за ними – сплошной бушленд¹. Если я хорошо стартую, то им меня здесь не найти.

Женщина-полицейский отстегивает ремень безопасности.

– Я не ребенок. Сама могу отлить, спасибо.

Я выхожу из машины, громко захлопнув за собой дверь и не дожидаясь возражений. Капли дождя падают мне на лицо, охлаждая разгоряченную кожу. Приятно находиться не в этой душной машине. Прежде чем войти в кирпичную постройку, я оглядываюсь. Фары светятся в дожде, за работающими дворниками я вижу, как копы разговаривают и ерзают на сиденьях.

Туалеты омерзительны. На бетонном полу лужи, в них маленькими айсбергами плавают комки смятой туалетной бумаги. Здесь пахнет пивом и блевотиной. Рядом с унитазом стоит бутылка из-под «Карлтон Дрот»², дождь барабанит по жестяной крыше. Представляю, как проведу ночь под дождем, скрываясь от полиции. Мне придется идти, пока я не доберусь до города, но что потом? Скоро я опять проголодаюсь, но у меня по-прежнему нет денег. Последняя неделя была самой ужасной в моей жизни. Мне приходилось знакомиться с мужчинами в барах, просто чтобы было где переночевать, а в одну ночь, самую ужасную, я пряталась в общественном туалете в парке. Казалось, что ночь никогда не закончится, что солнце уже никогда не взойдет. Тот туалет немного напоминал эту постройку.

Я поддаюсь секундной слабости и представляю альтернативный вариант: теплая постель, полный желудок и поцелуй в лоб. Этого достаточно.

Бутылка легко разбивается об унитаз. Я подбираю большой осколок. Сидя на корточках в кабине, зажимаю руку между коленей. Понимаю, что начинаю дрожать, но сейчас не время проявлять малодушие. Еще минута – и коп придет проверить меня. Я надавливаю на коричневое пятно, пытаясь соскоблить его. Боль ужасная. Крови больше, чем я ожидала, но я не останавливаюсь. Кожа слезает, как кожура с картофеля.

Подкладка куртки прилипает к открытой ране, когда я снова натягиваю рукав. Я выбрасываю окровавленную улику в мусорное ведро и смываю кровь с рук. Перед глазами все расплывается, масляная лапша бурлит в желудке. Я хватаюсь за раковину и глубоко дышу. Я могу это сделать.

Хлопает дверца машины, потом раздаются шаги.

– Ты в порядке? – спрашивает женщина-полицейский.

– Меня немного укачивает в машине, – отвечаю я, проверяя, нет ли на раковине пятен крови.

– О, милая, мы почти доехали. Просто попроси остановиться, когда тебе станет плохо.

Дождь усилился, и небо стало густого черного цвета. Но ледяной воздух помогает побороть тошноту. Я залезаю на заднее сиденье и здоровой рукой захлопываю за собой дверь. Мы выезжаем на автостраду. Я держу пульсирующую руку повыше, на уровне подголовников, потому что боюсь, что кровь начнет стекать по запястью; голову прислоняю к окну. Я больше не чувствую тошноты, одну лишь эйфорию. Ровный, монотонный шум дождя, мягкие звуки радио и тепло салона практически усыпляют меня.

Не знаю, сколько мы так едем в тишине, когда они начинают говорить.

– Думаю, она спит. – Мужской голос.

Я слышу скрип кожаного сиденья, когда женщина поворачивается, чтобы взглянуть на меня.

– Похоже на то. Наверное, нелегко быть такой сучкой.

– Где, ты думаешь, она была все это время?

– Мое мнение? Сбежала с каким-нибудь мужиком, возможно, даже вышла за него замуж. Потом она ему надоела, и он ее бортанул. Предполагаю, он был богат. Кстати, она на всех смотрит свысока.

– Она говорит, что ее похитили.

– Знаю. Однако ведет себя иначе, разве нет?

– Да уж.

– К тому же она в достаточно хорошей форме. Если ее похитили, то похититель неплохо к ней относился. Это все, что я хочу сказать. А ты что думаешь?

– Честно говоря, мне плевать, – отвечает Томпсон. – Но думаю, нам выразят благодарность.

– Я не знаю. Разве она не должна быть в больнице? Мог ли придурок просто отпустить ее, когда она щелкнула пальцами?

– А что там по протоколу? Что нужно делать, когда дети пропадают, а когда возвращаются?

– Хрен его знает. Наверное, у меня в тот день было похмелье.

Они смеются, затем в машине снова наступает молчание.

– Знаешь, я весь день голову ломала, кого она мне напоминает, – неожиданно говорит женщина. – Меня только что осенило. У нас в старших классах была одна девчонка, она сказала всем, что у нее рак мозга, и неделю не ходила в школу якобы из-за операции. Несколько учеников начали собирать для нее деньги. Мне кажется, мы все думали, что она умрет. В понедельник она вернулась целая и невредимая и на несколько часов стала самой популярной девочкой в школе. Потом кто-то заметил, что у нее совсем не сбриты волосы, ни на дюйм. Вся история оказалась полной чушью от начала и до конца.

Та девчонка смотрела на нас, прямо как наша маленькая принцесса, когда мы только встретились с ней. То, как она разглядывает тебя, изучает с холодным блеском в глазах, словно ее мозг работает на миллион оборотов в минуту, выбирая лучший способ трахнуться с тобой.

Через какое-то время я перестаю прислушиваться к их разговору. Я вспоминаю, что мне придется говорить со следователем, когда я доберусь до Канберры, но сейчас у меня слишком кружится голова, чтобы планировать свои ответы. Машина съежает с главной дороги.

Я просыпаюсь от резкого торможения, в салоне зажигается свет, когда женщина-полицейский открывает свою дверь.

– Просыпайся, юная леди, – говорит она.

Я пытаюсь сесть, но мои мышцы словно сделаны из желе.

Раздается незнакомый голос.

– Вы, должно быть, констебли Сирс и Томпсон. Я старший инспектор Андополис. Спасибо, что согласились поработать сверхурочно и привезли ее сюда.

– Не беспокойтесь, сэр.

– Нам лучше начать. Я знаю, что ее мать вне себя от счастья, но у меня к девушке много вопросов.

Я слышу, как он открывает дверь с моей стороны.

– Ребекка, ты не представляешь, как мы рады видеть тебя, – говорит он. Затем садится на корточки передо мной. – Ты в порядке?

Я пытаюсь взглянуть на него, но его лицо расплывается.

– Да, я в порядке, – бормочу я.

– Почему она такая бледная? – резко спрашивает он. – Что случилось?