Buch lesen: «Яд со взбитыми сливками», Seite 2
ГЛАВА 3
И не только потому, что так велел Владимир Игоревич. Мальчика буквально отталкивал от Амалии Викторовны ледяной холод, исходящий от дамы.
Мертвый такой, стылый.
А еще директриса ассоциировалась у Саши с черным цветом. Злым черным цветом, потому что существовал еще добрый, теплый черный цвет.
Именно такими были волосы у мамы. Мальчик ее почти не помнил, в душе, в самом укромном уголке, пряталось только ощущение бесконечной ласки, нежности и любви, вызываемое словом «мама». И Саша вовсе не ждал усыновления, ему не нужны были чужие люди, у него была мама. Которая любит его больше жизни и обязательно найдет. Обязательно. Надо только подождать.
Ну и пусть, что прошло уже столько лет! Мама просто не может за ним прийти, потому что не знает пока, где ее сын. А еще… Саша совершенно точно знал, что Смирнов – вовсе не его фамилия. У него другая, короткая, звонкая, похожая на звук колокольчика, но вот какая – мальчик вспомнить не мог.
Так же, как и лицо мамы, и ее имя. Впрочем, имени парнишка и не знал, для крохи в то время существовало только одно имя – Мама. А лицо… Саша совершенно точно знал – его мама самая красивая. И самая необычная. Словно сквозь туман мальчик видел удлиненные жгуче-черные глаза, улыбающиеся ярко-алые губы, кожу цвета сливочного масла, но вспомнить лицо целиком не получалось.
Если бы он мог видеть! Давно бы уже сбежал отсюда и нашел маму. И больше никого.
Потому что в его жизни были еще бабушка с дедушкой. Но эти пушистые добрые слова заставляли сердечко парнишки трепыхаться от страха, потому что бабушка – это щипки, шлепки, подзатыльники и ругань, а дедушка – это вонь перегара и боль. Страшная, стыдная боль.
И, как стоп-кадр, воспоминание – ему опять больно, он плачет, но дедушка его не отпускает, внезапно дверь в комнату распахивается, на пороге бабушка, на лице – сначала непонимание, затем оно искажается яростью, бабушка хватает стоящий на гладильной доске утюг и бросается на дедушку. Тот отшвыривает Сашу в сторону, удар головой обо что-то острое и твердое, вспышка жуткой боли – и все. Свет исчез навсегда.
Поэтому бабушка с дедушкой ему не нужны. И папа тоже. Потому что его нет и никогда не было в его жизни.
Но ничего, он уже два года тренируется, он теперь много чего умеет, тело послушное и ловкое, спасибо Владимиру Игоревичу. Встречаются ведь хорошие люди, даже здесь, в приюте.
Хотя никто из нового персонала, пришедшего вместе с новым директором, детей не обижал, воспитатели разговаривали тихими, ласковыми голосами, но это были серые голоса. Равнодушные и пыльные. Именно так слышал и видел их Саша.
Всем, кто работал теперь в специализированном детском доме, в глубине души на обездоленных судьбой детей было плевать. Они просто выращивали их, словно телят. Или поросят.
И только Владимир Игоревич проявлял искреннюю заинтересованность в судьбе Саши Смирнова, и за это мальчик почти привязался к физруку. Почти, потому что обостренная чувствительность души не позволяла мальчику полностью довериться учителю. Что-то мешало, давило, словно камешек по имени Сережа Лисицын. Только второй камешек был побольше, и звали его иначе.
Мальчик давно научился прятать настоящие чувства и эмоции под маской равнодушия. Слепому сделать это гораздо проще, потому что зеркала души были плотно завешены мраком.
А еще он перестал делиться своими мыслями и сомнениями с друзьями. Мальчишки все равно не верили ему, а импульсивный горячий Гошка даже пару раз в драку лез, защищая обожаемую Мамалию.
– Свинья ты неблагодарная, Санька, вот ты кто! – вопил коротыш, пытаясь достать верткого приятеля кулаком. – Да Мамалия все для нас делает, она живет ради нас! Вон сколько ужасов про детские дома показывают по телику, и секты там всякие организуют, и притоны, и насилуют детей! Да в том клопятнике, где я был до перевода сюда, меня давно бы уже придавили в каком-нибудь углу или еще чего хуже сотворили! И у вас тут, мне рассказывали, до Мамалии жуть была! А теперь – красота! Телик вон, учителя ходят, врачиха каждый месяц осматривает, на озеро ходим!
– А почему нас больше никуда, кроме озера, не отпускают? – Гошка так сопел, что Саше не составляло никакого труда уворачиваться от кулаков Кипиани. – Почему у нас нет никакой связи с внешним миром? Ни телефона, ни Интернета? И почему мы не ходим в школу, а?
– Потому что к нам ходят учителя! – поддержал Гошку восьмилетний Олежка, перекошенный так, словно его топтало стадо слонов.
– Ага, читать, считать и писать кое-как учат.
– Ну и хватит! – проворчал Валера, собрат Саши по несчастью. – Зачем нам больше? Мне лично и этого хватит, я самолеты строить не собираюсь. А по электричкам милостыню просить и так можно.
– Так ты что, – Гошка, устав гоняться за неуловимым Смирновым, изумленно уставился на Валеру, – нищим решил стать? Бомжем?
– Ну почему же бомжем, – усмехнулся слепой. – Государство мне жилье после детдома даст, Мамалия обещала. А нищим быть, между прочим, очень даже прибыльное занятие, особенно если ты настоящий калека. Вот Олежке, к примеру, подавать будут много, тебе, Гошка, похуже, таких много, ну а нам с Сашкой надо научиться жалостливые песни петь. А че, пацаны, давайте свою бригаду организуем!
– Да пошел ты! – разозлился Кипиани. – Не собираюсь я нищим быть!
– А кем же ты будешь?
– Актером!
– Кем?! – заржал Валера.
– В кино сниматься буду!
– Ты че, опух? Карлик – и в кино!
– Да, в кино! Такие, как я, между прочим, тоже снимаются. Я американский фильм видел, сказочный, забыл, как называется, так там столько карликов снималось, целый народ из них создали, вот!
– Фигня это!
– Нет, не фигня…
Мальчишки заспорили, забыв о Саше, и он тихонько выскользнул из комнаты. Постоял, прислушиваясь. В коридоре никого не было, все сидели по своим комнатам. Погода за окном отличалась редкой гнусностью, с утра зарядил бесконечный дождь, и гулять никто не рвался. Воспитатели тоже ушли к себе, чего торчать в корпусах, если дети все равно носа из своих нор не высунут. Из-за дверей доносились звуки работающего телевизора, смех, о чем-то перехихикивались девчонки.
Вот и отлично, можно пробраться в спортзал и позаниматься. Физрук ему для этого не нужен, все упражнения Саша помнил преотлично и выполнять их мог без присмотра. А новых Владимир Игоревич пока не давал, заставляя до автоматизма отрабатывать освоенные. Ну и ладно, время есть, еще успеется.
Саша неслышно проскользнул вдоль коридора на лестницу и спустился в цокольный этаж, где располагался спортзал. Мимо всегда запертой двери, ведущей в больничку, парнишка всегда старался пройти как можно быстрее. Ему постоянно казалось, что дверь сейчас распахнется, и открывшийся проход в никуда мгновенно втянет его, Сашу, в ледяной мрак.
Как располагались комнаты за этой дверью, Саша не знал и знать не хотел. Но оттуда никогда не доносилось ни звука, ни крика, ни стона, лишь удушливая тишина обреченности. Хотя из больнички действительно иногда возвращались, причем некоторые избавлялись от врожденных патологий. Нет, не физических, патологий внутренних органов. Саша помнил малышку Настю двух лет от роду, которая не могла играть с детьми из-за какого-то порока сердца. Она обычно сидела на лавочке, бледная, с синими губами, и с завистью наблюдала за играющими сверстниками. Ее забрали в больничку, и надолго, больше чем на три месяца. Саша уже думал, что Настя больше не вернется, как не возвращалось большинство, но она вернулась. И бегала теперь вместе с остальными детьми, звонко заливаясь хохотальными колокольчиками. А через год ее удочерили.
И тем не менее совать любопытный нос в больничку Саша не хотел. Быстрее мимо, быстрее!
Вот и цокольный этаж. Так, снова прислушаемся – тихо. Хотя нет, стоп! Из кабинета Владимира Игоревича доносится какая-то возня, приглушенное бормотание, стоны и вскрики.
Саша густо покраснел и на цыпочках прошмыгнул мимо кабинета, направляясь в спортзал. Опять врачиха с физруком в кроликов играют!
Вопросы полового воспитания в учебную программу воспитанников этого детского дома официально включены не были. Как, впрочем, и выключены. Все все знали. Но насилия, как в некоторых других подобных заведениях, здесь не допускалось. Любые попытки взрослеющих подростков поближе познакомиться с противоположным полом пресекались достаточно жестко. А о том, чтобы кто-то из взрослых посмел обидеть ребенка, и речи быть не могло. Слишком суровым было наказание.
Так, отработать удары и прыжки пока не получится, физрук может услышать, решит еще, что слежу за ним и врачихой. Очень надо!
Ну что же, займусь отжиманиями и подтягиваниями, потом можно будет поприседать, а там, может, и кролики угомонятся.
Но они не угомонились. Мало того, решили переместиться из тесного кабинета в просторный спортзал, о чем Саша узнал слишком поздно. Сосредоточившись на подтягивании, мальчик упустил момент, когда парочка выпала из кабинета и, звеня стеклом, направилась к спортзалу.
Спрыгнув с турника, мальчик заметался в поисках убежища. Физрук точно по шее настучит, увидев его здесь. И ни за что не поверит, что Саша не подсматривал. Фу ты, не подслушивал, конечно.
Шаги и звон посуды приближались. Судя по глупому хихиканью Пипетки, посуда уже почти пустая. А значит, с логикой и разумными доводами эти двое сейчас вообще не дружат. Срочно прятаться!
Вот только куда? Прекрати метаться, словно таракан от тапка, остановись и подумай! Вспомни планировку спортзала, нахождение спортивного инвентаря.
О, вот оно! В дальнем левом углу должна лежать стопка матов. Высоченная такая груда недавно привезенных, свеженьких, пахнущих кожей матов. Они свалены не вплотную к стене, Саша с приятелями во время занятий физкультурой обнаружили там славненький такой окопчик, где можно было отсидеться и не играть в дурацкие детские игры с мячиком.
Едва мальчик успел юркнуть в окоп, как дверь распахнулась, и в спортзал ввалились незваные гости.
ГЛАВА 4
– И зачем мы сюда пришли? – Саше всегда казалось, что водка, которую пьют взрослые, в живот попадает не вся, впитываясь в язык, отчего язык распухает и начинает цепляться за зубы. Потому и говорят они так смешно, вот как Пипетка сейчас, к примеру. – Тут неуютно, холодно как-то! Пойдем обратно, а? А еще лучше – ко мне.
– Ага, и Федора к нам ввалится в самый неподо… непро… – ик! неподходящий – о, получилось – момент!
Грузные шаги приближались, чего и следовало ожидать, ведь сесть или лечь можно было только на маты. Саша свернулся улиточкой и забился в самый дальний угол убежища, туда, где верхние маты свешивались почти до пола. Здесь точно не найдут, если специально искать не будут. А вот перспектива находиться совсем рядом с… Ну и фиг с ними, кролями, я уши руками зажму.
– И зачем бы ей ко мне приходить? – глупо хихикнула врачиха. – Наша мадам обычно приказы по телефону отдает и на утренних совещаниях, ты же знаешь.
– А кто у нас вопит во время траха? Здесь, в цоколе, никто не услышит, а на этаже Федора мгновенно прибежит, ты же знаешь, как она не любит, когда сотрудники… – голос физрука осип, послышалось громкое сопение, игривые шлепки по рукам, потом пол ощутимо содрогнулся – парочка приняла горизонтальное положение.
Саша приготовился зажать уши руками, но процесс не пошел. Вместо этого захныкала Пипетка:
– Ой, больно, попу ушибла! Мне тут не нравится, давай вернемся! И это… как его… эхо дурацкое какое-то! Словно хихикает кто!
– Ладно, вернемся, только сначала выпьем, че с тарой туда-сюда тягаться!
– А бокалы?
– Какие, на …, бокалы? Только что из стакана употребляла, из пластикового. Пей лучше, а то сам справлюсь.
– А тебе – ик! – не хватит? Сегодня разве обезьянку свою не дрессируешь?
– Санька, что ли? Не, он сам дрессируется сейчас, я ему велел упражнения самостоятельно долбить.
– И как вообще, получается что? Не зря я его два года от Федоры укрываю? Ты же знаешь, пацан абсолютно здоровый, да еще и хорошенький какой, на нем фирма неслабые бабки заработать может. И мне мало не покажется, если он все-таки попадется директорше на глаза. Пока малой был, из толпы остальных убогих не очень выделялся – ик! – а теперь ему хоть капюшон какой на башку надевай. Слушай, а может, его изуродовать как-нибудь, а? Глаз выбить, что ли?
– Мысль, ваще-то, неплохая, – гыгыкнул физрук. – Вот только пока он после этого в форму вернется, все навыки собьются. Ты бы видела, что пацан творит! Он так насобачился по слуху ориентироваться, что ни в жисть не догадаешься, что слепой! Да и от природы данные неплохие, он же полукровка, из этих, из косоглазых, настоящий ниндзя. Жилистый, сильный, растяжка обалденная, а упертый какой! Я те говорю, из него выйдет толк! Вот только внешность – да, заметная. Я тоже про это думал.
– И надумал что-нибудь?
– А то! Только без тебя никак, моя бусечка, – мокрый, хлюпающий звук означал, видимо, страстный поцелуй.
– Все, что смогу, – томно простонала бусечка.
– Сможешь, тебе несложно. Надо оформить документы, что пацан умер, и вывезти его, только не в крематорий, как других, а в нужное место, которое я подыщу.
– Ну-у-у, не знаю, – смачный прихлеб из бутылки, после чего голос Пипетки совсем поплыл. – Ты ж-ж-же знаешь, у нас просто так не умирают, только от опытов в изоляторе. А если кто из убогих вдруг сам откинется, Федора такой скандал устроит! Допросами замучает, у нее ведь каждая единица в компьютере на учете. Я ваще не понимаю, почему она Смирнова до сих пор не приметила. Затерялся, ч-ч-че ли?
– Так в чем проблема? Оформи его в изолятор, но ничего не давай.
– А отч… отчхи… отчетность?
– О-о-о, вижу, тебе уже хватит, – хмыкнул физрук. – Ладно, пошли, сейчас с тобой на серьезные темы бесполезно разговаривать.
– Не хочу никуда идти, я тут посплю.
– Вот же зараза! – проворчал пылкий возлюбленный, взваливая окосевшую даму сердца на плечо. – Нажралась в сопли, а мне тягай эти кости! Быстрее бы Саньку отсюда вытащить, а там можно будет и от этой клизмы отвязаться! Надоела хуже горькой редьки, без водяры подойти к ней не могу…
Бурчанье, в которое удачно вплетались шаркающие звуки шагов тяжело навьюченного осла, постепенно удалялось, пока не затихло в районе кабинета физрука.
Саша выждал еще несколько минут, затем бесшумно выбрался из своего убежища и, оставшись на четвереньках, медленно пополз в сторону выхода, ощупывая пол перед собой руками. Вряд ли Владимир Игоревич, унося врачиху, озаботился сбором стеклотары, а устроить звучный бреньк, подфутболив случайно бутылку, почему-то не хотелось.
Хотелось побыстрее вернуться к себе, а еще лучше – забиться в какой-нибудь уголок, где никто не будет приставать с расспросами, и обдумать услышанное.
Главное – не зацикливаться на плохом сейчас, иначе он не сможет сосредоточиться на дороге и обязательно на что-нибудь наткнется, уронит или упадет сам. В общем, привлечет к себе внимание, которое, как оказалось, смертельно опасно.
Все, заткнись, не думай ни о чем, придурок! Слушай пространство, сконцентрируйся! Вспомни дыхательные упражнения, которым тебя научил Владимир Игоревич…
Прекрати реветь, девчонка! Ну подумаешь, единственный человек, заботившийся о тебе, на самом деле просто дрессировал тебя, как обезьяну в цирке, ну и черт с ним! Ты же чувствовал, что ему нельзя доверять, так чего теперь разнюнился? Обидно? Лучше подумай о пользе, которую принес тебе дрессировщик. Ты же слышал – у тебя все получается хорошо, Владимир Игоревич доволен.
Поэтому немедленно сгреби себя в кучу.
Добравшись на четвереньках до двери, Саша поднялся и несколько мгновений делал дыхательные упражнения, помогающие успокоиться и сконцентрироваться. Кислород шустро побежал по крови, вычищая обломки страха и осколки боли.
Косоглазый, говорите? Изуродовать не мешало бы?
Добрые все-таки здесь работают люди, душевные.
Итак, что у нас тут?
А у нас в кабинете пас. Пипетка спасовала перед водкой и теперь дрыхнет на кушетке физрука. Сам же Владимир Игоревич, судя по звону посуды, стремится догнать подружку. Вот интересно, а что будет, если врачиха срочно понадобится Мамалии? Вернее, Федоре, кличка, данная директрисе сотрудниками, мальчику понравилась гораздо больше.
Федорино горе. Откуда это всплыло в памяти?
И вдруг… Мальчик пошатнулся и крепко вцепился руками в перила лестницы, по которой поднимался.
Ассоциативная цепочка, первым звеном которой стала кличка директора детского дома Амалии Викторовны Федоренковой, разматываясь, выдернула из какого-то закоулка души радужный шарик воспоминания. Саша так давно искал этот шарик, но слишком уж далеко он закатился. И вот – появился, ярко вспыхнул, и…
Саша лежит в кроватке, он совсем маленький, кажется, во рту еще есть соска-пустышка. А рядом, в кресле, уютно свернулась клубочком… Мама?!
Да, это она, мама. Молодая, стройная, красивая, густые черные волосы до плеч, брови вразлет, глаза действительно узкие, но не щелочки, они скорее миндалевидные. Точеный маленький носик, широкие скулы, кожа цвета сливочного масла. Лицо склонено над большой разноцветной книжкой, тихий голос произносит:
А за нею – утюги:
«Мы Федоре – не враги!»
А за ними – скалка:
«Мне Федору жалко!»
Саша перегоняет соску в угол рта и с трудом лепечет: «Ме Фидоу жако!»
Мама удивленно смотрит на него, затем удивление сменяется восторгом, она отбрасывает книжку, выхватывает малыша из кроватки и, целуя, кружит по комнате:
– Заговорил! И сразу предложение выдал! Ах, ты мой умничка! Мой бельчонок родной! Тебе же еще и годика нет, а ты уже болтаешь! Сашка Ким – самый умный мальчик в мире!
Он – Саша Ким, а не Смирнов! Ким! Звонко, словно колокольчик, он же помнил об этом! А теперь вспомнил и саму фамилию!
Теперь он найдет маму. Потому что вспомнил и ее.
Главное – выбраться отсюда.
А для начала – с лестницы и из коридора вообще.
ГЛАВА 5
Вернуться на свой этаж удалось без происшествий. А вот в холле пришлось уворачиваться от затеявших игру в догонялки малышей. Ничего, это очень хорошая тренировка, почти в полевых условиях.
Интересно, а служил ли на самом деле в спецназе, как он говорил, Владимир Игоревич? Саше всегда казалось, что в специальных войсках должны служить специальные люди, самые лучшие. И не только физически, они должны быть самыми честными, самыми справедливыми. И добрыми…
Ну вот, опять! Слабак ты, Саша Ким, а не самый лучший мальчик на свете! Где-то там, за воротами детдома, тебя ждет мама. Она в беде, это совершенно точно, иначе давно бы уже нашла сына. Ведь мама очень любила его, Саша это помнил. Нет, не правильно. Не любила, а любит. И у нее больше никого нет, кроме него, Саши. Он – единственная мамина надежда.
Поэтому прекрати хлюпать носом, надежда, и топай вперед. Из столовой пахнет свежей выпечкой, а значит, скоро полдник. Идти туда не хочется, голова гудит, никак не удается полностью отвлечься от услышанного. А значит, надо не отвлечься, а привлечься. Сесть где-нибудь и разложить все по полочкам.
Мальчик представил здоровущий шкаф в голове с кучей полочек и невольно хихикнул. Тогда и голова должна быть не круглой, а прямоугольной, как этот самый шкаф. А ключ в нос вставляется!
– Санька, ты чего тут встал и лыбишься? – Шаги Гошки он услышал давно, поэтому голос приятеля неожиданностью не стал и подпрыгивать озадаченным кузнечиком не заставил.
– Да так, вспомнил кое-что. Слушай, будь другом, сегодня на полдник булочки, захвати мою и притащи в комнату, хорошо?
– А сам чего? Там же еще сок в меню написан, вкусный, мультифруктовый.
– Не хочется сейчас, голова что-то болит. Ты мой сок выпей, разрешаю, но булку не вздумай слопать!
– Голова у него болит, – проворчал Гошка. – Меньше бы ты на турнике висел. Ой, здрасте, Амалия Викторовна!
– Здравствуй, здравствуй, – механически ответила директриса, появление которой Саша упустил.
Наверное, Федора была в какой-нибудь из ближайших комнат, поэтому он и не услышал цокота ее каблучков, заранее предупреждающего обычно о приближении Амалии Викторовны.
Мальчик ссутулился и наклонил голову, стараясь занять как можно меньше места в пространстве. Эх, сюда бы раковину какую или домик черепахи, чтобы можно было спрятаться и притвориться булыжником. Незаметным таким, серым.
Возможно, все так и получилось бы, поскольку директриса явно думала о чем-то своем и на болтающихся в коридоре воспитанников особого внимания не обращала.
Саша с облегчением слушал, как туфли Федоры, задержавшись возле них лишь на мгновение, зацокали по коридору дальше. И в этот момент фанат директрисы по имени Георгий Кипиани сиплым петушком кукарекнул ей вслед:
– Амалия Викторовна, а когда приходят усыновители, вы всех им показываете?
– Да, конечно, – рассеянно проговорила директриса, останавливаясь.
– И что, я за два года так никому и не понравился, да? – Голос Гошки задрожал. – А может, вы поищете среди семейных пар таких, как я? Они-то меня стесняться не будут…
– Ну что ты, малыш, говоришь такое! – Голос Федоры стал сладким и тягучим, словно мед. Правда, Саше он больше напоминал медленно стекающий по стенке сборного стакана змеиный яд. – Те, кто приходит в наш дом, знают, что здесь живут не совсем обычные дети, поэтому о стеснении и речи быть не может. Просто твои папа с мамой пока еще не доехали до нас. Но они обязательно доедут, вот увидишь! И знаешь, я думаю, что это произойдет совсем-совсем скоро.
– Правда? – задохнулся от радости Гошка. – Вы… Вы что-то знаете, да?
– Ну-ну, – журчала директриса, – давай не будем спешить. А то вдруг проговоримся, и не сбудется!
– Давайте, – прошептал мальчик.
– Ну вот и отлично. Напомни только мне свою фамилию.
– Кипиани.
– Да, конечно! Георгий Кипиани, как же, помню. Ты умеешь плавать, Георгий?
– Да, я в нашем бассейне научился!
– Ну, в море плавать гораздо легче, чем в бассейне, там вода соленая.
– В море?! – аж привизгнул от возбуждения мальчик.
Саша чувствовал, как радость, нет – восторг буквально переполняет его приятеля, и молил лишь об одном: чтобы Гошка не решил позаботиться и о нем. Молчи, парень, молчи, я знаю, ты добрый, очень добрый, ты не можешь быть счастлив один, тебе обязательно надо осчастливить остальных. Но это не тот случай, пожалуйста, молчи!
Но Гошка не услышал.
– Амалия Викторовна, а Смирнова куда увезут? – взахлеб затараторил он. – Его-то точно усыновят, я вообще не понимаю, почему Сашка до сих пор здесь, он ведь не то что я, он вон какой красивый!
– Смирнов? – озадаченно переспросила директриса. – Саша Смирнов?
– Ага, вот же он стоит! Видите? Он ведь всего лишь не видит, да и то натренировался так, что ходит везде и всюду сам, и получше некоторых!
Саша почувствовал, как к его подбородку прикоснулись душистые пальцы, поднимая лицо. Аромат каких-то очень дорогих духов показался мальчику гнилостной вонью.
– Где же ты прятался от меня, Саша Смирнов? – тихо проговорила Амалия Викторовна. – Почему я тебя не видела? Или ты недавно к нам попал?
– Нет, что вы, Санька здесь жил еще при старом директоре! – Услужливый дурак хуже врага. Хотя в данном случае был не дурак, а наивный, счастливый до одури пацан. – Он у нас из стареньких, их почти уже не осталось, всех разобрали! И только Смирнова почему-то никто не взял! А вы его показывали?
– В том-то и дело, что нет, – проворковала Федора, ласково проводя пальцами по щеке мальчика. – Иначе его судьба давно была бы устроена.
– А почему не показывали? – никак не мог угомониться Гошка.
– Мне это и самой любопытно. Похоже, кто-то намеренно прятал от меня твоего друга.
– Зачем?
– Вот и мне интересно – зачем? – Саша был абсолютно уверен: у Амалии Викторовны Федоренковой вместо обычного языка – раздвоенный, змеиный. Неужели никто не слышит, как она шипит? – Спасибо тебе, Георгий, что обратил мое внимание на это безобразие, ты хороший друг. Можешь не волноваться, мы найдем для Саши самый лучший дом.
– Как у меня, на море?
– Да, как у тебя.
– Вот здорово! Слышишь, Сашка, мы с тобой скоро будем купаться в море!
– Скоро не получится, – прошептал Саша. – Не надейся.
– Почему это? Амалия Викторовна ведь обещала, ты сам слышал!
– Да, Сашенька, – он не видел, но был абсолютно убежден – директриса сейчас холодно усмехается, – почему ты считаешь, что в море вы с другом будете купаться не скоро?
– Потому что сейчас ноябрь, на море холодно.
– А ты еще и умница, – смердящие элитным парфюмом пальцы потрепали густую шевелюру мальчика. – До скорой встречи, Саша. А тебя, Георгий, я жду у себя в кабинете завтра утром, сразу после завтрака.
– Ур-р-ра!
– До свидания, мальчики.
Пальцы оставили наконец в покое Сашины лицо и волосы и убрались вместе с директрисой.
Едва цокот ее каблуков окончательно затих, мальчик сполз по стене на пол и, обхватив руками колени, спрятал лицо, едва сдерживая слезы отчаяния.
Их с Гошкой обступили остальные воспитанники детдома и принялись переспрашивать снова и снова – как это было? Как Гошка отважился заговорить с Мамалией, как она заинтересовалась, а потом пообещала папу с мамой, живущих у моря! И Гошка, вот молодец какой, не забыл про друга! Вот же повезло! Немудрено, что Сашка вон плачет сидит, небось и не мечтал о таком счастье! Вон сколько лет тут торчит, и никто даже не заинтересовался, а оказывается, его документы просто затерялись. Видите, надо не стесняться, спрашивать Мамалию, и все получится!
– Сашка! – Дружеский пинок в плечо. Это искрящийся счастьем пузырь, именуемый Георгием Кипиани, наткнулся на приятеля. – Чего разнюнился! Все же здорово получилось, а ты еще на Мамалию гнал! Видишь, какая она! Ну, ты спасибо скажешь или как?
– Или как, – Саша рукавом вытер предательские слезы, медленно поднялся и, едва сдерживаясь, тихо проговорил: – Если бы ты знал, Гошка, что ты натворил! Если бы только знал!
– А чего я такого натворил? – Бледное, искаженное вовсе не радостью лицо приятеля напугало мальчика, где-то возле сердца ворохнулась тревога. – Я тебя не понимаю!
– И не поймешь, поздно уже, – махнул рукой Саша и, сгорбившись, побрел прочь. – Нам теперь никто не поможет.
Гошка растерянно обвел глазами притихших детей, затем встряхнул головой, словно отгоняя ненужные мысли, и с веселым гиканьем понесся в столовую, за булками.
