Buch lesen: «Девять дней»

Письмо отца Флеккера

Дорогая, Мари!

Пишу вам, дражайшее создание, из своей церкви в Картрайн-Хилле. Опишу все подробнее, чтобы у вас не осталось вопросов, и вы не томили себя догадками.

Мой визит прошел хорошо. Благо люди, верящие в Бога, верят и в людей. А потому меня не выставили на смех и есть шанс, что силы Всевышнего будут на нашей стороне. Я приехал к десяти утра и меня встретил монах. Епископ долго слушал меня, а потом разрешил поговорить и поведать нашу историю остальным священникам, чтобы кто-то из них решился нам помочь. Я начал с довольно короткого приветствия, но потом меня потянуло на философию, видит Бог, это у меня с детства и делаю я это не намеренно. Я сказал им:

– Многое ли может объяснить наука? Да, но еще большего она объяснить не может. Что было бы если бы мы верили своим чувствам, эмоциям, голосу внутри нас, который мы называем интуицией? Сколько бы жизней можно было спасти, если бы мы не шли путем логики и рационального объяснения. Вы, наверняка, не понимаете цель моего визита и просьбы, но поверьте, вам станет гораздо понятней, когда с вашего позволения, я зачитаю отрывки из медицинских записей одного очень умного доктора и доброго благороднейшего человека. Эти записи, пожалуй, дадут более развернутое представление о том, что случилось в Картрайн-Хилле всего за девять дней неделю тому назад.

Записи доктора Ричарда Филдса

1 сентября

Не люблю записывать свои визиты к пациентам, но выбора другого у меня нет, иначе потом все смешается. Увы, но я не могу держать в голове информацию долго. Такая уж у меня особенность. Даже не знаю, как стал врачом. Записывать не люблю, но не расстаюсь с блокнотами. Вчера был у Хоффишера. Кажется, у него был нервный срыв, потому что он плакал все время. Слезы не текли, он просто завывал, как ребенок, которому отказано в чем-то, но он все равно надеется разжалобить мать. Я попытался поговорить с ним и выяснить причину его расстройств, но не вышло. Он просто плакал, а потом попросил оставить его одного и, если это представляется возможным в его случае, написать письмо маме. Как бы сказать ему помягче, что его мать мертва уже четвертый год? Но боюсь, еще рано. Он недавно только окреп от этой новости. Периодически он почему-то забывает, что миссис Хоффишер скончалась от лихорадки. Поэтому приходится ему напоминать, и каждый раз он плачет, будто слышит впервые. Так что мне с памятью еще свезло.

Так как разговора с Хоффишером не вышло, я навестил мадам Леванш. Она сегодня снова впала в апатию. Говорила, что жизнь лишена романтики и духа приключений, следовательно, тоже. Ей ничего не хочется, только бы умереть на рассвете или закате. Ей все равно, но лишь бы одной и в тишине. Рано я собирался ее выписывать. Два дня назад даже документы подготовил, но пусть пока полежат. Боюсь, что в третий раз вытащить ее из петли будет непросто.

По дороге заглянул к миссис Олдриж. Она улыбнулась и, назвав меня сыном, позвала к себе послушать сказку. Я пообещал прийти завтра. Бедная младше меня, но думает, что я – ее сын. Как, впрочем, и каждый из наших санитаров, а также любой мужчина, которого она редко, но может видеть. Как же жестока судьба обошлась с этой милой девушкой, когда забрала ее первенца по дикой и глупейшей случайности.

Писать не люблю, но записал целую страницу всякой ерунды. Приду домой, перепишу в блокнот наблюдения о пациентах, остальное выброшу.

Письмо отца Флеккера (продолжение)

Я прочитал им запись. Сделал паузу. Одни нахмурились, брови их сошлись, как мне показалось. Но они уселись поудобней, заметив количество привезенных мной листков. А я продолжил, превозмогая боль в груди, увидев повседневные записи доктора, который все еще был самым упрямым и трезвомыслящим.

Записи доктора Ричарда Филдса
1 сентября. Два часа ночи

Пишу опять. Странное сегодня приключилось с Хоффишером. Только я пришел домой, выписал все нужное в отдельный блокнот, почитал и лег спать, как ко мне постучали. Я, одевшись наспех, вышел и обнаружил за дверью санитара из дома скорби. Он сообщил мне, что у пациента был сильный припадок, он даже бился головой о пол. Его пришлось привязать к кровати и дать успокоительное, но оно, по мнению санитара, не действует.

До места не далеко, поэтому мы добрались минут за десять, может чуть меньше. Когда я вошел в палату, Хоффишер смотрел в потолок и молился. Я даже не знал, что он набожен, а то, что знает «Отче наш» наизусть – подавно. Я решил, что невежливо отрывать человека молящегося от разговора с Богом, а потому стоял вместе с санитаром у входа, просто наблюдая. Но, когда он запел молитву в пятый раз по кругу, я понял, что останавливаться он не собирается.

– Мистер Хоффишер? – сказал я голосом властным, чтобы он осознал необходимость говорить со мной. Пациент замолчал и поднял голову. Руки его и ноги были крепко привязаны к кровати, сам он лежал на спине. Голова – это все, чем он мог двигать.

– Доктор? Вы не спите? – спросил он. Я сделал вид, что не слышал.

– Что с вами стряслось? – я сел на край его кровати, он следил за мной головой, а потом только глазами, – почему вы привязаны?

– У них спросите, – он указал головой на санитара, который был бледным и измученным. Надо дать ему выходной для похода к врачу. Санитар же только вздохнул.

– Предположим, что я уже спросил, но хочу услышать вашу версию, – сказал я, понимая, что Хоффишер явно считает, что меры санитаров несправедливы. Он боязливо посмотрел на санитара, продолжающего бледнеть. Вспомнить бы мне его имя. Парень молодой, работает у нас недели две, но всегда выделялся хладнокровием и стойкостью, однако сегодня его что-то подкачало.

– Простите, вы в порядке? – спросил я, решив, что пусть это будет немного невежливо, не обращаться по имени, но хотя бы по-человечески. Жестоко просто смотреть, как бедняга бледнеет, словно у него выходит кровь вместе с потом.

– Простите, доктор, – заикаясь сказал он, – могу я идти?

Я лишь кивнул и указал рукой на дверь непринужденно.

– Ко мне приходила мама, а они не пустили ее, – прошептал Хоффишер, как только санитар закрыл за собой дверь, оставив небольшую щель, как я велел теперь делать всегда, если в палате есть кто-то, помимо пациента.

Дело в том, что в прошлом месяце Хоффишер неожиданно напал на меня, придавил к двери и стал душить. Я едва смог повернуть ручку, чтобы открыть защелку. Тогда дверь открылась, и мы повалились на пол в коридор. Санитары успели стащить его с меня, но я к тому времени уже потерял сознание. Хоффишер потом извинялся долго и даже плакал. А один раз упал на колени и схватил меня за ноги. Санитары тут же решили, что это очередное нападение и надели на него смирительную рубашку. Я тогда не стал им мешать, хотя понимал, что нападать он не собирался. Хоффишер всегда отличался буйным нравом, но обычно это касалось только санитаров, я же мог подходить к нему в любое время, садиться рядом, не боясь за свое здоровье и жизнь. Хотя поворачиваться к нему спиной я никогда не решался.

Но с тех пор и я не подхожу к нему слишком близко, только когда он привязан или в смирительной рубашке.

– Зачем она приходила? – спросил я, сделав вид, что поверил. Иначе никак. Если скажу, что ему почудилось, будет только хуже. А так я смогу узнать, что за иллюзии таятся в подсознании этого бедолаги, которые сознание выдает как факт.

– Она хотела сказать мне что-то, но эти… – он замолчал, и я увидел огонек животной ярости в его глазах, – они не позволили. Один из них появился и стал вопить, мама ушла.

Желание Хоффишера видеть мать вполне объяснимо. Его никто не навещал, кроме нее, а теперь и вовсе никто не приходит. Вполне вероятно, что он видел сон, где она пришла, а проснувшись больной мозг настоял на том, что это действительность. Потеряв рассудок, трудно отличить явь ото сна.

– Что значит «вопить»? – бесстрастно спросил я, устало вздохнув, – он оскорбил вас?

– Нет, – резко ответил Хоффишер и насупился. Если бы это было возможно, то из его носа пошел пар ярости и негодования, – он оскорбил маму, – теперь он заплакал, а я устало поднял глаза вверх.

– И что он ей сказал? – я положил свою руку на его, пытаясь успокоить. Тот всхлипывал и слова его прерывались, как обычно бывает, если долго рыдать, а потом пытаться говорить.

– Он наз-вал ее Дья-дья-волом, – и он снова пустился в рев.

Видимо, именно это и стало причиной припадка. Утром поговорю с санитаром и объясню ему о необходимости соблюдать этику общения с больными. Немыслимо, чтобы кто-то из работников так неуважительно себя вел по отношению к и без того обиженным богом или кем там еще людям.

– Я обязательно поговорю с ним, – я похлопал Хоффишера по плечу как раз тогда, когда рев его перешел в очередное всхлипывание, – а пока успокойтесь, иначе мне придется распорядиться оставить вас привязанным на всю ночь, – пояснил я, заметив, что кисти его стали синеть. Хотя он не жаловался.

Через несколько минут уговоров и утешающих дружеских прикосновений мне удалось вернуть пациенту более или менее спокойное состояние. Санитары развязали его, хоть он и рычал, глядя на бледного парня, у которого теперь и руки тряслись. Я справился, хорошо ли он себя чувствует, но тот уверенно заявил, что никаких недомоганий нет и он готов отработать ночь. При этом не смотрел мне в глаза, что навело меня на мысль, что он лжет. В свое оправдание на счет матери Хоффишера, он сказал, что позволил себе выругаться, увидев, как тот бьется головой. Санитар обещал, что впредь такого не повторится и попросил прощения. Даже сказал, что извинится завтра перед Хоффишером. Но я уверил, что в этом нет необходимости, потому что есть вероятность, что завтра он этой детали не вспомнит. Пожелав ему спокойного дежурства, я отправился домой. Переписывать ничего не буду, пусть все остается так. Все равно эти записи для личного использования.

Письмо отца Флеккера (продолжение)

Я прочитал им записи от первого сентября, их я тоже отправил вам вместе с этим письмом, и вы, вероятнее всего, держите их в руках. Надеюсь, вы можете сдержать подступающие слезы. Дай Бог вам сил вытерпеть эту боль. Так вот, когда я закончил читать, они переглянулись, явно не понимая, зачем я это читаю. Я, заметив выражение недоумения на их лицах, решил работать на опережение.

– Понимаю, вам пока не понятен ход моих мыслей, а ход мыслей доктора Филдса тем более, но позвольте мне зачитать его заметки далее, ибо потом я не смогу разъяснить вам суть визита, упустив хоть один день из жизни этого несчастного доктора, – сказал я им. Минуту помолчав, я заметил, что они готовы слушать. Я переложил листки.

Записи доктора Ричарда Филдса

2 сентября

Проснулся уже уставшим и с головной болью. Спал плохо, стоило провалиться в сон, как будто что-то будило меня. В четыре утра выпил стакан коньяка, чтобы уснуть. К счастью, он помог, но теперь болит голова, как обычно бывает у меня после выпитого крепкого спиртного. Приму пилюли и навещу мисс Мари Хьюс. Я не видел ее уже несколько недель, вчера она должна была вернуться из поездки к морю, которая, надеюсь, пошла ей на пользу. У нее странная форма истерии. Стоит ей впасть в припадок, как она начинает задыхаться. Я никак не могу понять с чем это связано. Физически женщина полностью здорова, и во время припадков она вдыхает воздух, но позже говорит, что он словно не проходит в легкие. Как будто что-то блокирует его в горле. Вывести ее из этого состояния помогает коньяк. Я даю ей его нюхать и смазываю губы. После она жмурится, делает несколько резких вздохов, а потом начинает глубоко дышать, при этом тело ее ослабевает, и она может упасть.

Я не считаю нужным держать ее в больнице, но всегда опасаюсь за ее здоровье. Боюсь, если не оказать ей помощь вовремя, то она задохнется. Обиднее всего, что в такие моменты физически она может дышать, но не делает этого почему-то, при чем по доброй воле. Хотя утверждает, что воздух не проходит, и от нее это не зависит. Впрочем, она искренне в это верит.

Когда она сообщила, что желает поехать к морю. Я был рад, но мне пришлось настоять на том, чтобы она взяла с собой сопровождение. Кто-то должен был находиться с ней постоянно, по крайней мере, днем. Ночью она спит, следовательно, ничего не спровоцирует припадок.

Надеюсь, они не повторялись в отъезде.

К дому Хьюс я прибыл на повозке к одиннадцати часам. Дверь открыла горничная. Она проводила меня в гостиную, где мне пришлось ждать мисс Мари полчаса.

– Доктор Филдс, я прошу прощения за столь длительное ожидание, – сказала она и радостно раскрыла руки для объятий, – мне так неловко, что вам пришлось ждать. И я так рада вашему визиту.

Я обнял ее, но не стал долго сжимать в объятиях, как бы мне этого не хотелось. Все же приличия никто не отменял.

– Я тоже рад. Как поездка? – спросил я, сев на диван, но только после того, как это сделала мисс Мари. Она погрустнела и опустила голову.

– О, доктор, – она прикусила пухлую нижнюю губу, – на корабле был припадок, и я едва не задохнулась. К счастью, среди пассажиров был врач. Его имя… – она приподняла голову, показавшись мне загорелей, чем обычно, но столь же красивой и нежной, – доктор Миррер, кажется, или Миррей… – задумалась она.

– Миррер, вероятно, – сказал я серьезно, – я знаю его, он толковый врач. Вам повезло.

Она смущенно улыбнулась, и щеки ее налились румянцем.

– Как он помог вам? – доктор Миррер лучший специалист в области психиатрии.

Он написал трактат о самовнушении, а сейчас ведет лекции в одном из университетов Англии. Я посещал его курсы семь дней. Он показался мне не только хорошим врачом, но и добрейшим человеком.

Мисс Мари смутилась еще больше.

– Он… кажется поцеловал меня, – щеки ее запылали, и она кашлянула.

Я не сдержал смеха, она посмотрела на меня слегка обиженным и возмущенным взглядом.

– О, милая мисс Хьюс, то был не поцелуй, а искусственное дыхание. Он просто, как бы… – трудно было объяснить суть этой процедуры, – протолкнул воздух в ваши легкие, – закончил я. Мисс Мари выпрямилась, как будто все встало на свои места.

– И как быстро это помогло? – спросил я, сделав серьезный вид, чтобы не смущать ее. Мисс Мари пожала плечами, а к ее лицу стала возвращаться присущая ей бледность.

– А что вызвало припадок? – я смотрел на ее красивое лицо, на тяжелые густые ресницы и ярко-розовые пухлые губы. Это, наверное, писать не стоило.

– Чайка, сэр, – сказала она и усмехнулась. Я усмехнулся в ответ.

– Чайка?

– Она вдруг упала прямо на палубу, когда я прогуливалась. Резко свалилась мне под ноги. Так резко и сильно, что ее голову расплющило, и подол моего платья забрызгало кровью. Но потом еще одна, а потом другая. Я даже не знаю сколько их было, я слышала, как люди вскрикивают, а тушки несчастных падают. А потом меня затрясло, и я стала задыхаться.

– Птицы просто так стали падать? – не знаю, почему спросил я. Вероятно, потому что не совсем поверил ей. Но она закивала, как ребенок.

– Хм, – я задумался, – наверное, больная стая, – что ж, я рад, что припадок был только однажды, – я встал и протянул руку.

Мисс Мари тоже вскочила и вложила в мою ладонь свою. Я поцеловал ее руку, намеренно задержав губы на ее нежной коже. Она снова покраснела.

– Если я понадоблюсь, пошлите за мной, – я, наконец, выпустил ее руку и поспешил удалиться.

К своему несчастью, прямо на выходе столкнулся с мистером Хьюсом, братом Мари. Он посмотрел на меня изумленно. Я лишь приветственно кивнул и покинул дом.

Письмо отца Флеккера (продолжение)

Прочитав им записи Ричарда от второго сентября, я окинул всех взглядом. По их встречным взглядам я понял, теперь что-то в их головах прояснилось. Один священник поднял руку, как в школе ученик, и спросил.

– Падающие птицы? Не намекаете ли, отец Флеккер, что мисс Хьюс стала свидетелем знамения? Ибо все это пустые слова, так как нет ни слова в Откровениях о падающих замертво птицах. Это все выдумки и вздор мистификаторов.

Если честно меня захватил азарт. Не судите меня, милая Мари, но я почувствовал себя ведущим большой игры-викторины или головоломки, где игроки пытаются сложить один огромный и туманный пазл воедино. Я заметил, что улыбался только тогда, когда один из священников уставился на меня, вперив осуждающий взгляд.

– Позвольте зачитать вам дальнейшие записи, – сказал я, сделав серьезное выражение лица. Теперь не приходилось ждать их реакции, они были крайне заинтересованы.

Записи доктора Ричарда Филдса (продолжение)

2 сентября

Снова все записываю, едва успокоившись. Срочно нужно написать доктору Мирреру. Он, судя по словам мисс Мари, прибыл к нам на том же корабле, что и она. О, бедная юная женщина! Сколько мучений она перенесла сегодня. Я уже не говорю о безысходном чувстве страха, первобытного страха перед смертью.

После обеда ко мне прибежал мальчик, я дал ему денег. Он кричал, что письмо следует читать сейчас же. Прочитав его, я ужаснулся. Мисс Мари стало плохо и ее бьют судороги, мистер Хьюс просит срочно прибыть. Я – в чем был, – поймал повозку и отправился в поместье Хьюсов, терзаемый мыслями, что могу не успеть. Не передать словами, как сердце мое колотилось, пытаясь вырваться наружу, но я закрыл глаза и медленно досчитал до десяти, дыша ровно и спокойно. Всегда помогает.

Меня ждали уже у ворот. Горничная стояла, нервно теребя фартук. Заметив меня, она радостно воскликнула и побежала в дом. Я за ней. В комнате мисс Мари было темно и холодно, окно раскрыто. Она лежала на полу и билась в конвульсиях, жадно пытаясь вдохнуть воздух. Грудь ее вздымалась. Это значило одно – воздух проходит в легкие, но не выходит оттуда. Она не может не вдыхать, а выдыхать. Ее удерживал старший брат, придавив к полу, чтобы она не поранила себя. На ее шее виднелись порезы от ногтей. Мари выгнулась в неестественной позе, выпятив вверх живот и грудь, отклонив голову максимально назад. Она дергала руками и ногами, но ее брат сидел сверху, прижав собой ноги, а руки он крепко придавил к полу параллельно телу.

– Рич, заклинаю тебя всем, чем только можно, сделай что-нибудь! – воскликнул ее брат, как только я вбежал в комнату.

– Мисс Мари! – я обхватил ее лицо руками, чтобы сфокусировать взгляд на себе, но было поздно. Глаза ее закатились вверх, меня она не видела и, вероятнее всего, уже не слышала.

– Коньяк! Принеси коньяк! – крикнул я горничной, которая всхлипывала, чем еще более нагнетала обстановку. К счастью, она быстро среагировала, и уже через пару минут я смазывал бледные губы мисс Хьюс горьким алкоголем. Но она не реагировала. Грудь ее поднялась еще выше, и я понял, что это конец.

– Мисс Мари, послушайте, вы можете дышать! – сказал я, склонившись и прижавшись ртом к ее уху.

Но она не слушала. Я разорвал шнурки на корсете, чтобы облегчить ей дыхание. Ее брат при этом возмущенно охнул. Делать было нечего, и я сильно, но не так, как мог бы, ударил мисс Мари по ее прекрасному юному лицо ладонью. Ее брат снова охнул, горничная зарыдала сильней. Я ударил еще раз, ненавидя себя за это. Глаза ее пришли в обычное состояние, она уставилась на меня с нескрываемым страхом смерти, грудь ее опустилась. Она больше не могла бороться. Я дал ей понюхать коньяка.

– Мисс Мари, вы можете выдохнуть. Сейчас. Просто сделайте выдох, – и я продемонстрировал ей, как это делается.

Мисс Мари вдруг резко выдохнула, а потом снова вдохнула и задержала дыхание. Я снова выдохнул резко и протяжно, она повторила. В итоге ее дыхание становилось спокойней, и она расслабила руки и ноги. Глаза ее прояснились, и она закрыла их от облегчения, осознавая, что в этот раз она снова победила Смерть. Я потер лоб рукой, сев на пол и облегченно вздохнув. Брат мисс Мари, Роберт отпустил ее и тоже сел на пол, все еще испуганно дыша. Горничная протянула ему бутылку коньяка, и он выпил прямо из горла.

Я уложил мисс Мари в постель. Говорить с ней не стал, она выглядела уставшей, измотанной и сонной. Даже пилюли давать не пришлось. Я сказал, что зайду завтра и ушел. На выходе обернулся, так как она позвала меня тихим и слабым голосом.

– Я хотела бы, чтобы это был ты, – сказала она с закрытыми глазами.

– Простите? – так же тихо спросил я.

– Там на корабле, я бы хотела, чтобы вы делали мне искусственное дыхание.

Я улыбнулся. Она тоже, хоть и не смотрела на меня, а лежала с закрытыми глазами.

– Поспите, как следует, – сказал я и ушел, стараясь не встречаться с ее братом. К счастью, он разговаривал на кухне с горничной, распоряжаясь, чтобы та не закрывала дверь спальни мисс Мари всю ночь. Я проскользнул мимо них в гостиную. Услышал свое имя, но выпрыгнул на улицу, как будто не заметил, что кто-то окликнул меня.

Не знаю, что именно провоцирует приступы у мисс Хьюс. Обычно это испуг или нервное потрясения, но что могло случиться сегодня дома, в ее комнате, ума не приложу. Завтра расспрошу ее подробнее. С утра отправлю телеграмму в порт, чтобы узнать, не высадился ли доктор Миррер. Он сможет дать дельный совет. А пока попробую уснуть, я устал, ног не чувствую. Но чтобы успокоиться, выпью бокал бургундского вина.