Buch lesen: «А с утра на работу»

О пользе учебы вместе с детьми

– Семью семь – сорок семь, все правильно, – методично бубнила Ира, протирая тарелки. – Стой, почему сорок семь? Сорок девять же было!

– Мама, ну это когда было, еще когда ты маленькая была? – Сева сполз со стула и приготовился плакать. Оттопыренная нижняя губа и сморщенный нос демонстрировали окружающему миру всю степень негодования восьмилетнего ребенка, которого мать вытащила с футбольного поля и посадила учить математику.

– Нет, ну я давно в школе училась, – задумалась Ира, – но таблица умножения не менялась.

– Откуда ты знаешь? – возразил сын, незаметно разрисовывая обои клеточками и расставляя в них корабли. Вторая часть морского боя надежно пряталась на последней странице тетради с ненавистной математикой.

– Я, конечно, не слежу за этим, но ведь таблица умножения – это что-то неизменное, как «е» равно «эм-це-квадрат» или сила тяжести равно девять целых восемь десятых.

– Это как? – заинтересовался Сева, уже расстрелявший один трехпалубник на обоях и прицеливающийся к четырехпалубнику на Е-восемь.

– Это когда на тебя что-то падает, его масса умножается на девять и восемь. – Ира закончила расставлять посуду и принялась шинковать капусту.

– Класс, – восхитился Сева, – это если на меня упадет килограмм шоколада в магазине с полки, то я поймаю уже почти десять килограммов шоколада? А если я с балкона кину в Мишку из третьего «Б» кирпич, то ему по голове уже десять кирпичей прилетит?

– Никаких кирпичей на Мишку ты кидать не будешь, ясно? А шоколад я тебе сама куплю, когда таблицу умножения закончишь. Давай еще раз, семью семь?..

– Мама, – тяжело вздохнул ребенок, откинув со лба соломенную прядь, – вот опять ты мне не веришь. А ведь говорила, что будешь меня всегда поддерживать, помогать, и что теперь? В простую таблицу умножения поверить не можешь?

Ира замолчала. Может, если кофе разрешили быть оно, то и семью семь теперь сорок семь? А она опять ничего не знает про современную образовательную программу? Не в курсе последних веяний в педагогике? Выговаривали ведь ей на родительском собрании, что надо внимательнее следить за тем, что дети проходят. А она опять. Не следит, в общем. Тишину, прерываемую напряженным сопением, с которым последний однопалубник уворачивался от преследующих его взрывов, прервал телефонный звонок.

– Ира, ты физику помнишь? – плакала в трубку Лиза. – Я тут со своей села уроки делать. Меня на прошлом собрании так пропесочили, что я решила посмотреть, что же они такого проходят. Вот ты помнишь, что сила тяжести – это «эм» помножить на «же»?

– Эм-же помню, мы это в школе «формулой сортира» звали, – созналась Ира, – а силу тяжести нет. Как раз вот Севке говорила, что девять и восемь.

– Нет, – всхлипнула Лиза, – не девять и восемь. В учебнике написано десять. Представляешь? Я думала, опечатка, а нет, в сборнике задач тоже десять написано. Это седьмой класс только! А что будет в девятом? В одиннадцатом? И как тут включаться в процесс, если вон сколько всего поменялось, даже «же» уже не то, что было.

– Да уж, – согласилась Ира, – это «же» – не наше «же», вот у нас было «же» так «же», сразу всем понятно было, что это «же». Говоришь, что прямо в учебнике написано, что десять теперь вместо девять и восемь?

– Ага, – заревела с удвоенной силой подруга, – это какие мы с тобой старые! Все, что учили – уже не актуально, все по-новому теперь. Все наши с тобой знания – на помойку, все протухло. Всему надо теперь с детьми заново учиться.

Положив трубку, Ира покатала цифру десять у себя в голове. Цифра была чужеродной, но такой логичной и гармоничной в формуле. Ведь умножать на десять – это совсем не то же самое, что на девять и восемь. Современный мир так быстро меняется, все упрощается, ускоряется. Кто его знает, что там еще упростится, когда Севка в седьмой класс пойдет? Ира хмыкнула, и пошла исправлять смету рабочего проекта. Надо ведь когда-то начинать применять самое лучшее из современного образования, тем более что семью семь вполне может быть сорок семь, если и не сейчас, то к моменту утверждения бюджета – наверняка!

Стринги или косуха

Старая кожаная косуха, выношенная и протертая до невозможности, которая случайно попала в отдел с кружевными стрингами. Именно так я себя ощущаю последние несколько часов.

– Это все – на помойку? – кричит Машка из комнаты. И тут же сама принимает решение. – Ладно, я сейчас вынесу.

Мне все равно, пусть выносит, куда хочет.

– На обратном пути зайди в магазин за хлебом. И вина с сыром возьми заодно.

– А хлеб тогда зачем?

Я не понимаю, как моя жизнь превратилась вот в это. Еще вчера утром все было нормально, а к вечеру я подала на развод. Сижу теперь, вещи перебираю, вроде как порядок навожу в шмотках и в голове заодно. Для приведения головы в порядок есть только одно средство:

– Алло, запишите на завтра к Люде на вечер на стрижку с укладкой.

– На помойке бомжи налетели и все разобрали. Твоя фиолетовая рубашка – настоящий объект искусства, за нее прямо драка началась, словно Версаче на распродажу выбросили. – Машка вернулась с улицы. – Я взяла две бутылки шампанского и сыр. Вино – лучшее лекарство от бывшего мужа!

Используется ли вино в лечении сердечных ран? А в шоковой терапии? А если подруга задалась целью не дать мне впасть в депрессию?

Давно ли я делала ремонт на даче? И станет ли мое неумение открывать бутылки поводом наконец-то переклеить обои?

Какой же бред в голову лезет.

Старая кожаная косуха. Я потерялась в отделе кружевных стрингов. Сейчас меня найдут и вернут в отдел для байкеров.

– За начало лучшего этапа твоей жизни! – Машка уже достала бокалы и нарезала сыр.

Не знаю, станет ли этот этап лучшим, но точно будет новым. А вообще, это так глупо: купить домой торт, а дома застать мужа с соседкой. Странно, но лучше всего я запомнила розовые кружевные стринги, лежащие на моем любимом кресле. Самое обидное, что лежали они прямо поверх моей косухи.

– О чем задумалась?

Блин, о чем тут еще можно задуматься, если перед глазами все время кружевные стринги, лежащие на потертой кожаной косухе. Залпом допиваю бокал вина, практически не чувствуя вкуса. Вкуса нет, а опьянение приходит быстро. Кажется, мне уже хватит.

– Машка, – лихо заявляю я подруге, устраиваясь на полу возле печки. – Я тут подумала, что у меня никогда не было такого, чтобы мужик только поманил, а на мне уже розовые стринги! Стринги – зло. Никогда не могла нормально их носить. Косуха – это ведь лучше?

Да, мне точно уже хватит.

Но, судя по всему, Машка даже пьяную меня так просто не оставит в покое.

– Давай спать. Косуха – это всегда лучше. Косуха – это тепло. Ее еще ветром не продувает. Точно лучше стрингов. – Мы наконец-то разбираем кровати, выключаем свет. Машка вдруг вскакивает и залпом допивает бокал. – За косухи!

К утру меня немного отпускает. Дыра в районе сердца затягивается как раз к петухам в моем будильнике:

– Кукареку!

Первым делом ищу глазами свою косуху, сейчас она – центр моей жизни, старая и потертая, но зато на безопасном расстоянии от кружевного белья.

Бабушкины ложки

Я наливаю чай и кладу ложку. Чай давно пью без сахара – диабет не позволяет, но ложку кладу в стакан непременно. Крохотные ложечки, чуть больше кофейных, но меньше чайных. Не знаю, как такие называются, я зову их чайными. Выцветшая позолота на черенке, истончившаяся от времени шейка, блестящий на солнце мельхиор черпака. Этим ложкам лет семьдесят, я помню бабушкины рассказы о том, как она стояла за ними в очереди несколько часов, и ей не хватило. А потом дед подарил такие на 8 Марта. С дедом они вскоре развелись, дед уехал в другую республику СССР, завел новую семью. А его подарок остался.

Бабушка вынимала их из серванта по праздникам, перемывала в тазике теплой воды с мылом, бережно вытирала полотенцем. И всегда завешивала окно в кухню в такие дни, чтобы не выгорели на солнце. К этим ложкам доставали широкие чашки с крупными цветами, а еще пекли блины. По блинам расползалась сметана, создавая сказочную белую шапку. Блин превращался в айсберг, который медленно выползал из общей тарелки на мое блюдечко. Теперь можно было взять ложку и создать на сметанном айсберге сахарную верхушку. Затем блин сворачивался в рулетик и отправлялся в рот.

Сегодня я достаю эти ложки, аккуратно ищу, куда их пристроить на столе, чтобы на них не падало солнце. Дети бурчат, что я опять вожусь с мытьем посуды руками, а не складываю в посудомойку. Теплый металл отзывается в ладони бабушкиным прикосновением. Стоит лишь поднести к глазам нежную вязь рисунка, как перед глазами встает огромный стол под вишней на улице. Скатерть немного кособочит красными крестиками узора – ее вышивала тетка на уроках труда в школе. И бабушкин голос доносится из летней кухни:

– Чашки-то, чашки красивые доставайте. И ложечки мои не забудьте!

Я выставляю на стол тарелку с блинами, достаю банку сметаны, проверяю, полна ли сахарница. Зову за стол детей, благо их сегодня много – приехали все братья с семьями. Когда чайные ложки разложены, происходит чудо: кухонный стол в квартире удлиняется. На той его стороне скатерть, расшитая красными крестиками, падающие с вишневого дерева листочки, а главное – люди, все живы, все с нами.

Волки, кариес и надежда

– Нет, так дальше жить нельзя! – Женя перевернулась на живот и отложила книгу. – Вот смотри, идёт волк ночью по лесу – голодный, конечно, – а тут ты ему навстречу. И что делать?

Я потрогала ее лоб, а затем понюхала стакан.

– Так я и знала! Кола была разбавлена!

– Ага, – радостно согласилась подруга, доставая солнцезащитный крем из сумки. – Была, конечно. Кстати, ром ещё остался, тебе плеснуть?

– Жень, мы в Анапе, какие волки? Максимум, ящерица.

– Я так, образно. Вот смотри, идёшь ты по лесу, а на тропе медведь или там кабан. Что делать?

– Молитвы читать! Ну, реально, бегать я не умею, на дерево тоже не заберусь. Закрою глаза, вспомню свою грешную жизнь, если успею.

– Милка, ну почему ты такая скучная? – Подруга выплюнула косточку от абрикоса и выудила из сумки персик. – Я ж тебе о великом, о том, что даже в безнадёжности всегда есть надежда. Вот волк уже пасть раззявил так, что тебе весь его кариес видно, а тут раз – и заяц на дорогу выскочил. Хищник отвлекся на него, а ты и слиняла.

Я прикинула свои шансы оказаться в ночном лесу вместе с хищником и зайцем. По всему выходило, что волк меня найдёт, а длинноухий задержится в пути дня на два. Честное слово, со мной всегда так.

Единственный раз в десятом классе подготовилась к контрольной по истории, у меня списал Мишка Савостин, зубрила и отличник, как назло, именно тогда не сделавший домашку. Угадайте, кому училка поставила пару, найдя две одинаковых работы? Дальше больше. В универе в моих руках треснула пробирка, образовав на парте небольшое озеро соляной кислоты. Кто потом два месяца на всю стипендию покупал реактивы на кафедру? Правильно, Мила. А помните, как машина пролетела на красный и обрызгала кого-то в белом костюме с ног до головы? Кто это был? Конечно, я. И шла, между прочим, на собеседование. Почти дошла, елки зеленые! Пришлось звонить, договариваться о переносе на послезавтра. А послезавтра было поздно, они кого-то взять успели!

Про то, чьего бывшего мужа приставы уже третий год найти не могут, чтобы алименты взыскать, даже спрашивать не буду. Ну и так, по мелочи: кто тут лохушка, что взяла кредит на ту самую машину, на которой бывший в закат свалил? Не надо мне про безнадежность. Плавали, знаем.

– Тебе необходимо научиться правильным аффирмациям, и вселенная сама все поднесёт на блюдечке. – Женя села по-турецки на покрывале, сложив руки на коленях. – Вот, давай попробуем!

– Денег мне надо, понимаешь? Де-нег. И я сама у вселенной все куплю, – проворчала я, понимая, что проще согласиться, чем портить себе неделю отдыха. – Ладно, давай свою аффирмацию.

Я отодвинула пляжные сумки в сторону и устроилась напротив Женьки. Как там? Руки на колени, ладонями вверх, спина прямая. Пять минут посылаем сигналы космосу о том, что мне надо больше всего. Никогда бы не подумала, что астрал способен воспринять сигналы с пляжа Джамете в июле. Тут же весь эфир забит чурчхелой, раками и «мама, я писать хочу».

А правда, что мне надо больше всего? Не денег же просить у космоса, на самом-то деле? С работой вроде все неплохо, Саньке уже семь лет, в этом году в школу пойдёт. Спасибо, конечно, родителям, без них не знаю, как бы я справилась. Похудеть и выспаться? Тоже не тянет на аффирмацию всей жизни. Что-то же мне точно надо?

А попрошу-ка я вселенную сделать так, чтобы мне волки по жизни не встречались. А если вдруг встретятся, то хотя б без кариеса. А то им же хуже будет, я все-таки стоматолог.

Страшная сказка про паука

Жил-был паучок по имени Мартин, он был маленький с восьмью ножками. Он ткал паутину и развешивал ее между двумя яблонями в старом саду. По утрам Мартин любил притаиться в углу паутины и еще немного подремать, пока солнце невысоко. Он пристраивал четыре лапки в широкой части листика, с комфортом свешивая их с краю, чтобы болтать ими в воздухе, а еще четыре лапки – в узкой части листочка, чтобы удобно было чесать лапки друг о друга. Паучок лежал в тенечке и ждал, когда в его паутину попадется комарик или муха. Они так смешно бились, запутавшись в нитях, что паутина тянулась в разные стороны и щекотала брюшко.

Мартин выползал из своего укрытия и нарочито медленно полз к своей жертве. По дороге он щелкал хелицерами, выдвигал педипальпы и рассказывал, что пауки поедают в год от четырехсот до восьмисот миллионов тонн насекомых. Подобравшись поближе, Мартин бодал жертву своей удлиненной головой, устраивался поудобнее на соседней нитке, подставлял под теплые солнечные лучи то один бок, то другой, прищуривал глаза и любовался выражением ужаса на лице несчастного.

Сегодня Мартину повезло – в его сеть попалась большая муха. Ее крылья переливались синими и зелеными бликами на солнце, а исходящий от нее запах страха приятно обволакивал паучка. Муха билась в паутине, пыталась повернуться то в одну, то в другую сторону, но лишь сильнее затягивала сеть. Ей даже удалось порвать одну нить, что очень расстроило паучка, ведь он потратил столько сил на придание симметрии своему плетению. Он подполз еще поближе, вытянул свой хоботок, провел им по голове мухи, слизывая с нее вкусный соленый пот. Затем Мартин поджал под себя лапки, устроился поудобнее и неспешно начал следующую часть своего рассказа о том, как пауки убивают жертву ядом, а затем впрыскивают в нее пищеварительные соки. Эта ароматная вкусная тушка остается висеть под деревом несколько часов, и со стороны кажется, что это такой необычный лист на дереве, более темный и маленький по сравнению с остальной кроной. Спустя несколько часов лакомство настаивается, и тогда паук может аккуратно пристроить хелицеры справа и слева, насладиться предвкушением пиршества, а затем присосаться к нему ротовым отверстием.

Муха в ужасе следила за все сокращающимся расстоянием между ними. Вот уже на нее упала тень от его тела, а вот он загородил ей небо. Теперь она во всех деталях видела продолговатое зеленое тельце в форме двух поставленных друг на друга овалов, красноватое брюшко с продольными зелеными линиями, и, несмотря на всё приближающиеся коготочки, она с немым восхищением любовалась солнечными бликами на янтарных лапках. Они тягуче проводят по ее тонким прозрачным крылышкам, задевают порез на правом крыле, оставшийся от неудачного налета на крыжовник. Это из-за него она не успела свернуть в сторону, когда заметила паутину, с целыми крыльями она бы ни за что не попалась! Муха успела отметить абсолютную тишину вокруг: все попрятались в тень и замерли до вечера. Она закрыла глаза, пытаясь впитать в себя это последнее мгновение, наполненное запахом скошенной травы и далеким плеском ручья. Вдалеке была слышна кукушка, обещающая кому-то другому долгую жизнь.

Но что это? Вдруг нить ослабела, и мухе удалось высвободить лапку, затем вторую, она смогла уже расправить одно крыло. Страшный паук отодвинулся чуть в сторону, с прищуром посмотрел на нее и сказал:

– Ну и долго ты еще ждать будешь? Я уже все нитки перерезал, выпутывайся и лети отсюда. Мне еще весь день паутину чинить из-за тебя. И не попадайся больше!

Конечно, ведь Мартин – паук-скакун, единственный в мире травоядный паук.