Любила вас, каждого…

Никогда не искала идеального мужчину.

Встретила своего идеального человека

По страницам – без оглядки

О любви столько понаписано и рассказано!

Скорее всего, мне и добавить к этому нечего…

О разности полов, о целостности тел; о том, как в одночасье любовь нас может покидать и наступать на пятки.

Смелости черпну, и по страницам – без оглядки.

Любила вас,

каждого,

в сетях своего сознания.

Стойкость не встретила

ни в одном.

Звала учителями вас, себя – наивным цветком.

Танго кружило бутон, дикие ждали свидания.

Дротиков страсти хвостики опалены огнём.

Пеплом усеяны залы транзитного ожидания.

Любила вас,

каждого,

в сетях своего сознания…

Запрет ввела титуловать грехом.

Память хранит естествознания,

костей грохотание – под замком.

К чёрту! Буду писать признания…

Любила вас,

каждого,

в сетях своего сознания…

Распутницы накинут штамп безличный.

«Гулящая!» – другие прокричат.

На третьих лицах – вид демократичный,

четвёртые тактично промолчат.

Поверьте, список будет безграничный:

для них вы просто – ценный экспонат.

Вас уверять ни в чём не стану, но знаю точно: влюблённость испытывала к каждому объекту, который горизонты освещал. Считать сама их буду и даже опишу. Простят пусть эту шалость те, кого забуду вдруг.

«Мессинг». Книга Жизни

Мне двадцать шесть, ему под сорок. Женат.

Да, да, кричите, господа: «Как могла!» Знаете, легко. На слово: причины были у меня. В сей момент не стану объясняться – не та страница.

Знакомство завязалось на работе. Нет, не коллег то был роман – к шефу он приехал по делам.

Высокий и в плечах широк. Глаза – листвы весенней, волнующий умелый взгляд, игривая улыбка. Вопрос об имени, ведь референт я новый. Непринуждённый разговор и пара кофе в ожидании приёма. Намёк на номер телефона.

Окучивал матёро, но методом избитым: цветы, конфеты и билеты дорогие на концерты. Подиум возглавил секс эффектный, ведь факт тысячелетний, что двум телам под одеялом интересней, – но постель приличным дамам не пристало освещать. Интим двоим оставлю, публично не буду обсуждать.

Три месяца феерия продлилась. Последний диалог:

– Решение твоё приму любое. Я, как и все до меня, и те, кто придёт после, окажусь на своём месте в твоей Книге Жизни. Разница лишь в том, что кто-то займёт строку, кто-то абзац, но, к сожалению (а может, к счастью), найдутся смельчаки – нагадят на страницу.

Подмигивали черти изумрудом. Наверное, сдалась бы, но понимала, что взбил он облака давно: супруга, двое деток и быт крутого дяди. Любовница – скорее статус, а точнее – натура кобеля. Трещало серое¹ по швам, и для себя решила: «Полустанок этот в тумане утра проскочу, и пусть растает дымом, а памяти оставлю диалог. Сенека², блин!»

Спросила:

– На сколько строк в моей Книге Жизни мечтаешь замахнуться?

– Надеюсь на абзац, но если станешь сомневаться между многоточием и точкой, то я двумя руками за первое, – ответил, подмигнув, паяц.

Вот так философ Александр «Мессинг»³ в книгу не только Жизни угодил. По знакам до поста слегка не дотянул. Сколько там, две двести?

__________________________________

¹Серое – здесь: мозг (от «серое вещество»). – Здесь и далее примеч. ред., если не указано иное.

²Намёк на философские труды Луция Аннея Сенеки (4 до н. э.– 65) под общим названием «Диалоги».

³Аллюзия на Вольфа Мессинга (1899—1974), считавшегося телепатом и предсказателем.

Большой друг маленького сердца

Девочке Жанне один год и шесть месяцев.

Чёрный одуванчик густых волос возвышался над горшком. Восседала на нём принцессой – спинку держала ровно, будто палку проглотила, – а вокруг бегал щенок. Юная мать следила строго, не позволяя заиграться дочери, готовой сидеть на троне до красного круга на попе. Она откровенно не понимала порыв молодого отца взять скулящего грязного щенка в дом. Так называли сибиряки жильё: полвагончика с форточкой и общим коридорчиком, отгороженным шторой.

Машина с бочкой возила в посёлок воду, разбирали вёдрами. Общая баня, после которой нужно быстро бежать по морозу, укутавшись в колючую шаль. Домашний туалет доступен лишь особам королевским – эмалированный горшок кричал об избранности детской.

Девочке Жанне два года и шесть месяцев.

Красные банты, вплетённые в тёмные косы, развевались от ветра и быстрых шагов мамы. Сзади бежал бывший щенок, а теперь взрослая собака Берта, неустанно болтая хвостом-маятником: вправо-влево, вправо-влево. Провожала маленькую хозяйку к няне. Широкую дорогу, по которой ездили огромные машины, издающие страшные звуки и выпускающие вонючий тёмно-серый дым, Берта никогда не перебегала.

Перейдя с мамой на другую сторону, девочка оборачивалась и махала четвероногой подруге. Казалось, что та качает мордой в ответ, и когда фигуры мамы и дочки исчезали, Берта шла домой. Ждать.

Собаке Берте один год и шесть месяцев.

«Люди в этом возрасте только начинают что-то понимать, некоторые – произносить первые слова. Я же взрослая собака. Беспородная, правда, но этот факт только мудрости добавляет: я точно знаю, как не следует вести себя в человеческом доме, чтобы не оказаться там, откуда забрали. Сибирь – дело морозное и неуютное. Уважай правила, и за тобой станут ухаживать, любить и не отпустят».

Так рассуждала Берта, провожая маленькую хозяйку к няне.

«Вот и дорога, я туда ни ногой. Двигающиеся дома: туда-сюда, туда-сюда, того и гляди попадёшь под огромный чёрный круг. Тут совсем недавно Белый погиб, а всё потому, что пёс он был ничейный. Подкармливали, кому не всё равно. Думала даже, что сам бросился: жизнь-то собачья…»

– Гав-гав-гав!

«Нет, не обращают внимания. Шнурок на ботинке развязался, упадёт же!»

Скрежет колёс по асфальту, покрытому ледяной коркой. Удар. Вскрик. Тишина. Ржаво-бордовое пятно, покрывающее белый бок с коричневым пятном. Бегающие глаза, прерывистое дыхание…

Водитель что-то кричал и махал руками. Мама крепко сжимала пухлые пурпурно-липкие ладошки. Кап-кап-кап – злые солёные из карих пуговиц перемешивались с ещё тёплой кровью уже мёртвого друга.

Собаке Берте так и остался один год и шесть месяцев, а девочка Жанна продолжила жить дальше, запомнив щенка, бегающего вокруг трона-горшка.

Собакены и котэ, зайцы и лисы, птицы и земноводные будут сопровождать постоянно, а вот первый друг, как первая любовь, – навсегда!

Гробовое лукошко

Летом детей из Сибири к морю йодом насытиться возили. Если путёвку на воды не дали, то к бабушке – лучшей на свете, в город-герой Волгоград! Там солнышко светит, там пироги, огород, виноград.

В Астрахань как занесло нас, не знаю, была я мала. Может быть, родственник дальний какой оказался? Но после этой поездки семья наша там не появлялась. Скорее всего, связь та была не сильно крепка.

Мне было два. Это мамин рассказ.

Богатый ухоженный двор. Грядки в рядок: огурцы и томаты, вишни с деревьев можно рвать. Вдоль тропинок – розы, астры и георгины. Загляденье, а не сад. Загончик, в нём коза и малыши, а дальше – визги поросят слышны, вон курочки сидят.

– Ой, Жанна, дочка, посмотри, а сколько тут цыплят!

Оставили ребёнка с золотым потомством. Лукошко дали для яиц, решили: справится сама, ходить и говорить умеет, все дела.

Пока у взрослых разговоры и новостей в размах руки, ребёнок в лиса превратился, до верха наполнив тару для яиц пухом золотистым.

Наверно, страшно я любила их. Сжимала ручкой пухлой так сильно, что и дышать было нельзя. Потом сложила всех в корзинку и гордо маме принесла.

Уверена: к добру, что все сидели в шоке. Мама, хорошо зная своё дитя, тихонечко спросила:

– Жанна, дочь, зачем ты их туда сложила?

Ответ готовый у меня, врать не умела в два:

– Они же бегали так быстро, я их ловила и любила. Устали – спать их уложила.

Двухлетку наказать? Ей же не лет, а года – два! Урон хозяйству – в двадцать кур. Родители горели от стыда. Жизнь такова. Судьба цыплят была предрешена.

«Любовь до гроба» – теперь я понимаю суть: так быстро можно в объятиях уснуть…

Замуж, девки, выхожу!

 До четырёх с половиной лет я любила маму, папу и погибшую собаку Берту. Явился брат. Ну, что скрывать, втрескалась в него не сразу и через полгода бунт устроила на корабле семейном, в однокомнатной квартире.

Мама из поликлиники вернулась с мелким. Деловая я, с косичками до попы и надутыми губами, молча ходила к шкафу, хватала вещи и бросала в пасть старого чемодана (который на шкафу лежал, и как-то же достала!). Маме не до смеха, дочь уверенно съезжает.

– Жанна, дочка, куда собираешься?

– За Витальку замуж выхожу.

Виталька жил на девятом, с мамой Аней, которую по никому не понятным причинам я звала Ванечкой. Мальчику – четыре.

– Дочь, а как замуж пойдёшь, ведь ты и посуду мыть не умеешь? – Мама делала смелые попытки вразумить.

Дочь – не лыком шита:

– Ничего, ничего, Ванечка научит. Вы уж тут сами с Васяткой, – это о брате Васе, – справляйтесь, у Ванечки и комнат больше…

Замуж за Витальку, конечно, не пустили, и занять лишнюю площадь у Ванечки не вышло.

Думаю сейчас: Куда же, Жанночка, твоя меркантильная натура испарилась? Как проста и гармонична могла оказаться жизнь, но в душе Забава поселилась: «А я не хочу, не хочу по расчёту! А я по любви, по любви хочу!»

Справедливая ива

 Как часто ученицы влюблялись в учителей средней советской школы? Осколки Союза Социалистических поймут. Наши учителя сплошь были женского роду-племени. Мужчин – как в той считалочке про косого, но и до пяти дотягивали редко. Чаще так: физрук – раз, трудовик – два, фарт мимо не пролетел, энвэпэшник¹ – три. Вся элита. Казалось, что они родились старыми, особенно когда тебе восемь.

Впервые сердце пропало в волгоградской средней школе – в ссылке, у бабушки. Юнец-учитель, только после педа, влюбил в себя, сам того не ведая. По самые банты.

Урок вёл всего один – рисование. Поэтому девчонки с первого по выпускной ловили внимание новичка по коридорам. Вредные красивые старшеклассницы часто обсуждали объект воздыханий. Знала точно: тётка училась в десятом. Но любовь приходит, уходит, ничего не попишешь. Эта рухнула благодаря юбке.

Да, обычный подол тёмно-коричневой девчачьей формы, в которой бегали по школьным коридорам полчищами тараканов, несмотря на страхолюдство, волшебной силой обладал.

Ах, задранные юбки школьных платьев! Непривлекательны они, но интерес мальчишек: «Что под ними?» – не унять.

Начало то восьмидесятых, класс второй. Что пацаны узреть хотели, нам не понять, но перемена жаркою была.

Поднять подол – любимое занятье. Девчонки вдоль стены стояли, держась не за неё – вцепившись в платье. Зажав его прищепкой-кулачком. Мальчики вокруг кружили роем пчёл, пытаясь заглянуть – запретно.

Красивая девчонка в каждом классе имела место быть, в нашем – Маша. Вниманием ребят не впечатлить: нам восемь. Девочка скромною была и хорошо училась, нравиться умела всем без исключенья. Ей отдана была и справедливая душа моя – на страже юбок двух стояла я.

Вот невезенье! Прозевала толстяка. Подол Марии взлетел так высоко, прикрыв лицо… Позор! Материи кусок на место опустился, слёзы градом вмиг прекрасный исказили лик. И вот уж толстый Владик драпал – от меня. За ним летела фурией, ведь в гневе, знал он, я страшна! В руках – кнут ивы, сделала сама.

Так быстро не удалялся Владик никогда. На входе в школу, по обе стороны, росли там тополя. Стройны, высоки – в народе столбами звали, и не зря. Наш безобразник, выбежав во двор, шустрым котом на дерево взобрался. Нарочно попроси – полсентября бы дожидался. Как велики глаза у страха!

Итог: спуститься Владик сам не смог, и мне расправа уж светила. Учителя совет собрали, директор лестницу принёс, а пухлый Влад уж веточке ущерб нанёс. Эх, сняли чувака, слезу утёрли, а мне устроили разборки. Учитель обожаемый, объект для подражания, кумир девчонок школы всей – душу в клочья разочарованием: участие он бурное в допросе принимал. Мне вынесли вердикт: «Виновна!»

Изъяли кнут, по поведению – два! Но с детства я упрямою была: вести борьбу за справедливость охоту не отбили, да и плакучей ивы на берегу реки – ну завались.

Подумаешь, развеялась любовь. Всё впереди!

______________________________________

¹Энвэпэшник – НВП – предмет в школе – начальная военная подготовка.