Zitate aus dem Buch «58-я. Неизъятое»
С честью могу сказать, что я относился к той категории, которую Сталин должен был сажать. Тех, кто смел мыслить, то есть не кричать «ура» на каждое его слово, – он от членов Политбюро до школьников сажал.
В лагере я пытался считать этапы на пути… скажем, на пути к свободе. Камера лучше, чем карцер. Лагерь лучше, чем тюрьма. Ссылка лучше, чем лагерь. Каким этапом считать советскую жизнь, я не знаю. Но это тоже этап.
У меня иногда спрашивают: страшно ли в лагере и в бою? Наверное, страшно. Но это абсолютно бесполезный страх. Там от тебя ничего не зависит, совершенно ничего. И это… сказать «снимает страх» – неправильно. Наверное, прячет страх.
Она была белая-белая и очень молилась. И мне казалось, раз она седая – она бабушка, а она еще молодая была …
Раз спрашиваю: «За кого вы так молитесь?»
– Я молюсь за своего сына, которого застрелили в лесу. Молюсь за своего мужа, которого на моих глазах застрелили во дворе.
За свою дочку, которую вывезли в Магадан. И за тех, которые это сделали.
– Я бы их прокляла, – говорю. – Сто раз прокляла! Почему вы за них молитесь?
– Я за них больше молюсь. Потому что на них лежит кровь.
Что делать, в нашей большой стране живут разные граждане
Страшное забывается. Остается не как переживание, а как факт. Информация, а не чувство. Запоминаются дружбы, радости, разлуки...
Один раз начальник тюрьмы спрашивает:
- Борисевич, в че едите?
- Утром чай, в обед чаек, вечером чаище.
- А есть разница?
- А то! Вечером сахара-то нет...
Мама посылала мне на Колыму одеколон, помаду. Писала: "Губы крась, чтоб у тебя настроение было хорошее". А продуктов не посылала, у самой не было.
Я прожил 14 лет с русскими. Я уважаю русских. Только одна беда: они никогда не были свободными: ни в царское время, ни при большевиках.
