– Слышь, Володь, – обращаюсь я к нему, – вместе съездим. Вернёмся на базу, отдохнём и ты поправишься. Вместе потом поедем. Терпи, брат!
– Он-на б-будет жж-дать н-на в-втор-рой ск-камейк-ке, – выговаривает медленно друг, при этом его губы трясутся, как будто ему холодно, и он сильно замёрз.
Он потерял много крови из-за ранения. Мы с обозом идём уже вторые сутки по лесам, после выполненного задания. Возвращаемся на базу.
Много бойцов освобождено из плена, из лагеря, который фашисты построили в том месте. Бойцы там работали под усиленной охраной. Но мы постарались и перехитрили врага: уничтожена взлётная полоса, склады с боеприпасами, топливные цистерны, несколько боевых самолётов. Сколько фашистов уничтожено, трудно сказать. Но они надолго запомнят эту нашу операцию. А ведь там, где аэродром был, сейчас глубокий тыл. Бои уже идут под самой Москвой…
– М-мы с.. с н-ней.. д-дого-в-вор-рились, п-понимаешь? Я об-бещал, – я снова слышу тихий и слабый голос друга.
– Володька, лежи! Молчи! – командую я, и укрываю его ещё и своей шинелью, – Береги силы, брат! Немного осталось.
Эх, знал бы мой боевой друг, что ещё в июле 1941-го…
* * *
– Мамуль, я побежала! – раздаётся из прихожей громкий голос молодой девушки, – Опаздываю. Закрывай.
Хлопнула входная дверь. За дверью застучали по ступенькам торопливые удаляющиеся шаги.
Уже в открытую дверь мать кричит вслед дочери:
– Машка, после дежурства сразу домой, поняла?
Женщина не закрывает дверь, ждёт, пока дочка ответит.
– Не волнуйся, мамуль, – несётся её ответ уже с первого этажа.
Мать услышала ответ, одобрительно кивнула, аккуратно закрыла дверь и пошла на кухню убирать посуду со стола.
Какой-то странный гул нарастал и приближался. Женщина домывала посуду. Вдруг где-то за кухонным окном в вышине засвистело и этот свист очень быстро и постоянно нарастал.
Мать вышла из кухни в коридор между комнатами и пошла в спальню.
Оглушающий звук ударил по ушам спустя пару секунд. В окнах, которые выходили в переулок, тут же разлетелись вдребезги все стекла.
От оглушающего грохота мать упала на колени возле стены коридора закрыла руками уши. Уши сильно заболели. В голове гудело. Если бы не было боли, мать бы услышала крики с улицы – это кричали испуганные и раненые горожане из переулка.
Мать сидела на полу и то закрывала ладонями уши, то пыталась стереть серую пыль с лица, то стряхнуть её с головы. Минут через пять к женщине начал медленно возвращаться слух. В голове все ещё сильно гудело. Она встала с колен и, как пьяная, шатаясь пошла в спальню – ей тоже было пора на дежурство. Она ещё не осознала, что придётся ремонтировать окна, вставлять новые рамы, наводить порядок в квартире…
В ванной не включался свет, сколько она ни щелкала выключателем. Пыль с лица и ушей она смывала в темноте.
Когда женщина зашла в спальню, то наконец почти пришла в себя:
– Там же Машка! Она же только что вышла из дома! – тут же полетели мысли.
Мать бросилась к окну в зале и выглянула в переулок – ни одно из окон теперь не мешало высовывать голову наружу. На улице туда-сюда метались люди. Посреди переулка была огромная яма, которой, казалось, не было дна. Военные и милиция устанавливали оцепление. Две машины скорой помощи отъезжали в сторону госпиталя, точнее больницы, которая была всего в нескольких сотнях метров от места взрыва, на Смоленской набережной у реки Москва. Там работала медсестрой её дочь.