Buch lesen: «Веник Самураев»
Как хорошо,
когда, раздобыв у друзей
редкую книгу,
можешь потрепанный том
на первой странице открыть
Татибана Акэми
…и он с грустью подумал, что Россия, в сущности, тоже страна восходящего солнца – хотя бы потому, что оно над ней так ни разу по-настоящему и не взошло до конца
Виктор Пелевин
Глава первая
Глава первая
На днях я позвонил Наде и сказал, что не знаю, о чем писать.
– Привет, Веня! – послышался до мурашек знакомый голос в трубке. – Не знаю даже, как тебе помочь… Ну напиши обо мне, – Надя засмеялась от собственной неожиданной мысли.
С ее слов и началась эта история. История про меня, Надю и всех остальных. Правда, тогда я даже не улыбнулся. Наверное, потому что еще не знал, что это начало. «Напиши обо мне, – досадливо передразнил я ее у себя в голове. – Тоже мне совет! Это ведь так просто!»
– О, спасибо, Ваше Мудрейшество! Но я серьезно спрашиваю вообще-то! – сказал я хмуро, но она не обратила внимания на мой тон и только еще больше рассмеялась.
Написать книгу я собирался давно. Первый раз еще лет в одиннадцать, а может и раньше, в первом классе, когда на хоре все учили песню «Книжки добрые любить и воспитанными быть». Вторую половину фразы можно поставить под сомнение, но книги я любил, это правда. Вот только о том, что любить больше – читать или писать, – в песне ни слова. А я так и не решил.
В первом классе я попробовал написать свой первый роман: посадил бабушку на диван, встал посередине комнаты, заложив руки за спину, и стал методично надиктовывать одно предложение за другим. Писать самому у меня получалось плохо. Рука быстро уставала, буквы получались корявые. Тогда же пришла в голову идея делать большие интервалы между словами, так создавалась иллюзия, что я написал много. Мы с бабушкой закончили через пятнадцать минут. И я остался доволен результатом.
– Как учеба? – спросила Надя. И я снова включился в разговор.
– Да нормально, ты-то как?
– Вся в делах… Надо бы обязательно встретиться с тобой. Но времени нет… – жаловалась она.
После школы мы с ней поступили в разные вузы. Она училась на археолога, а я на философа. Соответственно, и роман, который я писал, был философским. Да и причины, по которым писал, – тоже философские. Не чтобы разбогатеть и прославиться. Писалось как-то само.
Общались мы с Надей редко, и я не мог объяснить, почему решил позвонить именно сейчас. Однако порой случайные события приводят к таким последствиям, о которых даже не подозреваешь. Может, позвонил, потому что она была тем человеком, который помнил меня еще ребенком, с моими наивными амбициями и желаниями. И мне была нужна ее вера в меня. Мы оба выросли. И тот маленький Веня, который сидел с Надей за одной партой, исчез. Но кем я стал, пока что так и не понял, вот и пришел к ней за ответом.
Может, как раз поэтому мне и хотелось написать книгу. Казалось, что жизнь пройдет, и я не успею что-то оставить после себя. Да. Вот так просто. А пока я не знал, кем буду и что со мной происходит.
Конечно, сейчас я подходил к написанию романа со всей серьезностью. (Здесь уместно сказать, что еще я периодически привираю.) Начать произведение собирался каким-нибудь невнятным диалогом, который имел бы ключевое значение в дальнейшем. Этот диалог буквально забрасывал бы читателя в перипетию событий. И вот чуть ли не с середины предложения (а строка уже бежит дальше) читатель включается в разговор, тут же появляется сразу несколько персонажей, причем у главного героя смешная, «говорящая» фамилия, дающая в сочетании с именем несуразный каламбур. И вот несколько слов о главном герое уже сказаны: его лермонтовское детство, проведенное с бабушкой, школьные друзья, первые воспоминания… И сейчас приятели, конечно, мало видятся, ведь «жизнь раскидала их», им никак не встретиться… Но сюжет уже убежал вперед, и героям предстоит «сложный путь», завязанный на преодолении себя и поиске места в мире…И все это на фоне фантастики, восточной философии, смешанной с русским постмодерном, и литературоведческим анализом… Ну и так далее…
Я шучу, конечно.
Меня зовут Веня Самураев. Хотя «зовут» – глагол неуместный. В последнее время я мало с кем общаюсь, и меня никто никак не зовет. Я обычный парень, родители которого много работают, а жизнь идет по предписанному пути: детский сад, школа, университет. Если рассмотреть этот путь более детально, скажем, в формате одного дня, то это дорога до учебы, занятия, возвращение домой, выход в магазин за продуктами. И ничего-ничего необычного. Жизнь проходит в умеренно крупном городе, в квартире, окна которой выходят на проспект. А в других окнах – тысячи похожих на мою жизней.
Я развернулся на стуле и осмотрел советский шкаф, где сбилась в кучу моя домашняя библиотека. Книги выстроились не в алфавитном порядке, и даже не в историческом, а как-то от прочитанных к непрочитанным. Вторых было больше. Вообще, думаю, о человеке можно судить по тому, какие книги он читает. Как назло, в этот момент на глаза попался увесистый том «Идиота». Я рассерженно отвернулся. Надя до сих пор продолжала говорить в трубке: что-то про Ярика и других бывших одноклассников.
В голову пришла мысль, что «бывших» одноклассников не бывает. Люди в университете – уже однокурсники, и это совсем другое. Но я так подумал, руководствуясь не сухой логикой. Просто Ярик…
О, бедный Ярик, я знал его гораздо, гораздо больше других. Он походил на героя средневековой трагедии: его удел, как и мой, – метаться в поисках себя. Такие персонажи, как мы, погибают не от меча, а от того, что им нет места в этом мире. Сначала мы были в одном детском саду. Собирали палочки на земле, и осенью, когда изо рта шел пар, представляли, что курим сигареты. Это мое первое воспоминание. Он был на полгода старше, и поэтому в нашей дружбе я невольно становился ведомым, а он – ведущим. И куда он нас только не заводил… Пока весь класс читал Пушкина, Ярик передавал мне под партой «Норму» Сорокина. На математике он, как Лобачевский, пытался соединить параллельные прямые (на что потребовалась не одна тетрадь), на музыке он был и королем, и шутом одновременно, а на ИЗО Ярик разрывал бумагу, объясняя, что это арт-перформанс. А однажды, узнав про Дюшана, хотел отколупать в туалете писсуар. Я вовремя отговорил его. Тысячу раз наказываемый, он снова и снова оборачивался на меня из угла, в который его ставила учительница, и весело подмигивал. Или, выходя из кабинета завуча, улыбался мне широким ртом. Он будто сам себя истязал и наказывал. В нем жило необъяснимое, по-детски наивное, необузданное отчаяние. Или он жил этим отчаянием, бережно взращивая его, как цветок. В наших с ним отношениях он был Фродо, а я – плетущийся позади Сем. Пятая черепашка-ниндзя, которая осталась в канализации есть пиццу.
С Надей мы попрощались, пообещав друг другу, как всегда, встретиться в ближайшее время. Я подумал, что неплохо было бы написать и Ярику, позвать его гулять. Но сделать это не успел. На кухне закипел чайник, и я пошел его выключать.
На улице собирались сумерки теплого осеннего вечера. Утренний дождь оставил после себя разливы серебряных луж, по которым неслись машины. Я взял кружку кофе и вышел на балкон, тут бабушка хранила пустые банки из-под засолов и картонные пакеты рассады, а папа – зимние шины и велосипедную раму. Места мало, но я устроился у окна. Над кипятком поднимался сладкий пар.
Кофе разбудил аппетит – а может, мне так казалось, и я, готовый на любую отговорку, лишь бы не работать, прислушивался к внутреннему голосу, которого не было. Рядом с метро находился фаст-фуд, куда я и собирался пойти.
Я вернулся в комнату и осмотрел ее придирчивым взглядом. На столе стоял засыхающий бонсай. «Надо бы полить его, – мелькнула в голове мысль, – а то совсем умрет». На книгах уже упомянутой домашней библиотеки лежал слой нежной, как пух, пыли. Рядом с книгами за стеклом стояли шахматы. Доска была разложена, фигуры расставлены. Черная и белая шеренги пешек застыли напротив друг друга. Деревянные профили воинов, резные кони, готовые в любую минуту вступить в бой, суровые слоны – все занимали свое изначальное положение.
Эта была метафора, которую я показывал всем, кто приходил ко мне домой. Пока ни одна фигура не походила, никто не будет знать, что это будет за партия. Никто не совершит ошибки, не сделает хода, и перед игроками открывается бесконечное множество возможностей в начале игры, а каждое последующее движение неминуемо ведет к поражению одного и победе другого. Каждый новый ход приближает конец игры. Начало партии – самая далекая от конца часть. И пока шахматное поле стоит в первозданном виде, фигуры не знают, кто будет руководить ими в следующий раз, кто сядет за игру – Гарри Каспаров или новичок, не знающий, как ест пешка. И пока фигуры находятся в начальном положении, игроками могут оказаться кто угодно.
Я стал рыться в куче вещей, сваленной на полу, в поисках штанов. Все это время был в одних трусах. Странно начинать рассказывать свою историю, не надев хотя бы подштанники, а еще говорят, что первое впечатление самое важное. Но я брал пример с Ярика, а ему наплевать на свой внешний вид и мнение окружающих.
Приведя себя в порядок, я погасил свет в комнате и хотел выключить компьютер, но заметил незакрытый файл со своим автобиографическим рассказом «Мечты сбиваются». Может, из-за него я не мог приступить ни к чему новому. Это страх написать хуже, чем было до этого. Как будто я равняюсь на самого себя, и у меня не выходит.
«Напиши обо мне!» – гениально, Надя! Я с силой захлопнул ноутбук. Жалко, что из листка бумаги на мониторе нельзя сложить оригами. Надя в школе учила меня делать журавлика. Но ноутбук складывается только пополам, и от этого еще и выключается, а если попытаться сложить монитор по-другому, компьютерный мастер, к которому отправится такая «поделка», скорее всего, будет не в восторге от импровизированного кружка «Неумелые ручки».
Ветер гнался за желтыми обрывками листьев. В окнах бетонных фасадов отражалось заходящее солнце.
В кафе сидели несколько человек. Я уже пошел было к свободному столику, но тут меня окликнули.
– Эй, Веник!
Я оглянулся.
– Веник, мети сюда! – старая шутка.
Наконец я заметил Виту.
Вита была чудовищем. Девушка сидела за столом у стены, на подносе перед ней стоял овощной салат. Она насмешливо глядела в мою сторону, изящно отогнув на правой руке средний пальчик с красным, хищным маникюром. Я ответил ей тем же жестом.
Наша дружба строилась на обоюдной ненависти. Решив, что поесть я все равно уже не смогу – меня стошнит, – я смело ринулся грудью на эту (во всех смыслах) амбразуру и подсел к ней.
Вита в свое время основала фемо-буддистскую чайлдфри-секту «Долой Мама». Они совершали чудовищные обряды и жертвоприношения. Это они стояли за спиной террористических организаций ближнего востока, были виновны в геноциде белых медведей и глобальном потеплении.
По крайней мере, так считал я. Бороться со злом всегда приятнее, если зло немного приукрашено. Так мой собственный образ приобретал более героический вид. А мне, как любому человеку, хотелось выглядеть лучше, чем я есть на самом деле. Конечно, все это про нее я выдумал, но я также уверен, что нашим общим друзьям она рассказывает про меня гадости еще хуже.
Вот сияет огромная желтая «М» – символ этой эпохи. Речь даже не о потреблении, просто вся культура, которой мы мыслим, – это уже заранее продуманные и теперь навязанные образы. И это такое же притворство, как наши с Витой отношения. При таком подходе разница между Шекспиром и чизбургером не так уж велика.
Итак, я сел напротив Виты.
– Привет, шурында, – бросил я, принимая вальяжную позу. Битва началась. – Только не говори, что ты еще и в вегетарианство ударилась… головой, – сказал я, с нарочно прилепив лишнее слово к концу фразы, чтобы та обрела двойной смысл.
Да, говорил я грубо. Наше общение началось с безобидных шуток друг над другом, но по инерции переросло в настоящую войну. Стоило мне сказать что-то резкое, как мне тут же становилось стыдно, однако остановиться я уже не мог. Думаю, она чувствовала нечто подобное. И такое общение навязывалось нам все сильнее с каждой встречей. Мы ничего не могли поделать.
– Нет, что ты! – возразила она. – Я же ем детей, по твоим словам, как я могу быть вегетарианкой.
Она демонстративно наколола лист салата на вилку и отправила в ротик.
– А ты чего тут делаешь? – спросила она, прожевав.
Я не мог сказать, что мой дом находится в десяти минутах отсюда, это означало бы, что я сдал все позиции. Лучше всего было соврать что-нибудь. Так я и сделал:
– Иди ты в жопу! Не твое дело!
Что ж, врать у меня не особо получается.
– Идиот, не очень-то мне и интересно.
Я вспомнил книгу, стоящую дома на полке, и за «идиота» стало обидно вдвойне. Как будто на стороне Виты стоял Достоевский.
– Вот и поговорили.
Так, перебрасываясь фразами, мы посидели полчаса, пока она не доела салат.
– Ну, мне пора, – она резко встала из-за стола.
– Как уже? – растерялся я.
– Ага.
– Может, тебя проводить? – предложил я.
– Не стоит, – Вита сделала вид, что ей приятно мое предложение, и послала наигранный воздушный поцелуй.
Она взяла сумку и вышла на улицу, а я долго провожал ее взглядом через панорамное стекло. За время, что мы сидели в кафе, на улице стемнело. Сентябрь медленно убивал лето. Первый месяц осени – последняя попытка лета сохранить прошлое тепло. Попытка бессмысленная и мертвая. Было неуютно возвращаться домой одному, но делать было нечего.
Я снова сидел в темной комнате перед включенным ноутбуком. Будто никуда не выходил. Будто не было этой неожиданной и такой быстрой встречи… Но ведь была! И что-то изменилось после этого разговора. Чуть-чуть, но изменилось. В лучшую или худшую сторону – я не знал. Да и кто вообще предложил все мерить понятиями «хорошо» и «плохо», «добро» и «зло». Я, Вита, Надя, Ярик – мы просто по инерции проживали свои жизни так, как у нас это получалось.
Свет от монитора падал на лицо. Подумав несколько минут, я начал печатать. Пальцы сами забегали по клавиатуре. Мне пришла идея сделать Виту главной злодейкой всего будущего произведения, но я начал совсем с другого, с самого начала. И главное было то, что теперь я знал, о чем писать.
Из-под черного мигающего курсора появлялась прерывистая полоска текста. И я уже не делал большие интервалы между словами.
На днях я позвонил Наде и сказал, что не знаю, о чем писать.
– Привет, Веня! – послышался голос в трубке. – Не знаю даже, как тебе помочь. Ну напиши обо мне…
Глава вторая
Мечты сбиваются
Серебристый автомобиль затормозил в нескольких метрах от остановки. Переднее сиденье было кем-то занято, поэтому мне пришлось садиться назад. Ярик был за рулем, рядом с ним сидела девушка.
Она повернулась на три четверти, поэтому я видел только край ее лица, словно полумесяц луны. В мочке блестела аккуратная маленькая сережка, не делающая ее красивее, а лишь подчеркивающая хрупкость. Длинные волосы распущены, челка небрежно падает на лицо.
Несколько мгновений я рассматривал девушку, забыв поздороваться. Мне хотелось, чтобы она обернулась полностью. Будто в кино: для красоты кадра не хватает нужного ракурса. И когда это случилось и наши глаза встретились, на нежной шее, там, где ключица, образовалась розовая складочка. Я невольно скользнул взглядом ниже – белая блузка расстегнута на две пуговицы…
– Привет, – голос Ярика рассеял мое наваждение. – Это Вита, – представил он свою подругу.
– Здравствуй, – поздоровалась она. Чересчур холодно, как мне показалось.
Через секунду я сообразил, что до сих пор молчу, и поспешил поздороваться с обоими. Машина тронулась. Ярик недавно получил права, поэтому вел медленно.
– Вита тоже увлекается буддизмом. Думаю, вы подружитесь, – Ярик явно был настроен нас познакомить, и поэтому искал общие темы. Он поймал мой нервный взгляд в зеркале заднего вида.
– Да я не то чтобы увле… – я хотел возразить, но передумал.
Девушка, желая поддержать разговор, оглянулась на меня:
– Читал «Дзен и искусство ухаживать за мотоциклами»?
– Первый раз слышу, – признался я. – Кто автор?
– Роберт Персинг.
– Ни о чем не говорит. Я нашу литературу люблю. Ну там… Пелевин…
– Пф, – только и хмыкнула она, сразу утратив интерес.
Разговор не задался. Между нами возникла маленькая трещина, которая разрасталась с каждой минутой тишины.
Мимо машины проносились бетонные столбы, отсчитывая электрический пульс дороги. Монотонным гудением они расползались вдоль трассы, предчувствуя скорую грозу. Как метроном, столбы считали секунды до ее начала. Лето было холодным и дождливым.
Мы выехали за город, когда дождь настиг нас. Тучи разнеслись над шоссе. Тяжелые капли заклацали по крыше, будто по консервной банке. Они заливали лобовое стекло, работали дворники. Прорываясь сквозь потоки воды, разрезая их капотом, машина шла на север, оставляя разорванные капли позади.
Это было похоже на битву железа и воды, и мне вспомнилось старинное латинское изречение:
– Веня видит Виту, – сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Вита никак не отреагировала. Я испытал то состояние разочарования, которое, должно быть, свойственно собакам, покорно семенящим за своими хозяевами, когда те не обращают на них внимания.
– К чему это ты? Ты никогда не умел шутить, – добродушно признался Ярик.
– А ты лучше бы за дорогой следил! – мне стало неловко.
Ярик засмеялся и включил музыку погромче. Под хорошую песню можно и океан пересечь. В колонках играл «Пасош», но сейчас мне показалось, что Ярик все подстроил специально:
Долой, ты расскажешь все свои ебучие шутки потом.
Ты расскажешь о том, как устал, кому-то другому.
Через пару заправок мы будем немного свежей.
Я уже близок к тому, чтобы сомкнуть руки на твоей шее…
На последней строчке я невольно покосился на его шею и на шею Виты. Почему у меня чувство, будто они сговорились против меня?
– Надо на заправку заехать, – заметил Ярик.
Мы свернули с шоссе в карман и остановились у заправки.
Дождь стучал по навесу, а ветер разносил вокруг запах влаги и холода. Стоило покинуть теплый салон автомобиля, как Вита поежилась. На шее проступили мурашки. Я предложил ей пальто, но она отказалась. Надо как-то начать разговор заново, мы ведь только что познакомились, и нужно было произвести хорошее впечатление, хотя бы ради Ярика, но идей, как это сделать, не было.
Мы зашли в минимаркет, где, как и на всех заправках, продают готовые сэндвичи, орешки, шоколадки, печенье. Пока Ярик платил за бензин, я заказал три кофе.
– За его счет, – я показал на друга.
Ярик посмотрел на меня исподлобья, а я постарался улыбнуться наивно, но при этом так, чтобы мои глаза не встретили его.
– Ты же заплатишь, старина? – и не дожидаясь ответа, быстро зашагал к автоматической двери, нарочито бодро размахивая руками и приплясывая.
Но у самого входа наткнулся на Виту, которая наблюдала всю эту сцену. Теперь она подумает, что я использую нашу с Яриком дружбу в своих целях! Теперь я не только скучный собеседник, но еще и плохой друг!
– Тебе сколько сахара в кофе? – спросил я, надеясь исправить ситуацию.
– Ярик знает, – ответила она, собираясь выйти на улицу.
Еще секунду мы стояли в проходе и не давали автоматическим дверям закрыться.
– А я не знаю.
Она секунду помедлила.
– Я без сахара пью, – наконец ответила она.
Вита вышла на улицу, а я понуро вернулся к Ярику, чтобы помочь донести бумажные стаканы.
– Она подумала, что я серьезно заставил тебя купить нам кофе… – сказал я грустно.
– А это не так? – усмехнулся Ярик.
– Да я верну деньги, если надо!
– Да брось, какие пустяки… – Ярик взял кофе, и мы пошли на улицу.
– Яр, слушай, а вы с ней… с Витой… давно? – спросил я.
– Что? – не понял он.
– Вместе.
– Нет, что ты! Мы не встречаемся. Она моя однокурсница. А что?
Я ничего не ответил. Каким бы близким он ни был другом, есть вещи, о которых я не могу говорить. Было ощущение, что Ярик, как порой бывало с родителями, просто не поймет меня, посмеется. Хотя я и сам толком не понимал, что именно должен ответить.
С кофе в машине стало тепло и уютно. Стекла запотели от пара – Ярик специально не включил обдув, пока мы были на стоянке. Вита нарисовала смайлик на стекле. А я написал «ХУ», но увидев, что она смотрит, все размазал.
Горячий бумажный стаканчик обжигал руки.
***
Дом, куда мы приехали, стоял наверху пологого склона, внизу которого текла мелкая речка. Участок окружал железный забор, покрытый извивающимся плющом, будто паутиной. Сам дом походил на трехэтажный замок, сложенный из красного кирпича, с черепичной крышей. В широких окнах горел свет, играла музыка. За воротами уже стояли три машины, поэтому нам пришлось припарковаться на обочине, не заезжая на хозяйскую территорию.
Калитку обрамляли высокие кустарники, под сень которых мы поочередно зашли. Дождь за городом уже закончился, запоздалые капли, срываясь с мокрых листьев, попадали за ворот кофты. Я поежился.
В доме жил некий Антон Куприн, друг Ярика, который устраивал вечеринку по поводу скорого начала учебного года. Приглашал он всех без разбора. По словам Ярика, его собственные друзья по большей части еще не вернулись из отпусков и путешествий, а собирать маленькую компанию Антону скучно. Получался такой зимний бал с кучей приглашенных гостей. Только летом. На каждом балу должна быть своя Золушка. Даже если это не бал, а тусовка, вписка или попросту пьянка – это не важно, потому что Золушка должна быть. Я глянул на Золушку в потертых кедах, идущую передо мной.
Втроем мы ступили на мокрую траву, сквозь которую вела выложенная камнями тропинка прямо к крыльцу. Валуны, врытые в землю, большие и мокрые, настойчиво упирались каменными лбами в резиновые подошвы обуви, будто хотели предупредить не идти дальше. Вокруг дома росли кусты роз, листья и шипы которых от влаги выглядели виновато-пристыженными.
Нас никто не встречал, но дверь не была заперта. В прихожей – почти три десятка пар обуви, валялись пустые банки из-под пива.
Увидев их, Ярик позвал меня разгрузить машину. Приехали мы не с пустыми руками. Как говорится, в нашем багажнике было столько всего такого, разных сортов, что он напоминал передвижной бар.
Вита, увидев кого-то из знакомых, ушла здороваться. Мы с Яриком перетаскали бутылки из машины на крыльцо. Он пошел в дом, а я сказал, что хочу немного осмотреть участок.
Забор ограждал территорию замка с трех сторон, там, где начинался склон, забора не было. Отсюда, должно быть, открывался вид на закат, но его скрывали тучи.
Я подошел к краю спуска, вокруг пусто. Приезжая к кому-то домой на подобную вечеринку, всегда понимаешь, что отсюда уже не сбежать. Ночью не работает метро, не ходит транспорт, подобно моряку на подлодке ты вынужден терпеть до утра, чтобы снова увидеть ясное небо и вдохнуть свежий воздух. Конечно, всегда можно вызвать такси, но мне нравилось представлять, что все собравшиеся здесь связаны одним местом. Отсюда не уйти. А значит, всё, что будет происходить сегодня ночью, нужно будет решать теми силами, которые есть у нас сейчас. Помощи ждать неоткуда.
Почему мы позволяем себе такой образ жизни? Молодые, красивые, глупые – ведь должен быть другой выход. Перед нами, как на плоскости, были выложены наши детские мечты и цели. Мы могли становиться художниками, танцорами, музыкантами, писателями, актерами, но мы решаем напиваться и пробовать наркотики. Писатели, художники, актеры – становимся ими всеми сразу, одновременно, но только на вечер, только на несколько часов, пока звезды над нами продолжают светить.
И вот к двадцати с небольшим жизнь складывается из попыток найти себя или хотя бы не потерять то, что осталось. Потому что все, что во мне было, растащила учеба, торчащие знакомые, музыка и порно. (Последнего почему-то всегда особенно много.) Помню, однажды Ярик влюбился в порноактрису и клялся, что поедет в Штаты, чтобы вырвать ее из рук алчных продюсеров. Он подписался на все ее аккаунты, какие только нашел, следил за ее жизнью и ждал выхода нового ролика, как второго пришествия. Он высыхал от любви и не мог уже смотреть на кого-то другого. Видеть это было грустно.
Но все это просто замена чему-то большему, к чему мы шли, когда были маленькими. Мы перетасовали карты и построили себе идолы из звезд, блогеров и политиков. Но на самом деле, нам никто не нужен. Нам не нужно, чтобы нас выбирали, чтобы нас помнили. Правда, понимать это получается только в такие, как эта, ночи. Мы просто объявляем себя королями этого мира. Но мечты перегорают с восходом солнца. И наши звезды умирают, не успеваем мы повзрослеть.
И так каждую ночь, но мы покупаем это время вместе с алкоголем и сигаретами, только чтобы еще раз погрузиться в сказочный несбыточный сон. И счастье, если получается украсть, оторвать у этого сна какую-то часть, только чтобы запомнить и хранить ее в своей памяти.
Правильно, друзья, давайте праздновать этот праздник жизни! Пейте же, пейте! Запомните этот момент проходящей жизни!
Мои мысли прервал неожиданно появившейся молодой человек. Так бывает, когда в сюжете плохой книги происходит какой-то нелогичный и неправильный поворот, которому здесь нет места.
Парень был чуть пониже меня, в цветастой ветровке, под которой виднелась рубашка в шашечку. На руках были фенечки и веревочки, на голове – неопрятный хвостик, похожий на брюкву. Вся его одежда в отдельности была бы безвкусной и неуместной, но вместе она создавала эклектичный образ, о котором Ярик столько рассказывал.
– Антон Куприн, – представился парень, протягивая мне маленькую ладонь.
Вот он каков – хозяин сих владений, король бала.
– Веня Самураев, – я пожал ему руку.
– Очень приятно, – сказал Антон, которому, по-моему, было чуть менее приятно, чем он это сказал. – А ты, значит, с Яриком приехал?
Я кивнул. Он предложил мне сигарету и закурил сам.
– Чувствуй себя как дома, – сказал он добродушно.
– Спасибо. – Чтобы не стоять молча, я спросил: – Куприн – это псевдоним?
– Антон – это псевдоним, – ответил он и засмеялся. Я так не понял, шутит он или нет.
– Мне кажется, если я изменю имя, это буду уже не я.
– «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», – Антон произнес это в никуда.
Я осекся. Наверное, моя фраза могла обидеть, а ссориться с хозяином, который принял нас в своем доме, мне не хотелось, поэтому я поспешил добавить:
– Но Куприн – это хорошо! Это нетленная классика!
– Если классика тленная или пусть даже нетленная, это означает, что ее кто-то поджег или по крайней мере попытался. Кстати, о поджогах, – будто случайно вспомнил он, – надо разжечь мангал, а то скоро это некому будет делать.
Шел уже двенадцатый час. Вечер набирал обороты. Все вокруг становились веселее, быстрее, смелее. Люди переместились во двор, потому что в доме становилось тесно. Кто-то распахнул окна и развернул колонки на улицу. Громко заиграла музыка. Женя и Никита – знакомые моих знакомых – вынесли стол. Девушки сидели под беседкой и нарезали овощи.
Я раздобыл себе банку пива. «Тс-с-с», – тихо прошептала она, как бы прося, чтобы я был потише, когда ее стальная крышка продавливалась внутрь. И немедленно выпил. Алкоголь – это смерть в замедленной съемке. Один глоток – выстрел в голову.
Глотая пиво, я становился частью множества других людей, находящихся здесь. Мы коллективный разум, плывущий в одном потоке. Это всеобъемлющая солодовая волна создавала единения всех со всеми. И другого было не надо. У кого-то в руках уже мелькала водка. На меня налетел парень, предлагая разделить с ним коньяк.
– Ну, давай, ну… че ты… – мямлил он.
– Да я пока пиво пью, – я показал на жестяную банку в руке.
Он, вторя моим движениям, помахал перед лицом бутылкой коньяка, которую держал за горлышко. Я попытался его обойти, но он не пропускал меня. Несколько секунд я смотрел в его красные, пьяные глаза.
– Дима!
Парень оглянулся. Кто-то из толпы звал его. И тут же забыв про меня, Дима ушел на обезличенный голос.
Глядя на него, я вспомнил, что года три назад был таким же пьяным дураком, правда, сейчас я знал, что и спустя три года скажу про себя то же самое. Все мы заливали лето алкоголем. И пусть это было неправильно, но все мы делали так. И да, мы сбились с пути, но зато мы шли вместе. Все мы: я, Ярик, Надя, Вита. Наверное, и наше лето, и такие дни, как этот, были причиной событий, от которых потом захочется отказаться, извиниться за них перед кем-то. Но почему-то всегда так и получалось – то, что происходит в жизни, после осмысления оказывается неправильным. Я, наверное, полный кретин.
Женя и Никита позвали есть, объявив, что первая партия шашлыка готова. На столе среди разбросанных пластиковых тарелок и стаканчиков лежали криво нарезанные огурцы и помидоры. Никита торжественно водрузил тазик с подгоревшей курицей в центр. Несколько пластиковых вилок одновременно проткнули мясо.
Во главе стола, там, где прежде праотцы ставили самовар, теперь бурлил колосс кальяна. Сквозь дым слышалось методичное чавканье и пережевывание. Кто-то предлагал тост. Я потягивал пиво.
Напротив села пара. В дыму, сумерках и угаре я не сразу понял, что передо мной Дима и Вита. Он взял ее стаканчик и лил туда водку, проливая половину на юбку.
Как-то на первом курсе мы устраивали вечеринку вроде этой. Часть знакомых решила позвать школьниц из старших классов. Мнение разделились пополам – на тех, кто против их присутствия, и тех, кто за. За были и сами школьницы. Аргументами первых было то, что они еще маленькие и формально им нельзя пить и курить. У вторых аргументов особенно не было, но выиграли все равно они. Просто всегда были люди, желающие напоить на вписке девчонку на пару лет младше себя.
Я не голосовал по двум причинам. Во-первых, это ничего бы не решило, как, собственно, и произошло. И, во-вторых, выбор для каждого свой – ехать или нет, пить или не пить. В конце концов, это мы же и служим примером такого образа жизни для тех же школьников. Но нести ответственность за секс с несовершеннолетними я и те мои знакомые, кого я мог назвать друзьями, не собирались, поэтому мы просто держались от девочек подальше, чтобы никто никого не провоцировал.
Я не хотел выглядеть благородно. И все такие высокопарные рассуждения о морали и нравственности – не мое. Да и добродетель тоже. Но Вита выглядела беспомощно, и я знал, чем это кончится, если не вмешаться сейчас. А мне не хотелось, чтобы с ней был кто-то другой. Так что дальнейшие действия – скорее корыстный поступок. Золушка, я не рыцарь на белом коне. Я встал из-за стола.
– Вита, пойдем потанцуем? – предложил я, обогнув стол. Не знаю, зачем я это сделал, не мое это дело. Стало ли мне ее жалко, или же было настолько противно от всех этих пьяных лиц, что захотелось уйти и я искал компанию? Не знаю. А может, просто поступил так, потому что поступил. Не у всего есть причины, но у всего есть последствия.
