Buch lesen: «Четверть века в Америке. Записки корреспондента ТАСС»

Schriftart:

⁂

Слово к читателям

Андрей Шитов возглавлял представительство ТАСС в Вашингтоне от Билла Клинтона до Дональда Трампа. Поскольку до этого у него была еще и нью-йоркская «пятилетка», в общей сложности он более четверти века работал за океаном на главное информационное агентство России.

Не думаю, что кто-либо еще из современных российских журналистов обладает подобным опытом. И с удовольствием представляю читателям рассказ Андрея об этом опыте – еще и потому, что некоторые воспоминания у нас общие. Серия интервью с президентами США и другими ключевыми американскими ньюсмейкерами для проекта ТАСС и РТР «Формула власти» готовилась нашей творческой бригадой при его непосредственном участии.

При всей своей необычности в американском контексте опыт Шитова не уникален для ИноТАСС в целом. В зарубежной корсети нашего агентства есть люди с таким же и даже более внушительным творческим и рабочим стажем. Подлинные корифеи работают в самых разных точках планеты – от Парижа, Праги и Рима до Токио и Пекина.

В свое время в профессиональной среде новостные агентства принято было шутливо именовать «могилами неизвестных журналистов». Но на самом деле для любого репортера большая честь видеть свой текст напечатанным под всемирно известным тассовским брендом. А в своей штаб-квартире – известном москвичам «доме под глобусом» на Тверском бульваре – мы, конечно, по достоинству ценим своих ведущих авторов. Многие из них, включая Андрея, отмечены не только профессиональными, но и государственными наградами.

Теперь издательство «АСТ» любезно предложило помочь нашим «золотым перьям» лично представиться и более широкой читательской аудитории. Благодарен за такую возможность; надеюсь и верю, что такое сотрудничество ТАСС и АСТ окажется плодотворным. А о том, не вышел ли комом первый блин, теперь судите сами.

Михаил Гусман,
первый заместитель генерального директора ТАСС

Введение. Возвращение в детство

«Умных много, добрых мало»
Моя бабушка, Екатерина Андреевна Шитова (1916–1998)

По дорожке, протоптанной в снегу среди деревьев, поздним зимним вечером шагает мальчик. Его догоняет высокий мужчина, берет за руку и дальше они идут вместе.

Это мой сон. Мальчик – это я. Мне лет пять или шесть. Я иду искать родителей, которые уложили меня спать и ушли веселиться с друзьями.

Дорогу к Дому офицеров в подмосковной части, где служит мой отец – через пруд, обсаженный деревьями, и дальше по улице, – я знаю. Поэтому даже одному в темноте мне весело, а не страшно. Я вдыхаю вкусный морозный воздух, таращусь на звезды и желтые огоньки за деревьями и топаю по хрусткому искрящемуся снегу валенками, надетыми на босу ногу.

В этом лесном военном городке, окруженном колючей проволокой и не имевшем даже собственного названия, а только литерное обозначение К-510, я рос от рождения до окончания школы. До Америки оттуда было как до Луны.

Но мать надоумила меня поступать в московский иняз, после учебы я попал в ТАСС, а потом больше четверти века работал корреспондентом агентства в Нью-Йорке и Вашингтоне. И детский сон мой застал меня душной летней ночью в казенной американской квартире.

Проснулся я тогда с ощущением горькой ошибки. Отец мой незадолго до того умер, не увидев своего внука и моего сына Ваню, родившегося за океаном. Так что и человеком, догнавшим меня во сне, был не он или, во всяком случае, не только он, но и я сам, только почти сравнявшийся с ним по возрасту. Сознание раздвоилось: я словно со стороны видел шагающую впереди детскую фигурку и привычно ощущал, как доверчиво ложится мне в руку маленькая теплая ладонь…

Вообще-то я своих снов не помню. Но этот врезался в память сразу и навсегда. Он отзывается во мне щемящей и нежной грустью: жалостью к рано ушедшему отцу, к себе самому, к Ваньке, который, сам того не подозревая, очень похож на деда. По сути он вместил всю мою жизнь.

⁂

Об этой жизни я и хочу теперь рассказать – вам и себе. Чтобы попытаться задним числом еще что-то в ней уяснить.

Это мой сугубо личный рассказ. Я всю жизнь работаю в ТАСС и считаю это своей большой удачей. Но я никем не уполномочен что-либо заявлять за других.

Я полжизни прожил в Америке и почти все, что я пишу и говорю, так или иначе окрашено этим опытом. Но я русский человек, всегда им был и буду. Больше того, я совершенно обычный человек – как я это для себя называю, человек «из метро» или «из электрички».

И Америка сама по себе интересна мне лишь постольку, поскольку она, на мой взгляд, может и должна быть интересна моим попутчикам – людям, вместе с которыми я утром еду на работу, а вечером возвращаюсь домой. Надеюсь, это тоже будет очевидно в моем рассказе, который я поначалу так и хотел назвать: «Обычные люди». В моем понимании это относится ко всем, включая политиков и разного рода знаменитостей.

Сюжета как такового в моем повествовании нет. Есть воспоминания: о городах, людях, жизненных и профессиональных уроках. По определению одной моей давней приятельницы, русской американки, это моя «американская мозаика».

Сложена она более или менее по порядку, но все же с позиций сегодняшнего дня. А память моя избирательна: мысли и чувства сохраняются в ней лучше, чем обстоятельства времени и места; хорошее – гораздо лучше, чем плохое. Многое, наверное, вообще не поддавалось бы восстановлению, если бы не прежние публикации: я же всю жизнь работаю для печати.

За тексты свои я привык отвечать, в ТАСС с этим строго. И теперь, даже используя архив, заново все перепроверяю. Так что любые возможные ошибки или неточности в книге – только моя вина.

Профессия подарила мне встречи с бесчисленным множеством замечательных людей. С одними я годами работал бок о бок, с другими общался лишь раз-другой. Но у всех я чему-то учился, и всем за это признателен, хоть и не могу перечислить их поименно. И чувствую себя в ответе перед ними за эту книгу, даже если они ее не прочтут.

Ни перед собой, ни перед этими людьми я не могу и не хочу лукавить. Поэтому пишу без купюр, стараясь ничего не искажать и не замалчивать. А иначе какой вообще в этом смысл?

Часть 1. Города

Глава 1. Первая любовь. Нью-Йорк, 1987–1992

1.1. Как мы осваивались

У ТАСС в те годы имелись в США отделения в Вашингтоне, Нью-Йорке и Сан-Франциско. Первое освещало работу федеральных органов власти и неофициально считалось ведущим, первым среди равных. Последнее на самом деле было корпунктом, поскольку там работал один человек, следивший за жизнью штатов тихоокеанского побережья.

Соответственно, на долю Нью-Йорка, куда я прибыл зимой 1987 года, приходилась вся остальная территория страны – от Аляски до Флориды и Техаса, не говоря уже о самом мегаполисе, где размещается штаб-квартира ООН.

Кстати, при этой штаб-квартире работали еще двое тассовцев, причем одного туда направляла Москва, а другого – Киев. Ведь СССР на правах победителя во Второй мировой войне имел в ООН сразу три представительства: общесоюзное, украинское и белорусское. А ТАСС в советское время возглавлял целую сеть республиканских информационных агентств, включая Укринформ и БелТА.

Удобное соседство

Наше нью-йоркское отделение располагалось в одном из небоскребов Рокфеллер-центра посередине Манхэттена, неподалеку от Центрального парка. Почтовый адрес я помню до сих пор наизусть: 50, Rockefeller Plaza, New York, NY 10020. В обиходе он сокращался до Fifty-Rock.

Помещение мы арендовали у американского информационного агентства Associated Press (AP, Ассошиэйтед Пресс). Соседство было отчасти вынужденным: нам требовалась бесперебойная связь с Москвой (поначалу телетайпная, позже компьютерная), а поддерживать ее до приезда к нам в отделение собственного инженера помогали американцы.

Но оно было и удобным во всех отношениях: от профессионального до бытового. Новостные ленты AP служили нам одним из основных источников информации о том, что происходило в США, и при возникновении вопросов можно было оперативно, не покидая здания, проконсультироваться с коллегами.

Главным бытовым удобством считалось наличие у коллег собственной столовой. Но мы ею редко пользовались, поскольку кормили там, на наш взгляд, невкусно и довольно дорого. Питались мы в основном разнообразным фастфудом с уличных перекрестков либо приносили еду из дома и разогревали в микроволновке; получки «обмывали» неподалеку от офиса в баре Pig & Whistle («Свинья и свисток»). Наши маститые ветераны-«американисты» в твидовых пиджаках посвящали там новичков вроде меня в важнейшие тонкости работы за океаном: до сих пор помню, например, что Martini Extra Dry – это чистый джин в треугольном бокале, предварительно ополоснутом вермутом…

Зачем нужны инокорры

Штат сотрудников отделения состоял из четырех корреспондентов и заведующего, который в тассовских командах на моем веку всегда был «играющим тренером». Он не только организовывал и направлял общую работу и отвечал за нее перед Москвой, но и сам писал все, в чем возникала необходимость: от сиюминутных новостных заметок до наиболее сложных и ответственных комментариев или аналитических текстов.

Впрочем, подготовка не только кратких, но и объемных материалов была обязательна и для всех остальных. При этом в многостраничных «почтовках», которые до появления компьютеров пересылались в московскую редакцию обычной почтой, поскольку передавать их по телетайпу было слишком трудоемко и дорого, разрешалось опираться на оценки и прогнозы местной печати. Но в аналитических «информационных письмах» корреспондентам полагалось использовать сведения из своих личных источников и делать на их основании собственные выводы.

Отчасти это объясняет, зачем вообще нужны инокорры. Новости как таковые можно ведь взять и у СМИ страны пребывания. Но те заведомо не станут искать и выделять в информационном потоке то, что интересно и важно именно для российской аудитории. Во всей своей работе – от отбора новостей до их подачи, а иногда и пропагандистской «подкрутки» – они будут преследовать исключительно собственную выгоду. Ну и мы точно так же всюду искали свой интерес.

События идут непрерывным чередом, поэтому и мы работали безостановочно, семь дней в неделю. По будням – в две смены: с девяти утра до шести вечера и с шести вечера до трех утра. Скроить рабочее расписание так, чтобы не пропускать новостей и выполнять редакционные задания, но при этом оставить людям законное время для отдыха, для заведующего всегда было проблемой.

Четырехколесный барьер

К первой командировке я почти три года готовился в американской редакции ИноТАСС в Москве, стажером ездил в Лондон. Работу знал и любил, требования к ней понимал, так что проблем с редакцией не возникало. А самым серьезным барьером при адаптации к жизни в Нью-Йорке стало для меня вождение автомобиля.

В Москве я до того за рулем никогда не сидел. Взял, правда, пару уроков в автошколе, но они сослужили мне скорее плохую службу, поскольку создали иллюзию, будто я чему-то там научился. На самом деле я понятия не имел, как управлять автомобилем, даже нашим отечественным, не говоря уже об американских – более массивных, но при этом более приемистых, легче слушающихся руля и оснащенных автоматической, а не ручной коробкой передач.

В общем, при первом же самостоятельном появлении на дороге я «въехал» сзади в машину какой-то бабули, ожидавшей смены сигнала светофора на перекрестке. И началось мое многомесячное хождение по мукам.

Не буду все пересказывать, но, если бы не мой тогдашний начальник, а ныне добрый друг Игорь Макурин, отстоявший неумелого новобранца, меня скорее всего просто отправили бы от греха подальше обратно в Москву. Однажды я умудрился угодить в две аварии за один вечер. А «хеппи-эндом» стала уже нью-йоркская автошкола.

Теперь у меня тридцатилетний водительский стаж, и для меня непреложный факт, что в США корреспондент, не умеющий водить машину, реально неполноценен (во всяком случае до тех пор пока весь автопарк не станет «беспилотным», как обещают футурологи). И я советую молодым тассовцам, отправляющимся за океан, из этого исходить, но все же не садиться за руль без достаточной подготовки.

Мед и деготь

Кстати, в наши дни инокорры – это уже не только ребята, но нередко и девушки. В советское время в командировки отправляли почти исключительно мужчин, причем женатых. Для жен в штатном расписании предусматривались технические должности – секретаря, телетайпистки и т. п.

Это очень высоко ценилось, поскольку обеспечивало прибавку к семейному бюджету, но по сути, конечно, женщины, уезжавшие с мужьями за рубеж, жертвовали нормальной карьерой. А поскольку телетайпистки у нас выходили и в ночную смену, то некоторые шутливо жаловались, что жертвуют и репутацией, ибо регулярно на глазах у консьержей возвращаются домой под утро в компании не собственного мужа, а посторонних мужчин.

Зарплаты у нас были, по выражению одного нашего бывшего тассовского начальника, «хорошие, но маленькие». Помнится, что-то около тысячи долларов в месяц. Но никто не жаловался, так как по советским меркам и это было запредельно много. К тому же зарплата была лишь частью реального достатка, поскольку в длительных загранкомандировках корреспонденты находились на почти полном государственном обеспечении. Основные расходы – на жилье, транспорт, связь – оплачивались из бюджета отделения.

Правда, и в этой бочке меда имелись свои маленькие ложки дегтя. За все необходимо было отчитываться, и без чеков, заверенных подписью заведующего, никакие расходы к оплате не принимались. К тому же для всего – от размеров жилплощади до объема двигателя у автомашин – существовали нормы, в которые полагалось вписываться.

Нормы эти были советскими и, например, сроки эксплуатации мебели по ним исчислялись у нас то ли двумя, то ли даже тремя десятками лет. Но качество-то при этом было американским: с виду нарядным, но с изнанки картонно-фанерным, на вечность совершенно не рассчитанным.

Приходилось выкручиваться, в том числе путем обмена мебелью друг с другом. Однажды мы с коллегой перетаскивали из одной квартиры в другую какую-то детскую кровать, которая буквально рассыпалась в руках. Даже ехавший с нами в лифте сосед-американец не выдержал и буркнул, выходя: «Ну и рухлядь!» Оценить эту реплику может лишь тот, кто знает, как свято соблюдается за океаном житейская заповедь, запрещающая совать свой нос в чужие дела.

По приезде в Нью-Йорк, когда мы еще только осваивались на новом месте, моя жена обратила внимание на то, что одна из тассовских квартир была обставлена чуть лучше других. Хозяйка в ответ без всяких шуток похвалилась «стратегически выгодным» расположением жилья: дескать, окна смотрят на мусорную свалку, и когда там появляется какая-нибудь приличная вещь, главное не зевать…

Наши американцы

Я еще застал то время, когда в отделении помимо советских корреспондентов, присылаемых из Москвы, работали принятые на месте американцы. Среди них главными для нас фигурами в Нью-Йорке были немолодые супруги Гарри и Руфи Фишер – коммунисты, для которых работа в советском информационном агентстве была, как я понимаю, еще и исполнением партийного долга.

Вообще присутствие ТАСС в Новом Свете началось в 1929 году с американских репортеров-стрингеров, то есть контрактников. Хотя и первые советские журналисты появились в Нью-Йорке еще до Второй мировой. Когда у нас в офисе при мне был ремонт, в углу за сейфом обнаружился портрет Сталина. Можете, кстати, судить о том, как часто там производились ремонты.

Фишеры были люди замечательные. Гарри добровольцем участвовал в гражданской войне в Испании, сражался с фашистами в составе интербригад. К молодым тассовцам, которые, сменяя друг друга каждые 3–4 года, приезжали «открывать Америку», они с женой относились по-родительски заботливо.

Гарри служил у нас телетайпистом, Руфи вела бухгалтерию. Помимо всего прочего именно она выдавала нам зарплату, причем наличными, поскольку собственные банковские счета нам тогда открывать не разрешалось. К Фишерам мы в первую очередь шли за советом и по любым вопросам, касавшимся нашего обустройства в США.

Былая доверчивость

Некоторые тамошние порядки задним числом кажутся удивительно беспечными. Например, для получения водительских прав – по сути главного американского документа, удостоверяющего личность, – мне необходимо было представить в местный департамент автотранспорта (DMV) подтверждение, что я тот, за кого себя выдаю, и что я проживаю в Нью-Йорке.

У меня, разумеется, был заграничный советский паспорт. Но по правилам требовался еще один какой-нибудь документ.

Им послужило… ручательство одного из моих коллег-тассовцев. Он просто приехал вместе со мной в DMV, предъявил собственные права и заверил барышню в окошке, что мои показания правдивы. Этого было достаточно. А место жительства я подтвердил счетом за коммунальные услуги и конвертом, отправленным той же Руфи на мое имя и адрес.

Конечно, для получения прав необходимо было еще и сдать экзамены. С вождением я к тому времени худо-бедно разобрался, а при прохождении теоретической части испытаний мне были неожиданно предложены на выбор варианты на английском и русском языках.

Я выбрал русский и не прогадал. Мало того, что благополучно сдал сам: вскоре после меня на те же испытания поехал еще один наш новичок. Я ему подробно рассказал о своем опыте, включая содержание опросника. Он тоже выбрал русский и убедился, что этот вариант у местной автоинспекции был единственным. Успех, как говорится, был обеспечен…

Пересдача

Задним числом я сам удивлялся, почему мне так трудно было научиться водить, и пришел к довольно неожиданному выводу. Как ни странно, одной из главных помех была подсознательная установка на то, что я со своим неумением всем мешаю и должен везде и всюду уступать. Я так и пытался делать, постоянно создавая тем самым аварийные ситуации.

Зато через десяток лет, переподтверждая права в Вашингтоне, я сразу объяснил женщине-инструктору, что водить умею. Уверенно проехал под ее руководством «круг почета» вокруг местной автоинспекции и… провалил экзамен.

«Вы действительно умеете водить, – сказала она мне, когда мы вернулись на место старта. – Но вы же не соблюдаете никаких правил!»

А я, как мне казалось, их «соблюдал» – только на словах, а не на деле. При виде знака об ограничении скорости не тормозил, а объяснял инструктору, что, мол, дорога пустая и можно ехать чуть быстрее, хотя по правилам скорость полагается сбросить. Точно так же проехал нерегулируемый перекресток – изобразив, но до конца не выполнив положенную полную остановку перед поперечной дорогой. В итоге схлопотал совершенно заслуженный «неуд» и был отправлен на пересдачу.

В каком из этих случаев, нью-йоркском или вашингтонском, ярче проявлялись мои психологические комплексы, судить не берусь. Но комплексы эти – сначала неуместная робость, потом столь же нелепая самоуверенность вплоть до пренебрежения правилами – кажутся мне не только личными, но отчасти и родовыми, наследственными. Живущими в нашем общем российском менталитете с советских, а может, и досоветских времен.

Поэтому я и вспоминаю теперь о жизненных уроках, которые помогли мне разглядеть их в самом себе, осознать. А американские мои друзья, когда я им описывал свою «сдачу экзамена по вождению», смеялись буквально до слез…

1.2. Чем мы занимались

Работая хроникером, ты порой даже с утра не знаешь, о чем тебе днем придется писать. Но дома можно хотя бы специализироваться на какой-то теме, а иностранный корреспондент – по определению и швец, и жнец, и на дуде игрец. Мне часто вспоминается шутливое определение, что интеллигент – это тот, кто употребляет незнакомые слова правильно.

Помню, в самом начале работы в США пришлось вдруг спешно вникать в проблемы… холодного ядерного синтеза. Заголовок первой моей большой статьи на эту тему – «Буря в стакане тяжелой воды» – до сих пор мне кажется чуть ли не самым удачным за всю карьеру. Но сенсация, родившаяся в Ютском университете, на поверку оказалась липовой и привила мне стойкое недоверие к неподтвержденным гипотезам, а отчасти и скептицизм к научному знанию как таковому.

Зато без всякого скепсиса, а с гордостью, благодарностью и комком в горле вспоминаю, как за океаном в апреле 1987 года принимали героев – ликвидаторов последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Леониду Телятникову – единственному выжившему из пожарного расчета, работавшего на крыше реактора, – ньюйоркцы аплодировали стоя.

А сам этот совсем не геройский с виду человек – невысокий, густо-рыжий, щербатый – заметно смущался и повторял, что всего лишь выполнял свой служебный долг. Хотя вместе со своими погибшими товарищами уберег годом ранее от очень больших бед, наверное, пол-Европы. Он умер в декабре 2004 года, немного не дожив до своего 54-летия…

Весной 1988 года я ходил в нью-йоркский ЖСК «Дакота», где жил и погиб Джон Леннон, на беседу к его вдове Йоко Оно. Я просил об интервью, но никак не ожидал, что почти сразу получу согласие. Думаю, мне просто повезло: незадолго до того она была приглашена на встречу советского лидера Михаила Горбачева с «американской интеллигенцией» и, возможно, решила, что мой запрос как-то с этим связан.

Говорили мы на стандартную тему: о том, как укреплять мир, доверие и взаимопонимание в американо-советских отношениях. На прощание Шон Леннон – сын Джона и Йоко, которому тогда было 12 лет, – попросил: «Пусть разрядят все ядерные бомбы, чтобы нам, когда мы вырастем, не пришлось этим заниматься. И чтобы никогда не было войны»…

Подобные пожелания я слышу всю свою сознательную жизнь. Большой войны, слава Богу, нет. Но и бомбы никто не разряжает. Наоборот, создают все новые и все более смертоносные…

В 1990 году в Нью-Йорке проходил матч за звание чемпиона мира между двумя лидерами советской шахматной школы – Гарри Каспаровым и Анатолием Карповым. Сам я, конечно, был не в состоянии постичь, «как ходят, как сдают» на высшем спортивном уровне (для тех, кто забыл или не знал, – это фраза Владимира Высоцкого из песни про «честь шахматной короны»).

Но, на мое счастье, у нас в отделении работал тогда инженером замечательный человек – отличный компьютерщик, шахматист и мой друг Володя Просвиряков, ныне, к сожалению, тоже уже ушедший из жизни. Ему не было равных даже среди чернокожих профессионалов с манхэттенских перекрестков, предлагавших прохожим сразиться в шахматы на деньги; по его оценкам, они в среднем играли на уровне нашего «сильного первого разряда». Про «битву двух К» мы с ним писали вместе.

Внутренняя логика

Со стороны вся эта мозаика, видимо, кажется хаотичной, но в ней была своя внутренняя логика. Конечно, обязательным для освещения считалось все, что касалось нашей страны и советско-американских отношений. А в них и на излете холодной войны шли жаркие идеологические споры.

Одним из самых затяжных и упорных был спор по правозащитной тематике, и редакция просила нас искать для него аргументы. В результате мы регулярно писали, например, об американских политзаключенных, в частности, об одном из лидеров Движения американских индейцев Леонарде Пелтиере и об активисте организации «Черные пантеры» и журналисте Мумиа Абу Джамале. Оба они, между прочим, до сих пор остаются за решеткой (первый с 1976, а второй – с 1981 года), хотя при Бараке Обаме произошел очередной всплеск ожиданий, что Пелтиера, которому тогда уже перевалило за 70, могут помиловать.

Впрочем, идеологическими препирательствами советского «государства рабочих и крестьян» с заокеанским «миром чистогана» дело совсем не ограничивалось. Мы старались искать и высвечивать в США и «полезный опыт».

Помню, один из московских академических «толстых журналов» перепечатал мою «почтовку» о том, как американцы борются с магазинными кражами. В другом случае я взял большое интервью у Дэвида Рокфеллера об организации благотворительной деятельности знаменитого фамильного клана, который он на тот момент возглавлял.

Другие темы именитый банкир обсуждать не пожелал, но на эту согласился и принял меня в своей штаб-квартире на 56-м этаже соседнего с нашим небоскреба Рокфеллер-центра. По ходу беседы его удивило, откуда мне было уже известно довольно много подробностей о его семье. Я сослался на только входившую тогда в моду компьютерную базу данных LexisNexis, и он строго осведомился у помощника, имеется ли такая у них самих. Тот, конечно, заверил, что они идут в ногу с веком.

Примерно тогда же я написал для нашего тассовского журнала «Эхо планеты» про то, как американцы внедрили у себя поточный метод строительства жилья. После окончания Второй мировой в США шла массовая демобилизация военнослужащих, которым при возвращении «на гражданку» полагались подъемные. Но жить им было, как правило, негде, и некто Уильям Левитт придумал строить для них дешевые типовые коттеджи, чтобы первый взнос покрывался суммой этих самых подъемных. Роль конвейера выполняла цепочка сменявших друг друга бригад, каждая из которых выполняла только одну определенную строительную операцию. Вскоре на картофельных полях близ Нью-Йорка, а затем и в окрестностях других американских городов закипело массовое строительство коттеджных поселков – Левиттаунов.

В нашей стране публикация, как говорится, вызвала общественный резонанс. «Эхо» напечатало тогда подборку писем читателей, в одном из которых, присланном из Армении, предлагалось направить статью для обсуждения в Кремль.

Из России с мольбою

Конечно, не могу я не вспомнить и еще пару эпизодов из опыта своей работы в Нью-Йорке. Как-то раз растерянные коллеги из АП принесли мне в отделение ТАСС растерзанный конверт с письмом и фотографией ребенка. Дескать, взгляни, пожалуйста, а то адресовано вроде нам, но мы не знаем, что с этим делать.

В письме семья инженеров из российской глубинки на ломаном английском просила оказать любую возможную помощь для сбора средств на лечение тяжело больной дочери. Теперь в Москве я регулярно слышу подобные истории с телеэкранов, но тогда мне это было в диковинку.

Горю родителей нельзя не посочувствовать, но я задумался и о том, что такое же послание из США в другую страну, наверное, невозможно. И не только потому, что там не бывает нищих инженеров. Как раз с деньгами-то проблемы могут возникнуть где угодно. Десятки миллионов американцев не имеют медицинской страховки, и понятие «катастрофического заболевания» – не в медицинском, а именно в финансовом смысле – родилось не где-нибудь, а в США.

Разницу я вижу в том, что даже и в такой ситуации американцу просто в голову не придет обращаться за помощью за границу, даже если он и в состоянии написать такое письмо. Просить же о поддержке он станет (если станет: им как индивидуалистам сложнее решиться на это, чем нам) семью, соседей, местную церковную общину, возможно – социальные учреждения своего города и штата.

Один мой американский приятель помог больному племяннику, обратившись в ассоциацию людей, страдавших тем же недугом. Мальчика проконсультировали, а затем и прооперировали бесплатно.

Благотворительный стартап

А вот другой случай. В 1991 году, перед самым распадом СССР, когда даже в Москве на полках продовольственных магазинов было шаром покати, в наше нью-йоркское отделение позвонила некая Эми Кэртис. Насмотревшись репортажей об угрозе голода в Советском Союзе, домохозяйка из штата Кентукки решила материально поддержать одну из нуждающихся семей, но только – что она особо оговорила – без всяких посредников.

Я написал об этом заметку, а потом и журнальную статью, и к Эми хлынул поток писем (я ее, кстати, предупреждал, что так и будет). Через пару месяцев она уже уезжала в Россию с первым контейнером благотворительной помощи.

Потом о ней сделала репортаж одна из крупных американских телекомпаний, после чего мне позвонил другой человек, уже из Нью-Йорка, и попросил помочь ему в таком же начинании. Я согласился, а Эми, узнав об этом… закатила мне по телефону скандал.

«Это мой проект, – кричала она. – Я даже с мужем развелась, только этим теперь и занимаюсь. Этот тип из Нью-Йорка не имеет права копировать то, что я придумала». Пришлось объяснить даме, превратившей благотворительность в своего рода бизнес, что у нас с ней разные интересы в этом деле.

Вопрос свободного человека

Мораль сих басен для меня не в нравоучениях, тем более что ни хвалить, ни осуждать по большому счету некого. Это просто примеры того, как, на мой взгляд, никогда не поступили бы в одном случае американцы, в другом – россияне, хотя для другого народа такое поведение, видимо, нормально.

А вместо морали позволю себе привести любимую выдержку из классической работы экономиста Чикагской школы, нобелевского лауреата Милтона Фридмана «Капитализм и свобода». Он оспорил известный призыв Джона Кеннеди: «Не спрашивай, что может сделать для тебя твоя страна; спрашивай, что ты сам можешь сделать для родины» (лозунг, кстати говоря, вполне советский).

Вот аргументы Фридмана: «Ни первая, ни вторая половина этого высказывания не отражает таких отношений между гражданином и его правительством, которые достойны идеалов свободного человека в свободном обществе… Для свободного человека страна – это сообщество индивидуумов, а не нечто стоящее выше их и над ними… Свободный человек не станет спрашивать, ни что может сделать для него его страна, ни что он может сделать для родины. Он скорее спросит: «Что мы с соотечественниками можем сделать с помощью правительства» для исполнения своих индивидуальных обязанностей, достижения наших раздельных целей и устремлений и, самое главное, для защиты нашей свободы».

Между прочим, при выходе его книги в 1962 году ее встретил «заговор молчания». К юбилейному изданию 1982 года и книга, и ее автор были знамениты. А в 2002 году на торжественной мемориальной церемонии в Белом доме президент Джордж Буш-младший отмечал, что идеи Фридмана живут и побеждают не только в самих США, но и по всему миру, включая Россию. Я это с удовольствием освещал, поскольку это входило в мои прямые профессиональные обязанности.

Зачем нужны идеалы

А уже в самое последнее время в Москве я убедился, что те же идеи постепенно прививаются и у нас. Во всяком случае российские социологи, с которыми я общался, это подтверждают. По их словам, доля «самодостаточных» граждан, готовых рассчитывать при решении насущных жизненных проблем не на помощь государства, а на собственные силы, растет в России настолько интенсивно, что можно говорить о «тихой социальной революции». Признаюсь, меня это радует, хотя сам термин мне и не нравится: хватит с нас революций.