Buch lesen: «Митрохины университеты»

Предисловие

Авторы представляют читателям историю испытания, которое в молодые годы проходил один из казацких батек Митрофан Чередник, записанную для потомков со слов Митрофана Василем Галайдой под конец своей многотрудной жизни.

Повесть «Митрохины университеты» о том, как необходимо было проявить себя в обычной жизни молодому парубку, окрепнуть, сообразить, что к чему и найти себя, столкнувшись с реальной жизнью, и, несмотря ни на что, еще больше убедиться в правоте извечных истин, а вернувшись на Сечь, продолжить обучение искусству гопака. Для этого Митроха после обучения азам казацкой науки в возрасте девятнадцати лет отправляется в мир, в котором ему необходимо далеко за пределами Сечи выполнить задание учителя и названного отца казака-характерника Левка Байзаблуда, о сути которого ему самому необходимо догадаться.

Митроха, столкнувшись с особенностями жизни различных групп населения: и кузнецов, и шляхтичей, и корчмарей, работая кузнецом, вышибалой в корчме, убеждается в правильности выбранного им пути, обогащает и совершенствует искусство гопака. Пройдя жизненные университеты вдали от Сечи, заработав денег, почувствовав, что пора возвращаться, Митроха, проявив инициативу, приводит на Сечь новых друзей, «собрав» их по белу свету.

Повествуя о детстве и юности Митрохи, рассказывая о казацкой доле, о сметливом и подвижном парубке Митрохе, Василь Галайда приоткрывает мир, который существовал в Украине всего каких-нибудь четыреста лет тому назад, в конце шестнадцатого столетия. С казацким юмором рассказывает Василь о корчмарях, об особенностях жизни шляхты, об отношении к питию горилки некоторых из них и не только об этом.

Встретились семилетний Митроха и его названный отец, казак Левко, в 1584 году в поселении Бередичи, которое было даже не поселением, а состояло из нескольких домов, в одном из которых проживала семья Митрохи. Степь да степь кругом. Рядом течет неспешно Славута-Днепр. Тянется невидимая нить казацкой доли, чтобы в один прекрасный момент не оборваться, а явить миру парубка и казака – Митрофана Череду.

Смышленый парубок

Эту историю рассказал мне, Василю Галайде, казацкий батька Митрофан Чередник по прозвищу Череда. Впрочем, прозвищ у Митрофана было много. Успел казак по свету постранствовать и погулять, да так, что было о чем в преклонные годы вспомнить. С Чередой мы были почти одного возраста. Он был младше меня только лишь на семь лет, а когда тебе уже почти девяносто, то какие-то семь лет разницы вообще не сказываются. Может кому-то показаться, а что еще двум дедам делать, как не сидеть где-нибудь в тенечке и байки травить. Оно-то так, но только с одной стороны, с другой – сказки да побасенки сказывать промежду делом – тоже уметь надобно, хыст (талант) к этому делу иметь… Череда такой хыст сполна имел. Долго иной раз я смеялся, его слушая, хоть за свою длинную жизнь твердо усвоил одно простое правило: что бы тебе ни говорили, а воспринимать сказанное надо спокойно и с силой. Только не всегда так получалось, особенно, когда Череда что-то из своей жизни вспоминал.

Это я к чему веду. Что Череда, что я характерниками были, а это, потомки, даже не название такое отличительное, а образ жизни и особый склад ума, разума и сознания. Кто вам будет рассказывать, что казаки в волков превращались, да еще чем-то подобным занимались, мало что о казацкой науке знает, тем более в ней смыслит. Если у тебя нет острого разума, да смекалки, то все твои потуги – пустой звук даже при наличии учителей, которыми на Сечи выступали казацкие батьки. Не всех они к себе в ученики брали, но такое наше право: видеть, кому, что, как и при каких условиях сказать можно и надобно, а в присутствии кого следует промолчать или сделать вид, что в этих вопросах ты мало что смыслишь. Ведь характерник – во многом актер. За жизнь, хочешь или нет, много ролей приходится играть. Чем длиннее жизнь, тем больше в ней приключений, стало быть, приходится не только казаковать, но и приторговывать, лекарским делом заниматься, многие профессии освоить, плотническое и кузнечное дело.

Жизнь, она такая, хочешь или нет, а наступает время, когда приходится свою гордыню в тряпочку свернуть и за пазуху спрятать или еще куда дальше, или вообще выбросить так, чтобы больше она к тебе не возвращалась…

Так вот, в отличие от меня Череда, его тогда Зайдой звали, не был сыном казака. Родители его селянами были. Их сын с малых лет к тяжелой работе привыкал. Вряд ли Митрофан даже казаком стал бы, не говоря уже о том, чтобы характерником быть, если бы не случай один.

Было хлопцу семь лет, когда через местечко, где он с родителями проживал, казацкий отряд проходил. А в том отряде казак такой был – Левком кликали, а прозвище у Левка было – Байзаблуд. Его все за глаза Байзой так и называли. Этот Байза Митрофана и заприметил. Глаз у Левка был наметанный. Он сразу же сообразил, кто перед ним. Митроха, так его кратко родители называли, ничем таким особенным среди детей не отличался, разве что иногда ни с того ни с сего на месте застывал и мог на небо смотреть или куда-то вдаль на Славуту очень долго глядеть, пока его не заставали за таким занятием и не прерывали.

Был Митроха четвертым ребенком в семье, рос хлопцем веселым и жизнерадостным, но иногда как будто что-то находило на Митроху, тогда он становился смутным и печальным, все делал медленно, как будто не здесь находился, а где-то далеко. Странность эта, впрочем, быстро проходила, а Митроха вновь становился подвижным и жизнерадостным ребенком. Заводилой он не был, но связываться с ним соседские ребята не решались. Бывало, что Митроха хмурился, закусывал губу и бросался на обидчика с кулаками. И не смущали Митроху габариты обидчика. Мог и на мальчишку старше его наброситься. Боевитый был, но затихал иногда, куда-то прятался так, что несколько раз его родители едва отыскали. Время тогда было тревожное, что ни год – то татарские наезды. А куда в степи спрячешься, если татары наскочат? Ответа на этот вопрос не было, кроме того, чтобы где-нибудь за стенами укрыться. А где же такие стены взять? Надо до Черкасс идти, да далече это.

Если же в Черкассы идти, то и жить там надобно. А раз так, то налоги, поборы и сборы платить необходимо. В степи же – сам себе хозяин. Правда, пока татары не наскочат. Вот иной раз с казаками и договаривались селяне о том, чтобы те их прикрыли да защитили. А за это кое-что им давали от урожая. Защита, конечно, не на все случаи жизни, но лучше что-то, чем ничего. В местечко, возле которого Митроха проживал, а было селение расположено на левой стороне Днепра, на зиму казаки приходили, чтобы ее пережить, отоспаться, а с весной на Сечь идти. Вниз по Днепру, если на чайке после ледохода до места добираться, то можно было через пару дней и Сечь увидеть на Томаковке.

Левко же, как увидел Митроху, сразу понял, что не простой он парень. С родителями его переговорил, да договорился о том, что зиму будет в Бередичах коротать с помощниками. Мог Левко и в Чигирине остановиться, но решил посмотреть на Митроху, поговорить с ним и поближе познакомиться. После того, как перезимовали, Левко к Тимофею Кадзубе, отцу Митрохи, подошел и прямо сказал, что хотел бы взять его сына с собой на Сечь в один из лагерей. Тимофей вначале ни в какую не соглашался, говорил, что Митроха еще малец, надо, чтобы время прошло. Левко не настаивал, сказал только, что казацкой науке с семи лет предметно начинают учить. Да Тимофею невдомек то было. Не хотел он, чтобы его сын казаком стал. Желал Тимофей, чтобы сын по его стопам пошел и стал землю пахать.

Прошел год. Ближе к осени, когда лист начал желтеть и опадать, а буйны ветры, холода да дожди все чаще приходили на смену уходящему лету, вернулся Левко с четырьмя товарищами на зимовку. Остановились они в одной из хат в Бередичах, где проживали Горьпа Степановна и муж ее Федор Терентьевич, его еще Бередаем кликали. Сами дед и бабка жили, а хата у них просторная была. Места всем хватало. Вот в хате этой Левко с товарищами и останавливался, да не просто так, платили казаки за постой, работой разной занимались. Умельцы были на все руки. Горьпа и Федор гостям были рады. Их сыновья по свету разошлись, а дочери давным-давно замуж вышли, а родителей не так и часто навещали, поскольку жили далеко от них. Так что Левка и его друзей дед и бабка, как родных встречали.

Левко характерником был, не зря в Бередичи наведывался, все учеников себе искал. Решил он Митроху кое-чему его научить, пока зима, да работы нет. Понятливым и сообразительным учеником оказался Митроха. Талант у него был к обучению, да только не все так гладко выходило, как сказка сказывается. Иной раз что-то на Митроху находило такое, что он тени какие-то видел перед собой, то на него глаза смотрели, то он слова самые разные слышал, то пугали Митроху невиданные ранее образы. Малец, он и есть малец. Родителям почему-то стыдился говорить Митроха о видениях, а Левку все, как есть, выкладывал. Левко многое ему пояснил, в том числе и то, почему не надо приведений и образов бояться. Митроха учителя своего внимательно слушал и принимал его слова к сведению.

Так три года подряд Левко наведывался на зиму в Бередичи, а потом пропал. Два года его не было. Исполнилось Митрохе двенадцать лет, как вдруг объявился Левко. Только не стал Левко вновь зимовать, а сразу же к родителям Митрохи пошел. Так, мол, и так сказал, если не отпустите со мной сына, беда может случиться. Тимофей снова отказался сына отпускать на Сечь, сказал, что сын ему самому нужен. Левко, подумав, ответил Тимофею следующее: «Приходит время, когда дети должны сами выбрать свой путь. Для Митрофана это время наступило. Не калечь ребенка. Опусти со мной на Сечь. Мне Митрофан вместо сына будет. Когда ему шестнадцать лет исполнится, он предстанет перед тобой. Тогда он сам решит, какой дорогой ему идти. Вы же уходите из здешних мест. Беда стучится в двери. Мы не сможем вас прикрыть».

Только не послушал Тимофей Левка. Мало ли что казак скажет, подумал Тимофей и не отдал сына казаку и не ушел из селения. А давить на него Левко не хотел, не тех кровей был, с черной харой (силой) не якшался и другим не советовал дурным и опасным для здоровья делом заниматься.

На следующий год, в начале осени, нагрянули в Бередичи татары. Тимофея убили, а детей в плен забрали вместе с женой Тимофея, Светланой. Только Митрофана среди пленников не было. Левко перед тем, как уйти, дал ему амулет и сказал беречь его, как зеницу ока, носить все время на груди и никуда не девать. Как Левко Митрохе сказал, так он и сделал, что жизнь ему и спасло.

В ночь перед набегом татар приснился Митрохе сон, да не простой, а вещий. В том сне мужчина лет пятидесяти, по виду русич, глядя на Митроху, усмехнулся и сказал: «Видишь, черный ворон крыльями небо заслоняет. Беда случится. Тебе, если жить хочешь, спрятаться нужно и затаиться». Больше ничего мужчина не сказал, только лишь усмехался Митрохе, как старому знакомому, как будто знал, кем ему Митроха приходится. Проснулся Митроха и рассказал сон родителям, да только Тимофей сына не послушал. Мало ли чего ребенку привидится. Ближе к вечеру наскочили на Бередичи татары. Митроха в это время, как будто чувствовал, что надо укрыться, пошел к речке, что в Славуту впадала, за водой. Пошел, да так и не вернулся. Воды набрал, даже искупался, пока родители не видят. Вода охладила тело, а как выбрался Митроха на берег, амулет первым делом на шею надел, а потом одежду.

Как только он оделся, слышит голос: «Ты в селенье не ходи, если жить хочешь. Укройся где-то». Митрохе два раза не надо было повторять, что делать. Рощица рядом была. В ней Митроха и притаился. Солнце все ниже клонилось. Митроха уже хотел домой идти, а тут шум, крики, даже пару выстрелов раздалось. Понял Митроха, что лучше пока что в лесочке оставаться. Так и сидел в укрытии, пока солнце не закатилось за горизонт, а крики и шум поутихли. Только тогда Митроха, пригибаясь, а кое-где переползая с места на место, как Левко его учил, до поселения и дошел. А как добрался до ивы, которая вблизи поселения росла, так сразу же погром и увидел. Навел кто-то ясырников на поселение, потому и нагрянули они нежданно. Такое часто в здешних местах бывало. Так что сопротивления ясырникам оказано существенного не было, да и некому особо было им противостоять. Тимофей, правда, отчаянно сопротивлялся так, что в сердцах его кто-то из татар саблей полоснул.

Отец, когда Митроха добрался до дома, лежал в луже крови. Жизнь почти что ушла из него, но к удивлению Митрохи, который при виде отца закрыл лицо руками, Тимофей застонал. Митроха в отчаянии припал к отцу. Тимофей, глядя на сына, усмехался. Он силился что-то сказать, но не мог. Сын слегка отстранился от отца, но потом, повинуясь какому-то необычному для него чувству, наклонился головой к отцу и услышал едва слышимый шепот: «Левка найди. Казаком стань». После этого предсмертная судорога прошла по телу отца. Голова у Тимофея дернулась и повернулась чуть в сторону, а на лице застыла усмешка. Митроха не знал, что делать. В поселении остались только лишь убитые и раненые. Часть хат спалили, а Горьпа и Федор, у которых Левко с казаками останавливался, также погибли. Митроха, во всяком случае, поначалу так думал, когда увидел деда в луже крови. Знал малец, что есть кладовая в доме у хозяев.

Хату, где он жил, спалили татары, а дом Горьпы и Федора, стоявший чуть в стороне, уцелел. Поразмыслив, Митроха решил в погребе схорониться. Подошел к месту, где был лаз в полу, да потянул за металлическое кольцо, отбросив половик. Доска, закрывавшая лаз, с трудом, но поддалась. Митрохе пришлось немного повозиться, пока ее в сторону отодвинул. Силенок у тринадцатилетнего парня не так и много было, зато смекалки хватало. Руки Митроха от пыли отряхнул, уже нагнулся, чтобы рассмотреть, что же там внизу, как вдруг услышал шорох и плач. Вначале Митроху страх охватил, но потом парнишка догадался, что в погребе кто-то есть, и этот кто-то также от татар тут прячется. Набравшись храбрости, Митроха в темноту проема и спрашивает: «Кто здесь». А ему в ответ Горьпа и отвечает: «Я с Маричкой, да со Светланой. Сейчас выберемся, если татар нет».

Как тогда Митроха обрадовался, не передать словами. Помог он бабке, как мог, лестницу поднести и наверх подняться. Что ж тут делать, когда ночь на дворе? С раннего утра решили делом заняться, погибших, как могли, похоронить, да только не все так вышло, как рассчитывали. Повезло Митрохе и Горьпе с внучатами. Где-то часа через четыре после восхода солнца к поселению подъехал казацкий разъезд. Казаки, чем могли, тем помогли. Митроха же спросил у казаков, знают ли они Левка Байзаблуда. Такие в отряде нашлись. Один из казаков, некто Семен Дереза, спросил у Митрохи:

– Левко, кем тебе приходится?

Подумал Митроха тогда и ответил:

– Левко – мой друг. Он мне амулет подарил.

Чтобы казаки не подумали, что он обманывает их, Митроха полез под рубаху и вытащил из-под нее амулет. Лучик солнца осветил круг, который образовывали две сабли, а внутри, по центру круга, красовался трезубец, центральным зубом которого был меч.

– Вот, – слегка запинаясь, произнес Митроха. – Я не вру.

Семен переглянулся с товарищами. Почесав затылок, слегка прищурившись, Семен спросил себя и казаков:

– И что теперь делать? Не оставлять же хлопца одного. Куда он пойдет? Осень на носу. У тебя есть, где жить? – спросил Семен и в сердцах махнул рукой. – Сам знаю, что податься некуда.

– Может, на Сечь взять? – предложил Ярофей Сильджуга.

Семен с прищуром взглянул на Ярофея, потом на Митроху. Казаки одобрительно загудели, соглашаясь с таким решением Семена. Решение он уже принял, но для Митрохи сделал вид, что думает. Положив руку на затылок, Семен едва заметно сдвинул шапку вперед и слегка почесал затылок, соображая. Митроха выжидал, что же скажет дядечка. Он сразу усек, что Семен среди казаков главный и от его решения зависит и его, Митрохи, судьба. Поразмыслив, Семен, слегка усмехаясь, спросил:

– А что делать на Сечи будешь?

– Казаком стану, – не моргнув глазом, ответил Митроха. – Так отец захотел, и я к тому склонен, – пояснил мальчонка свое решение и слегка всплакнул, вспомнив лежащего в луже крови отца.

Переглянулись между собой казаки, а Семен и говорит:

– Что ж, возьмем тебя к себе, Левку передадим, раз у тебя его амулет. Только веди себя, как подобает джуре (юноша, обучающийся казацкой науке), а не то вернем обратно.

Последние слова Семен сказал для пущей важности, нахмурив брови, но Митроху это не испугало.

– Когда отъезжаем? – деловито осведомился он.

– Завтра с утра и поедем, если за сегодня управимся и мертвых похороним.

Как сказал Семен, так и вышло. Управились казаки с мертвыми, молча постояли над ямой, бога не помянули, только сказали: почивайте с миром. Семен амулет казацкий с шеи снял, да приложил зачем-то к земле на свежевырытой могиле, а потом сделал ладонью противоположной руки над амулетом пару движений, как бы снимая с него энергию. Зачем это было надо, Митроха так тогда и не понял, но точно знал: Семен правильно делает. Он не знал, откуда у него было такое знание, но чувствовал, что так и есть на самом деле.

Никто не плакал и не голосил. Было тихо. Даже свежий ветерок, устав носиться взад-вперед, затих, перестав играться с листвой деревьев, которые, как будто почувствовав момент, перестали еле слышно шуметь. Послеполуденное солнце, словно устав посылать на землю тепло, скрылось за непонятно откуда набежавшей дымкой. Из выживших жителей Бередичей над свежевырытой могилой стояли только лишь Митроха, да Горьпа с двумя внучатами. Также выжил дед Балуба, но его на прощании с мертвыми не было. Балуба, несмотря на возраст, пробовал защищаться, но был ранен. Горьпа перевязала его. На ее лице не было слез. Горьпа была сосредоточена, соображая, что же ей дальше делать. Одной на месте оставаться было нельзя. Приближалась зима. Надо было идти на север или на северо-запад. Казаки прекрасно понимали Горьпу, но долго задерживаться на месте не могли, спешили, поскольку выполняли задание. Горьпа отлучиться не могла. Дед Балуба нуждался в заботе. Поэтому после того, как над могилой были сказаны последние слова, Горьпа обратилась к Семену, признав в нем главного.

– Сыночек, ты скажи Левку, если увидишь, чтобы он, если может, к нам наведался или прислал кого. Деда я не брошу. Выхаживать еще надо. Вижу, что поживет еще.

Семен только лишь вздыхал. С собой Горьпу он взять не мог.

– Сделаю, что смогу, – пообещал казак, упирая взгляд в землю.

– Ба, я Левка встречу и передам ему, чтобы в Бередичи приехал.

– Так и сделай, внучок, только не забудь.

– Я вот что подумал, – внезапно откликнулся Семен. – Если кто-то из казаков захочет, может с вами остаться. Двое могут несколько дней с вами побыть. Татары точно не явятся. За ними казаки припустились, да и делать им уже тут нечего.

– Я и сама справлюсь, – откликнулась Горьпа, – но от помощи не откажусь, если сыночки за труд не сочтут несколько дней со мной и дедом, да внучатами побыть.

– Гнат и Ярко, останетесь пока здесь, – слегка нахмурившись, распорядился Семен.

Он знал, что нарушает приказ, но поступить по-другому не мог. Если через четыре дня никого не будет, знаете, куда ехать…

Оба казака кивнули головами, а длинные казацкие чубы, заложенные за ухо, затрепетали, скользнув вперед.

– Дед твой, – обратился к Горьпе Семен, – на небо пойдет.

– В рай? – спросила Горьпа. – Не очень-то я верю, что там ему хорошо будет. Федор, мужчина сильный и решительный был, на себя надеялся, в бога не верил. Так что нет ему там места. Он все время говорил: только сабля – моя подруга и жена.

– Тебя что ж, не любил? – поинтересовался Семен, вглядываясь в Горьпу, как будто увидел в ней что-то привлекательное для себя.

– Почему не любил? Любил, говорил, что я – его отрада. Я спину ему прикрывала, так и жили: он на земле работал, а я хозяйством занималась. Федор мужчина был ладный, меня не обижал. Всякое было, мог и накричать, но, чтоб руку поднимать, такого не было.

– Завтра с утра отправляемся в путь, – еще раз сам себе сказал Семен.

– Так что ты там по поводу неба говорил? – спросила Горьпа.

– О деде мы с Левком позаботимся, – пообещал Семен. – Большего сказать не могу. Не поймешь.

– А что мне понимать? Вижу, что слово сдержишь. Так воспитан.

– Смерть – только лишь начало новой жизни, не знаю, лучшей ли, – многозначительно молвил Семен.

– Если не знаешь, помолчим тогда, – предложила Горьпа.

Так тот день и закончился. А ранним утром Митроха уже был на казацком коне. Начиналась для него новая жизнь. И жизнь эта была совсем не похожей на ту, к которой за тринадцать лет привык парнишка.

Как-то так сложилось, что Семен сразу же доставил Митроху Левку. Характерник, как показалось Митрохе, даже не удивился тому, что рядом с Семеном, держась чуть сзади него, шел знакомый ему паренек. Мельком взглянув на Митроху, Левко вздохнул, сказал, как бы обращаясь к нему, но вместе с тем и ко всем:

– Вижу, что Тимофей совету моему не внял…

– Тимофей, это кто? – просил Семен.

– Отец хлопца, который с тобой идет.

Семен покосился на Митроху и вздохнул, даже слегка руками развел, показывая, что по-иному поступить не мог.

– Не оставлять же парня на пожарище. Никого не осталось, кроме Горьпы с внучатами. Тимофея убили. Мать Митрохи в плен увели, как и братьев, и сестер. Один остался. Я казаков с Горьпой оставил. Помочь ей бы надобно. Погибнет одна. Деду она в Бередичах помогает. – В расстроенных чувствах Семен махнул рукой. – Нет Бередичей. Одно пожарище. Только дом Горьпы и уцелел. На окраине стоял, так до него у татар руки не дотянулись.

– Правильно сделал, что Митроху с собой взял. Горьпе помогу. Она с дедом меня у себя принимала. За добро надо платить добром.

Левко вздохнул, проведя рукой по пышным казацким усам, поглядел на Митроху как-то даже весело и спросил:

– Помог, стало быть, амулет?

– Мне дядечка ночью сказал, что беда будет и укрыться надо. Отцу я сказал. Он не послушал меня.

Левко только лишь вздохнул, а потом поинтересовался:

– Что еще тебе отец сказал?

– Он хотел, чтобы я казаком стал.

– А ты этого хочешь?

– А ты меня учить будешь?

Казаки, стоявшие рядом, засмеялись.

– Сметливый парнишка тебе попался, – и себе усмехнулся Семен. – Делать-то, что с ним будешь? Осень наступила. Не за горами зима…

– Подумать надобно, братья. Так сразу и не ответить.

Думал Левко недолго. В одном из казацких лагерей, которых было на Запорожье в теплое время не один десяток, можно было остаться только лишь до середины осени. Потом оставалось два выхода: либо оставаться на Сечи, либо идти на зимовку в Чигирин или в Черкассы, или еще куда-либо в местечки вверх по Днепру. Левко, поразмыслив, решил с Митрохой в Чигирин податься. Была у него там хата, где Левка ждали. Хозяюшка была круглолица и черноброва, которая своего мужчину дожидалась, несмотря на то, что Левко, хоть ему уже и сорок пять лет было, жениться пока не собирался, о чем честно Марише и сказал. Впрочем, Маришу и такие отношения устраивали, когда муж время от времени к ней домой являлся. По другим женщинам Левко не ходил. Занят был. Тренировал Левко казаков, да особые поручения выполнял.

Казаки с Митрохой прискакали в лагерь, где с середины весны они уже налаживали быт и хозяйство, занимаясь привычной работой. Лагерь возле Томаковки располагался в скрытом и укромном месте. Плавни, невысокие деревья со всех сторон окружали сразу за порогами Славуту, который, пронеся воды через грозно стоящие на его пути каменные зубья подводных утесов, растекался после стремнин привольно и широко. Славута как бы давал понять, что после порогов он может позволить себе тихое и раздольное течение, охватить бесчисленными руками проливов, заливов, проток, рек и речушек огромную местность, образуя на ней заповедные места, полные тайны.

Ормагой или Орман – так называли эту страну еще скифы. А до них киммерийцы и арии. Эти священные для предков места и стали излюбленным местом жителей, которые уходили сюда ранее со всей Руси, а теперь из Речи Посполитой, которая не так давно, объединившись с Великим княжеством Литовским, стала претендовать на эти земли. Вроде бы Запорожье и входило в состав Речи Посполитой, но, как говорили казаки: руки у панов были коротки дотянуться до этих земель так, чтобы здесь полноправно властвовать. Население этих земель называли казаками от имени еще князя Козая, который в здешних местах воевал с хазарами, с другими кочевниками. Здесь же, на Хортице, издавна существовала волховская школа. Волхвы давно канули в лету, но, по сути дела, казаки-характерники были продолжателями давних традиций.

Точно так же, как и тысячу лет назад, на Хортице и на других островах, которые охватывал своим раздольным течением Славута, росли дубы. Только теперь им не поклонялись, но слушали такие характерники, как Левко, как его учитель – казак Дмитрий Нетяма, которого еще звали Стешком. Каких только прозвищ у характерников не было. Случалось так, что говорили об одном казаке, а называли его разными прозвищами. Если честно, то никто из характерников не хотел, чтобы его настоящее имя стало известно, поскольку известность на Сечи стоила короткой жизни и быстрой смерти…

Конечно, случались исключения, но по большей части характерники жизнь вели уединенную и скрытую, то, чем занимались, передавали только лишь избранным ученикам. И то, чем дальше шло время, тем все больше казацких секретов умирали вместе батьками, поскольку, как считали батьки просвещенные и умные, у которых тямы (здесь в смысле ума) было столько, сколько звезд на небе, зачем кому-то что-то передавать, если времена становятся, чем дальше бежит время, все более смутными? Ответа на этот вопрос у них не было. Сумерки и тьма, чем дальше в будущее шло время, все больше сгущались, казаки слабели, а знания, передаваемые от характерника к характернику, от учителя к учителю, – все больше затемнялись и извращались. Остановить этот процесс не удавалось, поэтому ученикам передавали все меньше и меньше казацких секретов, чтобы не подставлять их, поскольку обретаемые навыки в любом случае требуют подтверждения в ситуациях.

Если ты, к примеру, учишься рукопашному бою и лекарству, то в любом случае жизнь, в чем можно не сомневаться, сполна предоставит тебе проверки на пригодность. И никто тебе не поможет их пройти. Если не готов, – наградой тебе будет смерть, хорошо, если быстрая. Никто не считал, сколько учеников погибло, но, что точно, выжили единицы. И эти единицы были настоящими мастерами своего дела. Причем делали они его тихо и незаметно, продолжая традиции предков, стараясь по возможности не вступать в конфликты из-за ерунды, не проявляться в ситуациях, где в этом не было необходимости. И что, главное, не метать бисер перед свиньями. Кому не дано понять, тому не надо ничего знать, ибо тот, кто меньше знает – крепче спит…

Так вот, потомки, Левко как раз и был одним из таких характерников, которые тихонечко делали свое дело. Вообще в те времена, а шел 1591 год, на Сечи и вокруг нее было не больше нескольких сотен характерников. Из них несколько десятков были мастерами своего дела, продолжая традиции и пронося через время искусство жить и совершенствоваться в жизни. Называлось это искусство гопак. Го – в переводе хозяин, а пак – движение. Сразу скажу, чтобы стать хозяином движения требовались годы, казалось бы, подготовки, в которой вообще не было ничего необычного. Эта подготовка имела мало что общего с рукопашным боем, но она была необходима. Без нее, что было проверено в поколениях, не станешь воином, не говоря уже о том, чтобы стать мастером.

Искусством боевого гопака владели еще арии. Здесь, на Запорожье, семь тысяч лет назад и раньше был центр арийского присутствия. Орман был священным местом для ариев. На Хортице арийские посвященные слушали слог «Ор» – слог Вечности и Бессмертия Бытия и Существования. Те времена канули в лету, а арийские племена разошлись по свету, образовав на своей базе сотни народов и народностей.

Арии несли знания, являясь потомками элтов, последних свободных жителей Атлантиды, которую уничтожил катаклизм. Перед ним специальные бригады из числа элтов зачистили Землю от напоминаний о предках, зная, что им предстоит, и в какие темные времена они будут жить. И элты, и атланты, кроме магов из их числа, не хотели, чтобы потомки, изучая остатки их культур, соприкасались с ними.

Так вышло, что ничего кроме проблем мы своим далеким предкам дать не можем. Их технологии и достижения для нас – только лишь мечта. В будущем, как я вижу, достижения элтов и атлантов также будут недоступны для потомков. Да и какие достижения могут быть, когда я вижу, обращая взор в будущее, признаки Руины на землях Украины через четыреста лет с небольшим хвостиком?