Buch lesen: «Касатик»

Наш мир ходит под себя,

Ситуация сложная.

Задумайтесь, себя любя,

И двигайтесь осторожно.

Столько таких идей,

С которыми жить не хочется!

Как с собой быть теперь?

Куда себя спрятать, отче?

Бросить бы в стиралку всех,

Да на 90 градусов!

Протрясти, промыть, отбелить,

Освободить от всех гадостей.

Знакомо вам ощущение,

Когда плюнул – и себе на ботинок?

Вот, такое у меня впечатление

От нашего мира картины.

(Песнь ямщика, который так и не догнал)

Часть 1. О куклах и не только.

Что-то начал и что-то закончил.

Без смысла и прочего, без заморочек.

Выпил пивца, просроченного,

Конченый – он и в Африке конченый.

Точно, с мозгом попорченным.

(Голос из найденного на пляже старого приёмника)

Глава 1.

У человека, который время от времени становился мной, неприятно затекли ноги. И кресло мне нравилось, хоть и было довольно тесное и уже пахло, моим возрастом, видимо. Этот вечер было решено продолжать в обычной манере – круглосуточный компактный магазин в подвале у подъезда сразу предложил варианты развлечений: ряды разноцветных бутылок и бутылочек приглашали разделить с ними досуг. Читать их названия было скучно, я использовал воображение, выбирая выпивку исходя из формы бутылки, цвета жидкости в ней и общего впечатления от надписи, привлекая тем самым к выбору туманные ассоциации, случайно залетевшие ко мне в жизнь. Я не вспоминал потом о сделанном выборе с желанием повторить ощущения. Итак, телевизор работал без звука, я, втиснутый в суровое кресло, релаксировал на свой манер.

Привычка смотреть ящик без звука пришла сама собой, когда я понял, что информация, принимаемая оттуда на слух, не та, без которой нельзя обойтись. Мелькающие картинки как-то оправдывали одинокое сидение в одной позе, типа, ощути себя частью видимых процессов. Так вот, затекли ноги, я выпрямился, похрустел хрустящими частями тела, подошёл к окну. Вечер был без ветра и дождя, вполне годился под пройтись слегка. Прогулки проходили по одинаковому маршруту – от афиши к афише.  Изучая их, я когда-то отметил, что с каких-то пор мир перестал сам себя воспевать в искусстве, во всех театрах крутили «классику», актёры десятилетиями играли Чичиковых, их фанаты, по-видимому, могли припомнить, как с возрастом ломался у актёра голос и начинали расти усы. И вот, протекая от столба к столбу, я ощущал движение по обратной спирали времени, с удаляющимся настоящим, под руку с отработано сыгранным прошлым.

Мой глаз остановился в миллиметре от носа чучела Буратино (или Пиноккио) у театра Юного Зрителя, нос был облупленный, но без следов крови. Для юного зрителя уровень острого носа был безопасен, но «скульптор» не учёл долговязых датых мечтателей, почём зря лазающих по темнеющему городу.

Я остановился, то есть, меня пригласил остановиться носатый персонаж. И первая мысль-вопрос, которая меня посетила в этой связи – во времена Пиноккио в театре показывали прошлое или будущее, то есть, настоящее? И Пиноккио не выдуманный персонаж, а реальный механизм, который автор хотел очеловечить. И у него получилось. И у автора, и у куклы все получилось! Я, как человек, давно и успешно практикующий экскурсии в пограничные состояния, осознал, что автор книги о деревянной кукле был вполне в своём уме, может, немного принявший на грудь для бодрости духа, но не с целью погружения в мелькающий сквозь дурман изменённого сознания фантастический мир.

И Коллоди, и Кэролл не творили в параллельной реальности. Это было бы скучно, для таких как они было бы неприятно быть затасканными любителями аллегорий и скрытых смыслов, умереть ещё и с клеймом сатирика, доставшись потомкам юмористами и хохотунами.

Нет. Пиноккио был настоящим. И я захотел узнать о нем все. Спасибо автору местного Буратино, за то, что он совершенно закатал в асфальт малейшие намёки на смысл истории-прообраза. Но, ему и спасибо, он этим привлёк мое внимание!

"Чичиков – красава", – услышал я от проходящей мимо пары. «Ну да, ну да», мысленно поддержал я их диалог, получилось, как я люблю: ноль информации, только обмен чистыми энергиями. И, кстати, опять о Гоголе что-то, я и не ждал, само напросилось. Меня потянуло опять в своё кресло, я вяло потрусил в направлении своего убогого жилища, с намерением то ли выспаться, то ли забыться. Пока я шёл, я жалел Гоголя, ведь, вдруг он ещё при жизни узнал, что его «Мёртвые души» – находка для толкователей и интерпретаторов, никто уже просто не может прочесть текст не ища подтекста. Слишком уж отравили басни самое драгоценное – способность прямо поболтать, с собой ли, ещё с кем-нибудь… Слышал, что и у царей-королей были сатирики-умористы на службе, нельзя без них было обходиться? Пишут, что шуты говорили правду и им за это ничего не было, ну, вот вам и призвание – это как спинку почесать, не лечебная процедура, а приятно. И времени на это своего не жалко. Юмор хорошо понимаю, когда солнышку улыбаюсь, фразы складываются тогда такие, освещённые, игривые, юмор в них тоже найдётся, не в виде анекдота с либретто, а так, вслух похихикать, не удержавши восторга внутри. Если театр сатиры и есть самая суть веселья в общем представлении, то, извините, помощь так скоро не подоспеет. Не может быть чистой радости в подтекстах, это ширма, за которой прячутся глубоко униженные люди, которые прячут за гримасой улыбки свои мрачные страхи, делятся этими страхами с другими, мрачно их ранят, отучают от чистой мимики и мыслей. Что же там с шутами? О, появление шута означает появление двух противоположных сторон поединка: именно, шута и, скажем, тирана. Федор Двинятин против команды телезрителей! Просто дубиной по башке непокорному на правах доминанта не комильфо, надо, чтобы эпично добро со злом сражалось, массы же вокруг не могут быть тоже доминантами, а пища, а прочие радости тела? Хорошая тема соревнования, это ведь и война и просто кто дальше плюнет, все вокруг заняты страстями болельщиков, шарфы навязали с логотипами клубов, билеты выгодно купили, все при деле. Вот лев в Африке, мрачно брутальное животное, все признаки прямолинейного самодура. Вымахает такой, если, там, чумка или такой же тип постарше не завалит во младенчестве. Лежит и принюхивается (в основном, лежит, в теньке). О, пронеслось чем-то съедобным по ноздрям, поедем-поедим. Порычим, если надо, всей богатой пастью помаячим, о, как меня природушка не обидела совсем зубищами! Поел-поспал, по дороге подростка задрал, хотел второго, но львица помешала. Ага, львицу возьмём как представителя команды-соперника, тоже, что ли, по матушке-природе, как у нас, смертных? Нее, львёнок освобождает львицу от молока, даёт смену ощущений, видимо, приятную. Мама-львица не даст так просто забрать источник наслаждения, красиво пойманный буйвол насытит, но с материнским молоком не поможет, мухи отдельно. Лев тревожим запахом пищи и запахом самки, вот и все тревоги, все вытекающие из этого конфликты вполне впору одному царю зверей, болельщики, там, добро-зло, так, мимо кассы. Какая сатира, какой такой острый юморок к этому всему?

Тёмная жидкость в бутылке матово блистала в свете экрана телевизора. «Истинная цветотерапия», – подумал я. Немного полечил себя и растворился среди пыли и уличных бликов на стенах.

Глава 2.

Я собрался дознаться до всего сам и поехал в Италию, в город, где могла быть создана история зе риэл деревянной куклы, Пиноккио… Ха, прям, поехал-добрался, изыскал. Очередной вечерок, кресло и чегой-то в очередной бутыляке, развалины домов на этикетке, как обещание испытанных древностью удовольствий от возлияний. Внимание: погружение.

Начнём с говорящего полена. О, прекрасный образ начала начал! Нет, начнём просто с полена. Надо срочно загуглить, что там интерпретаторы наваяли на сейчас. Свеженький Пиноккио, киношка, Джеппетто-душка, эмоционально, так, опять тянут интерпретировать, мозги кувыркать, вот, люди, все даны таланты, фантазия, техника, но, куда без морализаторства, гротеска? А если плавненько, без борьбы? Мальчик, ладно, деревянный, делает очевидные выборы, жизнь, также очевидно, его направляет туда-сюда по дорогам последствий. Хорошие, плохие, результат, мораль, нате. Н-да, от стартового образа полена только отдалился. Брошу гуглить, ясно с ними все.

Поджал в кресле ноги, ноги уж не те, не поджимаются толком, где-то в колене заскрипело, сходил, заварил бичик, тело порозовело. Поработал работу.

Ну, полено, которое стало говорить обнаружил выпивающий человек. Не факт, что это основа последующего повествования, но, интересно, что привлекательность сюжета от этого не пострадала. То есть, то, что бревно само стало говорящим равновозможно с тем, что заговорило оно лишь в хмельной голове. Но, как уже говорилось, мне интересно само повествование, без лишних спекуляций читателя. Или зрителя. Вот, как есть, так и есть. Когда человек распаляется в своей тяге к толкованиям, он пропускает интересные выводы автоматически. Каспаров, например, проиграл компьютеру в шахматы. Прекрасная победа отрасли, которая нацелена производить помощников людям. Помощь так себе, конечно, но это о другом разговор… Хотя, нет, вполне по теме. Помощником была и лошадка, и трактор и прочие приблуды, которые облегчали труд. Казалось бы, труд так облегчён, что и делать ничего физически не надо, чтобы окружить себя сытостью и изобилием. Закрома полны, невод тянут никакие не усталые руки, а неутомимые механизмы. А что, значит и голодных теперь нет, а еда бесплатна? Сиди, почитывай Лафонтена, блендер тебе сам что-то любимое накрутил и сам принёс. Ладно, хорошо бы, чтобы проигрыш компьютеру поставил бы точку в развитии этой отрасли, то есть, могила уже достаточно глубока, можно не продолжать. Так нет, займёмся теперь самообучающимися системами, копаем могилу глубже, как без этих систем прожить?

Карло Коллоди этот момент, этот водораздел, уже буквально описал в своём Пиноккио. Самообучение принесло полену сложности.

Надо бы обратить внимание на самих тружеников в этой области, удивительно развитых людей, которые вызывают уважение к себе уже тем, что так споро ориентируются в этих сложных материях – программировании и компьютерах. Вот ведь умы! Их знания и труд хорошо вознаграждают, им можно красиво порассуждать о своём будущем, наполненным справедливо заслуженными благами. Интересно, что зарабатывают они на намерении и только, когда ты готов поговорить о той самой-самой цели, к которой ведёт совершенствование продукта их труда и усилий, они начинают излучать чистую пургу, как все мы вокруг, простые и неинтересные. Все любят счастливый конец и торжество отвоёванной благородной цели, что же до описания этой цели, то это только к литературе – литераторы несут как флаг эту иллюзию, что цель достижима, чем масштабнее фантазёр, тем круче обречённая на покорение и достигнутая цель. Да, такая точка в конце, надпись «конец», медленно закрываем со вздохом приятную книгу. С улыбкой покурить потом или в туалет, скажем.

Все, вылезаю из кресла, надел халат, снял халат. Надел куртку, вышел за дверь, глянул на ноги в носках, вернулся, обулся, вышел на улицу подышать воздухом. Как-то шумно во дворе, ожидал, что с моим появлением затихнут машины и запоют птицы. Ожидание не оправдались. Кто-то еще и пилил что-то поблизости, с таким визгом, что я подумал о последних мучениях цивилизации, похожей на пойманного поросёнка.

Глава 3.

Винная полка магазина предо мной, здрассьте, нет, не выбрал еще… Я глохну, когда люди рядом слишком громко думают о себе. Не могу разбирать слов. Поэтому часто в беседах имею такой отстранённый вид, что собеседник после нескольких фраз теряет интерес к диалогу и, пожав плечами, самоустраняется. Это не в результате моей особенной позиции, просто не могу соответствовать окружению физически. На этикетке был изображён вздыбленный конь, явно намекая, что и содержимое бутылки способно поднять на дыбы вас, как красивое и свободное животное. Но конь выглядел бледно и плоско. Но эпитет «бледный» остановил мой выбор, явно направив мозги в сторону мистических зловещих всадников. Нет, богохульного возбуждения не возникло, тем более, что сам всадник на этикетке отсутствовал и буквального призыва поддержать скачки я не почувствовал. Бутылку мне вручили, я удалился в своё привычное измерение.

На кухне висел декабрьский календарь за какой-то год, точнее, листок календаря, сопровождающая картинка была криво оторвана, судя по меху на различимом фрагменте, это был милый зверёк. Но явно не рыжебородый солист Зи-Зи Топ, я бы запомнил такое чудо на моей кухне, хотя, зная себя, не факт, что запомнил бы. Сегодня был явно какой-то день из длинной и по-декабрьски полной цепочки цифр моего календаря. Дни недели допускали несоответствия, но привязка дат к дням недели никогда в мои планы не входила. Так что, календарь был вечно свежим, хоть и в общепринятых рамках, не новым.

В подъезде какая-то бабушка поздоровалась со мной, хоть и покачала головой со значением «касааатик». Я ощущал себя чистым «касатиком», так что просто вежливо поздоровался в ответ. Я представлял место, где собираются «касатики», как какой-то молчаливый клуб, где царит приятная тишина, то есть, члены клуба активно беседуют, но шум их эгоистичных мыслей не оглушает и не отвлекает от разговоров. В этот клуб не допускаются шумные мыслями люди, вот, мой ближайший собеседник исследует какую-то морскую водоросль всю свою жизнь. Его переполняют искренние чувства и он много и эмоционально говорит, но я не глохну!

Покопался пальцами в кармане, пытаясь подцепить ключ от двери, но пальцы подсвело крючками – как-то неловко нёс бутылку. И я вслух сказал: «Вот, деревянные!». И опять понеслись мысли про деревянного человечка.

Глава 4.

Деревянные движения человека окружающих всегда смешат, они вне привычной нормы, значит, вызывают смех. Мир будет фатально искажаться у всех на глазах, а вокруг будет слышан гогот наблюдателей. Так, ключ из замочной скважины я вынул обратно, так и не повернув. Решил отправиться в тёплое местечко, где можно посидеть и помедитировать. В ближайшем торговом центре была удобная лавочка, рядом с туалетом, куда я обычно удалялся прихлебнуть колдовства, не с пакетом же сидеть, как зашуганный иностранец, лучше по-нашему, среди кафеля и фаянса. Одним словом, Касатик двинулся к туалету за истиной.

У входа в центр был длинный стол-прилавок, на котором метались в поисках смертельного обрыва два робота-пылесоса. Подъезжая к краю они каждый раз прощались друг с другом навек, но инстинкт электронного самосохранения разворачивал их от края стола и они продолжали свою борьбу за чистоту. Жил-был Касатик. И был у него робот-пылесос, и назвал он его Вертерсон, потому что с детства знал только одно подходящее имя для робота. Скоро сказка сказывается, но однажды пришёл туманный лорд (или граф) Алексей Толстой Версия 2.0 и создал свою сказку по мотивам сказки про Касатика и Вертерсона. В его сказке робот был мойщиком окон, звали его Недум-а и цель его была не избавить мир от пыли, а отмыть его светлый лик. А прародителя у Недум-а вообще не было, возник он из пены морской. Будем последовательно размышлять, будем – и я чокнулся с зеркалом. Вышел и сел на лавку уже обогащённый и вдохновленный.

Итак, промышленный робот Пиноккио-про в своё время отбился от рук и затеял собственную игру. Дойдя до последнего уровня, бросил это занятие и вернулся на подзарядку. Как-то так. В какой редакции он стал именно Пиноккио и только ожившей куклой, неизвестно, да и важно ли? Прохожая участь постигла в своё время Колобка, в известной нам редакции его намела и наскребла бабка в амбаре! Вот, что значит, любая дичина зайдёт в народ, главное – уверенная подача, побольше лаптей и рогожи, даёшь древность былинную! А в более ранних версиях Колобок был безымянным клубочком, то есть, проходным таким девайсом.

Настала пора расставания – я бросил в урну пустую бутылку, шёпотом произнеся: "Прощай мой друг Росинант", хотел было завернуть про Буцефала, но не хватило бравурного пафоса. Опять присел на дорожку и моё внимание привлекла пара, мама и девочка лет трёх, мама возглавляла исход из торгового центра, девочка следовала за ней, глядя под ноги. Девочка речитативом повторяла на каждом широком шаге: "Е-що, е-що", я про себя поддержал её ритм, вставляя в промежутке: "У-же, у-же". Я опять порадовался, как удалось легко, не вставая со скамейки, организовать связь прошлого и настоящего. Мама не оборачивалась, но шла медленно, подстраиваясь под темп дочки, видимо, слова девочки были финальным аккордом какого-то противостояния возраста и молодости. Когда настойчивость в тоне окончательно ушла, ребёнок замолк и подошёл ко мне. Глядя в глаза она вложила мне в руку розовую резинку для волос. И побежала догонять маму, которая остановилась в дверях, по-прежнему не оборачиваясь в сторону дочки. Взявшись за руки они вышли.

Глава 5.

Я с благоговением смотрел на розовое колечко в руке. Потом сменил читаемое выражение на лице на нейтральное и двинулся домой. Несколько раз по дороге я придавал лицу благоговейное выражение и издавал подобающие звуки, типа «О-о-о», обращая мельком глаза в небеса. Да, так надо себя вести, когда в руки попадает Кольцо Всевластия. А как ещё, очередная трансформация мифа только что произошла в очередной раз, в подъезде мне может встретиться трансформированный Гендальф в образе бабушки, произносящей: «касатик». А ведь на заре времён кольцо было чем-то, содержащим чип, открывающий какое-то хранилище ценностей.

Опять вспомнил про начало начал, про бревно, из которого должен  был возникнуть деревянный человечек. Бревном собирались отапливать жилище, только случайность спасла его от уничтожения. Когда возникла необходимость топить дровами, тогда и стали происходить удивительные вещи с людьми и предметами. Ясно, что карго-культ тогда уже зародился, вещи потеряли своё настоящее предназначение и стали предметами поклонения или мифологизировались. Определённо, началом очередному падению к истокам послужила резкая пропажа электричества, причём, повсеместная, полная и бесповоротная.

Наконец, я добрался до дома, вошёл в квартиру, снял верхнюю одежду и втиснулся в кресло слегка потупить перед телевизором на сон грядущий. Перед этим взял с подоконника яблоко, которое, пока не сморщилось, украшало интерьер, восполняя цветом, расположением и формой отсутствие занавесок. Сморщенное яблоко оставалось какой-никакой, но пищей, поэтому я его употребил, порадовавшись, что время не успело ещё сделать это раньше меня, хотя уже начало. Если бы это яблоко было на тарелочке с голубой каёмочкой, я бы позволил ему кататься по кругу, открывая мне какие-то тайные знания. Представляю, как давным-давно разряженный планшет с логотипом яблока попал в чьи-то непосвящённые руки, какая красивая легенда была рождена в результате соединения обрывков информации бывших пользователей, а теперь хранителей разряженной аппаратуры в огромных количествах. Как чёрные прямоугольники мёртвых телефонов, найденные в руках погребённых, будут служить отправной точкой для разделения людей на секты яблочников и прочих, в зависимости от разницы значков.

А люди покидали свои просторные терема, которые отапливались электричеством, избавлялись от проблем в маленьких избах, которые топили дровами. Эпоха относительного изобилия превратила уцелевшие терема снова в объекты культурного наследия, которые вот-вот надо будет опять разбирать на дрова.

Ясно с электричеством, а как же софт? То самое, глубинное и основное содержание эпохи, хранилище воспоминаний и традиций? Ответ: Вавилонский сервер и его разрушение, слыхали о таком событии? Был и единый язык, в нашем случае, этот язык напоминает о себе самой большой кнопкой на клавиатуре с надписью, правильно, "Enter". Единый софтовый язык того времени был, вероятно, другим. А когда сервер приказал долго жить, люди были вынуждены общаться, используя свой речевой аппарат. Так и начали возникать разные языки, разные, поскольку в разных избах собирались разные группки, которые и общались в тесном кругу, на ходу изобретая способы понимать хотя бы друг друга.

Я разлепил глаза – солнце освещало комнату уже в полную силу. Моя поза напоминала одну из асанн, сложную и предназначенную для духовного перерождения, уточню, глубоко сидел на коленях перед креслом, расположив голову на сиденье. Я встал, понюхал воздух вокруг, гадкого запаха не уловил, немного похорошело, не надо было сразу менять одежду. Я спал одетый, где попало, не видел смысла использовать постельное белье, да и сама постель представлялась мне предметом лишней роскоши. Она подразумевала наличие спальни и наличие дома, где эта спальня располагалась бы. А постельное белье… Если представить картину, где прото-люди обнаруживают склад с простынями, пододеяльниками и наволочками и, посовещавшись, решают, что это ничто иное, как постельное белье. И начинают его использовать так, как мы сейчас это наблюдаем. А это было и не белье, а, скажем, погребальные принадлежности. Или ещё что.

Верхнюю одежду я менял, время от времени, проблем с трениками и майками в наше изобильное на тряпки время никогда не возникало, в магазине одежды для тех, кому за буйки, всегда есть дальний угол, где лежат совсем запредельные лохмотья, но приобрести их во владение можно было совершенно бесплатно. Это качество наделяло эти вещи необходимой мне привлекательностью, переодевался я прямо в магазине. Сейчас на мне была красная толстовка с капюшоном, с тёмным треугольным следом от утюга на рукаве и потрескавшейся надписью "Wow" на груди. Штаны описанию не поддавались, они были, прям, "штанами", во всей красе этих минорных фонем. Обувь как обувь, умер какой-нибудь, подающий надежды и надёжный, в карманах нашли пару обуви, готовился к чему-то, да унёс секрет в могилу, эту лишнюю пару и бросили в ящик для носибельного барахла на остановке. А сейчас я в этой обуви красуюсь.

Какие-то вещи остаются с нами, сохраняя ценность благодаря полезным личным качествам. Напротив, возьмём, к примеру, золото, как драгоценный металл. Договорились обозвать некоторое железо эквивалентом. И понеслась череда увечий человечества. Почем зря эту выдуманную ценность бросало и бросает, из кармана в карман, из головы к голове. По сути, наделили незаслуженными регалиями и призвали в это уверовать, а если не берут эту истину за непререкаемую, то резко отключают газ.

Подумал про металл, как основу основ. А если раньше основой было дерево? Что если качеств дерева вполне хватало для решения задач насущных, может, сравнительная неценность и хрупкость древесины тоже выдумана для лоббирования металла? Мы же видим, что ветрогенераторы для личного пользования, частные гидроэлектростанции и прочие источники бесплатной энергии и прочие бесплатные блага обречены на нераспространение не по причине своей бесполезности, а как раз наоборот. Вот и корпус деревянного гомункула Пиноккио был базово сделан из дерева, материала, доступного для обработки вручную лично пользователем. А Урфин вообще наваял себе деревянную армию, врукопашную, главное острое намерение и усидчивость, а не притянутые за уши блага и схемы. И настанет счастье.

Глава 6.

Как бы и поесть бы не мешало бы. С едой проблем нет, есть волшебный пакетик с сухой лапшой и надписью на китайском, совершенный оптимум в комплекте с кипятком. Загрузили, начали пищеварение, начали очередной рывок сквозь неизбежность в сторону кресла. Заметил на руке розовый браслет, вспомнил свидание в магазине с маленькой и щедрой девочкой. Решил повесить эту резинку на виду, на стену, поискал глазами бесхозный гвоздь, обнаружил, разместил на нем розовое колечко. Отошёл полюбоваться, красота, лучшая изба на деревне. А, что я с избами там начинал?

Сбились для тепла в сарайке у буржуйки единозамерзайщики. Человек, бегающий поначалу за дровами на толпу, начал послегка возмущаться и выдвигать преемника. Ясно, что за дровами бегал крупный самец с загребущими ручищами. Поэтому дальнейшие мои фантазии по поводу проистекания конфликтов в этом усердно греющемся у огня обществе, внезапно лишившемся гаджетов и прочих благ благодаря произволу природы. То есть, тратить время на обвинения в дискомфорте бессмысленно, есть время только на поддержание самой жизни. Опустим набор естественных конфликтов, которые цепочкой отстраивают по ходу дела модель нового общества. В результате, неизбежно, возникает картина пастбища, паствы, пастырей, псов и козлищ, которые занимают единственно возможную позицию в иерархии. И это все само собой. Без привлечения надуманных ресурсов. И ещё никто не заявил, что ценно золото, бесценны бриллианты. Пока понятно и общепринято, что греют дрова и огонь. Пока можно откровенно поднять на смех тех, кто предлагает более сложные и затратные средства, чтобы согреться. Я уже не говорю про филе-миньон, это уже из товаров с нижней полки на ярмарке тщеславия. Не до ярмарок пока, хотя, интересно, когда же, в конце концов, становится до них?

Проветриться пора бы, прогуляться, я же должен двигаться как-то, не морально, так физически. И собрался, и пошёл. Опять к афишам, как к источнику покоя и уверенности в близком наступлении конца света. «Конец света», я повторяю, не надо трансформировать в смерть цивилизации. Значение этого термина буквально, ну, спросите сами себя, нет ли сейчас поветрия, не ощущается ли, что проблема, когда погаснет везде свет будет очень заметна и ощутима, острее, чем мгновенная гибель человечества, даже и не подразумевающая варианты подстелить соломки или избежать.

Конец света приближается, можно себя готовить, пора прорабатывать в голове источники тепла и пищи, без использование ресурсов, которые можно приобрести лишь за деньги. Время думать есть, способность в это поверить отсутствует. Вот все это говорит человек в лохмотьях из миссионерского магазина, с детской резинкой для волос на домашнем алтаре, с какой стороны не глянь, очень заслуживает доверия, преступление пропустить хоть одно его слово. Иду, пошучиваю, иду своей деревянной походкой, которая со стороны сама выглядит шуткой, в общем, моё движение гармонично во всех отношениях. А не сходить ли в театр, а не глянуть ли "Буратино"? Артисты люди неглубокие, может, порадуют пургой со сцены, оживят деревянную куклу? Дорогой Христофор Бонифатьич, батенька, не узнаю вас в гриме! Ты что, захотел дать шанс этой камарилье абсурда, поверил в астральную связь автора произведения и возможности произвольной трактовки? Нееет, тут же есть целевая аудитория маленьких зрителей, зрелище, интерес к которому заживо пытаются  привить их родители! Тут Франкенштейн и Менгеле нервно курят, ещё бы, штучное дело их жизни так просто болтается на поверхности, а они и мышей пытали, и лягушек током били. А здесь – нежность одна и милота, а результат – залюбуешься. Я начал искрить, сто процентов, в этой теме или разъем не мой совсем, типа лайтнингом пытаюсь микро-юэсби тормошить или… Сам не заметил, как очутился у знакомых полок и шарю глазами по шеренгам декабристов, не покажется ли мой дорогой Муравьев-Апостол с плюмажем из страусовых перьев на крыше? Вот и она, квадратная бутылка с тиснением, сразу видно, работа бенарезских кустарей, даже свёрнутая в трубочку бумажка внутри виднеется. Чтож, ты моя сегодня, отправляемся в лабораторию.

Глава 7.

Что-бишь проскочило про подходящий разъем? Я вполне так вздрогнул, когда осознал свою точку сборки в настоящий момент, аж вспотел. Я нахожусь, с бутылкой в руке, с длиннющей связкой мыслей-сосисок, на своём обычном месте, в кресле, на своей док-станции. Именно это, вот, я тот прибор или предмет, который ежедневно заряжается и разряжается, время от времени мня себя самостоятельным организмом, связанным общением с окружающим миром на эгоцентричной основе, критично проковырявшим своим грязным ногтем большую дырку в идее сансары и прочей сковывающей движения галиматье. Я на зарядке! Мама-мия, а что за этим за всем стоит, я пылесос? Или планшет какой-то, может, в переносном, но в самом таком смысле? Сделал длиннющий глоток, даже закашлялся. Так и хмель не возьмёт, на таких эмоциональных пиках смирять свой дух, заменяя его жёстким выхлопом.

А вот у меня время от времени затекают ноги, пока я на зарядке, ведь у пылесоса ничего не затекает, значит, это симптом страдающего и вполне живого организма? А что если это какой-то фантомный нейронный отклик? Какой-то недобитый баг моей серии? Вот словил же Пиноккио измену лютую, когда ноги в огне спалил к чертям? Папа поправил, все верно, но нейро-сети они ведь что, средоточие самообучающихся процессов, в которых многие копуляции происходят по индивидуальным законам. Тут не просто забыл телефон у бассейна, он перегрелся и глюканул, тут иначе, забыл его у бассейна, телефон сам на вибре в тенёк переполз и по сети своим братьям передал свой новый опыт в виде обновления. Так и не только в тенёк, можно и заряжаться ползать. Как, например, я, шаркающий такой пластун. Потряс перед собой пустой бутылкой, что-то быстро я финишировал, обычно, процесс последнего глотка бывает скрыт за упавшим занавесом. Последний вопрос, перед выходом за пределы атмосферы: а мне суждено пообщаться вживую со своим папой Карло или я настолько дремуче-вторичен, что личное время творца мне не светит?

Это я занялся целеполаганием? Это не цель вовсе, нет у меня мотивации непременно встретить своего прародителя фейс-ту-фейс, так, просто мотануло в сторону на повороте. Другой вопрос, к какому поколению этих штучек можно меня отнести? Кремневую логику я явно перерос, на том спасибо, что же ещё? Я не скупаю фанатично своих собратьев, не прирос часами с шагомером, и Сийри за столом со мной чай не пьёт. Что же мне уготовано в качестве проверки на вшивость? Что вообще может быт апогеем в жизни такого организма, как я? Ответ напрашивается сам собой: предел развития саморазвивающихся систем это осознанное самопожертвование как единственный выход из тупика. Не временный глюк с зависом, а именно, самопожертвование. Я имею в виду самоуничтожение, движимое не сведенной в точку чужой идеей, а просто способность себя убить просто так. Это возможно только в мире коммерческих связей, то есть, убью себя сейчас, потому что обновлённое создание уже ждёт вас на полке магазина, я умираю, но дело моё живёт и побеждает, адиос.

Ах, ну как же воспитан мозг, как речь о самоуничтожении заходит, сразу пошло диалектическое разделение: самопожертвование или самоубийство? Первое – крутизна, второе – крамола. Явно, что в разделении всего и вся лежит ответ на вопрос, насколько ты часть человечьего мира. Зелёный лист на дереве не смотрит свысока на жёлтый по соседству, а лист, уже упавший с дерева в траву внизу, не ощущает себя чем-то второсортным. У листьев расписаны роли, свободные от глубокомысленных построений. Это у нас – и под, и над – «разделяй и властвуй».