– Смотрите. Понятно, что им присуще все то же, что и нам. Но вот другая среда, заставляет их действовать иначе. По-новому смотреть на все те противоречия, которыми полны мы сами и которые двигают нас вперед. Неспроста же у них нет культов, по-видимому, отсутствует и религиозное чувство…
– Хотите знать, смогут ли они быть более эффективными чем мы в решении этих противоречий? Быть лучшей версией нас?
Он с интересом подался вперед, следуя за своим вопросом.
– Наверное, наверное, да. – сказал я.
– В рамках Митридата – да. Думаю да. – Фадин сцепил свои неестественно длинные пальцы в замок. – Но в этом и прелесть человечества. Выйдя за его границы, они столкнутся с тем же с чем столкнулись и мы. Им придется искать пути сохранения своей формы вне Митридата. Даже если там она успешна. И применять все те же антропокатехонные технологии что и нам.
– А если у них когда-нибудь получится?
– Не думаю. Инерция, страшная вещь. Мы набрали слишком большую историческую инерцию. Куда затягивает всех встреченных нами на пути. – он отпил чай из кружки, что-то разглядывая на дне. – Только если организм человечества слишком ослабнет. То да. – Фадин поставил кружку на стол и пожал плечами. – Это, поймите, и будет их слабое место: баланс среды, который потребуется удерживать. Стандарт среды. Понимаете?
– Угу. – ответил я. – Только если мы найдем помимо Митридата некую универсальную землю. Универсальную в плане универсальной среды для большинства миров. Вид, выращенный на ней, будет лишен такой слабости.
– Интересно предположение. Но неверное. Помимо среды, которую дает тот или иной мир, он в первую очередь дает разум. А это уже совсем другая история. Мы же сами не живем в среде планет. Мы живет в искусственно созданной сфере. На кораблях, станциях, среди когитаторов и машин, среди искусственных биомов. Мы сами и создали эту универсальную землю. И пока она торжествует.
Робот официант принес мой чай и на тарелке разогретые сэндвичи. Его поблагодарив, я принялся есть. Мы какое-то время просидели каждый в своих мыслях.
– А как думаете, от нас многое зависит?
Фадин непонимающе посмотрел на меня. Из-под купола кресла. Затем потянулся за сигаретой в карман, его длинные руки и ноги никак не могли уместиться в сфере кресла, так что ему пришлось сильно податься вперед, из этого кокона, чтобы достать пачку. Слабый разряд вспыхнул в тишине. Когда он наконец уселся обратно. Сигарета задымилась. Чуть слышно загудела вытяжка вентиляции, встроенная в кресло.
– От нас вообще? Или от нашего заключения для пятнадцать-восемьдесят девять?
– Второе.
– Не думаю. Глобально ничего не поменяется. Определенные круги хотят вложиться в Митридат, чтобы восстановить его. Некогда это был красивый мир. Важный узел.
– А что, если мы скажем нет? Что их нужно законсервировать и не трогать?
Фадин пожал плечами, выпустив облако дыма, которое тут же растворилось. Так что до меня не долетела и тень запаха. Почему-то я даже расстроился, так как уже готов был почувствовать этот горький терпкий запах.
– Местные олигархи всё равно найдут способ отчистить мир от пятнадцать-восемьдесят девять. Это, в первую очередь в их интересах.
– Неужели геноцид?
– Никто не даст. Особенно после последней войны. Мы любим себе частенько напоминать о том, что такое настоящее зло. – улыбнулся Фадин. – Но и инвестиций не будет. Всё так или иначе завязано через имперский бюджет. Хотя это же не единственный путь…
Я отложил надкушенный сэндвич. Попросил у него сигарету и прежде, чем закурить допил чай. Тут же официант принес еще.
– Знаете, Игорь Семенович, я летел сюда с одной мыслью, что никак не давала мне покоя. Надеялся, что может быть здесь, у пятнадцать-восемьдесят девять, появившихся случайно, в результате противоречий имманентных нам. Получится, как-то более разумно распорядится этим наследием человечества. Найти чуть другой путь. Другую цель. Понимаете? Может быть, в своих постоянных ошибках мы породили что-то новое. Что-то иное нам самим.
– Боюсь, что нет. – сходу ответил Фадин. – В итоге, эта ветвь людей, точно такой же разум, брошенный перед необходимостью быть. Быть в нашей необъятной вселенной. И совершит он все то же самое, что и мы. Чуть более эффективно, чуть менее. Но всё то же самое.
На столе появилась пепельница. Он покрутил ее в руках. Стряхнул в нее пепел, а затем, будто бы ему надоело курить, смяв, затушил об нее сигарету. На меня посмотрел и продолжил:
– Тут другое, понимаете, мой друг. – Фадин сильно подался вперед, так что впервые в круге света я мог рассмотреть его лицо: белое, меловое, сильно вытянутое, с крупными красными родинками, короткой густой седой бородой и венцом взъерошенных жидких волос. – Они также бросают вызов смерти, как и мы. А это все расставляет по своим местам. Действительно, по настоящему иной разум будет тот, кто сможет быть и по ту, и по сю сторону смерти, и от нее не зависеть. И уже совсем другой разум, иной даже последнему, будет тот, что никак не связан с нашей вселенной. Но между ними тремя лежат пропасти. Пропасти тотального непонимания и безразличия. А всё остальное – решаемо.
Когда он говорил, я заметил, что из-под ворота его рубашки торчит металлический ошейник-ворот АК-костюма.
– По-вашему, мы обречены вот так сидеть на краю пропасти и смотреть в бездну?
Он покачал головой.
– Не думаю. Между ними есть тропинки. Пути, но, чтобы пройти по ним, нужно будет туда спуститься. Само наличие этих тропинок уже заложено в наше естество, если хотите. Имманентно нашему пребыванию в мире. – Он задумался, что-то вспоминая. – Знаете, я читал как-то очень старый миф, он был написан в разговоре, похожий на этот. О корнях нашей культуры. В деталях не вспомню, но если своими словами, то звучал он примерно так: Как-то Господь Бог, сотворил людей и понаблюдав за ними какое-то время, удалился в пустыню. Пустыня эта бал безжизненна и безвидна. Бесконечная равнина, окруженная высокими горами со всех сторон, словно блюдце под самым солнцем. Там он размышлял о людях, видя дела своих в делах человеков. И стало ему так горько, от участи нашей, что вздохнул он и пролил на землю кипучие слезы. И омыли те слезы землю, и преобразилась она. Заколосилась, покрылась лесами и полевыми травами, побежали по ней ручьи и реки. А после, через тридцать три года, как полагается, вышли из земли, орошённой божьими слезами люди. То были люди Предела. И смерть смотрела на мир их глазами.
Игорь Семенович перевел дух. Ему вновь принесли чай.
– И вот мы здесь. Далеко вышли за предел земли. Несемся по водам Великого Океана. В некотором смысле, чувство предела, чувство бездны, это наш экзистенциальный горизонт, который мы видим вдали. А что с этим делать – никто не знает.
– Красиво, – сказал я. – Очень красиво.
Так увлекся его рассказом, что не сразу заметил, как в воздухе над его креслом висит ее мертвое тело. Только теперь Лилия был не в синем комбинезоне. Она медленно крутилась, раскинув в стороны руки. Замерла в мгновении.
На ней было атласно кружевное черное платье. Волосы белые все также распущены. Украшенная множеством украшений серебряных с драгоценными камнями. Опалы, изумруды и бриллианты. Когда ее развернуло ко мне лицом, то я увидел неё на глазах большие серебряные монеты с изображением сов.
Я так и замер с остатком сэндвича в руках.
– Артём, всё в порядке?
Фадин вылез из раковины кресла, чтобы понять куда я смотрю. И ничего не найдя легонько тронул меня за руку.
– Твой первый фантом, правильно? – спросил он.
Пытаясь проморгаться, я кивнул в ответ.
– Пора бы уже. Вы уже давно не спите. Больше нашего.
– Нет, Я читал о них. Но чтобы это было настолько реалистично…
– Главное спокойствие. Это просто сбежавшая мысль. Она не более чем написанное на бумаге слово. Всегда уже ваше слово. Что вы видите?
По моим глазам он, кажется, сразу понял ответ.
– Мужайтесь, мой друг. – сочувственно сказал Фадин потрепав меня по плечу. – Постарайтесь не обращать внимание. Вы быстро освоитесь.
Почему-то я посмотрел на свою забинтованную руку, затем на Фадина. Мы улыбнулись друг другу и продолжили разговаривать. Говорили о разном и чем больше, тем оживленнее вновь становился диалог. Так, что к концу его я уже совсем забыл о происходящем. Затем я откланялся и ушел в свою каюту. Оставив его одного.
***
После ужина с Фадиным я уснул в каюте. Сны снились бредовые. Бежал куда-то по коридорам корабля пытаясь поймать убегающие прочь мысли. С полным ощущением того, что с каждой потерянной частью себя, теряют и память. Скукоживаюсь и становлюсь все меньше и меньше. И вот уже оказался на взлётной полосе аквамаринового цвета и навстречу мне несется, мерцая, яркая вспышка.
На этом я проснулся.
Проснулся с больной головой и песком в глазах. Отправился бродить по кораблю. И вскоре, наверное, уже поздней ночью, нашел себя в рубке корабля. Вместе с Колей и Пылаевым.
Сегодня была его очередь дежурить. Жикривецкий отсыпался в своей каюте. В кабине было темно, панорамные иллюминаторы на потолке были закрыты стальными веками. Обычно, отсюда было видно носовые антенны, уходящие вдаль, и часть жилых модулей.
Кабина была просторной, вытянутым ромбом. Впереди, на возвышении перед приборной панели были кресла первого и второго пилота. Большие, больше похожие на страшные хирургические машины. С кучей проводом, манипуляторов и силовых модулей.
Сейчас они были пусты.
Позади них висела в воздухе гололитическая модель корабля. На ней в реальном времени отражались все события, происходящие со Спичкой, во время полета.
По стенам множество экранов, слабо мерцающих в темноте и дополнительные кресла. Потолок был панорамным стеклом полуконической формы, снаружи закрытым толстыми листами металла.
По центру, сразу за моделью корабля возвышалась, утопленная в пол трехгранная колонна со сферическим навершием – первый вычислительный модуль Кормчего Когитатора.
Мы с Юрой сидели на полу у его основания. Слышно было как гудит система охлаждения. Внутри колонны что-то постоянно щелкало.
Всюду вокруг нас растекались тысячи сигналов. Воздух буквально резонировал от количества проносившийся мимо нас информации. Отсюда, из пучка нервов веером расходились команды, сюда же стекались сигналы со всего корабля.
Постоянный хор голосов, которым руководил Кормчий Когитатор. Постоянно пересчитывая курс.
Спичка вращал своими плавниками, в основании которых в недрах пустотных камер машины-булавки кривили пространство-время.
Коля сидел напротив, в одном из кресел, развернувшись к нам. Медленно утопал в обволакивающем его кинетическом нейрогеле и потягивал пиво из бутылки через соломинку. Так, что с наружи у него были ноги чуть выше колена, отростки рук и лицо.
– Если эта штука ошибется. – кивнул он в сторону Когитатора. – Мы разобъемся?
Пылаев мотнул головой.
– Это невозможно.
Он был до синевы выбрит, как всегда, при полном параде. Слегка пьян. В кружке, с гербом звездного флота у него теплился крепкий чай. Лукавый взгляд и хитрая улыбка не сходили с его лица.
Свою фуражку он водрузил на сферу Когитатора.
– Там, под нами ещё такой же – Юра постучал ладонью по полу. – Еще две дублирующие башни в корпусе корабля, на случай потери кабины.
– А если все они скажут: «Ой»? – спросил Коля.
От его движений гель начинал слабо светиться синим светом. Он был похож в этом кресле на червя с лицом и руками человека.
С Персеполиса Коля взял с собой запас пива с кардамоном. И ни с кем не хотел делиться. Несколько бутылок в картонной упаковке сейчас стояли у него в ногах.
– Упс. – сказал я и рассмеялся.
Пылаев цыкнул на нас.
– Мы не выйдем из потока. И всё мы, услышим это «Упс» довольно заранее. Дальше можно будет вести корабль по маякам и приборам. Тут есть калькуляторы курса, если уже совсем все не так пойдет. Но они больше для проверки.
– А если и они не будут работать? – не унимался Коля.
– Можно вручную.
Пылаев пожал плечами.
– Тут, как и в любом деле: всё на ощущениях. Главное почувствовать поток. Как машина в нем себя ведет и прочее. Слышите гул?
Мы прислушались. В целом Спичка гудел сейчас как обычно. Но если вслушаться, то гул этот распадался на целый сонм различных звуков.
– Всю дорогу только его и слышу. – говорю я.
–Какой именно? – спросил Коля.
– Тихо. – Юра шикнул на нас и подняв руку начал рисовать ритмический рисунок как дирижер. – Вслушайтесь.
А затем начал повторять в такт:
– Ру-ту-ту-ту. Ру-ту-ту-ту.
Мы долго сидели так, прислушиваясь к звукам корабля, под монотонный бубнеж Юры. Коля застыл настолько, что гель вокруг него перестал светиться. Мне даже показалось что он уснул. В какой-то момент я сам начал чувствовать еле заметную дрожь корабля. Или просто убедил себя в этом.
– И что это? – сказал Коля.
Пылаев закурил. И нехотя поднялся на ноги. Потянулся, не спеша отвечать. И судя по всему, положив глаз на бутылочку пива с кардамоном, начал прохаживаться по рубке, разминаясь.
– Двойная из двух нейтронных. – сказал он, в воздухе сигаретой отрисовывая рисунок. – Ру-ту-ту-ту. Ру-ту-ту-ту.
Отпил чай и с невинным видом продолжил приближаться к Коле.
– Там, по ту сторону скольжения, гравитационные волны мы слабо воспринимаем. Но тут, кривя пространство-время мы сами сильно светимся; а во-вторых, они сильно бьют по нашему пузырьку тяжелой реальности. А точнее… – он развернулся и пошел обратно в мою сторону пуская дым и пытаясь усыпить бдительность Коли. – Они бьют по булавкам двигателей и постоянно относят нас в сторону. Мы отклоняемся от курса примерно на пять-шесть градусов.
Коля, дойдя до колонны Когитатора, поставил кружку обратно на узкий бортик в ее основании. Развернувшись, пошёл на второй заход. Иллюстрируя свои объяснения сигаретным дымом и чеканным шагом, рассыпал он по пути искрящийся пепел.
– А это уже, от двигателей передается на корпус корабля и становится вполне ощутимым сигналом. Соответственно, – на этих словах он нырнул вниз к упаковке с бутылками, но Коля, был готов и легким движением ног, задвинул упаковку глубоко под сиденье. Юра крутанулся, распрямившись и поправив китель, продолжил. – Соответственно, нужно учитывать эту поправку, чтобы грамотно проложить курс и не выскочить из скольжения.
Синий ореол нейрогеля вокруг Колиного лица сиял.
– Я предвидел. – сказал он.
– Ру-ту-ту-ту.Ру-ту-ту-ту. – смакуя, повторил Юра, выпустив облачко дыма.
Затем аккуратно и размеренно, очень буднично, нажал на кнопку на панели на стене прямо за Колей. Его кресло тут же поднялось и развернув Колю к стене мониторов подтянуло его к приборной панели.
– Удивительно. – сказал я. – И много такого?
Пылаев, на скудном свету рассматривал этикетки на бутылках. Сигарету зажав во рту.
– Эй.. – сказал Коля. Гель стал активным и полностью затянул его внутрь кресла. Так что остаток фразы мы не разобрали.
Юра сел обратно, протянув мне одну бутылку.
– Да. Со временем привыкаешь. Особенно если маршрут знакомый. Уже начинаешь чувствовать машину. Ну и на крайний случай, есть маяки. У них особый сигнал, можно посчитать и вести машину по ним, если не уверен.
Коля смог разобраться. Кресло вернулось обратно, выпустив его.
– На крайний случай можно и посчитать. Слышал? – кинул он мне.
– Спичка надежная машина.
– Я видел, что с ними бывает. – сказал я.
– Это редкость. Перелетов много. А катастроф меньше процента.
– Это все равно много.
Пылаев выпустил струю дыма и отправил окурок в свободны полет в сторону входа. Через какое-то время там появился робот-паук, который его убрал. А затем вычистил рассыпанный пепел и уполз обратно в недра корабля.
– Ну, как посмотреть.
Юра задумался о чем-то уставившись в темноту.
Дни стали тянуться слишком долго. Все на корабле рассосались по углам. Как можно дальше друг от друга. Пытаясь чем-то себя занять. Уткнуться в какую-нибудь деятельность, лишь бы скоротать время и не думать о происходящем.
До сегодняшнего дня с Пылаевым мы почти не общались. Да и не были особенно знакомы. Впервые, его я встретил уже в космопорте на Персеполисе. Нас представил друг другу перед отлетом.
За окнами космопорта расстилалась взлетно-посадочная площадь. Было жарко, слепило солнце. Бесконечное голубое небо над головой. Внизу ряды яхт и челноков на своих посадочных местах. Между ними снуют сотни людей.
На горизонте, в песчаной пыли небоскребы колышутся словно мираж.
Стиль городов Персеполиса, как говорят – дать традициям древних городов Земли. Всюду кипарисы и пальмы, акведуки и пирамиды из белого мрамора. Колоннады, подпирающие пустое небо. Обелиски небоскребов и многоярусные улицы.
Почему-то, глядя на него меня не покидало ощущение наигранности, будто все это только странная обертка. Словно я попал в ресторан, отделанный в подобном стиле. А не оказался посреди настоящего города. Аутентичного города, который медленно прорастал на планете.
– То есть. – сказал Коля, болтая на дне бутылки светлое пиво. – Вы весь полет спите?
– Кстати, да. – сказал я. – Вся жизнь в стазисе?
– Да, нет, почему? – ответил Пылаев. – У нас есть дежурства во время полета. Просыпаемся по очереди. На более безопасных маршрутах пореже, на других – почаще.
Ореол нейрогеля вокруг Колиного лица стал ярче.
– А как это? Проснулся – посадил корабль – взял новую группу и спать?
– Нет. Так нельзя. Два раза на рейс не пустят. Отдых не менее половины длительности рейса.
Свое пиво так и не открыв, Юра встал, взял кружку с чаем и прошелся по кабине и сел на соседнее с Колей кресло, предварительно отключил нейрогель. Так, что оно превратилось в самое обычное кресло.
– Сдали корабль новой команде и на планету. Либо обратно, но как пассажиры в капсулах.
– Не кисло. – присвистнул Коля.
Пылаев отпил чаю.
– Если честно, хотел бы летать больше.
– В темной рубке на посту? Или в капсуле? – обвел помещение руками, торчащими из геля Коля.
– В капсуле нет снов. – Пылаев потянулся и зевнул. – Здесь, чувствуется какая-то легкость. На планетах не так. Там все какое-то, не знаю, нереальное, что ли. Все такое выпуклое. Угловатое. Понимаете?
– Не понимаем. – хором ответили мы.
Он продолжил:
– Все какое-то кривое. Странно пахнет. Все движется. Когда спускаешься после перелета, на тебя нападет рой сигналов, туча запахов. Вокруг все будто кипит. А тут…
Юра скрестил руки на груди мечтательно посмотрел на потолок. Коля повторил за ним.
– На уровне ощущений, все как-то легче.
– Ничего пока не заметил. – сказал Коля.
–Это не сразу приходит. Нужно налетать довольно много часов, чтобы начать слышать.
– Больше похоже на эффект депривации. – сказал я. – Когда ты постоянно в изоляции, где нет сигналов, а потов возвращаешься в мир, насыщенный жизнью. Взрыв информации. Мне кажется всегда должно быть так…
Пылаев мотнул головой.
– Вам, салагам, этого не понять. Сигналов тут полно. Они, разве что другие. Чище, легче, Мелодичнее, что ли.
– Можешь пойти в военный флот. Они летают чаще.
– Или в экспедиционный. – сказал Коля.
Он продолжал болтать в воздухе отростками ручек и никак не мог наиграться. Юра вновь снова принялся ходить по кабине.
– Думал, как раз об этом. Жду одобрения документом. По идее, – он погладил сферу Когитатора, поправив фуражку. – Это мой крайний рейс на Митридат. Если все удачно сложится, то оттуда, на лайнере в академию на Марс.
– Вот незадача. – сказал Коля.
– Тот самый «Упс» – кивнул тяжело Пылаев. – только оттуда, откуда не ждали. Артем, а можно вопрос?
– Да, давай.
– Вы с Лилей были близки, так весь?
– Когда-то, да. Но уже давно нет. Только коллеги. Как ты понял?
– Это видно. Перелет всегда стресс. Люди стараются держаться ближе друг к другу. К тем, кого хорошо знают, любят.
Нейрогель вокруг лица Коли вспыхнул ярким насыщенным синим светом.
С чего он это взял мне было неясно. С начала полета мы с Лилей и словом не перекинулись. Предпочитая не замечать друг друга. Пылаев хотел было что-то добавить, но продолжать. Спичка тяжело заухал. Задрожал всем корпусом, сопротивляясь неведомой силе. Вспыхнули многочисленные индикаторы вокруг, так что в рубке стало светло. Что-то защебетал сам с собой Когитаторв.
Это продолжалось несколько секунд, а показалось будто часы. Затем все стихло, и кабина вновь погрузилась в темноту. Пылаев за все это время даже не шелохнулся.
– Ты говоришь, вы дежурите во время полета. – оживился Коля – А что входит в дежурство? Точнее, входит ли осмотр капсул пассажиров?
– Я не могу это обсуждать. Мы уже известили службы Митридата о происшествии.
– Так же, как и мы не можем быть тут. – сказал Коля, показывая на пиво. – Однако, мы тут сидим и дружески беседуем…
Пылаев помялся. Посмотрел на свою фуражку.
–Входит, конечно же.
Повисла пауза.
– И!? – одновременно сказали мы.
– Всё было в порядке. Все капсулы были загружены и работали штатно. В том числе и её. Пятые и десятые сутки мои. Пятнадцатые и двадцатые сутки – Вадима. Тридцатые мои. Тридцать пятые – Вадима.
– А ты когда проснулся? – спросил меня Коля.
– Дай подумать. Мне кажется, я не спал на седьмые и восьмые. Но я не проверял капсулы. По-моему, все было закрыто. Потом проснулся на семнадцатые и больше не спал. Через пару дней нашел её.
– На девятнадцатые получается. – сказал Коля.
– Вадим не просыпался на двадцатые. – вспомнил я.
Мы молча переглянулись. Каждые обдумывал что сказать. Но никто не решался озвучить свои мысли первым.
Получается, окно её гибели стало довольно точным, между пятнадцатыми сутками и семнадцатыми. Если Вадим просыпался. Осталось понять, почему он не заступил снова на дежурство. Колкая тревога вновь проснулась в груди.
– Вадим и на пятнадцатые не заступал на дежурство. – разрушил все Пылаев. – Как и я на десятые. А сразу пошел спать.
Мы изумленно уставились на него. Юра равнодушно развел руки в стороны.
– Ребят, это стандартный маршрут. Ничего проще него быть не может. Даже маневр, который мы делаем предсказуем. Плюс-минус Когитатор всегда будет нас в это время. Хотели проскочить, но не получилось. Теперь идем в обход. Единственная странность за весь полет – автоматика фиксирует массивный объект, оттого обход будет еще длиннее, чем обычно. Но тут скорее всего, сбой в мозгах. Просто предосторожность.
– Это же легко проверяется. Кто сколько дежурил. Есть же записи смен. Вас же за это легко накажут… – сказал Коля.
Пылаев только улыбнулся на это.
– Тогда весь флот придется выгонять. Если за такое увольнять или наказывать.
– И ни одной камеры на корабле. – сказал я.
– Да не, камер много. Но не каждый же угол ими завешивать.
– Резонно. И я бы даже согласился, если бы не труп в соседнем отсеке.
– Это да. – сказал Пылаев. – Это да.
– Почему мы не можем ее убрать? Это как-то неправильно. – вновь заладил свою песню Коля.
– Куда? У нас есть морозилка или морг?
– А нет? – спросил я.
Юра посмотрел на меня красноречивым взглядом. Коля ни секунды не думая останавливаться, продолжил.
– Может мы осмотри ее каюту?
– Нельзя. Все опечатано до появления следственной группы.
– Тут-то мы вспомнили о правилах.
С этими словами Коля выбрался из геля. Пылаев шумно вздохнул, надел фуражку и опустился в соседнее кресло.
– Сообщение уже ушло на Митридат. Все официально. Можете, конечно, заглянуть, но как это будет выглядеть со стороны? В глазах следаков? Вы рылись в ее вещах? Так получается? Бывший и кто? Коллега?
Нейрогель вспыхнул в последний раз и окончательно потух.
– Вот-вот.
Коля, пошатываясь собрал звенящие бутылки, обнял упаковку с пивом с кардамоном и прижал к себе.
– Пойдем, Тем. Нам в рубке находиться нельзя.
– Пойдемте, коллега. – сказал я.
И мы ушли, оставив Пылаев наедине со своими мыслями.
***
Мы шли с ней по залитому светом проспекту на Персеполисе. Высоко над нами кружили белые птицы. А еще выше в лазурном небе пропадали, уходя вдаль тяжеловесные корабли. Небо над городом жило своей жизнью, всюду сновали машины, кружили яхты и прогулочные катера.
Внизу, параллельно проспекту, у самых корней домов ветвились, разбегаясь многочисленными развязки дорог. Несмотря на выходной они были запружены транспортом.
Всюду жизнь била ключом
На Лиле было легкое платье, невесомая паутины переплетенных нитей. Светлое и почти прозрачное. Шляпка с завернутыми полями, как по последней моде. Сумка на плече на серебряной цепочке. В блестящей оправе солнечные очки.
Я не мог любоваться ей открыто. Потому ловил каждое мгновение для цепкого взгляда.
Мы шли вдоль витрин магазинов. Зачем-то завел тему про вещи, в которых ничего не понимал. Но каждый раз, когда мы останавливались, чтобы обсудить очередной наряд за стеклом, я мог без стеснения любоваться Лилей.
Вокруг было людно. Мы искали кафе или кино. Важно было найти какое-то дело, чтобы создать вокруг него общий контекст, так наше общение всегда шло лучше.
– Солнечно, сегодня. – сказал я, когда мы отдалились от витрин и вышли на середину проспекта.
Лиля улыбнулась.
– Почему солнечно?
–Потому что всюду свет, жарко и я прекрасно могу тебя рассмотреть.
Она рассмеялась.
– Звезда вроде называется Астарта. Должно быть Астартично, получается. – сказала она с напускной иронией.
– А, ну если так. Тогда да. Сегодня Астартично. А ты откуда?
– С Рассвета, А звезда Елена.
Внезапный порыв ветра чуть было не унес ее шляпку. Но Лиля вовремя, прижала её к макушке.
– Еленично, получается?
– Глупо так. Смотри, кафе-мороженное. Пойдем?
Мы постояли в проходе изучая меню. Внутри было полно народу. Столиков не оказалось совсем. Помялись немого и дальше двинулись, рассматривая вывески вдоль улицы.
– А ты откуда? – спросила она меня уже после, облизывая ложку.
В глубоких пиалах перед нами были разноцветные шарики пломбира. Четыре у нее и пять у меня.
– Дубовая Теснина.
– Прямо Теснина?
Окна в кафе были открыты. Горячий воздух проникал внутрь. Мы сели рядом с верандой на плетенных стульях. В углу беззвучно вещал о чем-то диктор с экрана. Показывали последние новости. Играла тихая музыка – какие-то местная попса.
– Прямо Дубовая. – сказал я. – А звезда Андромаха.
– И там совсем больше ничего нет?
Шляпку Лиля положила на соседний стул. Волосы собрала в высокий хвост. На шее у нее было тяжелое терморегулирующее ожерелье, выполненное под ювелирное украшение со вставками из белого золота.
– Горы, много гор. Леса, луга. Везде туман. Всегда. Все зелено и черная-черная земля. Много озер, как проталины на снегу рассыпаны по предгорьям.
– Красиво. А почему такое название?
– Первые поселенцы были родом из подобного места. Потому и селиться стали в привычных местах. Они до сих пор единственные обжитые.
– Не сильно заселен мир?
– Где-то тридцатая часть Персеполиса. А твой?
– Рассвет-то. Ну не знаю. – она картинно пожала плечами. – Ну да. Если в Персеполисах мерить, то где-то треть.
Я присвистнул.
– Городская девчонка.
– Сельский парень. Если я тебя домой приведу, папа меня не поймет.
Меня это удивило и порадовало.
– Нет, мне всегда нравились такие миры как твой, где много природы. Но папа хочет, чтобы у меня была карьера здесь или где-нибудь ближе к Земле.
На несколько ложе мороженного повисла пауза. Лиля посмотрела на проспект за окном, затем за меня.
– То есть у вас там не Аднромахично, получается?
– Ага. Туманы, холод, тяжелое небо вечно. Но красиво.
– Как-нибудь свозишь меня туда.
– А папа?
– Папе мы не скажем.
– На Рассвете совсем не солнечно?
Лиля бросила на меня удивленный взгляд. Посетителей становилось больше. День за окном расходился, набравшись сил. Пересполис расцветал в лучах полуденного солнца. Пропадали тени.
Я указал на её ожерелье.
– А это… – растеряно она потрогала его. Будто забыла о его существовании. – Мне под местной звездной нехорошо. Столько таблеток выдали. Каждый час пить.
Она открыла сумочку. Внутри лежали ключи, салфетки и большая туба с витаминами. Больше ничего не влезло.
– А какое Q на Рассвете?
– Не знаю. Но мы вроде в спектре.
Нам принесли молочные коктейли. В смартфоне я искал Рассвет.
– Q1 – говорю. – В солнечном спектре звезда, но почти на границе с Q2.
– Ты в этом разбираешься?
– Немного. 1 – с адаптацией справляешься сам. 2 – уже появляются мутации, нужно корректировать. При 3 – уже применяют антропокатехонные технологии создания среды обитания. 4 – живут только в закрытых биомах. 5 – военные и специальные объекты.
– О, как на Кроносе. – возбудилась Лиля. – Там у меня тетя живет. На поверхность вообще нельзя. Им постоянно путевки в солнечные миры дают.
– Ага. – говорю я, ища Кронос. – Звезда Геката.
– Тоже хочу путевки на халяву. Ты впервые на Персеполисе?
– Да. Замечала, что все звезды носят женские имена и только Солнце – оно.
– Как матери, наверное. Вокруг них мы крутимся на планетах. – Лиля болтала ногой под столом, рассуждая. – У каждой мамы должно быть имя. Это раньше, когда до космоса было далеко, тогда Солнце было богом. – она пристально посмотрела на меня – Аполлон, Зевс – бог сияющего дневного света, Юпитер, Ра… А теперь мы здесь, живем у мам.
– Ну да, – протянул я задумчиво, доедая мороженное. – А вместо неба теперь бездна космоса. И Бог теперь – это Бог глубины и черного света.
Тогда мне показалось, что Лиля удивилась от такого умозаключения. Но виду на подала.
– Эти всё Q нужны, чтобы мы не разошлись как вид в разные стороны?
– Ага.
– Жаль. Эти заморочки вечно, наверное, только у нас. Уравниловка постоянная.
Ответ показался мне странным.
– Но так мы можем путешествовать между мирами в Империи. И у каждого есть доступ ко всем благам.
–Ерунда. – отчеканила Лиля. – Мне кажется, что можно и без этого.
Тут я перестал понимать. Она серьезно или я попросту невыкупаю. Или просто подтрунивает надомной.
– За границей такого нет. Можешь быть кем хочешь.
Я изумленно поднял брови.
– Ты говоришь о том, чего не понимаешь.
– Нет. – она энергично замотала головой. – А ты не думал, что в этих ответвлениях мы бы могли получить что-то крутое? Не человеческое. Мне кажется, мы так искусственно пытаться удержать эволюцию. Хотя могли бы позволить каждому быть собой.
Лиля вновь облизнула ложку, оставив её победно в пустой пиале.
– Мне кажется. Это важно для разнообразия жизни. Мы так устойчивее, как вид.
На улице тем временем людей становились всё больше, несмотря на жару.
– Никогда не хотел съездить туда, за границу?
– Не особо.
– Кстати, сколько туда лететь…
Стоило ей задуматься, как ее смартфон на столе потек черной картой звездного неба на стол. Она ловко водила пальцем по карте выискивая нужные звезды.
–Так, у Персеполиса есть узел гипертрассы. Отсюда, если по ней две недели пути до Орешка. – она посмотрела на меня, глаза ее сверкали огоньком идеи. – Там у меня тетя живет. А дальше, куда хочется. Можно в страны залива полететь.
На карте подсветилась разными цветами группа стран непосредственно граничащих с Империей.