Buch lesen: «Форс-мажор – навсегда!»

Андрей Измайлов

Schriftart:

Нет и не может быть лучшей школы жизни и человечности, чем катастрофы.
А.У. Хараш

Я давно заметил: когда от человека требуют идиотизма, его всегда называют профессионалом.
Сергей Довлатов

Сайт издательства www.veche.ru

Часть первая

1

…Об оставленных вещах немедленно сообщайте по прямой связи «пассажир – машинист».

– Нам – сейчас!

– Не сейчас! По прямой!

– Крезя! С головкой дружишь?! Куда – по прямой?! Нам – переходить! На схему глянь!

– Что схема?! Что схема?! Она специально со смещением: станция слева, а на карте справа! Чтоб потенциального противника с толку сбить, деморализовать!

– Ага! Вован, прикинь! Взвод «коммандос» типа Шварца – в вагоне. С гранатометами, со всеми прибамбасами. И спрашивают: «Это «Сенная»? – Не! «Садовая»! И – абзац! Они – деморализованы! Бери голыми руками! Га-га-га!!!

– Хва орать! Ну, хва, ну! Мента на вас нет!

– Вон мент, вон! Сидит! Дяденька, заберите хулигана! Слабо, дяденька?!

– Хва, сказал! Вперед, ну!

Технологический институт. Переход на Московско-Петроградскую линию.

«Техноложка» – узловая. На узловых станциях людской поток традиционно стремителен и неуправляем. Особенно по утрам. И по вечерам. В час пик.

– Не сейчас!

– Сейчас!

Ораве подростков (скорее переростков!) было именно «сейчас». Кирзовые косухи, банданы с черепами по черному полю, поллитровый баночный «Амстердам» на каждого, блажной гомон…

Табло над тоннелем смаргивало: 16.40.20 (.21,22,23). Ещё не час пик. Уже ранний вечер.

Самое время для оравы подростков-переростков – на Московско-Петроградскую линию. Им до Парка Победы, до СКК, до спортивно-концертного комплекса:

Там – кумир!!! А кумир-то голый! Ну, в штанах. Не скрывающих, но подчеркивающих.

Самое то!

Топот!

Пот в пазухах.

Патлы. Запах. Затхлый…

Оргазменный рев в микрофон. Экстази.

Откровенные фрикции.

Мужж-жиккк! Спортивно-концертный! Децбеллл!!!

Мы – как ты! Ты – как мы!

– Нам – сейчас!

Вагон опорожнился…

Краткий миг салонной полупустоты. Все, кому надо, уже вышли – все, кому надо, ещё не вошли.

Сивогривый пенс в замусоленной ветровке, назло всем читающий газетку «Правда», схрустнул ее пополам и скосил глаз влево и вниз – на черную дорожную сумку-раскладушку «beskin» с изменчивыми габаритами – хоть кейс-атташе для деловых бумаг, хоть сундук мертвеца для пятнадцати человек, йо-хо-хо!

«Beskin», отформатированный под средней величины саквояж, очевидно, не был «оставленной вещью». «Beskin» с приспущенной на дециметр «молнией», очевидно, принадлежал соседу слева, очевидному воину – покоился у того в ногах.

Что воин – это воин, ощущалось за версту.

Бушлат-камуфляж – без знаков различия, без погон.

Брюки лишены форменного ранта.

Высокие тяжелые ботинки со шнуровкой – и дачники-огородники в таких грязь месят. Весна, знаете ли!

Владелец саквояжа – не дачник, не огородник. Воин. Не «коммандос» типа Шварца, но весьма и весьма… Балбес в «косухе» почти угадал: «Вон мент, вон! Сидит!»

Сивогривый пенс сварливо и наставительно сказал:

– А сумку надо за ручку держать! Или на колени ставить!

Дай пенсу волю, он бы все и вся поставил на колени. Что там сумка! Он из ныне бессильных, но громкоговорителей. Сев на «Лесной», всю дорогу провозглашал: «Сволочи! Банда! Воры!» Тихо сам с собою я веду беседу. Только громко. Реагируя на «Правду», одну только «Правду» и ничего, кроме «Правды». На «Сенной» старикан притих, когда ввалились рок-фанаты. Уровень их агрессивности в совокупности выше. Можно нарваться. Притих старикан ненадолго – «Техноложка», «Нам – сейчас!»

– Я говорю – сумку!

Воин отреагировал – никак не отреагировал. Где горох и где стена…

Брошенные здесь же опустошенные банки «Амстердама» потенциально куда опасней саквояжа средней величины, имеющего владельца. Покатится пустая жестянка, выпадет вниз, застрянет между токоведущим рельсом и металлическими частями путей – из искры возгорится пламя. И кроме того! Есть гарантия, что все они, банки, пусты, что одна из них не набита тротилом? А где те, которые? А сошли на предыдущей. Пацаны совсем! Да? В Чечне пацаны и помладше способны на…

Вагон вновь заполнился до прежней тесноты.

Осторожно. Двери закрываются. Следующая станция «Балтийская». Балтийский и Варшавский вокзалы.

– Вешать! Вешать! – зычно огласил пенс, тщетно провоцируя народ. Дайте только повод…

Народ благоразумно безмолвствовал.

Тронулись.

– Воры!!! – упрямо рявкнул старикан.

Нет, никто не хотел давать повод…

Хотя… От «хвостовых» дверей донеслось:

– Люди добрые! Не подумайте, что мы вас обманываем!.. – ноюще, тоненько, но пронзительно, перекрывая грохот состава.

Пенс навострил ухо. Не повод. Причина! Для праведного негодования. Пусть только приблизятся!

– Сами мы не местные…

Именно! Понаехали, понимаешь! Преступный режим полгода пенсию не выплачивает, а чучмеки остатний рубль норовят выпросить.

– Поможите кто чем может. Мы беженцы. Дом наш разбомбили в Гурдемесе, жена погибла под обломками, пятеро детей осталось. Двое – инвалиды. Мы пешком шли. На дорогу денег нету, на лекарство тоже. Кормить сирот не на что.

Худосочный грязноватый мужчина с пугающим фурункулом на щеке. Упитанный грязноватый годовалый дитенок, увязанный в шаль – на манер рюкзака, только не сзади, а спереди. Малорослые грязноватые стригуще-лишайные мальчик-с-девочкой – дети до шестнадцати, пущенные авангардом, с ладонями-лодочками для настырного востребования.

Кто игнорировал процессию (да, но как?! если тебя теребят за штанину! и теребят, и теребят!), кто жертвовал сотню-другую (лучше добровольно, а то ведь захватают септическими ручонками!), кто протискивался вперед и вперед (пока убогие нагонят, глядишь, и остановка! Там перескочить в предыдущий! Ну их!)

– Люди добрые! Не подумайте, что мы вас обманываем…

Полным придурком надо родиться, чтобы не подумать. Акцент, вернее выговор, у несчастного абсолютно не соответствовал уроженцу Гу… как-как?.. Гурдемеса. Беженец, а беженец, ты хорошо помнишь, откуда бежал? Из Гурдемеса? Не Гудермеса?.. Всяко рожицы у мальчика-с-девочкой в коричневых липких пятнах не из-за дерьма, которого они с голодухи наелись, – из-за «марса» со «сникерсом».

Мнимый вдовец передвигался шаркающе, скорбно… расчетливо: один перегон – один вагон. Хронометраж вычислен и отработан месяцами. Годами!

– Мы пешком шли…

Седогривый пенс изготовился. Сидел он у средних дверей, в точности посередине, на полпути «беженцев». Ну?! Ну?!

Заминка. В двух шагах от старикана породистая дива в приталенном красном пальто уронила в ладонь девочки монетку. Та дежурно поклонилась и пошла было дальше, но вернулась – обидчиво и уличающе выставив щепоть с монеткой напоказ (финская марка).

– Что? – переспросила дива, чуть морщась от внутритоннельного шума. – Не деньги? Не деньги – давай обратно.

Попрошайка заметно растерялась. Фурункулезный папаша на подобный случай не инструктировал.

Верно! Породистые дивы, роняющие мелкую валюту на бедность, в метро не водятся. В иномарках они водятся. А то и водят. Стодолларовая укладка волос, профиль с претензией на индианку – вплоть до намека на усики, фигура – шахматный слон. Не дешевая блядь, но дорогая содержанка. Однако вот, в метро… Так случилось. Ей – всего остановку. Она не сядет, нет (воин минуту назад привстал, выразив готовность уступить место, – спасибо, нет!).

Попрошайку заклинило. Попрошайка нуждалась в помощи старшего. Но папаша не имел права даже на мгновение выйти из образа и мимикой скомандовать: «Цапай! Цапай!»

А дива-индианка откровенно забавлялась:

– Берешь? Или?

Старикан-«правдист» накалился от нетерпения, секунды не хватило взорваться: «Не издевайся над ребенком, стервь!» (Дай мне! Это мое!)

Секунды не хватило. Экстренное торможение! Резко сотрясло. Качнуло. Все стоящие не повалились только потому, что некуда – плотно. На всякий случай воин успел выставить руку – обводяще, гасяще – принять «шахматного слона» в красном приталенном пальто. Ничего личного. Рефлекс. Да, фигура у дивы действительно!..

Монетка-марка прыгнула из пальцев дитенка, блеснула в воздухе и беззвучно канула в толпе.

Поезд снова качнулся – в противоход. И стал притормаживать. Уже плавно. Притормаживать, притормаживать, притормаживать… пока не замер окончательно.

Заползла тишина. Если до того кто-то и пытался общаться, надрывая голосовые связки под стук колес, то тут – как выключили звук.

Заполз густой запах горелой изоляции. Не учуял бы только хронический гайморитчик. Но – обеспокоенно внюхиваться, зажимать нос, паниковать: вдруг пожар?! Если не замечать, то как бы и нет. Не накликать! Авось и на этот раз пронесет. В метро подобные внезапные остановки посреди тоннеля – сплошь и рядом! Просто регулирующие светофоры. А вонь – от нагрева тормозных колодок, не от изоляции. Какая вонь, где вонь? Битком набито хроническими гайморитчиками. Чего не чувствую, того и нет.

А через долгую минуту погас свет. Никто не шелохнулся, никто не обмолвился словом. Неразборчивое бормотание рации в кабине машиниста и сдержанное дыхание соседей по несчастью.

О несчастье никто пока не заикнулся! Перетерпеть! Сейчас тронемся столь же неожиданно, как стопанулись, и забудем еще до прибытия на следующую станцию. Впервой ли?!

Никто не заикнулся, да. Но мысли-то, мысли куда девать?!

Вагон метро полностью сгорает за пятнадцать минут.

Паника губит всех еще раньше, чем собственно пожар.

Спокойствие, только спокойствие!

Сообщить о возгорании по громкой связи… Это – раз.

Не выпрыгивать наружу. По инструкции оповещенный машинист обязан прежде всего обеспечить эвакуацию. Проще всего это сделать, доведя состав до ближайшей остановки, даже если он горит… Это – два.

Когда и если пути повреждены или двигатель неисправен, тот же машинист сообщит об эвакуации по той же громкой связи. И тогда и если технические системы метрополитена отключат токоведущий рельс. Только потом – высадка… Это – три.

В тоннеле ни в коем случае не касаться любого металла или кабеля, держаться на бетонке. При неожиданном движении состава (мотор на последнем издыхании сработал?) успеть вжаться в нишу тоннельной стены – там места хватит… не всем, но успевшим… Это – четыре.

Начинать ликвидацию пожара подручными средствами – огнетушителями в том числе. Учитывая: места их хранения заварены наглухо, во избежание теракта… Это – пять.

Раз-два-три-четыре-пять! Кто рискнет пойти гулять?!

Плюс – непрошеные аналогии:

московский прецедент десять лет назад – небольшое возгорание под вагоном, а в результате серьезное ЧП. Вместо того чтобы вывести поезд к ближайшей станции, машинист остановил его на полпути, высадил всех. Прибывшие пожарные еле отыскали место происшествия, а дым заполнил не только тоннель, но и станции;

бакинский кошмар пять лет назад – еще хлеще! И горящий состав остался в тоннеле, и токоведущий рельс не озаботились отключить. Итог: половина погибших – от электрошока, не от ожогов;

токийская душегубка – газовая атака клевретов Секо Асахары, Аум-Синрике, зарин…

Время – вещь необычайно длинная. Жизнь коротка, минута вечна.

Стояли. В темноте и тишине, казалось, плюс-минус бесконечность.

Вонь загустела до осязаемости. Нервы напряглись. Малейший намек на страх, вскрик…

Стояли.

Сдержанное покашливание.

Шуршание – замарашка рыщет по полу? Монетку-марку нащупывает?

Короткий рык – тьма породила невесть какого монстра? Экспрессивный пассажир своеобразно выразил нетерпение: мол, доколе?!

Чей-то самозащитный смешок. И…

…вскрик.

Вот оно! Истошный, откровенный, как перед смертью:

– Пусти!!! Пусти!!! – фистула в центре вагона. – Ааа-уыыы!!!

Ребенок? Животный ужас зачастую и баритоны подбрасывает до дисканта.

– Господи-боже-мой! Господи-боже-мой! Господи-боже-мой! – по нарастающей запричитало откуда-то из глубины. Женщина-истеричка.

– Машинист!!! Машинист!!! – сорвался и заголосил мужик-истерик. – Горим!!!

Началось! Цепная реакция. Еще миг-другой, и содержимое вагона превратилось бы в разнородную, но массу – визжащую, давящую, пузырящуюся, булькающую. Не люди – содержимое.

И тут зажегся свет. Состав опять дернулся. Покатил, покатил, набирая прежний ход. Пронесло! Пустое.

Домохозяйка в летах (женщина-истеричка) конфузливой кривоватой усмешкой призналась окружающим: идиотка я, идиотка! А что вы хотите, если… Правда, держась за сердце.

Не лишенный лоска массивный атлет в реглане (мужик-истерик) хмуро и недоуменно обсмотрел стоящих рядом: кто здесь только что вопил? не вы? и не вы? я-то доподлинно знаю – не я! угу, значит, навеяно…

Все бы тем и кончилось, когда бы не истошный детский крик (да! детский!), не утихший с включением света.

Сивогривый пенс вцепился пальцами в ухо нищенствующего мальца – выкручивал, выкручивал. И, побивая стригуще-лишайную макушку газетой «Правда», свернутой в трубочку, орал не без обоснований:

– Воры!!! Воры!!! А-а, гаденыш! Попался!!!

– Ааа-уууыыы!!! Пусти!!! Пусти!!!

Замарашка, отложив поиски мелкой валюты, бросилась на помощь братцу – норовила ткнуть пенса пальчиком в глазик, скорострельно заплевалась, целясь в лицо.

– Люди добрые! Что он с ребенком делает! – воззвал папашка-вдовец, продираясь в толпе. – Ухи оторвешь, плохой! Что делаешь, плохой!!!

А ничего. Сивогривый волей-неволей прекратил крутить «ухи» – отмахивался от наскоков замарашки. Газеткой, конечно. «Правда» – единственное оружие! На помощь ему никто не торопился. Разве что мнимый вдовец. Но – не ему, не пенсу, на помощь.

Однако вызволенный малец не утихал:

– Больно! Дурак!!! Пусти!!! Рука!!!

Кто ж тебя держит?

Ручонка шаловливая по локоть была погружена в саквояж-«beskin» – тот, что у воина в ногах. Пользуясь темнотой, пацан сунулся внутрь, заранее приметив полуспущенную «молнию». А теперь дергал и дергал, но никак не получалось обратно.

Ловля мартышки! В пустую тыкву с дырочкой – банан. Примат – туда. Хвать! Но кулак застревает – отверстие маловато. Как входное – вполне. Как выходное – ни-ни. Только разжав кулак. Но в нем же банан! Жадность пагубна… Попалась!

Уместная аналогия. Но на первый взгляд: вот примат-щипач; вот чужая сумка; вот рука в недрах чужой сумки; вот бдительный ловчий, застукавший примата на месте преступления!..

На второй же взгляд: не так, не совсем так, совсем не так.

Пацан заверещал раньше, еще в кромешной тьме: «Пусти!!!» Пенс поймал паршивца за ухо позже – когда стало светло. А будучи атакован попрошайкой-сестрицей, и вовсе разжал крючья-пальцы. Но фистула не утихала: «Ааа-ууыыы!!!» Будто не банан в саквояже-«beskin» – капкан!

Владелец саквояжа сидел как сидел. Разве чуть побледнел. И лоб заискрился испариной. Если бы не столь явное олицетворение воина, впору диагностировать: явный испуг.

Кого и чего пугаться?

Воришку-заморыша? Тот сам в диком, вопиющем мандраже.

Или только что сгинувшего пожара-призрака? Сгинул призрак, развеялся. И запах горелого сквозняком на скорости выветрило.

Нет. Испуг – вряд ли. Просто лампы в вагоне мертвят цвета. Просто душновато в вагоне, а бушлат в самый раз для апрельской мозглости под небом, не под землей. Да элементарно – болеет он! Похмельный синдром – ноги ватные, безразличие к окружающему-происходящему, бледность и обильный пот. Симптомы налицо. Стресс гасится древним испытанным способом. Причин для стресса у нынешних армейских-милицейских – вагон и маленькая тележка. М-да, вагон. Метро…

Ноги у воина никак не ватные – щипач-малолетка рвался на волю судорожно и безуспешно. Воин даже не сдвинул колени, чтобы инстинктивно удержать «beskin». Но каблуками ботинок, всей тяжестью пригвоздил саквояж с краев по нижнему канту – к полу. Не сдвинуть!

Впрочем, станция… «Балтийская». Балтийский и Варшавский вокзалы. Вынырнули из тоннеля. Публика затеснилась – поближе к дверям, подальше от инцидента. Езжайте дальше, разбирайтесь между собой, плюйтесь-царапайтесь, хоть руки по локоть отрубайте! Счастливо оставаться! А нам всем – на «Балтийской».

Воину – тоже на «Балтийской». Не тащить же заморыша на привязи! Отчетливый цок языком – пацан в очередной раз дернулся и… по инерции впилился спиной, лишайным затылком в отпрянувшую толпу.

Свободен, наконец-то свободен! Словно капкан расщелкнулся, а не язык цокнул. Пожалуй, и впрямь капкан! На запястье у воришки – глубокий след: нечто клыкастое, заточенное, многочисленное. Не прокушено насквозь, не в кровь, но внушительно. Запомнится надолго.

Осторожно! Двери… открываются. Публика поспешила, брезгливо стряхивая невидимую чешуйчатую заразу от соприкосновения с бомжиком. Кстати, породистая дива попала в число «запятнанных». Вернее, некстати.

Особо любопытные напоследок исподтишка таращились – на мудреный «beskin»: кто там? что там? зубастик?! страстик-мордастик?! Во-от откуда был короткий рык за мгновение до фальцетного «Ааауууыыы!», ясно теперь! не дай бог – как выскочит, как выпрыгнет!

Особо любопытным пришлось разочароваться. Воин подтянул «молнию» на саквояже – от дециметра до сантиметра, вскинул «beskin» за ремень на плечо. Ему – на «Балтийской». Не оглянулся.

За спиной, уже на платформе, гвалт вспыхнул с новой силой:

– Милицию! Воры! Сюда! Милицию! – седогривый сражался с бедствующей семейкой до победного конца. До победного конца ему было далеко. Сражаться на три фронта несподручно.

Мнимый вдовец изменился в лице – был униженный-и-оскорбленный, стал шум-и-ярость. Руки в карманах – кастет? нож? Напирал на старика, используя в качестве живого щита рюкзачок с дитем: «Давай! Ударь ребенка! Ударь! Говно! Уйди от нас! Уйди! Говввно!» Тут же отпрыгивал, страхуясь от секущей трубочной «Правды». Снова напирал. «Яблоки» (оба-два) недалеко откатывались от «яблони» – за ближайшие колонны, чтобы с тыла отвесить пенсу коварного пенделя и опять спрятаться.

– Капитан! Вернись! Куда ты! Они же к тебе залезли! Воры! – «Правдист» почему-то присвоил воину «капитана». – Что же ты! «Чурки» русского человека бьют! А-а-а, бздишь! Ты не капитан! Покажи сумку! Сумку покажи! Покажи сумку! Люди! Держите его!

…Не оглянулся.

И никто не оглянулся до преодоления вязкого человеко-сбитня у эскалатора. Лишь встав на ступеньку, везущую вверх, – отсутствующий взор: мы выше этого… этих, которые остались внизу, и вообще через двадцать метров наклонного подъема все они из поля зрения скроются. Ну, что там? Под занавес?

Под занавес вроде бы возник блюститель, дал отмашку девице в будке у подножия эскалатора – та взялась за телефонную трубку. А блюститель скрылся с линии видимости, ушел туда, вглубь, ленивой трусцой, типа «Пойду принесу какую-нибудь пользу, что ли…»

Редкостное сочетание в народе – недремлющей готовности к вероятному наихудшему и полнейшего равнодушия к реально происходящему (а оно, происходящее, не исключено, и является наихудшим)!

Эскалатор медленно тащил все выше и выше, и выше. Петербургское метро – самое глубокое метро в мире. Случись-таки пожар, застопорись движущаяся лестница – сотня метров крутых ступеней, иного не дано, невзирая на возраст, одышку, инвалидность… Ой, забудем, выкинем из памяти! Все позади!

Редкостное сочетание! И – спасительное, как ни парадоксально.

К сведению:

ГРУ регулярно проводило учения, сутью которых было: в одном месте вывинтишь – в другом сбой; если по-умному вынимать втулки, механизм можно пустить в разнос.

Роль «врага» отводится спецподразделениям. Группы забрасываются в город. Одни – «поражают» стратегические объекты. Другие – сеют панику.

Метро – стратегический объект. У каждой подземной станции на поверхность выходят вентиляционные шахты – зарешеченные тумбы. «Вентилятор» снабжен газосигнализатором, определяющим попадание отравляющих веществ в шахту и мгновенно включающим фильтры и заслонки.

Первая группа дошла до «вентилятора» и вылила туда бутылку имитатора. Ровным счетом ничего не случилось. Система давным-давно проржавела и не работала.

Теперь паника. Готовится исподволь, не один месяц.

В любой аптеке можно запросто купить более тридцати видов определенных лекарств из растений. Сами по себе безобидны. Но некоторые комбинации, судя по специальному справочнику, способны превратить эти лекарства в страшнейшие яды.

На разгрузку железнодорожных составов с продовольствием нанимаются люди случайные. Пришел, поработал, получил, ушел. Кто подложил отраву – без понятия. В городе массовое отравление продуктами. Шок.

Далее – водоочистительные сооружения. Массовое заражение источников. Шок.

Впечатление – произошла цепь роковых случайностей. Там продукты зараженные привезли, сям в воду что-то попало. Никаких диверсантов – они заявлений для прессы не делают. Все молчком. Значит, кто виноват?! Власть предержащая! Долой!

Подключается новая группа – взрывы мостов и плотин, автомагистралей, административных зданий…

Добыть в городе искомое и достаточное количество взрывчатки – не вопрос. На одном рынке покупается мешок селитры. На другом, третьем, четвертом – другие ингредиенты. Снятая на время квартира превращается в химлабораторию. При наличии кухонной плиты и более-менее пристойной квалификации запросто можно сотворить хоть центнер доброкачественного тола.

Далее – заряды подкладываются в намеченные места.

Остается послать радиоимпульс – откуда угодно, хоть за десять, хоть за сто пятьдесят километров.

Следом – листовки с инструкцией, как взять банк или ювелирный магазин, где и у кого захватить оружие. Расписано доходчиво. Желающие непременно найдутся.

Общая паника, мародерство.

Победитель входит в город стройными рядами без единого выстрела…

Сценарий разработан отечественным Генштабом в период холодной войны – против потенциального противника. Отчасти потерял актуальность.

Например, зачем кружить по рынкам и надрываться под тяжестью мешков с толом, если уже существует (и еще как существует!) пластид – намного более компактный, намного более эффективный?!

Например, зачем разбрасывать листовки и тем самым проявляться, если уже существует (и еще как существует!) книжно-лоточный рынок – там аналогичные многостраничные инструкции одеты в товарный глянец?!

Да, неактуален сценарий, неактуален. Но лишь отчасти. В общем и целом сгодится. Учитывая – озвучена, дай бог, треть; и технические подробности, во избежание, опущены.

Старое, но грозное…

Так и не применили на практике. В «горячих точках», а?! Ах, да! Там не было и быть не могло потенциального противника, тем более кинетического. Просто отдельные граждане единой страны немножко нарушают конституционный порядок. Надо, конечно, вразумить. Но как-то по-другому, щадяще – щадяще отдельных граждан, отнюдь не вразумителей.

А учения – что ж учения! Они проводились (и проводятся?) «грушниками» в точках, далеких от кипения, с максимальным приближением к реальности. Чтобы почти на все сто процентов – как взаправду. И ре-гу-ляр-но! Тем не менее население реагирует как-то вяло. Где-то траванулись, где-то взорвалось, где-то авария на производстве, где-то всеобщий полный абзац! По барабану! Будем живы – не умрем! Мимо – и ладно!

Редкостное и спасительное сочетание…

Бдительность есть мнительность. И – ну ее, бдительность, конгруэнтную мнительности!

…Эскалатор вынес наружу.

Воин не страдал мнительностью, но был бдителен. Не удивился, не изобразил удивления, когда его встретили, выделив из общего потока.

Двое при погонах. Прапорщик и сержант. В полном облачении – бронежилет-модуль, рация-мыльница, табельный «макар» в кобуре, дубинка-тонфа с боковой рукояткой и пара вороненых наручников – на поясе, мегафон… Нагрудный лейбл – «УВД метрополитена». Нарукавный лейбл – «МВД Россия». Было в них что-то от круизных чемоданов – обилие наклеек-нашлепок и квадратность из-за бронежилетов. Наверняка со спины – тоже лейбл: сова какая-нибудь лупоглазая в центре паутины и поясняющий текст по ободу «Вневедомственная охрана ГУВД Санкт-Петербург».

Спины прапорщик и сержант не показали, встретили фигуранта лицом к лицу.

Значит, бдительное и оно же мнительное руководство так-таки пустило за воином «ноги». Или стражи порядка по чью-либо другую душу?

Нет, не по другую. Жест адресовался именно воину:

Можно вас? На минуточку. Пустая формальность!

Отчего же!

– Да?

– Документы?

Воин похлопал себя по груди. Паспорт? Отметил – эти двое, несмотря на солидную экипировку, легкоуязвимы: проверяемый лезет за пазуху, а они даже не отслеживают слагаемых движения. А если не паспорт будет извлечен, но ствол? А у них «макары» – в застегнутой кобуре. Три года назад, помнится, в вестибюле метро «Парк Победы» вот такой же страж затребовал документ у человечка и – получил четыре пули в упор. Бдительность не всегда конгруэнтна мнительности. Особенно при несении службы.

Службу «чемоданы» несли так себе. Взгляд не концентрировался на руках фигуранта, соскальзывал то и дело на саквояж-«beskin».

Прапорщик взял у воина паспорт, раскрыл:

Токмарев Артем Дмитриевич,

V-ВО № 693135,

5 июня 1967 года,

город Красноярск РСФСР,

русский…

Та-ак, фотография с «оригиналом» не вполне совпадает, однако в допустимых пределах: тридцать лет – не шестнадцать, не мальчик, но муж.

Та-ак, а прописочка?

Ленинградская область, ОВД Сосновоборского горисполкома, улица Сибирская, дом № 4, кв № 9…

Все в порядке. Сказано, пустая формальность. А вот следующий неминуемо логичный вопрос «что у вас в сумке?» – уже не формальность. Потому и остановлен гражданин – просигнализировано снизу: гляньте-ка! И глянули бы, но…

…Прапорщик пролистнул паспорт до последней страницы. За целлофановым клапаном – желтоватая картонка, документ. Всем документам документ – для стражей порядка во всяком случае. Фотография 3 × 4 – гражданин Токмарев в парадной форме, капитанские погоны, печать, ОМОН УВД С-Петербург. Документ – карточка-заместитель. Так называется. Получаешь табельное оружие – сдаешь карточку-заместитель. Сдаешь карточку-заместитель – получаешь табельное оружие.

– Извини, капитан, – козырнул прапорщик, возвращая паспорт. А сержант-напарник непроизвольно вытянулся.

– Нормально.

Им очень хотелось все же глянуть в сумку. Но – субординация. Не потребуешь хмуро: ну-ка откройте! И даже не полюбопытствуешь по-свойски: слышь, а чо там у тебя? Будучи не в духе, пошлет капитан к чертям собачьим и будет прав – отвечай «Есть!» и выполняй!

Капитан определенно не в духе.

– Плохо выглядишь, капитан, – своеобразно подбодрил прапорщик.

– Болею… – дружелюбно пояснил воин.

– Не болей, – пожелал прапорщик.

– Не буду… – пообещал воин.

Как бы и все…

Не все. Эскалатор вынес наружу припозднившихся скандалистов – семейку попрошаек и сивогривого. Причем без сопровождения. Подземельный блюститель счел свою миссию выполненной: я – сдал! Эй вы там, наверху, принимайте! Конфликтующие не унимались.

Прапорщик уже на ходу прощально повторил «Извини, капитан!» и направился пресекать. Сержант замешкался – никак не мог отвести почти детский взгляд от загадочной сумки: неужели так и не покажут?! Ну во-о-от!..

– Спецсредство! – заговорщицки произнес воин, сжалившись над мальчишкой в форме.

«Ну т’к!» – понимающе кивнул сержант, будто в самом деле понял.

Капитан пошел в коридор, ведущий непосредственно в здание вокзала. Навстречу и мимо просвистела стайка разбитных баб – в серьгах, в перстнях, в цветастых шалях, в дурных дубленках. Надо понимать, группа поддержки мнимого вдовца, страхующая на выходе.

…Не оглянулся. Что там произойдет – ясно как божий день. Базарный грай, рев разбуженного щипком младенчика, детский скулеж «дя-а-адя! дя-а-адя!» И наконец – лопнувшее терпение милиции: «А ну пошли отсюда! Бысс-стро! Чтоб я вас тут никогда!..» Зато неугомонный пенс-«правдист» получит по полной: нарушаем? пройдемте! там разберемся! Там, в «дежурке», если отделается штрафом, то, считай, отделается легко. Кто-то ведь должен быть виноват! Тьфу-тьфу-тьфу, еще и документа у сивогривого не окажется. И базлаит! Каково!

Капитан чуть было не вернулся. Все-таки он должен благодарить старикана за неслучившееся. Ведь случилось бы – там, в темном вагоне метро: тюк! и – труп!.. трупик… детский… Рефлекс быстрее мысли: тюк! А потом: «Изверг! Изверг! Что он вам сделал?! Только в сумку залез!» Да, но… В Чечне пацаны и помладше способны на…

Рефлекс быстрее мысли. Когда мысль догнала рефлекс, тут и все сразу – мгновенная бледность, испарина, вата в конечностях. «Болею»… М-да, здесь и сейчас трупик был бы н-некстати. Ссылка на контузию, на психологические тяготы многомесячной «командировки» в Чечне многое объясняет, но не оправдывает. Особенно после токмаревского раздрая в ОМОНе, на Грибоедова. Потому: спасибо старикану, из-за которого рефлекс дал осечку и позволил мысли догнать и перегнать… Мотивация пенса в данной ситуации не главное. Главное – результат: не случилось. Удачно, что сивогривый сидел к попрошайке ближе, чем капитан ОМОНа, – нутряной ненавистью перешиб капитанскую эмоцию. Хотя… какая там эмоция! Просто рефлекс, и – тюк!

Ну да, в сущности, благодарность заслужил в первую очередь не пенс, а все же Архар… и вовремя вспыхнувший свет. Пусть сивогривый отдувается единолично. Что же касается Архара – надо поощрить. Ты у нас сейчас внепланово погадишь, Архар. А то напустишь лужу в «beskin» – почти два часа предстоит в электричке до Соснового Бора, и до ее отправления еще…

2

Капитальная стела в центре зала под открытым небом воплощала незыблемость начертанного на ней расписания. Плюс лист ватмана, приляпанный скотчем:

«Расписание недействительно. Действующее расписание с обратной стороны».

Капитан Токмарев обошел стелу. На обратной стороне – аналогичный приляпанный ватман:

«Расписание недействительно. Действующее расписание с обратной стороны».

Токмарев угрюмо усмехнулся. «Что схема?! Что схема?! Она специально со смещением: станция слева, а на карте справа! Чтоб потенциального противника с толку сбить, деморализовать!» Сценарий разработан отечественным Генштабом в период холодной войны – против потенциального противника. Отчасти потерял актуальность.

Расписание до Соснового Бора он помнил наизусть. Если изменения и произошли, то плюс-минус в десять-пятнадцать минут. На запланированную электричку в 17.05 он все равно опоздал – тягомотина в метро сбила с графика. Теперь дожидаться следующей, 18.20. Плюс-минус. Навел справки в окошке кассы: 18.10. Почти час. Меньше, но почти. Куда торопиться? Домой? Домой вернулся охотник с холмов…

По телефону в Бору откликался монотонный автоответчик: «Здравствуйте! Оставьте ваше сообщение после длинного сигнала. Все!»

В последний токмаревский приезд автоответчика еще не было. А голос мужской, смурной… Не повод для далеко идущих выводов. На пленку для автоответа и должно записывать мужской-смурной, а не женский-грудной – профилактически, времена теперь такие… Но если даже этот самый «мужской-смурной» не просто голос, то… юношеских иллюзий Токмарев напрочь лишился спустя год совместной жизни с Натальей. Пусть! Тем лучше. Если долго мучиться, получится именно что-нибудь, но не то, что нужно.