Игры с Вечностью

– Милый, я приготовила, – раздался приятный звонкий голос с первого этажа. Слышимость была хорошей, Воскресный предпочитал широкие проемы и незапертые двери. Всегда и везде.

Он ничего не ответил, затушил сигарету и поднялся с кровати. Да, прошли те времена, когда он набрасывался на любовниц с порога и не знал усталости после бессонных ночей. Теперь приятней было качество, а не количество. Он даже начал получать удовольствие от совместных просмотров какого-либо фильма или простого молчания перед камином, сидя на полу с бокалом красного сухого вина в руке. Это не была походка старости или уход молодости, это просто была неизбежность того образа жизни, который он вел последние десять лет. Кто-то гуляет в молодости, а потом в семейной жизни затихает; кто-то гуляет всю жизнь; ну а Анатолий Борисович не погуляв особо в юном возрасте, пустился во все тяжкие в тридцать пять. Сорвался что ли? Хотя, кто ему указ? Он холост, никому не изменяет, живет для себя.

Внизу его ждал ужин, поданный заботливой рукой – каперсы, слабосоленая семга, жаркое и полголовки бри. Воскресный не выделял для себя ни одной национальной кухни и часто на его столе можно было видеть даже не сочетаемые друг с другом продукты, главное чтобы они нравились ему. Идея приготовить жаркое принадлежала его пассии – Дарье. Анатолий увидел в этом попытку поднять его настроение, чтобы была возможность о чем-то попросить, как то покупка шубки или спонсорство в приобретении новой машины. Но у любовницы не было настолько далеко идущих планов, она просто хотела порадовать этого сухаря, нечуткого к проявлениям любых чувств и знаков заботы. Воскресный часто готовил сам, не видя в этом ничего сверхъестественного для мужчины, не ожидая слов благодарности и удивления в глазах своих подруг. Просто он считал это нужным. Девушки в его квартире или доме хозяйничали на кухне очень редко – проще было заехать в любое место, где хорошо готовят, и взять еду с собой.

– Уже? – он сел за стол. В этом вопросе следовало читать: «Спасибо, что так быстро приготовила».

– Уже, – Дарья улыбнулась. – Тебе нравится?

Вместо ответа последовал простой кивок, правда, смягченный улыбкой. Настроение у Воскресного было лучше, чем обычно. Что же, пусть просит шубу или машину, он не имел привычки экономить на девушках, с которыми спал. Изначально к любым отношениям он подходил как к своего рода сделке: взамен постели он дает деньги, ну а удел девушек терпеть его не самый лучший характер. Своих любовниц Воскресный не контролировал – их дело с кем спать и где гулять, главное чтобы он об этом не знал. А как иначе? Как бы ты не подкупал и не запугивал, если женщина захочет изменить – она это сделает, а так как Анатолий связывался исключительно с умными девушками, то вариантов что он узнает об измене оставалось ничтожно малое количество. Хотя, какая измена? Они-то ему не жены, да и вообще никто, так, приходящие и уходящие. Изменить может только тот, кому ты доверяешь, а к любовницам доверия нет. Воскресный покупает только тело, и то, на некоторое время, ну а разум или тем более сердце, купить нельзя. Единственное, было два условия, – он не терпел, когда женщина наглела, начиная клянчить вещь за вещью, или когда пытались залезть к нему в душу. С такими он прощался сразу, при первом же проявлении подобного. Красивых девушек полно, умных и красивых меньше, но и их хватает, так что в одиночестве явно не останется.

Про каждую из своих любовниц Анатолий Борисович знал многое, и вся информация была ценной. Зная в себе нелюбовь к тому, что девушки о чем-то просят, он старался опережать события, давая им сам, что по его мнению было необходимо. Одну из бывших, зная ее мечту жить отдельно от родителей, он одарил квартирой. Нет, это не были апартаменты в сто квадратов – однушка недалеко от центра. Но это была своя крыша над головой, начальный этап, который даст толчок к лучшему. В том, что со временем эта девушка достигнет остального задуманного, он не сомневался. Другая мечтала побывать в Европе. Что же, на прощание он подарил ей банковскую карту с круглой суммой и тур по десяти странам. Она это заслужила. Любые отношения не длились дольше полугода. А зачем? Так никто ни к кому не успеет привыкнуть, и надоесть друг другу тоже. Он обрывал связь иногда даже без повода, и всегда получалось, что это происходило по его инициативе. Так он жил, так было жить интереснее.

– Жаркое получилось? – голос Дарьи вырвал его из потока мыслей. Уже минут десять он жевал автоматически.

– Да, вкусно, – он перевел взгляд на собеседницу. Зеленые глаза пассии засветились от удовольствия. Уж не влюбилась ли в него эта девочка? Это было бы хуже для нее. Нет, что за мысли? Ей хорошо с ним, он это знает, она его уважает и относится с нежностью. Неудивительно, что ей хочется сделать что-то для него, и когда она видит положительную реакцию, само собой ей это приятно. Потому и блеск в глазах. За две недели, проведенные вместе с ней, он еще не успел раскусить девушку, узнать до конца. Это радовало, обычно любовницы разгадывались за один вечер наедине с ним. Сейчас она должна спросить, о чем он думал, так делали все остальные. Его серьезный вид притягивал подобные вопросы, как магнит, тем более что по выражению лица было невозможно угадать ход размышлений, и это лишь подстегивало любопытство.

– В Москве сходил в Третьяковскую галерею, как хотел? – Дарья продолжила поедание каперсов.

– Хм, – Анатолий Борисович поперхнулся киндзмараули. Чего-чего, а подобного вопроса он не ожидал. Эта девочка его удивила. Надо же. Это показатель. Через неделю отношений он мог с готовностью предсказать ход мыслей своих любовниц, и в девяноста девяти процентах не ошибался. А здесь такое. – Нет, некогда было.

– Там много замечательных произведений. Ты знаешь, наверное, так как передавал пороки и чувства людей Микеланджело, так ни до, ни после него не удавалось никому, – Дарья подняла бокал с токаем.

– Это субъективное мнение. Тициан мне нравится не меньше, чего стоят хотя бы его библейские сюжеты, – Воскресный поддержал разговор. О подобном с девушками разговаривать ему еще не приходилось, не смотря на то, что жизнь сталкивала со многими представительницами слабого пола. Даша его удивила повторно. Ладно, когда с тобой заводит разговор об искусстве девушка из интеллигентной семьи, которая привыкла к обсуждению поэзии Блока или произведений Караваджо с пеленок, но у Дарьи отец был моряк, а мама бухгалтер. Да и сама девушка не принадлежала к обычному типу всезнаек и отличниц, вращалась в разномастных компаниях, и ее хобби было не, скажем, посещение театров, а катание на сноуборде, обличая натуру, привыкшую не созерцать, а действовать. – Да и среди представителей голландской школы живописи есть немало отличных мастеров. Рембрандт, хотя бы чего стоит.

– Ну, на вкус и цвет…. – она пожала плечами.

– А как ты относишься к нашим мастерам?

– Смотря к кому. Мне нравятся маринисты.

– Мне тоже. Да и вообще, мне по-настоящему близки и понятны картины только наших великих художников. Ни один Рубенс, Леонардо да Винчи или Микеланджело не смогли передать грусть так, как это сделал Саврасов на полотне «Грачи прилетели» или Куинджи в его «Ночи на Днепре».

– Быть может. Я люблю портреты или сценические полотна, а ты предпочитаешь пейзажи.

– Хорошо. А ты видела картину Константина Васильева «Ожидание»? Девушка со свечой перед заиндевевшим окном с узорами по стеклу?

– Да.

– Да? И что? Микеланджело никогда так не передаст душу, как удалось этому художнику, хотя его великим не называют. Я видел много картин, но похожей на эту не встречал. Настолько остро чувствуется в ней накал скрытых эмоций. Да это море чувств под покрывалом зимы!

– Анатоль! – Дарья любила его называть на французский манер, так как Толик или Толя для Воскресного подходило так же, как Марисабель к дойной корове. В ее голове не могло уложиться, что этого мужчину она назовет, как семилетнего мальчика. – Я и не замечала, что ты можешь настолько улавливать эмоции. Ты скрытый романтик, – она очаровательно улыбнулась, подняв на него взгляд.

Анатолий Борисович понял – это тоже была своего рода проверка, но истинные ее цели ускользали. Эта девочка не перестает удивлять. Вывела на какие-то эмоции, и смотрит, что из этого будет. Определяет что он за человек. То, что она не просто так это сделала, он чувствовал спинным мозгом, зная цену подобным ощущениям, помогавшим не раз в его жизни. Да и вообще, умный человек редко когда делает что-то не подумав заранее, а Дарья была не из тех, кто привык просто трепаться по мелочам, ей было приятней промолчать, чем сказать какую-то ничего не значащую чепуху.

– Ты преувеличиваешь. Любой человек должен быть чуток в эмоциональном плане, как мне кажется, – Анатолий поменял тему, вдвойне щекотливую для него – он не любил разговаривать о себе, и еще больше не любил общаться на темы, о предмете которых ничего не знал. Ну а живопись его коньком никогда не была. – А тебе всегда была интересна живопись, или ты на счет Третьяковки спросила для поддержания разговора?

– И то, и то. Ты начал о чем-то размышлять, и мне стало неуютно, поэтому я нашла тему которая тебя бы заинтересовала.

– Вот она, женская хитрость, – Воскресный поднял бокал. Про себя он подумал, что самая верная тактика удержать возле себя человека – заинтересовать его. Это и есть та изюминка, которую мы ищем в своих вторых половинках.

– Быть может, – Дарья потупила взгляд.

– Сколько тебе?

– Двадцать четыре, – она удивилась. Он впервые поинтересовался ее возрастом.

– Ты очень умна для своих лет. Не считай это комплиментом, девушке такое неправильно говорить. Это факт.

– Ну, мне кажется, дуры тебя не сильно интересуют…. Поэтому я здесь.

– С чего ты взяла? Может, ты первая умная девушка на моем пути. А так я искал тех, с кем было бы проще.

– Проще? Нет. С ними тебе не интересно. Или я не права?

– Права. Умна, красива и самоуверенна. Страшное сочетание – под каблучки таких девушек целые народы попадали, – Анатолий Борисович хитро улыбнулся. Эта девушка заставила его быть таким, какой он есть, без масок и игр. С ней это не нужно, он понял. Да и сама она, не смотря на загадочность, старается быть с ним открытой.

– Ты преувеличиваешь, я просто девушка, а не стратег, вынашивающий планы завоевания мира или… – она замолчала, но он понял, что она хотела досказать. Она осеклась, чтобы не сболтнуть лишнего, но тем сама себя выдала.

– …или чего-то еще, – закончил он за нее. – Или кого-то еще? Как правильно?

– Первое, – ее голос прозвучал не на той интонации, значит он прав.

Одно из правил психологии Воскресный освоил очень давно, еще до того как открыл впервые книги Фрейда. Это были оговорки. Он понял, что чем меньше человек хочет, чтобы его фраза прозвучала, тем яростнее она будет пытаться просочиться наружу, принимая самые необычные формы. Особенно это озвученные фразы с частицей «не». В их толковании стоило эту частичку опускать. Подсознательно Анатолий своей фразой сказал следующее: «Я не против, чтобы ты взяла надо мной верх, ты этого достойна» или же «Я боюсь, что долго так не выдержу, сдамся». Она же ему ответила, недосказав нужную фразу, испугавшись своих слов, испугавшись, что он разгадает смысл: «Я уже работаю над этим». Вот и поговорили. Анатолий молча подкурил сигарету, и улыбнулся, глядя на Дарью. Дарья тоже улыбнулась, но смущенно. Ему удалось завести в тупик своей проницательностью, и, как она догадалась, он разгадал ее, хотя и не до конца.

– Значит, вынашиваешь планы относительно меня? – он зарядил эту фразу прямолинейно, высматривая реакцию.

– Не обольщайся! – она даже не моргнула, ее лицо осталось непроницаемым, с хитрой улыбкой на губах. Сказано это было твердо, но чарующе-игриво.

– Даш, а если нет, то, что ты здесь делаешь? – он спросил это излишне мягко, так как понимал, что при неправильно выбранном тоне спровоцирует своим вопросом конфликт.

– Ты меня пригласил! – она сделала вид, что не поняла вопроса.

– Не притворяйся, ты знаешь, о чем я, – он допил бокал. – Многие были со мной из-за денег, но ты не из них, это видно. Другие чувствовали во мне источник связей. Ты, насколько я знаю, карьеру не делаешь. Из просто благих побуждений, от чувств ли, ко мне сюда вот так как ты приходили единицы. Я не буду перечислять причин, я обозначил лишь следствия. Итак, почему ты здесь? – он посмотрел ей в глаза, но она отвела свой взгляд. – Ладно, не отвечай, как хочешь. Что мне на самом деле? Я рад тебя видеть, и причины не так важны, – он поцеловал ее.

Она промолчала, а потом спросила:

– Можно один вопрос?

– Давай без «можно» обойдемся, ладно? Что хочешь спрашивай без всякого вступления, я с тобой откровенен, – Анатолий Борисович изменил своим принципам. Если эта девушка и попробует залезть ему в душу, он сопротивляться не будет. Ей это можно.

– Ты сказал о расчетах девушек. А были ли с тобой те, кто любил тебя? Или всегда одноразовые отношения?

– Я думаю, что не было. Были две влюбленные в меня, но у них эта дурь из головы улетучивалась быстро, как только они понимали, что ответа ждать не приходится.

– Понятно. Так ты сам никого не пускаешь в свое сердце. Кто же так умудрился тебе туда нагадить? – вопрос, судя по интонации, был скорее риторическим, чем прямым. Она и не рассчитывала, что ей ответят, задумчиво глядя в бокал с токаем.

– Могла бы и сама догадаться, ты же умная девочка, – Анатолий Борисович рассмеялся. – Включи логику.

– Жена?

– Она самая. Я в жизни любил только раз, одну ее, ну а с тех пор как-то не приходилось. Ты права, я сам никого не пускаю в свое сердце и душу, но если когда-нибудь встречу такую, что при одном ее виде буду таять – я, не раздумывая, женюсь, ну а пока… – он махнул рукой.

– По-моему, это первый вечер, когда ты не отмалчиваешься. Мне казалось, что ты вообще сухарь, каких мало.

– Я и есть сухарь, просто с тобой… – он почувствовал, как что-то кольнуло его сердце, так неожиданно и больно, что он замолк и схватился рукой за грудь.

– Что такое? – Дарья выглядела встревожено.

– Не знаю! – он как-то странно посмотрел на нее, вид у него был очень взволнованный. – Что-то случилось. Анна, – он встал из-за стола.

– Что? – не поняла Дарья.

– Анна. Дочь. Что-то с ней, – Анатолий Борисович кинулся в прихожую, по пути достав из кармана телефон и набирая номер Анны. Ее телефон не отвечал, это лишь усилило тревогу.

Дарья кинулась следом.

– Ты уезжаешь?

– Да, черт возьми! – он даже не смягчил тон. – Я знаю, что что-то не так. Мне нужно домой.

– Я буду ждать, – она отвернулась, чтобы он не успел заметить грусть на ее лице.

– Жди. Я приеду, – он выскочил на улицу.

Такого рода предчувствия, как он их сам называл, Анатолия Борисовича посещали редко, и всегда безошибочно указывали на проблему. Он им доверял, а они его не подводили. Ему нужно домой, по-любому.

Путь до дома занял каких-то полчаса. Пробки уже исчезли, и по ставшим заметно свободнее улицам Анатолий Борисович проехал без задержек. Единственная остановка оказалась незапланированной, и виноваты в ней были служители ГИБДД. Из-за нервов Воскресный несколько раз нарушил правила дорожного движения, спеша быстрее добраться домой, и как назло на перекрестке, делая поворот, он пересек две сплошные линии разметки, срезая угол. По новым правилам дорожного движения, это было равносильно выезду на встречную полосу, и стоящий патруль не мог пропустить такого куша. Гаец кинулся наперерез, махая жезлом и мысленно потирая руки от предвкушения наживы. Воскресный по началу думал проехать мимо, но потом осознал, что за ним погонятся, ну а в городе даже пятисотсильную машину догнать на милицейской десятке не составит труда. То ли дело было бы это на трассе…. Пришлось принять вправо, и в мгновение ока подбежал инспектор.

– Добрый вечер, инспектор … – представился гаишник, но его фамилия ничего не говорила для Воскресного, и поэтому тот пропустил ее мимо ушей, не удосужившись запомнить.

– Здравствуй, лейтенант, – Анатолий Борисович сам вышел из машины, подавая документы. Он не был гордецом, и не считал, что деньги дают возможность относиться к другим людям как к мусору. – Знаю, что нарушил. Давай на месте решим, я спешу. Я очень спешу.

– Это лишение на шесть месяцев… да вы еще и пили… – Лейтенант поначалу немного растерялся, потому, как не привык, что из таких дорогих машин к нему выходят сами, а не отдают документы через форточку, канюча, когда же их отпустят или угрожая звонками высокопоставленным лицам с погонами на плечах. Но как только он почувствовал перегар, сразу взял себя в руки, перебирая в уме суммы, которые можно было бы содрать с нарушителя.

– Сколько, лейтенант? – Воскресный, теряя терпение, немного повысил голос. Он и не собирался торговаться.

– Сто… – Лейтенант немного втянул голову в плечи, сам поражаясь своей дерзости. Но сумма была названа. А что поделать? Молодого да зеленого, всего два года назад окончившего академию МВД, его старшие товарищи учили в назначении сумм исходить из стоимости машины, которую он остановил. Перед лейтенантом стоял хромированный «Бэнтли».

– Рубль за месяц лишения, итого двадцать. Больше не дам.

– Не пойдет….

– Слушай, ты доброту за слабость принимаешь? – Воскресный назвал три фамилии. – Слышал о таких? Я мог бы, не разбираясь с тобой набрать любого из них, и общался бы ты с ними. Я же, понимая, что нарушил, не делаю этого, а предлагаю тебе нормальные деньги, ну а ты реально наглеешь, – Анатолий Борисович достал телефон из кармана куртки.

– Стойте, стойте. Сядем в машину…

На том они и порешили, и через минуту Бэнтли опять понеслась через город.

Когда Анатолий Борисович вырулил на свою улицу, и подъезжал к дому, он заметил нищенку с запеленатым младенцем, стоящую по диагонали от его ворот, на другой стороне улицы. Она делала вид, что качает ребенка, но ее глаза пристально шарили по улице, поминутно останавливаясь на калитке, ведущей во двор дома Воскресных. Анатолий Борисович был очень внимательным человеком, с прекрасно развитым чутьем, которое подсказало, что с нищенкой что-то не так. Анатолий проехал, не останавливаясь, и завернул в проулок, чтобы сделать круг и вернуться оттуда же, откуда только что выехал. Единственное, теперь он оставил машину за углом, а сам пошел пешком, тем прогулочным шагом, каким ходят люди, которым некуда спешить. Что ему стоило это показное спокойствие и невозмутимость, знает один только Бог…. Анатолий Борисович двигался по той же стороне улицы, по которой метрах в ста от него стояла нищенка, все еще изображавшая образцовую мать. Как подумал Воскресный, если она так яростно будет укачивать ребенка, еще хотя бы полчаса, то его, либо стошнит, либо же из этого недоросля вырастет опытный капитан дальнего плавания, даже не подозревающий о наличии на земле такой хвори, как морская болезнь. Нищенка обратила внимание на мужчину, идущего к ней, но беззаботный вид и отрешенный взгляд, присущий пьяным и дуракам, спутал все подозрения сообщницы грабителей, и ее бдительность притупилась в отношении этого господина. Она отвернулась от Воскресного, снова поглядев на калитку. Где же эти черти запропастились? Их вот уже полчаса как нет. Анатолий Борисович, между тем уже находился в пяти метрах от женщины, но по-прежнему нисколько ее не интересовал, ведь хозяева домов в этом районе не ходят пешком, как она думала. Это и сгубило воровку; ведь как же часто мы ошибаемся, отдаваясь на веру шаблонам общественного мнения, и собственным ярлыкам, однажды повешенным на кого-то, и не снимаемым до того момента, когда уже становится поздно.

Проходя мимо воровки, Анатолий Борисович заметил, что ребенок в ее руках перетянут пеленками слишком неестественно, и малец, будь он настоящим, непременно задохнулся бы в этом коконе. Это подстава. Не раздумывая, Воскресный в мгновение ока схватил нищенку за ворот правой рукой, а локтем левой руки надавил ей на горло, вжав в стену чьего-то дома. Она захрипела и выронила сверток из рук.

– Почему ты все время смотришь на ворота этого дома? Отвечай! – Анатолий немного ослабил давление на горло, давая возможность вдохнуть воздух в грудь.

– Иди… – нищенка по-видимому хотела сказать грубость, определив Анатолия с местом дислокации на ближайшее время, но не договорила.

Воскресный никогда не поднимал руку на представительниц слабого пола, но на этот раз он сделал исключение, которое, как известно, бывает во всем рано или поздно. После короткого, но сильного удара по печени нищенка начала оседать на асфальт, но Анатолий Борисович рывком поставил ее на ноги, и с правой руки добавил не менее сильный удар в область селезенки, зажав воровке рот во избежание криков. Но это было излишне, даже если бы та и захотела заорать, то не смогла бы, у нее сперло дыхание. Первая боль была тупой, но сильной, ошеломляющей, вторая боль стала нестерпимо-острой, обжигающей как каленое железо. Вместе они дали непередаваемую полноту ощущений, от которой воровка захрипела и заворочала белками глаз, силясь вздохнуть. Через десять секунд Воскресный повторил свой вопрос.

– Не бей… там живет мой… – нищенка начала свою речь с вранья, и это было ее ошибкой.

– Да я там живу, овца! – Анатолий Борисович опять ударил, но уже костяшками пальцев по ребрам, прекрасно понимая, какая же это боль. Он подождал, пока нищенка продышится, и добавил: – Ты понимаешь, что я тебя инвалидом сделаю? Живи потом, как хочешь. Что происходит в моем доме?

Она хранила молчание, и тогда он не выдержал, начав ее уничтожать. После третьего удара по корпусу ее ноги подломились, и она прошипела:

– Не надо…

Анатолий остановился.

– Там Вася с Гошей, грабят твой дом.

Большего Воскресному знать и не требовалось. Он снял с себя пояс и крепко замотал за спиной руки нищенки, обхватив их прежде вокруг фонарного столба. Воровка повисла на этом подобие дыбы; теперь она никуда не денется, как бы ни старалась. Да и на помощь кого-то звать бесполезно, на этом районе каждый сам за себя.

Воскресный не стал, как герои боевиков вламываться через парадный вход, он был слишком умен для этого, прекрасно понимая, какую опасность может принести дочери несвоевременным появлением на сцене событий. Для бесшумного проникновения в ограде участка имелся черный вход – узкая калитка в самом углу забора, почти незаметная невооруженному взгляду человека, не знающего о ее существовании. Смазанные петли не скрипнули, замок не щелкнул, и Анатолий Борисович беспрепятственно попал внутрь. Участок, на котором расположился дом Воскресного был не большой, но все равно достаточно просторный, чтобы разместить дом с пристроенным к нему гаражом на три машины, сарай-кладовую, сад, газон и широкий двор, вымощенный крепкой брусчатой плиткой. Центральный вход на участок находился прямо по центру, это и были ворота с отдельной дверью-калиткой, пробитой в кирпичной ограде. Ворота выводили во двор, и тот в свою очередь подводил к крыльцу. Въезд в гараж оставался справа от крыльца, там же, где начинался газон с красивым розарием, фонтаном и маленьким водоемом в котором плавали водяные лилии. Слева от крыльца до самого забора соседей тянулся садик, усаженный грушами и яблонями, так красиво цветущими по весне. Хотя вся эта красота в темноте осеннего вечера было невидима, как не видим был и Воскресный, крадущийся через сад. Крался он к Гоше, сидевшему спиной к саду на деревянной скамье, нервно курившему одну сигарету за другой. Торопить брата мысли не было, хотя такое желание присутствовало, неозвученно сидя где-то в подсознании.

Анатолий Борисович крался за спиной грабителя не потому, что боялся, он мог смело зайти и с фронта. Но в таком варианте налетчик мог предупредить своего подельника криком, и кто его знает, что тогда будет с Анной, если вдруг второй грабитель решит сделать из нее заложницу. Зачем все усложнять? Первого Анатолий устранит тихо, затем проберется в дом, и там уже будет видно, что станется со вторым. К тому же у товарища может быть нож, а лишние отверстия в теле Воскресному были без надобности.

Поначалу Воскресный думал сломать Гоше шею, но потом отказался от этой мысли – душегубом он никогда не был. Зачем человека лишать жизни? Поэтому второй мыслью, ставшей окончательным решением, было просто оглушить и связать. Под рукой не было ничего подходящего для свершения задуманного – ни булыжника, ни полена, ни увесистой палки, ни арматуры, но Анатолий знал свою силу, и в принципе орудия пролетариата ему были ни к чему. Одна только мысль преследовала Воскресного: как бы ни пришибить человека на скамье. Подошел Анатолий бесшумно, как бесшумен был и взмах руки, но грабителя что-то заставило обернуться в последний момент, и он только успел заметить чей-то кулак, после чего выключили свет. При ударе что-то хрустнуло, и Гоша свалился как куль с мукой, перекинувшись через скамью. Воскресный вздохнул и перекрестился. Его кулак попал почти в висок, и веры в то, что грабитель выживет, было мало. Но, завершая задуманное, Воскресный не останавливаясь, прошел в сарай, взял там скотч и на всякий случай перемотал тело словно мумию. Если выживет, то никуда не денется.

Теперь оставалось только попасть в дом. Войти через парадный вход не представлялось возможным – много шума. Поэтому предстояло пробираться через гараж. Тем лучше, потому что на кухне, куда выводила дверь, лежали ножи, с которыми Анатолий обращаться умел очень сносно, и у налетчика не было шансов. Крадучись, зажав в руке нож, Воскресный попал в зал. Азеля уже и след простыл, и труп Васи лежал на животе, застыв в бесформенности, с непередаваемым ужасом на лице. Анна приходила в себя.

Анатолий Борисович застыл в ступоре. Он ожидал увидеть что угодно, но не это. То, что грабитель уже мертв, для него стало откровением (а в безжизненности Васи сомнений не было). Анатолий морально готовил себя к драке, схватке, но подготовиться к гробовому молчанию невозможно; оно действует тем сильнее, когда начинает, словно скользкая холодная змея вместе со страхом заползать под свитер. Первым в голове возник вопрос: кто это мог сделать? Кто разорвал грабителю шею, словно бумагу? Воскресный в ужасе присел в кресло, смотря на обескровленное тело. Кровь выпили, на полу не было даже капли. Анна издала стон, и ступор прошел в мгновение ока. Отец кинулся к дочери, забыв обо всем, спеша развязать ее и привести окончательно в чувство. Перерезать лоскуты гардины труда не составило.

– Аня, Аня…. Как ты? – спросил он, пару раз легонько хлопнув по щекам.

– Ты?.. Папа, откуда? – она вполне осмысленно посмотрела на него. – Пап, как мне было страшно…

– Все кончено, я здесь, и ты в безопасности.

– А где они? – она осмотрелась вокруг и заметила за спиной отца две ноги в армейских ботинках, принадлежащие Васиному трупу. Остальное тело оставалось скрытым от глаз спиной Анатолия Борисовича.

– Все хорошо. Они больше не опасны, – Воскресный отстранился, и Аня увидела, что стало с Васей.

– Это ты его?..

– Нет. Я надеялся, ты мне расскажешь о том, что тут произошло.

– Я была в обмороке, я не знаю.

– Как они проникли в дом?

– Я открыла… – на глазах Анны выступили слезы. – Прости, пап, ты мне не однажды говорил, что не стоит открывать…

– Не важно, главное с тобой все в порядке. А что… как они тебя вынудили открыть дверь?

– В дверь позвонила нищенка с просьбой дать немного денег, и когда я открыла, в дом ворвались эти… – она показала в сторону улицы.

– А что дальше?

– Они шарили по дому, и чтобы меня не пытали, я сама сказала, где что лежит….

– Правильно, правильно… – он прижал ее к груди. – Деньги хлам. А почему они сразу не ушли?

– Один вышел на улицу, а этот хотел меня… со мной… – она не нашла подходящего слова.

– А второй? – Анатолий Борисович зарычал, судорожно сжав кулаки.

– Второй заступался за меня, но ничего не смог сделать. Это два брата, тут старший лежит. Второй пытался удержать этого…

– Смог бы, если бы захотел, – его лицо стало суровым.

– Он ему чем-то обязан был… ты его не убил?

– Да нет, жив он. Так ты говоришь, он пытался тебя защищать?

– Да. Это громко сказано, но отступил он только тогда, когда понял что брат и ножом пырнуть может, если тот продолжит упорствовать.

– Понятно. Но кто же этого убил? – Анатолий Борисович подошел к Васе. – Ему горло перегрызли.

– Стой! Я помню какого-то кота. Он зашел как раз, когда Вася хотел меня порезать… – лицо Анны побелело от страха. – Я как сквозь туман помню рычание, крики… это тот кот его…

– Я не помню, чтобы у котов были такие челюсти, – Воскресный оценил размер отметин на шее. – Что же это за тварь была? Дверь закрыта, может, оно еще в доме? – он в тревоге начал осматриваться вокруг, когда заметил осколки стекла в углу комнаты. Эта тварь выбила окно и ушла. Можно успокоиться. Анатолий решил отложить поиски истины на потом. Главное, с дочерью все было хорошо.

Воскресный рывком поднялся на ноги, и вышел во двор. К его удивлению, Гоша уже пришел в себя и пытался перевернуться на живот.

– Не дергайся, – Анатолий Борисович достал нож и обрезал скотч. Гоша поднялся на ноги, шатаясь как пьяный, его стошнило. На лицо было сильное сотрясение мозга, под обоими глазами уже начала проявляться опухоль. В таком состоянии вор был безобидней котенка.

– Где то, что ты взял?

Гоша не ответил, лишь показал рукой под лавку, где лежала спортивная сумка.

– Твой брат мертв, тебе фора полчаса, после чего здесь будет следственная группа.

Глаза грабителя выразили безмерное удивление, он открыл рот, но тут же закрыл его, не зная, что сказать.

– Иди. Благодари мою дочь, она за тебя заступилась.

– Век не забуду, – Гоша поклонился и, шатаясь, побрел на улицу.

Анатолий Борисович выждал пятнадцать минут, и позвонил своему товарищу, подполковнику УРа. Тот, не задавая лишних вопросов, выслушал, и через десять минут прибыла опергруппа. Видимо, их предупредили к кому они едут, и поэтому с Воскресным держались очень вежливо. Товарищ подполковник приехал тоже, но немногим позже своих орлов. Он заперся с Воскресным в кабинете, и они обсудили как себя вести и что говорить Анатолию Борисовичу. Странную кончину Васи спихнули на мифического питбуля, который якобы жил в доме Воскресных, и при нападении загрыз грабителя, после чего сбежал. Анатолий Борисович знал, – дело прикроют.