Крик волка

Андрей Дышев

* * *

От автора

Полагаю, что в этой части все – вымысел.

1

"Дорогой Кирилл!

Я получил твое письмо, и оно, честно сказать, меня озадачило. После нашей с тобой последней встречи, когда я предлагал тебе подписать контракт, прошло почти два года. Я, как ты, наверное, знаешь, уже не командую полком, выдвинут на повышение. Мой преемник – человек своеобразный, ты с ним не знаком и вряд ли найдешь общий язык. Изменилась и ситуация в самом Таджикистане, теракты и убийства наших военнослужащих стали привычным делом. Но не это, пожалуй, самое главное.

Если я правильно понял, тобой движет вовсе не мальчишеское стремление нацепить на себя камуфляжную форму, перепоясаться пулеметными лентами, взвалить пулемет на плечо и пойти в засаду. Забавами такого рода мы с тобой насытились под завязку еще в Афгане, войной и смертью тебя не удивишь и, тем более, не прельстишь. Я помню встречу с твоим другом Борисом, который многое рассказал о тебе, и я теперь понимаю, что ты собрался в Таджикистан не только для того (точнее – не столько), чтобы послужить Отечеству. Мне трудно подыскать подходящее определение тому делу, на которое ты подрядился в наши недобрые края, но хочу предупредить: остановись, трезво и спокойно оцени свои силы и возможности, сойди с небес на землю и подумай о своем будущем. Поверь, что все это не стоит того, чтобы ты рисковал жизнью. Я помню тебя по Афгану: ты был храбрым воякой, но в то же время умел беречь своих солдат. Мне очень хочется, чтобы это качество проявилось снова, и ты сберег сам себя. Предоставь заниматься грязной и опасной работой тем, кто в ней более компетентен.

Надеюсь на твой светлый разум и холодную голову. Крепко обнимаю!

Твой ЛОКТЕВ."

Я сложил письмо и сунул в нарукавный карман, хотя его следовало бы выкинуть. Четвертый или пятый раз читаю, выучил почти наизусть. Больше десяти лет назад мы с Локтевым служили в одной разведроте в Афгане. Он был командиром, я – старшиной. До сих пор не понимаю, как он выжил. Люди, у которых напрочь отсутствует чувство страха, обычно ловят пули столь же целеустремленно, как теннисная ракетка мячи.

Вся надежда была на Локтева. Без его помощи и поддержки я вряд ли смогу найти доказательства.

Я вспомнил, как Валера Нефедов произнес это слово по слогам: до-ка-за-тель-ства, и при этом хлопал ладонью по полированной поверхности стола, давая мне ясно понять, что это самое главное, фундаментальное, базисное понятие в уголовном розыске и службе безопасности.

Мы встретились с ним вчера в полдень на Лубянке. Валера изменился только внешне – раздобрел и полысел. В Афгане он был офицером особого отдела дивизии, мы часто встречались на рейдах, прочесывая "зеленку". Какую задачу особист выполнял в цепи разведчиков – я не знал, но не спрашивал. Быть может, по причине своей нелюбознательности я и стал симпатичен Нефедову, и мы подружились – насколько могли дружить старлей из особого отдела и старшина разведроты.

После Афгана мы встречались несколько раз – в Москве, на годовщину вывода ограниченного контингента, когда в парк Горького съехались ветераны двести первой дивизии, и у меня в Судаке, куда Валера приезжал в отпуск. Года два назад Нефедов перешел на службу в ФСБ.

"Ну что? – двусмысленно сказал Валера, вскидывая руку с часами. – Через час я освобожусь, и мы посидим в каком-нибудь кафе… Ты в отпуске или как?"

"Я к тебе по серьезному делу, Валера," – ответил я.

Нефедов понял, что в столицу меня привело отнюдь не желание кутнуть с бывшими сослуживцами. Он слегка нахмурился, по старой привычке пригладил пальцами черные усики.

"Я понял. Поговорим у меня. Сейчас я выпишу тебе пропуск. Жди у третьего подъезда."

Валера провел меня в свой кабинет, усадил с торца Т-образного стола, сам сел во главе него, и я сразу пожалел, что не согласился на кафе, где было бы намного уютнее.

"Ну давай, выкладывай, – сказал он, надевая очки и сцепляя пальцы, будто сидел в стоматологическом кресле, готовя себя к боли. – Какие у тебя проблемы?"

"У меня есть сведения, – начал я, ужасаясь своему неожиданному косноязычию, – о связях калийского наркокартеля и московской мафии. Так называя фирма "Гринперос" занимается ни чем иным, как торговлей наркотиками и отмывкой денег за рубежом".

Мне показалось, что по губам Нефедова скользнула едва заметная усмешка. Я замолчал и вопросительно посмотрел на него.

"Нет, нет, продолжай," – торопливо сказал он, снимая очки и теребя дужку.

В течение получаса я рассказал ему о том, что видел и узнал в Приамазонии, как меня пытались подставить, о чеченской группировке, занимающейся переброской в Афган деталей для боевой техники, оружия и боеприпасов в обмен на прямые поставки наркотиков, про их контакты с пуштунскими наркоделами и стремлении перехватить основной поток наркотиков у московской группировки.

Когда я замолчал, Нефедов уставился на сверкающий полировкой стол, бесцельно переложил с места на место какие-то бумаги.

"Все это, конечно, хорошо, Кирилл, – сказал он, делая паузы между словами. – Только ответь мне на вопрос: откуда тебе об этом известно?"

Я хотел ответить, что многое видел собственными глазами, о другом слышал, как говорится, из надежных источников, но Нефедов перебил:

"Из газет? Телевидения? Из рассказов? А где доказательства?"

"Какие доказательства? – не сразу понял я. – Надо брать эту фирму и трясти ее."

Нефедов усмехнулся и покачал головой.

"Как у тебя все просто получается: брать, трясти. А если мы ничего не сможем доказать, кто тогда будет оплачивать нанесенный фирме ущерб? Я? Или ты? Кто даст нам право проверять коммерческую деятельность фирмы, основываясь лишь на информации из сомнительного источника?"

Я даже опешил.

"Это ты меня считаешь сомнительным источником? Ну, Валера, я не думал…"

"Не обижайся, – резко сказал он. – Мы с тобой прошли войну, я полностью тебе доверяю. Но я не могу начать дело, когда у меня под рукой нет ничего, кроме твоих слов. Нужны доказательства. Веские доказательства – документы, наркотик, склады с оружием и так далее. Пока же вся эта история годится разве что для киносценария о мафии".

В кабинете повисла тишина. Я встал.

"Мне стыдно, – с трудом произнес я, глядя на сцепленные в замок руки Нефедова. – Я думал, что я получу карт-бланш, ты мне поможешь, мы начнем действовать, а вышло, что я просто стукач…"

"Да брось ты! – усмехнулся Нефедов. – Не забивай голову. Сейчас я освобожусь, и мы выпьем по сто грамм. Ага?"

Я отрицательно покачал головой и подошел к двери.

"Будут тебе доказательства, Валера," – сказал я на пороге.

Он не стал меня провожать…

…Я опустил руку в сумку, нащупал бутылку с минералкой. Хотел по привычке открыть об угол, но сидение подо мной, куда я приложил горлышко, имело округлый край. Сосед, сидящий справа, человек зрелого возраста, с зачесанными назад седыми волосами, обратил на меня внимание и протянул складной нож.

– Служить? – спросил он, разглядывая мою камуфлированную форму.

Я кивнул и присосался к бутылке. Этот человек был мне не интересен, а для меня нет ничего более мучительного, чем вести пустые разговоры со случайными попутчиками. Бутылку я осушил в три глотка, и тотчас руки покрылись крупными каплями пота.

Сосед продолжал рассматривать меня, и я понял, что разговора с ним не избежать.

– Гурьев, – представился он и протянул руку. – Анатолий Александрович Гурьев.

Я потрогал его руку, кивнул и сразу же прикрыл глаза. Пусть думает, что я намерен вздремнуть.

– Простите, что отвлекаю вас. Дело в том, что я первый раз лечу в Таджикистан и, если можете, хотя бы в общих чертах, обрисуйте обстановку… Душа не на месте, не имею ни малейшего понятия, что ждет меня впереди. Все случилось так неожиданно, и не было времени разобраться во всем толком. Этот договор, эти сумасшедшие сборы в дорогу… Куда меня, старого дурака, понесло?

Самолет сделал крен, в иллюминатор брызнул солнечный свет, яркое пятно, словно круг от прожектора, заскользило по борту, раскачивающейся грузовой подвеске, по лицам пассажиров – сонным, хмельным или встревоженным, по ряду сумок, коробок, ящиков, выставленных посредине салона. Гурьев скосил глаза, пытаясь рассмотреть, что происходит за мутным стеклом иллюминатора, ничего не увидел, кроме неба, но вставать не стал.

– Вот посмотрите, – сказал он, вытаскивая из сумки серую папку с надписью "Дело N" и развязывая тесемки. – Что это может означать?

Он надел очки в толстой желтой оправе под янтарь и зачитал мне с листа:

– "Организация обязуется обеспечить специалиста всем необходимым для работы и отдыха в пределах нормы, которая устанавливается в зависимости от результатов труда." – Гурьев поднял на меня глаза и снял очки. – Вы не можете объяснить мне, что это за норма, и кто будет ее устанавливать?

– Об этом вам надо было спросить у того, с кем вы подписывали договор, – ответил я.

– Да я все понимаю, – отмахнулся Гурьев. – Но когда все делается в страшной спешке… Или вот еще, послушайте: "Специалист не вправе прерывать контракт по своему усмотрению, равно как и покидать пределы рабочей территории без ведома администрации, вести какую-либо переписку или иными способами связываться с лицами, не имеющими отношения к настоящему Договору." Что это? – с нотками возмущения спросил он, будто именно я заставил его подписаться под этими словами. – Это же концлагерь какой-то! И мы еще смеем утверждать, что живем в демократическом обществе.

– А чего вы возмущаетесь? – пожал я плечами. – Вас разве насильно заставили подписать это?

Гурьев вздохнул и спрятал листы в папку.

– Да, вы правы. Но когда штат института сокращают ровно втрое, и тебя, как одряхлевшую собаку, выставляют за порог, подпишешь что угодно.

Во мне шевельнулось слабое любопытство.

– А кто вы по специальности?

– Химик! – Гурьев зачем-то развел руками в сторону. – Бывший сотрудник института фармакологии при министерстве здравоохранения СССР. А теперь, значит, лечу неизвестно куда, неизвестно зачем, и одному Богу известно, чем я буду заниматься. Жадность наказуема! – добавил он философски. – И в истинности этих слов мне, кажется, придется убедиться очень скоро.

– Вам пообещали хороший заработок?

– Хороший? – Он как-то странно посмотрел на меня. – Хороший заработок я имел в институте. Ну, естественно, до перестройки. А тут, – он постучал ладонью по папке, – мне предложили просто фантастические деньги! – Гурьев ближе придвинулся ко мне и негромко сказал: – Пять тысяч долларов. В месяц. Плюс бесплатное питание и проживание.

И выжидающе посмотрел на меня.

– Ну что ж, вам можно только позавидовать.

– Да бросьте вы! – махнул Гурьев рукой. – Вы искренне верите, что мне заплатят такие деньги?

– Смотря чем вы будете заниматься.

– Да в том-то и дело, что я не знаю, чем буду заниматься.

Я искренне удивился.

– Даже приблизительно не знаете? Рыть котлованы или продавать бижутерию?

– Насчет бижутерии вы, конечно, утрируете, – усмехнулся он. – Работать я буду по специальности. Как ни как, а двенадцать лет руководил кафедрой.

– Значит, вы будете работать на медицину.

– Возможно, возможно, – пробормотал он. – Но такие деньги! Конечно, я подмахнул договор, особенно не вчитываясь в него. За пять тысяч долларов можно и за колючей проволокой поработать, правда? – Он рассмеялся, промокнул платком лоб.

– А организация, с которой вы подписали договор, – это что же, какое-нибудь государственное учреждение или фирма?

Гурьев отрицательно покачал головой.

– Что вы, голубчик! Какое госучреждение в наши времена отвалит вам такую зарплату? Это какая-то малоизвестная коммерческая фирма.

– И она специализируется на производстве лекарств?

– Полагаю, что да, – кивнул Гурьев.

– На территории Таджикистана?

– Выходит, что так, раз меня отправили туда.

Самолет лег на правое крыло, и солнечный свет брызнул нам в глаза. Пошатываясь, через сумки и коробки переступал краснолицый солдат. Он искал в огромной утробе грузового "Ила" туалет и никак не мог его найти. Дружки, похохатывая, указывали ему то на рампу, то на входную дверь, то на пилотскую кабину.

Гурьев, полагая, что исчерпал тему разговора, стал запихивать папку с договором в сумку, но я тронул его за руку.

– Вы позволите мне почитать?

Гурьев кивнул, охотно вытащил папку и протянул ее мне. Я развязал тесемки, вытащил лист договора, отпечатанного на принтере. Вверху слева – логотип в виде пальмы, ветвь которой закручивается буквой "Р". От нее на всю страницу вытягиваются слова, дрожащие, как в знойном воздухе: "Российско-перуанский коммерческий союз "Гринперос".

Я посмотрел вторую страницу. Внизу – печать. В ее середине – все та же пальма, по окружности – надписи на русском и испанском. Еще ниже фамилия генерального директора, Луиса Маркеса, и размашистая подпись.

– Вы один летите? – спросил я, еще раз просматривая бланки договора.

– Вообще-то, нас было трое, кто вместе со мной подрядился на эту работу, но те парни летят через два дня гражданским бортом, а мне удалось сесть на военный.

– Вас будут встречать?

– Надеюсь! Очень надеюсь! В Душанбе у меня нет никого. А ночевать в городе, где идет война – сами понимаете… Что вы там увидели?

Я оторвал взгляд от логотипа и протянул листы Гурьеву.

– Где-то я уже слышал об этой фирме, – расплывчато сказал я.

– Надеюсь, хорошее? – спросил Гурьев, заталкивая папку на прежнее место.

– Да, – ответил я, задумавшись. В мыслях кружилось имя убитого под Ялтой Сержа Новоторова, генерального директора российско-перуанской фирмы "Гринперос". Совпадение? Мало ли наплодили российско-перуанских фирм? – Да, – повторил я. – Надеюсь, что это хорошая фирма, и вас не обманут с заработком.

Самолет пошел на снижение. Гурьев боялся полета, и теперь лицо его стало еще более напряженным. Он постоянно вытирал платком лицо и шею, словно хотел отполировать кожу до блеска. Солдаты, не вставая со скамьи, стали разбирать свои выгоревшие на солнце зеленые рюкзаки и закидывать их за плечи.

На выходе я немного отстал от Гурьева, хотя он, спускаясь по рифленой рампе, которая словно от высотного холода покрылась металлическими пупырышками озноба, все время оборачивался, но уже не мог различить меня среди толпы солдат, одетых в камуфляж. Я не спускал с него глаз, когда он сошел на бетонку, от которой тянуло доменным жаром, поставил сумку у ног и стал смотреть по сторонам, выискивая встречающих. Смешавшись с шаркающим пыльными сапогами строем солдат, я шел к крытым брезентом грузовым машинам, курсирующим между аэропортом и штабом дивизии. Если его не встретят, подумал я, придется забрать его с собой.

Солдаты начали грузиться в кузов. Я не спешил, хотя старший машины поторапливал, и водитель уже завел мотор. Гурьев топтался у рампы, изнемогая от жары. Не встретят, почти уверенно подумал я, закинул свою сумку в кузов и хотел уже было бежать к самолету, как увидел подкативший к рампе серебристый микроавтобус "Ниссан". Смуглый, с бритой головой человек вышел из машины, подошел к Гурьеву, что-то спросил. Тот с готовностью вытащил папку и протянул человеку договор. Человек кивнул и показал на машину. Через полминуты серебристый "Ниссан" беззвучно развернулся и помчался по рулежке куда-то в сторону.

Встретили, подумал я и ощутил странное чувство скрытой тревоги.

2

Локтев был на совещании у командира дивизии, и я прождал его больше часа. Потом я увидел его тяжеловесную фигуру в конце коридора; он шел в мою сторону, широко размахивая руками, вынуждая встречных офицеров прижиматься к стене и отдавать честь каким-то притесненным нелепым движением, в котором было не столько стремления приветствовать начальника, сколько желания не обратить его внимание на себя. Я подумал, что Локтев не узнает и вообще не заметит меня – начальникам его ранга свойственно не обращать внимания на такую мелочь, как штабные клерки, тенями снующие по коридорам, а я в своем камуфляже вполне смахивал на такую мелочь. Но Локтев, поравнявшись со мной, узнал меня и отреагировал так, словно мы в последний раз виделись только вчера.

– Прилетел все-таки, – пророкотал он, на мгновение остановившись рядом и не подав руки, затем повернулся к двери своего кабинета и бросил через плечо: – Зайди!

Он вошел в кабинет, воздух в котором от кондиционера был сырым и холодным, сел за стол, наполовину заставленный телефонами, схватил со стола пачку сигарет, но она оказалась пустой, и Локтев со злостью швырнул ее в мусорную корзину.

– Ну зачем ты приехал? – громко спросил он, не глядя на меня.

– У тебя, наверное, неприятности, – предположил я.

– Да какие к черту… – начал было он заводиться, но осекся, поднял трубку, приказал подать к КПП машину, впечатал трубку в гнездо с такой силой, что аппарат чудом не раскололся на части, и, наконец, пристально посмотрел на меня: – Сколько тебе лет, Кирилл?

– Тридцать четыре.

– Тридцать четыре, – повторил он, покачивая тяжелой крупной головой. – Возраст, когда жизненный опыт потихоньку начинает перерождаться в мудрость… Пива хочешь? – Он опустил руку под стол и вытащил оттуда темную бутылку и стакан. – Теплое, правда. Зато "Бавария". Тут все пьют баварское пиво и смирновскую водку. Не то, что мы пили в афганскую войну – вонючую кишмишовку и спирт, который покупали в вертолетном полку. Не забыл?

Я не притронулся к стакану, через край которого медленно переваливала пышная бородатая пена.

– Обиделся, – решил Локтев. – А напрасно.

Он поднялся из-за стола, подошел ко мне, обнял за плечи.

– Ты, Кирилл, хороший парень, но…

Он не договорил. Или не подыскал подходящего слова, или не захотел показаться слишком грубым. Мы вышли в коридор. Я шел следом за Локтевым. Встречные офицеры снова шарахались в стороны. Я шел за ним, как за бульдозером.

Во внутреннем дворике Локтева дожидался "Уаз". Я сел на заднее сидение. Минут двадцать мы кружили по городу, который отчасти был мне знаком. Дорогой Локтев молчал, лишь изредка и односложно говорил водителю, в какую сторону сворачивать. Машина на высокой скорости покачивалась, будто раскаленный на солнце асфальт стал прогибаться под колесами. Я думал над тем, какие слова готовит мне Локтев, и что я отвечу ему. Настроение, с которым я входил в штаб, сменилось чувством легкого разочарования. Я надеялся в лице Локтева обрести союзника, а на деле выходило, что этот человек наверняка станет мешать мне.

Мы остановились у сквера, откуда веяло влажной прохладой фонтанов, рассеивающих между деревьев водяную пыль. Локтев, похоже, был здесь не первый раз. Он снял кепи, кинул ее на сидение и уверенно пошел по тропе к пруду. Мы сели за столик под полосатым зонтиком. Пара лебедей, дремавших на середине пруда, бесшумно устремилась к нам. Пригнув голову, в тень зонта вошел официант.

– Здравствуйте, товарищ полковник! – сказал он Локтеву.

– Привет, Сафар! – кивнул Локтев.

– Кушать будете? Плов, шашлык?

Локтев вопросительно глянул на меня. Я отрицательно покачал головой.

– Не надо, – сказал он официанту. – Только чай и сигареты. У тебя есть хорошие сигареты?

– "Бонд", "Кэмел"?

Я наблюдал за Локтевым. Не знаю, насколько я изменился за время, прошедшее после нашей совместной службы в Афгане, но Володю Локтева трудно было узнать. Годы, трудности, лишения, переживания – ничто так не меняет людей, как власть.

– У меня мало времени, – сказал он, когда официант отошел, – поэтому я хочу, чтобы ты еще раз внимательно выслушал меня, еще раз хорошо обо всем подумал, а потом уже принимал окончательное решение. Мы с тобой два с половиной года утюжили животами афганскую землю, не щадили себя и делали все, что от нас требовалось. Ты помнишь, о чем мы тогда мечтали? Вернуться в Союз и первым делом вымыться в тазу с шампанским. Ты помнишь, какие наивные были у нас мечты? Мы думали, что дома станем национальными героями. А о нас вытерли ноги. То же будет и с теми, кто сейчас подставляет головы на границе. Но этих парней пока еще не предавали по-крупному, и они верят, что вернутся со щитами и пройдут через триумфальную арку.

Он замолчал, ожидая, пока официант расставит на столе чайный сервиз, блюдце с колотым сахаром, массивную хрустальную пепельницу, сигареты, спички. Локтев кивнул, поторапливая, коснулся пальцами его спины.

– Но ты ведь уже не можешь этому верить! – продолжил Локтев, когда мы снова остались одни. – Только кретин может второй раз подряд наступить на грабли. Улетай отсюда как можно быстрее, возвращайся домой, требуй, вырывай, отбирай то, что тебе положено, то, что ты давно заслужил! И ради бога, не пытайся посмотреть на гильотину снизу и, тем более, смазывать ее шарниры.

Он говорил не о том. Но я молчал, не перебивал, как он и просил. Локтев тоже замолчал. Кажется, он понял, что в нашем случае надо либо говорить откровенно, либо не говорить вовсе.

– Ну, что ты молчишь? – не выдержал он.

– Ты же сам просил.

– Я не о том! Пей чай, а то остынет.

Я плеснул в пиалу немного рыжей водички. Разве это чай, думал я, покачивая пиалу в ладони. И что они находят в этой несладкой горячей воде с привкусом соломы? Часами пьют, и ведут разговоры. И Локтев привык к этому обычаю – не мог обойтись без пиалы с чаем. А может быть, этот ритуал – всего лишь вспомогательный инструмент восточной хитрости и лицемерия? В любой удобный момент можешь замолчать, поднести ко рту пиалу, сделав паузу, чтобы обдумать следующую фразу?

Я поставил пиалу на стол. Я мог обойтись и без нее.

– Если тебе неприятно говорить о наркотиках, – сказал я таким тоном, словно речь шла о контрабандных сигаретах, – то каждый из нас останется при своем мнении.

Локтева распирало от возмущения и, кажется, от бессилия. Он, несмотря на то, что я говорил довольно тихо, процедил сквозь зубы:

– Ты можешь не орать, как на футболе?

Он закурил, при этом так яростно стиснул зубами фильтр, что тот в конце концов оторвался, и Локтев в сердцах швырнул сигарету на пол.

Я невольно поставил его перед выбором: быть со мной, как того требовало наше боевое братство, или же отказаться. Если бы Локтев сейчас сказал, что, мол, прости, Кирилл, но мне надо подумать, о семье, о старшем сыне, которому пришло время поступать в институт, о жене, которой надо лечиться в санатории с минеральным источником, мое мнение о нем не изменилось бы ни на йоту. Собственно, получив письмо, я был готов к такому ответу и хотел от Володи только одного: чтобы он поставил меня на должность в разведроту и предоставил возможность командовать группой солдат на прикрытии границы.

Локтева терзала совесть. Он машинально выпил весь чай, крикнул Сафару, чтобы тот принес еще, да не эту ослиную мочу, а покрепче, затем повернулся ко мне и неожиданно буднично спросил:

– Тебе жить надоело, Кирилл?

Я отрицательно покачал головой.

– Как раз наоборот.

– Тогда в чем же дело?

– Я хочу, чтобы меня оставили в покое. А для этого надо разворошить весь этот поганый муравейник.

– А по силам ли тебе это, Кирилл? Не много на себя берешь?

– Мне ничего другого не остается.

– Разве ты не можешь вернуться в свой курортный рай и обо всем забыть?

– Не могу. Уж слишком часто они напоминают о себе. Терпение лопнуло.

Локтев смотрел на меня с недоверием.

– Интересно, – произнес он, с прищуром глядя на меня. – И как же это они напоминают о себе?

– А ты выслушаешь не перебивая? – усмехнулся я и подробно рассказал Локтеву о последних событиях, которые произошли со мной в Крыму. Чем дольше я говорил, тем все более мрачным становилось его лицо.

– Вот что, – глухим голосом сказал он, когда я замолчал. – Ничего ты не добьешься. Тебе просто оторвут голову. Я уже писал – это не твое дело.

– Я знаю столько, сколько не знают ни милиция, ни фээсбэ.

– Это твоя беда, а не преимущество.

– Я буду мстить, – упрямо повторил я. – По-другому уже не могу. Теперь в этом смысл моей жизни.

– Да брось ты! – поморщился Локтев, словно я наступил на его мозоль. – По-другому не могу, смысл жизни! – передразнил он меня. – Ты как Павлик Морозов размышляешь!.. Ну что? Что тебе известно? Что из Грозного в Афган летают самолеты и сбрасывают какие-то ящики? А кто это видел? Кто это докажет? Какой-то малознакомый тебе парень, которого, кроме всего прочего, давно хлопнули? Что еще тебе известно? Что через Пяндж сюда, а потом в Россию идет поток наркотиков? Нам это давно известно, мы перехватываем банды и находим у них наркотики.

– Ты знаешь, что я имел в виду не это.

– А что ты имел в виду? Что кое-кто из контингента миротворческих сил замешан в контрабанде? Ты знаешь, кто это? И сможешь доказать?

– Пока не знаю. Но надеюсь в скором времени выяснить.

– Ах, ах, ах! – театрально схватился за голову Локтев. – Этим уже не первый год занимается контрразведка Таджикистана и России, но как раз не хватало Вацуры, чтобы пролить свет на все темные дела, которые здесь творятся.

– Ты можешь иронизировать сколько твоей душе угодно, но это так.

– Ну откуда ты взял, что у нас работают люди от мафии? Книжек начитался или фильмов насмотрелся?

– Ты очень быстро забыл Алексеева.

Володя набычился, уставился в свою пустую пиалу. Нет, Алексеева он не забыл, и, по-моему, совесть моего собеседника до сих пор не спокойна – ведь он сам "вычислил" Алексеева, когда тот под видом домашних вещей офицеров переправлял в Москву военным бортом, минуя таможни, неучтенный груз. Володя мог ему помочь, тем более, что Алексеев готовил "бомбу", намереваясь сообщить в прокуратуру о всех своих связях с наркомафией, но не успел. Его убили в собственном номере гостиницы "Таджикистан".

– На Алексееве все и закончилось, – сказал Локтев, хотя и без прежней уверенности в голосе. – Теперь я вместе с группой камээсовцев^[1] лично контролирую отправку грузов военными бортами.

– Алексеев был не один, он работал в паре с Вольским, – сказал я.

– С Вольским? – недоверчиво усмехнулся Локтев. – Ну ты и фантазер! Вольский давно служит в Москве! Откуда у тебя эта информация?

– Ты знаешь, что я в прошлом году был в Южной Америке?

– Наслышан, наслышан про твои подвиги, – закивал Локтев. – Кажется, ты отстал от туристской группы?

– Что-то вроде того, – уклончиво ответил я. – Но суть не в этом. Мне в руки случайно попали схемы контрабандных путей и списки ответственных на участках. Я нашел их среди обломков частного вертолета, разбившегося в сельве. В тех списках фамилия Алексеева значилась в паре с генералом Вольским.

– Ну, допустим, – согласился Локтев, – что наш первый дивизионный коммунист, честь и совесть соединения Дима Вольский каким-то образом был причастен к контрабанде наркотиков из Афгана. – Допустим! – повторил Локтев, подняв указательный палец вверх и выразительно глянув на меня. – Но теперь он в Москве, рвется в депутаты, а его напарник Алексеев стал жертвой загадочного убийства. Что теперь ты будешь делать здесь? Какого черта тебя сюда принесло? Хочешь самолично перекрыть границу и остановить поток наркотиков? Но на это, дорогой мой, тебе не то что взвода будет мало, тебе и дивизии, и даже армии не хватит. Уж поверь мне, я третий год здесь дурью маюсь, пытаюсь заткнуть дыры в Пяндже.

– Я хочу выяснить, кто теперь крутится вместо Алексеева и Вольского, – ответил я.

Локтеву мой ответ не понравился. Он хмыкнул, опустил глаза, стал тарабанить пальцами по пачке сигарет.

– Значит, ты по-прежнему уверен, что среди нас кто-то занимается контрабандой?.. М-да!.. А меня, случайно, ты не подозреваешь?

Я промолчал. Доводы у Локтева исчерпались. Он сопел и пытался вытрясти из чайника последние капли.

– Ну, хорошо, – сказал он примирительно. – Найдешь ты людей, которые завязаны на наркотиках. А дальше – что?

– А дальше я выйду на тех, кто их скупает в Москве.

– И что? Пойдешь в милицию?

– Нет, я предпочитаю работать в одиночку.

– Кирилл, ты смешон. Не строй из себя Робин Гуда или графа Монте-Кристо. Мне будет жалко тебя потерять. Нас, кто служил в кундузском полку, и без того мало осталось. Ты хочешь денег? Или славы? Или ты борец за справедливость?

– Нет, все проще, Володя. Я хочу отомстить.

– Боюсь, что я не смогу тебе помочь. Даже если я хочу мстить, то не им.

– Я знаю это и ничего у тебя не прошу, кроме одного.

– Ты хочешь, чтобы я доверил тебе командовать людьми?

– Да.

– Могу предложить тебе должность у нас в штабе. Пойдешь на узел связи?

– В штабе я служить не буду.

– Там ты сможешь прослушивать все телефонные разговоры. Может быть, и контролировать почту.

Я заметил на губах Локтева усмешку. Он словно проверял меня.

– Мне кажется, – сказал я, – что мы торгуемся. Ты напрасно мучаешься. Пусть совесть твоя будет спокойна. Ведь ты мог ни о чем не знать.

– Да, – задумчиво произнес Локтев и покачал головой, словно хотел сказать, что благодарен мне за эту подсказку, но она все же не принесла облегчения. – Да, мог не знать. Но вся беда в том, что знаю.

– Это мое дело, пойми же ты! Мое личное, персональное, глубоко интимное! Считай, что здесь замешана баба, что я не хочу чьей-либо помощи и соучастия!

– Врешь ты все, – устало ответил Локтев. – Ты просто жалеешь меня и пытаешься убедить в том, во что сам не веришь.

Он вдруг в ярости сжал в кулаке полупустую пачку сигарет и швырнул ее под себя.

– Появился ты на мою голову! – сквозь зубы произнес он. – И лезешь со своими дурацкими утешениями. Я не боюсь их, понял?! Я никогда никого не боялся, и ты это хорошо знаешь! Ты помнишь апрель восемьдесят четвертого, Панджшер? А южный спуск с Саланга, когда на нас сверху ссали пулеметным огнем и сожгли полколонны? Ты помнишь, как вся рота лизала пыль и не могла оторвать морды от асфальта? Ты помнишь, сколько нас осталось?.. И было бы еще меньше, – добавил он тише, – если бы ты не вытащил меня из-под обстрела.

Все, подумал я. Нет больше Володьки Локтева, того лихого и отважного ротного, который в апреле восемьдесят четвертого на южном спуске с Саланга показывал чудеса храбрости, который вывел остатки роты из огненного мешка, боевой машиной пехоты расчистив дорогу от полыхающих бэтээров и "Камазов". Звание Героя ему не утвердили только по той причине, что у него был выговор по партийной линии. Полк в знак протеста написал петицию в ЦК КПСС. Скандал был невиданный. Из Москвы и округа нагрянули комиссии, холеные, лоснящиеся от чистоты и выбритости полковники и генералы орали на почерневших от войны, завшивленных от жары и грязи, в пропыленных до белизны "хэбэ" офицеров и солдат, стыдили, угрожали им какими-то смешными по сравнению со смертью выговорами, а потом возвращались ближе к Кремлю и вешали на свои груди новые ордена. Нет больше Володьки Локтева. Тот, воин от Бога, остался где-то в Афгане, в копоти, пыли и зное, наполненном ревом боевых машин и рокотом "вертушек". А полковник, сидящий сейчас передо мной, был всего лишь его искаженной копией, носящей те же имя и фамилию; ему нечем было доказать свое мужество, кроме как воспоминанием о прошлом.