Buch lesen: «Чукотский вестерн»
Александру Бушкову, эсквайру,
с уважением и сентиментальным восторгом…
Миттельшпиль
Ник полз куруманником. Хотя этот термин вряд ли приемлем для описания природных ландшафтов Чукотки. Куруманник, как услужливо подсказывала память, это где-то там, в Сибири: ракита, ива, вереск, багульник, прочие симпатичные растения.
Славный такой кустарник, главное, что высокий, до полутора метров бывает, прятаться в таком – одно удовольствие.
А здесь? Карликовые берёзки, такие же осинки, хилые ёлочки. Причём высотой всё это – сантиметров тридцать-сорок, не больше. Поэтому ползти приходилось не то что по-пластунски – по-змеиному, ужом натуральным вертеться.
Поднимешь голову или какую-нибудь другую полезную часть тела – вмиг засекут.
Хорошо ещё если просто «засекут», так ведь, сгоряча, и отстрелить чего нужное могут.
Он полз уже часов пятнадцать: вниз по склону сопки, слизывая время от времени капельки воды с листьев и цветков морошки. Вода была сладковатой, с лёгким привкусом мёда.
Рядом, в широкой ложбине, начиналось обширное болото, покрытое относительно высоким сосняком, там спрятаться можно было уже по-настоящему. Спрятаться, отсидеться, поразмыслить над случившимся.
Вот и край куруманника, до спасительного леска оставалось всего метров двести – двести пятьдесят.
Ник осторожно приподнял голову над кустами.
Визуально всё было спокойно, солнышко скупо освещало каменистое плато, вокруг – ни души. Вот только те большие, густо поросшие рыжим мхом валуны, беспорядочно разбросанные в отдалении, внушали некоторое опасение. С одной стороны, далековато до них, метров четыреста будет, а с другой, именно там снайпера опытного, с нарезным карабином, он сам и расположил бы.
Полежал Ник в берёзках-осинках ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами – где наша не пропадала?
Метров двадцать и пробежал всего – выстрел щёлкнул сухо и как-то очень уж печально.
Правое плечо тут же занемело.
Больно-то как! А главное, обидно – так лохануться: всё вдаль смотрел, камушки всякие, мхом поросшие, осматривая тщательно, а дозорный, видимо, в куруманнике и засел, совсем где-то рядом. Ник упал на левый бок, пытаясь сорвать винчестер с раненого плеча, – не получилось. В сторону перекатился, нож выхватил из ножен: поздно, припечатало по затылку чем-то тяжёлым, дальше – темнота, круги фиолетовые заплясали неистово…
Сознание вернулось как-то сразу – внезапно и прочно.
Но Ник не спешил сразу открывать глаза, решил для начала прислушаться к ощущениям организма. Правая сторона тела не ощущалась совсем, будто и не было её никогда, шевелились пальцы левой руки – уже хорошо.
Пахло тундровым разнотравьем, родниковой водой и, как это ни странно, аптекой. То ли йодом, то ли мазью Вишневского, сразу не разобрать.
– Спокойно лежи, друг, – протяжно произнёс кто-то, пока невидимый. Голос, похоже, принадлежал подростку. – Всё хорошо. Живым будешь. Рана простая у тебя. После порошка голубой травы быстро заживёт. За три дня. Не сомневайся.
Ладно, поверим. Ник открыл глаза. Оказалось, что он голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, ноги у щиколоток крепко перехвачены тонким кожаным ремешком.
Ну, и кто же здесь такой хваткий?
Господи, Отец мой небесный, стыдно-то как!
Напротив него, метрах в пяти, сидела на корточках чукчанка, зажав между худенькими коленями какое-то древнее ружьишко.
Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у чукчей этот возраст считается уже весьма почётным – как у русских сороковник.
Симпатичная даже: пикантный разрез глаз, чувственные губы, фигурка гибкая, точёная. Во всем облике сила звериная ощущается, грация дикая.
Про такую Саня Бушков обязательно бы что-нибудь эдакое выдал: «Прекрасная охотница, восхитительная в своей первобытной дикости, чувственная и опасная…»
Ладно, Санёк далековато нынче, не докричишься, не дозовешься. Если правильно формулировать и в корень вещей зрить, то он и не родился ещё вовсе…
Девчонка невозмутимо смотрела на Ника своими угольно-чёрными глазами и молчала.
«Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть не впервой», – подумал Ник, стараясь сохранять на лице маску невозмутимости и полного покоя.
После нескольких минут тишины девушка всё же спросила, указав на Ника тоненьким указательным пальчиком:
– Как зовут того, кто живёт на твоём плече?
Хороший вопрос. Ник сразу понял, что это она про татуировку спрашивает.
Только, вот, какое плечо имелось в виду?
На левом у него Че Гевара был изображён: славный такой, светло-зелёненький, в лихо заломленном берете, с «калашом» в руках. Лет двенадцать уже той татуировке.
А на правом плече – свежая совсем, нанесённая в канун Нового Года.
Нового – тысяча девятьсот тридцать восьмого, в соответствии с модой нынешней.
Это Сизый посоветовал, мол, не стоит выделяться из общей массы, ближе к народным чаяниям надо быть. Сам и наколол, ясен пень.
Чукчанка оказалась сообразительной, сразу просекла те его сомнения и любезно уточнила:
– Того, кто на забинтованном живёт.
– Его зовут, – ответил Ник, стараясь говорить неторопливо и внятно, – Иосиф Виссарионович Сталин.
– Правильно, – неожиданная собеседница кивнула головой. Мимолётно улыбнулась даже.
Ещё помолчали.
– А на другом?
– Того что на другом – Эрнесто Че Гевара.
– Симпатичный какой, – заявила девица, пристально глядя в глаза Нику. – Только мне это всё равно – как их зовут. Те, в пятнистой одежде. Они по-русски плохо говорят. Хуже чукчей. Они обещали за тебя – чай, табак, спирт. Но ты мне нравишься. Покрасивше этого зелёного будешь. Понимаешь? – улыбнулась лукаво и медленно, с намёком, провела ладошкой по своей коленке.
Чего ж тут непонятного? Ник всегда знал, что нравится девушкам. Много всяких у него было, даже американка одна…
Глава первая
Чужой парашют и Кресты
Мокрая, местами пожелтевшая трава частного аэродрома, где-то между Красным Селом и Ломоносовым. Самолёт неуклюже оторвался от взлётной полосы и неровными толчками начал набирать высоту. В этот момент громко зазвонил мобильник.
Инструктор Петрович скорчил недовольную мину, но всё же разрешающе махнул рукой: мол, давай, поговори, – я добрый сегодня.
– Да? – спросил Ник, нажимая нужную кнопку.
– Здесь Ахмет, – оповестила трубка с лёгким кавказским акцентом. – Твоя дочь и жена у нас. Вах, какие красивые девочки, просто персики! Три дня у тебя на всё. Хочешь женщин своих обратно получить – рассчитайся полностью, будь мужчиной. Всё ясно?
– Всё, – прошептал Ник.
– Тогда – Роджер…
Длинные гудки, отбой.
Похоже, действительно – всё. Где взять миллион баксов? Негде, сожрал всё долбанный финансовый кризис. Ещё несколько месяцев назад Ник был преуспевающим бизнесменом, а ныне? Ныне – банкрот полный, даже квартиру и две машины в пользу кредиторов пришлось отписать, а долгов ещё осталось – выше крыши среднестатистического небоскрёба, проценты по ним ежедневно бегут.
Нет денег, совсем нет. Вот, хотел годовой абонент на прыжки с парашютом обратно сдать, хоть немного наличности получить на руки, не согласились в Авиаклубе. Мол, денег у самих нет, да и в договоре отсутствует такой пункт, а прыгать хочешь – так это пожалуйста, просим…
Конечно, решил прыгнуть, раз всё равно приехал. Тем более что и осень в этом году на удивление тёплой выдалась: первая декада ноября на исходе, а в лесах ещё грибы вовсю собирают.
Любил Ник это дело: небо бездонное над головой, домики крошечные проплывают внизу, свежий ветерок, воздух – как после дождя в деревне, пахнет чем-то свежим и влажным, совсем чуть-чуть угадывается аромат полевого разнотравья …
– Всем приготовиться! – громко скомандовал Петрович. – Начинаю обратный отсчёт: тридцать, двадцать девять, двадцать восемь… два, один, ноль. Первый – пошёл!
Голубой купол неба, восхитительное чувство свободного падения…
Тут, в считанные секунды, Ник и понял, что надо делать. Года полтора назад, когда денег было навалом, застраховал он свою жизнь в солидной зарубежной компании, причём со страховой премией родственникам в случае чего, более чем значимой. И с Ахметом рассчитаться хватит, и девчонкам ещё останется на безбедную жизнь. Нормально всё должно сойти. Какое такое самоубийство? Несчастный случай обычный: просто парашют не раскрылся – по неустановленной причине.
Рука разжалась, отпуская заветное кольцо…
Ник летел с огромной скоростью по узкому чёрному туннелю; где-то в конце туннеля чуть виднелось, вернее, только угадывалось крохотное белое пятнышко. Пятно неуклонно приближалось, расширялось, из него, словно щупальца спрута, вылетали разноцветные спирали, опутывали Ника, пеленая в радужный кокон…
Господи, страшно-то как! Господи!!!
Рука судорожно потянулась к отпущенному только что кольцу, но пальцы предательски занемели, совсем не слушались.
Ну, ещё немного, последнее усилие…
Голубое небо, восхитительное чувство свободного падения. Рука уверенно сжимала кольцо парашюта. Только, вот, кольцо какое-то другое: было маленькое латунное, а это большое, деревянное на ощупь.
Ладно, потом сообразим, что к чему. Рывок!
Как в плечи-то ударило, больно!
Ник посмотрел вверх: над его головой громко хлопал незнакомый купол светло-коричневого цвета, раза в три больше обычного. Что за хрень такая?
Посмотрел вниз: приближалась земля.
Какие-то конники скакали навстречу друг другу, много-то их как, не иначе – целая дивизия.
Танки группкой стояли на отшибе. Только неправильные какие-то, неуклюжие, словно выпиленные лобзиком из фанеры.
Трибуна просторная, на ней несколько человек руками приветственно размахивали, вокруг трибуны – толпа, красные флаги, многочисленные плакаты.
Земля всё ближе, ближе…
Уже отчётливо были видны буквы на самом большом плакате, белые буквы на алом фоне: «Да здравствует двадцатая годовщина Великого Октября!»
Вот, и другой: «Ленинградцы – на нас смотрит товарищ Сталин!».
Надо сразу оговориться, что про Кресты – это так, чисто для красного словца. Достаточно несерьёзно к Нику отнеслись: то ли приняли за обычного хулигана, то ли праздничная суета всему виной.
Правда, повязали тут же и качественно, что совсем неудивительно.
Было бы удивительно, если бы не повязали: все, приземлившиеся рядом с Ником, были одеты в коричневые мешковатые комбинезоны, а он – в фирменный, тёмно-зелёный, с многочисленными прибамбасами. А главное, на груди крупными красными буквами было написано «Coca-Cola». Иностранными буквами, причём!
Тут же многие пальцами стали в его сторону показывать, вскоре послышались и трели свистков, всякие разные набежали – в синей форме, кожаными портупеями перетянутые.
Руки назад заломили, потащили куда-то.
Ник и не сопротивлялся совсем. А смысл? Тем более что после всего произошедшего прибывал в полном трансе: ноги ватные, на лице пот холодный, голова пустая, без единой мысли.
Только где-то на уровне подсознания рисовались тоскливые картинки, основанные на отрывочных знаниях обэтих временах. Расстрелять должны были всенепременно: либо как шпиона иностранного, либо просто как саботажника и обычного врага народа…
Хорошо ещё, что по лицу не настучали, хотя и могли запросто.
Запихали в неуклюжую чёрную машину, где водитель от Ника и двух сопровождающих был отгорожен железной решёткой, повезли.
Недолго совсем ехали, в полной тишине, минут сорок всего. Ясно, что до Ленинграда так и не добрались. Судя по всему, Пушкин, или же Красное Село, а может, и Ломоносов.
Забор с колючей проволокой по периметру, ворота тёмно-зелёные, в цвет его комбинезона, на воротах – одинокая красная звезда.
Въехали на территорию: здание двухэтажное, красного кирпича, с зарешёченными окнами, над входной дверью висела скромная табличка «Следственный изолятор».
Понятное дело, странно было бы табличку «Гостиница» увидеть, да ещё с пятью золотыми звёздочками пониже надписи.
Двое обломов в тёмно-синем поволокли Ника по коридору. Там, в тупичке, обнаружилось что-то вроде регистратуры: сидел себе дядя заспанный за столом, тоже весь в тёмно-синем, газетку листал. Посмотрел на Ника, газету в сторону отложил, открыл толстый журнал, ручку достал – из деревянного школьного пенала.
– Фамилия, имя, отчество? – спросил лениво.
– Иванов Николай Андреевич, – ответил Ник честно.
Записал дядя, не торопясь, язык от усердия высунув, эти сведения в журнал, зевнул пару раз и продолжил:
– Год рождения?
– Восьмидесятого года, – осторожно так, чисто на всякий случай, ответил Ник.
Посмотрел дядя удивлённо, засомневался:
– Напрасно ты, паренёк, врёшь. Ну, никак ты на пятьдесят семь лет не тянешь, так, на тридцатник только. Хотя и не моё это дело, пусть у товарища следователя голова болит, он за это свои деньги немалые и получает.
Записал и уже у сопровождавших Ника милиционеров поинтересовался:
– Причина задержания?
Те переглянулись между собой, и один из них неуверенно доложил:
– Хулиганство во время показательных прыжков с парашютом. Выполнял прыжок в неуставной форме одежды…
– Ясное дело, – понятливо констатировал дядя, заполняя журнал. – Разгильдяйство и головотяпство налицо. Разбаловались, о дисциплине забыли. Ничего, посидишь тут суток трое – сразу поумнеешь. Всё равно сейчас тобой некому заниматься, все заняты на праздничных мероприятиях. Сидорчук! Отведи этого вояку недоделанного в третью камеру.
Из другого закутка появился толстый пожилой милиционер, пошёл дальше по коридору, звеня связкой ключей и что-то бормоча себе под нос, жалея о том, что отменили розги – очень действенный инструмент в деле воспитания молодёжи. Ник и двое сопровождающих отправились следом за старым ворчуном.
По узкой, почерневшей от времени лестнице поднялись на второй этаж. Сидорчук, противно скрипя ржавым ключом в замке, открыл неприметную коричневую дверь и жалостливо прошептал Нику, предварительно подмигнув:
– Ты это, веди там себя правильно. Оно, может быть, и пронесёт.
И уже громко, для всех:
– Задержанный, входите. Правила поведения – висят на стенке. Извольте ознакомиться, гражданин…
Ник переступил порог камеры, дверь за ним закрылась, снова, словно предупреждая об опасности, проскрипел ключ в замке.
Огляделся по сторонам – вполне терпимо, могло быть и хуже.
В 1997-м, по глупости малолетней, приходилось ему пару раз посещать аналогичные заведения. Так вот, там всё выглядело во сто крат хуже, мрак полный, если коротко.
Здесь же – курорт натуральный: свежий воздух, никакой тебе вони, нары просторные в два ряда, вон – даже простыни на матрацах имеются, между нарами – стол квадратный, табуреток шесть штук, занавесочки висят на окошках. А параша, судя по всему, за той вот ширмой находится. Культура, одним словом, с элементами навороченного дизайна.
Вот только с людским контингентом похуже будет: четверо малоприятных личностей за столом в карты дулись, ещё двое похрапывали на верхних нарах. С теми, спящими на нарах, ничего ещё не понятно, а вот эти, которые за столом находились, – те ещё типажи. Сплошные золотые фиксы, наколки синие многочисленные, шрамы неаппетитные – тут и там.
Блатата натуральная такая, недобрая. Шестеро на одного – многовато будет, да и четверо – не слаще, в общем-то.
Ник, как и многие его сверстники из тоговремени, имел определённые навыки рукопашного боя: в школе посещал секцию дзюдо, в студенческие годы немного каратэ занимался. Но слабое это утешение: в замкнутом пространстве, да ещё если все сразу накинутся – нулевые шансы на победу, всё равно затопчут.
Один из картёжников встал из-за стола и, небрежно сунув руки в карманы, двинулся к Нику. Худющий, лет двадцать с небольшим, наверное, по пояс голый, а на голове – крохотная кепочка, залихватски сдвинутая набок.
«Знакомая ситуация – по фильмам, сериалам и книжкам: это обычная «шестёрка» направляется на разведку. Сейчас обзываться начнёт, сразу попросит обувь снять. Скучно даже», – подумал про себя Ник. – «А ещё у него изо рта луком должно вонять, обязательно…».
Про лук он ошибся – изо рта «шестёрки» отчётливо несло чесноком.
Зато всё остальное угадал досконально. Молодец.
– Ба, кого к нам занесло! – тоненько заверещала «кепочка». – Глядите – какой нежный красавчик. И буковки у него на груди заграничные, уписаться можно запросто…. Чего там написано-то, красавчик? Чего молчишь-то? Может, непотребное что? Относительно твоей участи горькой, или про привычки какие, вредные, хронические? А? Не слышу, фря несносная! Глядите – молчит. А это что ещё? Вы посмотрите, какие у него штиблеты на ножках стройных.
Ботинки у Ника действительно были знатные, купленные в Германии, армейские, настоящий «бундесвер», без всяких китайских происков и подделок.
«Шестёрка» продолжала изгаляться:
– Дяденька, родной, ты ботиночки-то свои – снимай, пожалуйста. Тут у нас подметено, запачкаешь ещё. – И, уже теряя терпение, гаркнул, вытащив из кармана руку с зажатым кастетом: – Снимай быстро боты, фраер ушастый!
«Прав тот служивый оказался, плохо здесь с дисциплиной. Даже кастет у подследственного не отобрали, деятели хреновы» – отметил про себя Ник, прежде чем заехать «шестёрке» по наглой физии. Ногой, естественно, вернее, просимой бундесовской штиблетиной.
Обычная маваша-гири, выполненная далеко не лучшим образом.
Честно говоря, это само собой произошло, не преднамеренно. Во-первых, больно уж от этого шпанёнка чесноком несло, нестерпимо просто, а во-вторых, так всегда «главный герой» поступал – в фильмах, сериалах и книгах, кои Нику доводилось смотреть и читать в той своей жизни.
Стереотипы, так сказать, сработали.
Дальше всё опять предсказуемо завертелось: «шестерка» отлетела назад, глухо ударилась головой об угол стола, опрокинув его, – карты разлетелись по всей камере. Остальные трое мгновенно вскочили на ноги, вооружившись напильником и двумя солидными табуретами, приготовились к атаке.
«А, будь что будет», – бесшабашно решил про себя Ник, принимая оборонительную стойку.
– Ну-ка, ша! – С нар свесилась коротко стриженная седая голова. – Назад все! Отпрянули шементом, собаки дикие! Отпрянули и успокоились! Кому сказано? Порядок всей стаей облезлой навели, по-бырому!
Стол мгновенно был водворён на место, грозная троица расселась по табуретам, «шестёрка», жалобно скуля и подвывая, принялась собирать разбросанные карты.
Ник застыл у входа, скрестив руки на груди.
С верхних нар слезли двое. Вернее, слез один: пузатый, уже пожилой, с профессорской бородкой – весьма неуклюже сполз, сопя и охая. Зато второй, обладатель стриженной седой головы и перебитого в двух местах носа, средних лет, сухощавый и высокий, ловко соскочил – с ленивой кошачьей грацией.
В нём сразу угадывался опытный боец, опасный и выносливый. Да ещё и повыше Ника будет на полголовы.
Ник непроизвольно напрягся и опустил руки со сжатыми кулаками к бёдрам. Так, чисто на всякий случай.
– Смотри-ка, Профессор, – обратился седой к обладателю профессорской бороды, совсем не обращая внимания на движение Ника. – Новенький-то у нас – ловко умеет ногами махать. Кенгуру, прямо, настоящий. Когда я в далёкой молодости мореманил во Владике, у нас на корыте один узкоглазый служил, тот тоже горазд был так махать. Хилый весь из себя, в чём только душа держалась, а в драке равного ему не было.
Профессор согласно покивал головой и вежливо поинтересовался:
– Извините, молодой человек, эта техника, вами продемонстрированная, называется «кон фу»?
– Нет, не совсем, – так же вежливо уточнил Ник. – Этот вид японских единоборств именуется «каратэ-до».
– Да, да, – вновь закивал Профессор, словно что-то вспоминая. – Конечно же, «каратэ-до». Если ничего не путаю, этот термин переводится на русский язык как «пустая рука»?
Ник, в свою очередь, утвердительно кивнул.
– Познакомимся, что ли, братуха, – предложил седой. – Я – Сизый. Можно и так – Лёха Сизый. Да и на Лёху откликнусь, я не гордый сегодня.
– Ник, – в свою очередь отрекомендовался Ник, крепко пожимая протянутую руку.
– Хорошая кликуха, – понятливо улыбнулся Сизый. – Новая такая, незамаранная. С такой далеко можно пойти по жизни. Не то, что у этих, – кивнул головой на троих за столом. – У них у всех одинаковое погоняло – «Корявый», представляешь? Не повезло дурикам, в такой ситуации выйти в «авторитеты» – нереальное занятие.
– Вырвиглаз, – скромно представился Профессор. – Профессор, доктор геолого-минералогических наук Вырвиглаз. Можно без имени-отчества.
– Не можно, а нужно, – Сизый шепнул Нику на ухо. – Он за это имя-отчество тут и парится: Владимир Ильич он по паспорту, усекаешь, подельник?
– Бывает, – согласился Ник.
Расселись за столом, предварительно загнав «шестёрку» – по кличке Шпала – на дальние нижние нары, чтобы не мешал. Сизый тут явно был за старшего, потому и повёл разговор:
– Ногами ты, друже Ник, махать умеешь. Мы это поняли уже. А ещё какие таланты имеются у тебя в загашнике? Здесь ведь всё как на воле: если умеешь чего путного и полезного делать – уважение тебе и почёт, не умеешь ничего – плохо это, парашу драить придётся. Вот, с ним вместе, – небрежно махнул рукой в сторону Шпалы. – Причём и другие обязанности найти можно. Не обижайся зазря, это закон такой. Кто же против закона, находясь в здравом уме, попрёт? Тут, кореш, и ноги не помогут. Так что, соображай, шевели извилинами.
Ник усиленно соображал, сопоставляя свои таланты и умения с конкретикой ситуации.
Уверенный пользователь компьютера? Знание всех тонкостей биржевых операций? Стратегический маркетинг? Маркетинг-микс, бенчмаркетинг? Многоуровневый контролинг и сквозное бюджетирование? Всё не то. А парашу регулярно драить не хотелось совсем, да ещё и на другие обязанности намекали грязно. И вообще, даже как-то стыдно за себя, неужели же он совсем ни на что полезное не годен? Тут взгляд Ника упал на старенькую гитару, небрежно прислонённую к стенке. А что, почему бы и нет? Интересно, как тутошние уркаганы отнесутся к тамошнему шансону?
Ник небрежно, с чувством собственного достоинства, поднялся, подошёл к стенке, взял гитару в руки, вернулся на своё место, демонстративно взял несколько аккордов, умело повертел колки, настраивая инструмент.
«Ну держитесь, господа блатные из тридцатых, – подумалось. – Сейчас будет вам цыганочка – с выходом из-за печки».
И вжарил:
Гоп-стоп, мы подошли из-за угла.
Гоп-стоп, ты много на себя взяла.
Теперь расплачиваться поздно,
Посмотри на эти звёзды.
Посмотри на это небо,
Взглядом, слышь, тверёзым…
Ну, и так далее.
Произвело впечатление, прониклись слушатели. Когда песня отзвучала, лишь только один из Корявых выдохнул восхищённо, да Лёха Сизый попросил хрипло:
– Ещё! Ещё давай! Наяривай…
Ник дважды просить себя не заставил и выдал: «Фраер, толстый фраер – на рояле нам играет», «Заходите к нам на огонёк, пела скрипка ласково, и так – нежно», «На улице Гороховой – ажиотаж. Урицкий всё Чека вооружает».
Жаль, Александра Яковлевича здесь не было, то-то порадовался бы, родимый. Таких зрителей благодарных увидеть – удовольствие несказанное: приоткрытые от удивления рты, скупые слезинки в уголках глаз…
Когда Ник до «Владимирского централа» добрался – незабвенного Михаила Круга, – публика уже подпевала вовсю, вернее, припев орала истошно. Особенно Корявые старались, хором нестройным.
По окончанию «Централа» в замке противно заскрипел ключ, дверь приоткрылась, и появившийся на пороге Сидорчук недовольно зашипел:
– Обнаглели совсем, ухари? Прекращайте орать. В карцер захотели? А ты, новенький, пой, потише только. Что-нибудь душевное давай. Я дверь закрывать не буду, тоже послушаю чуток.
Душевное? Пожалуйста.
Далее последовало: «Я не старый, но поверь – уже седой», «Стало мне грустно вдруг, осень стоит за окном», ещё что-то.
Но особенно слушателям понравилась давняя песенка Аркаши Северного – «Мишки». Правда, Ник и от себя пару куплетов добавил, сочинённых ещё в стройотрядовскую бытность.
– Заплутали мишки, заплутали, заблудились в паутинках улиц… – задушевно выводил Ник, а про себя сомневался: «Заплутали мишки…. А не про меня ли это? Может, это я и заплутал? Во времени…»
Так вот Ник и стал местным «авторитетом»: отвели ему лучшие нары – рядом с Сизым, освободили от всяческих хозяйственных работ.
Не жизнь, а малина: с утра завтрак скромный – чаёк жидкий с хлебушком, потом часовая прогулка во дворе, музицирование, обед с полноценной баландой, снова – песенки разные, ужин – в точности как завтрак, перед сном – анекдотов травление неустанное.
Только, вот, анекдоты тутошние совсем Нику не нравились, сплошной «Петросян» какой-то: всевозможные туалетные вариации, блевотина в общественных местах, мужское достоинство, оторванное токарным станком, прочая ерунда.
Впрочем, и его анекдоты встречали без должного понимания.
Как-то ночью, когда Корявые и Шпала уже крепко спали, решил Ник рассказать свою историю Сизому, да Профессор при этом присутствовал.
Лёха и до половины недослушал, плюнул, ругнулся матерно и спать отправился, пробубнив напоследок:
– Я и сам большой мастер – сказки травить глупые, по ушам братве ездить нещадно…
А Профессор до конца выслушал, минуты три-четыре просидел молча, а потом уже, когда неуклюже на нары забирался, высказал своё мнение:
– Теоретически – да и с философской точки зрения – пробой во Времени возможен, конечно…. Или всё же прав Сизый – горбатого лепите? Извините, мой юный друг, за эту ужасную фразу. Три года на зоне – не шутка. Привязались всякие слова-паразиты. Простите уж старика….
Только через четверо суток, уже под вечер, пришли за Ником.
И не миляга Сидорчук, а двое в штатском – рослые такие, с глазами оловянными и пустыми.
– Задержанный Иванов, на выход. Гитару взять с собой.
Взял Ник гитару за деку, всем головой кивнул – на всякий случай – да и пошёл.
– Постойте, – Профессор его окликнул. – Вы, Никита, следите внимательно за своим языком. Думайте, прежде чем говорить. Как в той пословице: «Семь раз отмерь, а потом только – отрежь».
Дельный совет.
